Наш дом

Отпуск превратился в сладкую негу. Каждый день расцветал новыми красками: ухоженный сад, жизнерадостная суета городской площади, манящие витрины лавок, и, наконец, таинственный дворец Блаженства – всё это пленяло своей необычностью, своей сказочной непривычностью. Се Лянь то и дело ловил себя на детской непосредственности, на всплесках неожиданного детского восторга. Хуа Чен лишь нежно улыбался, наблюдая за этим преображением. Его радовало безграничное счастье спасителя, радовало то, что он смог создать для него такой восхитительный мир. — Сань Лан, а когда мы, наконец, посетим игорный дом? — спросил Се Лянь, не скрывая любопытства.  — Сегодня вечером? — ответил Хуа Чен, в его голосе звучало мягкое согласие. Мужчины расположились в уютной библиотеке, окружённые бесконечными рядами книг. Се Лянь был ошеломлён этим богатством. — Правда? А какие там игры?  — Азартные, — спокойно ответил Хуа Чен.  — Разве они здесь разрешены? — спросил Се Лянь, чуть нахмурившись.  — Мой город получил специальное разрешение, — улыбнулся Хуа Чен. — Тебе не о чем беспокоиться. Се Лянь погрузился в чтение, а Хуа Чен уже отдавал распоряжения: сегодня в игорном доме ставки принимаются только в денежном эквиваленте. В назначенный час они отправились в путь, но Хуа Чен почему-то выбрал чёрный ход. Дверь бесшумно отворилась, и Се Лянь очутился в роскошной комнате, более похожей на приватный салон. Мягкий диван, элегантный стол и  стулья — всё говорило о роскоши и утончённости. Вместо глухой стены – лёгкая, прозрачная газовая ткань, сквозь которую просматривался зал казино. Звуки живого шума и азарта доносились с нижнего уровня. — Обычно я отсюда наблюдаю за порядком, — объяснил Хуа Чен. — Но мы можем спуститься, если хочешь, или даже попробовать сыграть. Се Лянь улыбнулся, и в его глазах заиграли лукавые искорки.  — Нет, я просто хотел взглянуть на всё изнутри. А азартные игры… они — как бездна, поглощающая человека своим неумолимым желанием обогащения, уводящая его в мир низменных побуждений. — Совершенно верно, — согласился Хуа Чен. — Передо мной же пастор, а я и забыл. Десять дней пролетели, как одно мгновение. Се Лянь был пленён этим волшебным городом, этим призрачным миром, откуда он не хотел уезжать. Вкуснейшие блюда, очаровательные пейзажи, увлекательные беседы… всё складывалось в идеальную картину безмятежного отдыха. Его одевали в изысканные наряды, делали сложные причёски. — Сань Лан, — начал Се Лянь, чуть запинаясь от нахлынувших чувств, — я даже не знаю, как выразить тебе свою благодарность. Я так рад, что ты пригласил меня к себе. Ты — самый гостеприимный хозяин на свете! Еда, одежда, даже сувениры… ты подарил мне столько радости, что я испытываю неловкость от такой щедрости. Прощание состоялось на окраине города. Они стояли, одетые в простую, повседневную одежду – джинсы и толстовки, – резко контрастируя с великолепием только что покинутого мира.  Хуа Чен, склонив голову, смотрел на Се Ляня, его взгляд, полный невысказанной нежности, задержался на шелковистых волосах. Желание прикоснуться к ним, припасть губами к их мягкости, жгло его изнутри. — Гэгэ, я рад, что ты посетил этот город, что ты раскрасил мои будни. Помни, двери моего дома всегда открыты для тебя, — прошептал Хуа Чен, его голос был тих и нежен. — Прости, но я не смогу проводить тебя. У меня возникли неотложные дела.  — Что ты, я всё понимаю, — ответил Се Лянь, наконец поднимая глаза и встречаясь с глядящим в душу взглядом Хуа Чена. — И знай, я тоже всегда рад твоим визитам. Обнявшись, они надолго замерли в этом объятии – прощальное, но такое наполненное скрытой теплотой, которое казалось, продлится вечно. Се Лянь помахал рукой из окна отъезжающего автомобиля. Яркая улыбка Хуа Чена, озарявшая его лицо, исчезла за поворотом. В ту же секунду демон вновь предстал во всей своей сверхъестественной красе, облаченный в изысканный ханьфу. Он мысленно отдал приказ, и нечеловеческие существа вновь обрели свободу передвижения в пределах города. Внезапно мир за окном превратился в размытое пятно, бескрайний лес, всё вокруг смазывалось медленным движением. Сон клонил Се Ляня, но он боролся с ним, не желая пропустить ни единой детали. Звуки радио, проникающие в машину, стали неясным гулом, заглушающим его мысли, постепенно унося его в сонное забвение. ————————————————————- Время шло, укрепляя узы их необычной дружбы. Встречи становились чаще, доверие между ними росло, превращаясь в нечто более глубокое, более значимое. Лето ознаменовалось их днями рождения. Прогулка по парку, солнечный свет, нежные шепоты – это было идеальным фоном для этих празднеств. Се Лянь подарил Хуа Чену набор кистей для рисования, узнав о его страсти к искусству. Ответный подарок – изящное украшение для волос – позволил Се Ляню понять: в следующий раз он обязательно постарается превзойти эту щедрость. Се Лянь уже не замечал, как прочно вплелась эта дружба в ткань его жизни. Осенью он взял отпуск и вновь приехал в этот завораживающий город. Новый год они встретили вместе, в стенах Дома Блаженства, в окружении тепла и безмятежности. Время текло, словно незаметный ручеёк, неспешно укрепляя их узы. Но Се Ляню и в голову не пришла мысль об отношениях более тесных, чем дружба. Тем более он пастор церкви, где это запрещено. Два года тесных отношений превратили их в настоящую семью, и Се Лянь был бесконечно счастлив этой находкой. Однако, случайный разговор в общежитии вывел отношения на новый, неожиданный уровень. Хуа Чен признался, что у него есть любимый человек, но они пока не могут быть вместе. И в этот же миг Се Лянь понял, почувствовал неотвратимость того, что давно скрывалось в глубине его сердца: “Неужели… я ему нравлюсь?” Он не был дураком, его догадки подтверждались незаметными жестами, нежными касаниями, взглядами, полными скрытой страсти. И вопрос, уже не высказанный вслух, прозвучал в его душе: “Разве может быть такое? Разве могу я… нравиться ему?” После этого раздумья пастора стали ещё более тягостными. Он принялся разбирать все прожитые с Хуа Ченом дни, изучая сложные узоры своих чувств к другу. Симпатия? Несомненно. Уважение? Безусловно.  Но любовь? Любовь как к партнёру? Эта мысль казалась ему и страшной, и неправильной. Конечно же, это невозможно. Запрет его веры стоял непреодолимой стеной. И всё же… случайное касание руки Хуа Чена во время очередной прогулки вызвало в нём неконтролируемый порыв. В эту секунду он чётко представил себе, как берёт эту руку в свою, приближает к губам… и целует. Нет, нет, нет. Он сам себе всё это надумал. Самовнушение. Ничего более. Се Лянь стал чаще молиться, ища утешения в вере, но образ Хуа Чена упорно всплывал в его сознании, как навязчивая мелодия. Разве он —взрослый человек, живущий по законам Божьим, — мог так настойчиво думать о своём друге? Или… нет? — Как сложно… я совсем запутался, — прошептал Се Лянь, выходя из храма, голос его был полн отчаяния. Целых полгода эти мучительные раздумья изводили его, пока он, наконец, не решился пойти на исповедь к старому пастору, Мей Няньцину. Теперь Мей Няньцин служил в маленькой, затерявшейся в на окраине города церкви. Се Лянь пришёл поздно, поэтому в храме было мало людей. Он зашёл в специальную комнату для исповеди. Из-за тонкой деревянной перегородки доносился голос священника: — Господь да будет в сердце твоём, чтобы ты искренне исповедал свои грехи. -Исповедаюсь. Я влюбился. В мужчину. В своего мужчину. И это – словно запретный плод, от которого отказываться так сложно, но понимать, что он неприемлем. Я знаю, что это неправильно. Это противоречит всем моим убеждениям, всем моим верованиям. Я всю жизнь чувствовал себя частью чего-то большего, нечто возвышенного. Ценность души. Нечто святое. Теперь же эта святость запятнана, испорчена чувством, которое не имеет права на существование. Мой мир, мой душевный порядок, — все пошатнулось. Я боюсь этой любви, но она сильнее меня. Она оборачивает все вокруг своим пламенем, сжигает до основания мои самые заветные мечты, мои самые священные принципы. И в этом пламени — странное и страшное ощущение счастья. Но счастье не может быть незаконным. Я знаю это, но не могу остановиться. Это каторга для души, и я страдаю, разрываясь между желанием и долгом. Между счастьем и смыслом. Между любовью и грехом. Священник, с глубоким вздохом, приподнял брови, и в его глазах отразилась не только сочувствие, но и глубокое понимание. Он медленно произнес: -Сын мой, твоя исповедь – крик души, больной и ищущей света. Любовь — это чудо, дающее нам возможность ощутить полноту бытия. Но любовь, как и всякий дар, требует ответственности и мудрости. Ты говоришь, что эта любовь противоречит твоим убеждениям, твоей вере. Это нелегко, я понимаю. В таких ситуациях мы часто разрываемся между сердцем и умом, между желанием и долгом. Подумай: что делает вас человеком? Разве не возможность чувствовать, страдать, расти, разрешать себе испытывать полную гамму эмоций? Не боишься ли ты запереть в себе часть себя, закрыть дорогу к глубоким чувствам? Эта любовь, какой бы она не была, является частицей тебя. Понять и принять ее, — это путь к познанию себя.  Однако, напомню, важно различать чувство и действие. Любовь — это чувство, а не обязательно действие. И в этой жизни, существуют пределы, которые накладывает не только вера, но и обязанности перед собой и перед обществом. Ты ищешь свой путь, и этот путь не может быть простым. Возможно, тебе придется избегать ситуаций, которые пробуждают в тебе эти чувства. Или найти способ построить гармонию в себе для того, чтобы принимать чувства, но оставлять их внутри. Важно внимательно вглядеться в глубинные причины такого привлечения, чтобы научиться их контролировать. -Вы правы, но я люблю его…. Когда Се Лянь произнес это - сердце затрепетало так быстро, что стало тяжело дышать.  -Я не могу обещать лёгких ответов, но мы можем вместе найти дорогу к примирению с этим чувством. Мы должны внимательно анализировать эти чувства, понимая, что не все из них можно и нужно выражать внешне. Конечно же Мей Няньцин узнал голос человека за стеной.  Умный, добрый и такой хороший, сын друга, что занял его место в храме. Как было тяжело ему самом говорить подобное, ведь это означает заставить человека отречься от любви, но такого слово Божье. -Благодарю вас, Отец