Смерть чем плоха? Уходишь, а то, что любил, остается.

Вдох идёт за выдохом, кто-то когда-то засыпал с это мыслью, боясь, что рано или поздно ты и вовсе забудешь, что за очередным действием идёт следующее, как неразрывный круговорот вещей. Тот самый замкнутый круг, где при попадании в забытье ты выбываешь из игры. Вдох через боль и выдох сквозь зубы, лишь бы не разбудить спящее тело под боком. Порочно до тех пор, пока веки не тяжелеют и сон не берет своё, отзываясь новой болью и волной очередного страха. Как можно лечить кого-то, когда сам чрезмерно боишься оставить любимых людей на этой бренной земле? Ты умираешь, уходишь, а любимое неизменно остаётся на одном и том же месте, словно боясь уйти от привычного ритма. Юнхо скрипит, едва перебирая конечностями, лишь бы не разбудить едва вздыхающее тело, он долго всматривается, считает, как поднимается чужая грудная клетка и утирает сухой, мозолистой рукой слёзы. Он сломал её. Сломал, казалось бы во благо, но как жить без осуждения, когда каждое движение отзывается в этом юном теле ужасной болью? Как жить не ненавидя себя за каждую секунду. Но разве он мог позволить ей умереть, когда Тэхо рыдал горючими слезами у охладевшего тела матери? Как же он мог смириться и оставить любимого человека бездыханным? Тем более Ёнми говорила, что он должен ударить и он сделал это. Боже, он ведь действительно ударил ее, буквально впечатывая в юную и пухлую грудь свисающий с шеи крест, шрамом оставшийся на белоснежной коже, покрытой россыпью сине-фиолетовых, желтеющих клякс. Вдох следует за выдохом, она хрустит при каждом движении, сростается медленнее, чем любой другой оборотень и Чон боится касаться её, не позволяет и сыну и только благодарит Господа и Луну за то, что те вернули супругу, что не забрали в свои цепкие руки, что вернули не смотря ни на что. Молиться он не умеет, но разве Бог не услышит и так? Просто самое сумбурное и только ему понятное? Конечно услышит! Нана ведь делала это каждый Божий день по несколько раз, благодаря за еду, хороший сон и все возможные блага. Он слышал, он помнит, от того скомкано вновь шепчет, едва приоткрыв окно, где солнце уже всходит, освещая мир яркими лучами. Он услышит. Он просто обязан. Стук в оконную раму заставляет вздрогнуть и опомниться от своеобразной "благодарности" и новый Вожак замечает улыбающееся лицо члена стаи. Это Ёнми, что держит в руках лукошко. С чем оно? Юнхо сначала спрашивает, а после ведёт носом, кивает и тоже улыбается. Там ягоды, которые так сильно любит его жена и сын. Там плоды черники, что едва распустились перед тем, как начался снегопад, заморозив ягодки. Чон выныривает из хаток, да проходит в сад, вновь тянет воздух носом, убеждаясь в том, что кровью не пахнет, как и падалью, пока проворная девчушка-оборотень огибает хатки. - Здравствуй, вожак! Как дела у Наны? Я тут черники собрала, она всегда причитает, что там витаминов уйма. Накорми уж женщину свою. Слаба она у тебя сейчас, как никогда раньше слаба. Ли становится рядом и помогает укрыть от снега стволы деревьев, почти в полной тишине, исключая тот факт, что оборотень поздоровался в ответ. -Она и в родах не была так сильна. Юнхо стряхивает снег с нижних веток, принимает лукошко и оставляет то на крыльце, принимаясь убирать назойливо липнущий к обуви снег. -В родах ей было не так тяжко, Юнхо. Она была напугана, она была меж адом и раем, как говорят люди, но она не была на той стороне. Благодари Луну, что она отпустила ее обратно. Вожак видит серьёзные глаза напротив, всматривается, понимает весь ужас и утопает в своих переживаниях снова. Она была на той стороне и кто-то определённо прогнал ее, прогнал до сломанных костей, до дичайшей боли, которую она не заслуживала, ведь так? Юнхо сломал её, сломал и так чертовски жалеет! Однако какой сейчас в этом смысл? Ему нужно укрыть плодоносящие зимние яблоньки, сдобрить те, да снять тяжелеющие кислые плоды, которые жена так любит, угостить ее, счистив кожуру, накормить, облегчить страдания. Нужно развлечь сына, лишь бы тот не висел на материнской шее, нужно встретиться с Гонхо, а так же как можно лучше прислуживать приехавшей гостье жены. Эта Лим Джуён помогает ей не только так, как обучены в слабоде, но и так, как его супруга делает в госпиталях. Как бы вредно это ни было, если оно будет помогать - Юнхо согласен. -Вожак? Чон вздрагивает, словно уже успел забыть то, что девушка находится рядом, повязнув в своих мыслях. Он непонимающе приподнимает брови, как Ли показывает на крыльцо, где, открыв тяжкую и деревянную дверь, стоял Тэхо, укутанный в одну ночную сорочку, любопытно оглядывая гостью с ног до головы, да подмечая лукошко с ягодой, которую так любит. Отец срывает яблоко, да пригрозя пальцем только бросает своему чаду кислый плод, которое ребёнок ловит, чистит об одежду до скрипа, да вгрызается своими неровными зубами, морщась от непривычной морозности. Такой же, как мать, корчит лицо, но ест с удовольствием. За завтрак сойдёт. -Доброе утр-ро. Тэхо заикается меньше с появлением Джинсоль в их деревне, ведь та разговаривает с ним медленно, играет и совершенно не смеётся, что делают немногочисленные сверстники волчонка. Она старше, да вполне серьёзна, от того мальчонка берет с нее пример и так же старается умничать и дома. У Наны, занимающейся с ним с самого детства, словно не хватало для его недуга опыта, словно не было излечения, но оно проходит со временем, с занятиями, которые теперь проводит новый и более интересный человек. -Доброе утро, Тэхо! Как тебе спалось? Ёнми улыбается ребёнку, слегка наклоняется и машет тому рукой, пока мальчишка краснеет, коротко кланяется, да почти уходит, скрипя входной дверью. -Па, мама кряхтит и тётя Лим пр-роснулась. Деревянная дверь совсем хлопает и Юнхо почти врывается в собственные хатки, замечая, как лекарь помогает Нане встать, напоминая, что за вдохом следует выдох, словно показывая, делая это плавно, когда жена скрипит и крошится на части, едва вставая на ноги. Словно фарфоровая дорогая куколка, увы, треснувшая, выскользнув из детских ручек, да пошедшая мелкими и глубокими трещинами, украшающими ныне всё круглое лицо. У супруги в мелких, чёрных линиях вся грудь. -Вот так, моя хорошая, ты умница! Помнишь? Вдох и выдох. Всё хорошо. Джуён улыбается, заражая своей светлой улыбкой всю темную комнату, где даже вышитые ромашки не говорят о чём-то хорошем и счастливом. Это след, оставшийся от былой, хорошей жизни, что сейчас рушится. Но Нана улыбается ей в ответ, держит ее за руки и хрипло, тихо смеётся, через боль, которую Юнхо чувствует, но на чужом лице не видит. Не показывает, что старается, не показывает, что всё разваливается, словно верный и вечный щит, как у войнов в доспехах, словно совершенно железная, а не хрупкая, как на самом деле. -Чон Юнхо? Не могли бы Вы принести нам стаканчик воды? Хочешь пить ведь? Нана вновь хрипит и это ножами прокатывается по чужой груди. Смеётся, его крохотная, родная, женушка смеётся. Он кивает, словно сам себе, ведь на него совершенно не смотрят, а после наливает в деревянный стакан воды, тащит ее в спальню так скоро, как только может и с упоением смотрит, как она пьёт с чужих рук, пока в собственном рту сухо, как в жаркий летний день. -Ну чего уж ты со мной, как с маленькой? Я всё прекрасно понимаю. Человек подаёт голос, тихий, низкий, словно больной, как и всегда, от красного рта, но Оборотень вздрагивает, подобно ребёнку, услышавшему об исполнении самых заветных желаний. Говорит, дышит, кушает, двигается и смеётся. Значит всё хорошо, ведь так? -Понимаешь, но позаботиться о себе сама не можешь! Тебе бы лежать и не двигаться! Лим дует пухлые губы, пока Нана так радушно ей улыбается, а после качает головой, смотря на застывшего в дверном проёме мужа. Юнхо едва дышал, не шевелился, не привлекал внимания, почти закрывая собой сына, выглядывающего из-за мужской, заштопанной штанины. -Обо мне заботятся. Так, как умеют, но заботятся. Если бы не они, то я бы обратно не стремилась. Фраза даётся ей тяжело, как и вымученная улыбка, которую женщина хочет держать, лишь бы не напугать малыша, который чувствует всё, да кивая уходит на кухню, позволяя матери сморщиться и болезненно прокашляться. Сейчас она хотя бы не плюётся кровью, как в первые дни, когда при любом шипении лёгкие рвались и Нана захлёбывалась. Непонятно, как ее вообще сумели собрать, как кости решили начать сростаться в том положении, в котором попусту находились и никому непонятно, правильно ли они лежат. -Конечно. Джуён улыбается Юнхо, едва отлипшему от косяка, и становится даже слишком серьёзной. -Я выпишу Нане морфия. Возьму ее смены, но это единственное, чем я могу помочь. Вам нужно будет забрать лекарство с госпиталя. А я постараюсь приехать на следующих выходных. Справитесь до этого времени? Вожак суматошно кивает, переводя взгляд с девушки на жену, а после только оборачивается, лишь бы увидеть Ёнми, которой и след простыл. -Мы Вас проводим. Юнхо протягивает кислое яблоко, словно в знак благодарности и врачеватель принимает то, пока Чон готовит повозку, да будит Минги, сонно вываливающегося из собственных хаток, да шумно здоровающийся с гостьей в слабоде, словно желая, что бы каждый желающий услышал каждое слово. Сон только оборачивается к лучшему другу и добавляет вполне тихо -Есан ушёл и до сих пор не вернулся. Уен тоже попрощался и ушёл следом в ночь, попросив меня передать тебе это. Оборотень нагло и резко отвешивает Юнхо подзатыльник, а после обнимает так крепко, как только может его волчье нутро. Он всовывает за пазы ормяка засушенные травы и склянки. -Траву размельчить, смешать с жидкостью в склянке, грудь Нане помазать, синяки сойдут, да болеть меньше станет. Это всё, чем Уен помочь сейчас может, но, видит Луна, он вернётся, да не один. Гулять он у нас любит, да знакомства выгодные находить тоже, авось приведёт врачевателя попуще нам известных. Ну, а ныне я в путь отправился, да вернусь скоро. Он хлопает вожака по плечу, да отъезжает от хаток, рассекая деревню с звонкими песнями, словно нарочито смеша диву, которую и возвращает обратно. Хочет показаться добрым? Смешным? Али так хочет наконец-то перестать жить холостой жизнью? Юнхо был бы рад, если бы тот женился, но сам сказать точно не может, хорошо женатым, или же плохо. Не помнит уж он, как жил один в собственных хатках. Нану он нашёл рано, в ложе повалил и подавно, а Тэхо появился у женщины в бедных шестнадцать. Совратил, да очернил и ему говорить, что в замужестве минусов много? Они, безусловно есть, например ругань, но и та сходит на нет, если находить общее, устраивающее двоих, решение, а третьего в отношениях и ненужно. зачем слушать, что говорят родители? -Замёрзнешь. Женский голос пробирает до костей, словно ледяной поток воздуха. Он и правда не чувствовал холода, пока не обернулся на зов, осматривая лёгкую белую сорочку, да обнажённые бледные ноги. Она морозила его, но это не единственное, что беспокоило. Нана встала сама, не смотря на то, что ее просили лежать. -В ложе! Юнхо рычит, но жена только приподнимает густые брови и печально улыбается, прокашливается, да смотрит в сад весьма печально, грустно осматривая покрытые снегом деревья, словно ощущая, как тем тяжко под этим белоснежным грузом. -Яблочек? Чон спрашивает позже, чем сам начинает идти к зимним деревьям, срывая плоды с отяжелевших от груза веток. Ему не нужно подтверждение, слетающее с чужих губ. Он знает, чего Нана хочет, знает, зачем та вышла и только приносит ей то, чего юное тело желает, едва располневшее и пострадавшее, такое мягкое и одновременно хрупкое, словно если прижать к себе, он услышит, как оно окончательно треснет. -Кислые. Вкусные. Юнхо кивает, да глупо улыбается, не сумев сдержать расползающихся в стороны губ. Супруга ест, так же смешно до скрипа обтерев зелёные плоды об сорочку. Если человек ест, значит идёт на поправку, ведь так? Оборотню хочется в это верить, от того он медленно входит в хатки, наблюдает за женщиной, да слушает, как неровный ряд зубов впивается, отламывая себе лакомые части, такие кислые, что есть невозможно, но разве кто-то смеет осуждать чужие вкусы? -Нравится? Вожак спрашивает тихо, словно боясь спугнуть, но Нана вяло ковыляет к нему, манит рукой к себе ближе и только осторожно целует, кратко, медленно, словно воздуха совсем не хватает, но этого совершенно точно достаточно. Юнхо глупо размазывает в улыбке и он оседает на пол, словно подросток, что впервые поцеловался, совсем покраснев ушами. -Нравится. Люблю тебя, яблочко. Спасибо, Юнхо. Чон приподнимает брови, словно не понимая, но жена поднимает палец вверх, тяжко тянет воздух носом, приказывая подождать, да продолжает. -Ты поступил правильно. Я не ругаю тебя. Я не злюсь. Я люблю тебя. Вдох тяжкий, громкий, надсадный и женщина уже не скрывает, что это дается ей с трудом, но она говорит дальше, словно это то, что вертелось на языке долго и должно быть озвучено любой ценой. -Я не сломаюсь. Не нужно убегать от меня и бояться коснуться. Я тут благодаря тебе. Ради тебя и Тэхо, а остальное совершенно не важно. Так что ради Луны, хватит моститься по углам, оставил синяки и хрен бы с ним, сойдут, румяный мой, переживу. Нана кашляет, жмурит глаза и только потом замечает, что Юнхо плачет, осторожно, словно жена может сломаться от нажатия, подходит и приобнимает за плечи, казалось бы, только доказывая себе, что имеет право коснуться после того, как доставил столько боли любимому человеку. Вожак не говорит ни слова, только жмётся как можно ближе, едва сжимая в руках такое ценное и важное, отвечающее той же заботой с невесомыми похлопываниями по спине. -Уен передал. Оборотень почти насильно всовывает в женские и мозолистые руки склянки с травами, едва успев отлипнуть. Он делал так всегда, быстро и суматошно, когда дело касалось супруги. Нана едва успевает взять руками скользкие и незнакомые ей колбы с мутной жидкостью, да осмотреть чужое и серьёзное лицо. Ее густые брови вновь морщатся, складываются домиком, показывая ряд мимических морщин и Чон только едва приподнимает плечи, совершенно не настаивая. -Зачем? Что это такое? Лекарь откупыривает флакон и только морщится, вдохнув едкий запах, смотря за тем, как муж почти отпрыгивает к стене. Чувствует, как минимум, в два раза ярче, от того только открывает окна как можно скорее, лишь бы Тэхо не стошнило. -Что я там должна с этим делать? Женский голос заходится хриплым и низким смехом, закрывает колбочку и Юнхо уже не уверен, что должен настаивать на переданном волшебником снадобье. Оно ведь не должно пахнуть так плохо? Может быть он совершил где-то ошибку? Да, наверное именно так. Лучший друг ведь помнит, как чуток нос оборотней, он бы не стал давать такую подставу. -Джинсоль приходила. Прогнал. Чон говорит неожиданно, резко, почти вывешиваясь в оконную раму, лишь бы не чувствовать запах снова, желая перевести тему и отвлечь себя, но женщина в доме прикрывает дверь в коридор, лишь бы супруг не заморозил сына. -От чего? Нана спрашивает, достаёт таз, да муку, желая испечь яблочный пирог, внимательно наблюдая за чужим силуэтом, пока тот осматривает людей за пределами хаток. -Ты была важнее для меня и сына, нежели для гостей. Вожак говорит грубо, строго, наблюдая за тем, как наточенный старый ножичек срезает зелёную кожуру с яблок, да режет на дольки. Будто с ней ничего не произошло, словно всё так же, как раньше, только фиолетовые круги на ее белоснежной коже всё ещё видны под тонкой сорочкой и это сотней маленьких ножичков вонзается в его душу. Нана только тяжко и долго вдыхает, создавая свистящие звуки и Чон жмурится, ожидая, что в хатках вновь раздастся громкий крик, говорящий о том, то супруга негодует и ставит его на своё место, но та только понимающе мычит. Не уж то и всё? Ни единого звука на повышенных тонах? Ни одного слова? Просто тишина? Этот человечишка с температурой и ужасной ангиной могла выбежать на улицу следом за ним, отхлестать полотенцем, наругать только за то, что оборотень запамятовал нацепить на себя шапку, али за то, что косо посмотрел на нее так шикнуть, обидеться, что мурашки по коже шли, а сейчас тишина, заставляющая всматриваться в чужие глаза напротив, да прижаться ладонью ко лбу. Не горячий. -Опусти свои брови, Юнхо. Я понимаю. Едва пухлые губы приоткрываются, да жуют яблочную кожуру, пока глаза спокойно осматривают удивлённого вожака. -Твоё решение - закон. Я схожу к ней сама, когда мне станет лучше. Я понимаю, что ты всецело оберегаешь меня и Тэхо, ведь ты муж и отец. Ты прекрасный муж и отец. Поможешь мне с тестом?