Nataraja

Море смеется у края лагуны. Пенные зубы, лазурные губы... – Девушка с бронзовой грудью, что ты глядишь с тоскою? – Торгую водой, сеньор мой, водой морскою. – Юноша с темной кровью, что в ней шумит не смолкая? – Это вода, сеньор мой, вода морская. – Мать, отчего твои слезы льются соленой рекою? – Плачу водой, сеньор мой, водой морскою. – Сердце, скажи мне, сердце, – откуда горечь такая? – Слишком горька, сеньор мой, вода морская... А море смеется у края лагуны. Пенные зубы, лазурные губы. «Баллада морской воды» Федерико Гарсиа Лорка©

1867 год, июнь, Средиземное море.       Каравелла «Беспечная» была положена в дрейф у пещеристых берегов острова Капри. Отсюда прекрасно просматривалась бухта Неаполя и частично сам город, расползшийся вдоль склона сонного Везувия. Экипаж «Беспечной» наводил лоск на судне, пользуясь краткой передышкой между двумя дерзкими рейдами. Только что они контрабандой передали партию чернокожих рабов на плантации Боливии — забавным было то, что освободительная миссия пыталась отправить несчастных из Бразилии в не так давно образованное африканское государство Либерия¹, однако Племя Шакалов не дало сему осуществиться. Перевозившее людей судно было захвачено в Атлантике, и темнокожие узники, грезившие о свободе, оказались вновь в оковах неволи. «Беспечная» не впервые занималась такими авантюрами, они приносили отличные деньги, а командор Тъога Харуснен любил получать хороший куш за хороший рейд. Впрочем, любил он не только это. — Эй, Морковка, как тебе мой гостинец? Ты довольна, моя ненаглядная? — заигрывающе проворчал широкоплечий, кряжистый бородач, с силой опуская тяжелую руку на плечо квартмейстера. Тот, на всякий случай убедившись, что стоит с верного бока от хозяина, (а Тъога был слеп на правый глаз и терпеть не мог, когда к нему подкрадывались справа), благодушно оскалил острозубую пасть. — Сколько ты выложил за этого черномазого? — в ответ хмыкнул он. — Прилично, прилично. Но он не совсем уголек, твой Лукас Мэрдок, говорят, его родила белая плантаторша из Флориды от какого-то смазливого невольничка. А потом сама же велела продать сына в рабство, чтобы муженек ее не застукал с черным ребенком на руках. Вроде как рогоносец-муж был в длительном отъезде. Нам, повесам, на счастье, бабы бывают так же слабы на передок как и ты, а, Морковка? Тот заливисто, заискивающе рассмеялся, хотя в кошачьих глазах его промелькнула хорошо скрываемая боль.       Рослый рыжий пират Каспар Нильсен, которого командор называл Морковкой, а прочие Шакалы — Смертью, был напрочь лишен того, что именуется в кривотолках «передком». Тъога сам безжалостно оскопил будущего квартмейстера, завладев телом и душой парнишки в его семнадцать и обретя тем самым верного и безотказного слугу. Собственно, командор, калеча рыжего, даже не предполагал, во что это выльется. Он хотел всего лишь удовлетворить старую обиду, пусть ценой молодой и ни в чем неповинной жизни. Но парень оказался крепким и живучим. Увечье, к изумлению Тъоги, не убило его, разум справился с потрясением, а веселый, разгульный нрав однажды взял, да и пленил сердце угрюмого бородача. Каспар стал его главной забавой, податливой и сладкой куколкой в постели и ценным подспорьем в наемничьих буднях. Тъога радовался больше всех, когда его «рыжая девочка» отправила на тот свет бывшего квартмейстера Рене Гренуара. Все началось как банальная ссора за право сидеть у зрячего бока командора, затем последовал бой на абордажных мечах, Каспар оказался проворнее и резче. Хрясь! И вот — бурый Рене хрипит у сапог Тъоги, а рыжий победно скалит залитую кровью физиономию. Тъога всегда любил дерзких, наглых, беспринципных, и уж в чем он был убежден на все сто, так это в собственной непревзойденности. Бросить вызов одноглазому предводителю не посмел бы ни один повеса на судне. И потому рыжий проходимец по кличке Смерть в тот же день с милостивого дозволения командора обрел второй по значимости ранг на «Беспечной» и в Племени Шакала. — Тебе не жаль будет лишить его достоинства? — вопрос прозвучал, как провокация. Его сопроводил внимательный прищур единственного глаза, ищущий малейший подвох в реакции подчиненного. Но тот безупречно вышколен и покладист, как вол. — С Персефоной Лукас не сравнится, с тобой и подавно, мой властелин, — аккуратно и льстиво ответил Каспар. — Ты хорошо говоришь, мягко стелешь, — Тъога одобрительно приласкал ершистый загривок квартмейстера. — «Устами, полными елея, мой ангел…» — «…чести не жалея», — вторил ему, томно улыбаясь, Каспар. — «…без гласа труб, без Судна дня, ты в ад страстей низверг меня», — довершил любимое стихотворение собственного сочинения Тъога и заключил подручного в плен грубых рук.       Каспар лучше других знал, что нужно его господину. Умница Каспар умел ублажить его так, как никто ранее, ни одна из многочисленных жен в разных портах, на разных островах. Рыжий кастрат был персональной зависимостью старика Тъоги, его постыдной тайной, его дверцей в Сад Наслаждений. Вот уже шесть лет как, сходя на берег и развлекаясь с женщинами, Тъога все чаще сравнивал каждую со своим квартмейстером и не мог отыскать более достойную, более умелую в любовных играх. Даже «Вертушка» Джинни с лондонского Уайтчепела не была такой обходительной и горячей.       «Каспар» — говорят, это имя на тюркском означает «драгоценный камень». Тъога часто думал об этом и о том, какое сокровище обрел под старость. Конечно, встретившись с Каспаром, он мечтал об ином камне, Синем Оке Сорренов, похищенном давным-давно с Ут-Рёста, но за неимением оного, был рад и такой находке. Тъога не заметил как, но за шестилетку странствий «Беспечной» настолько прикипел к рыжему, что открыл ему многие тайны, и своего рождения, и того, чем он, командор Харуснен, имел радость занимать свой ум.       «Харуснен» — конечно же, от самоназвания Шакалов — «Хаш'щ Рухъ», «Тъо'ха» — на арокеше означает «ловкач, хитрец». Хитрец Шакальский! И действующий конунг валларов Бъярки Свиппдаг действительно считал себя хитрецом из хитрецов. Как же, обвести вокруг пальца целый народ «беломясых» и в придачу — когорту гренделей. Наладить деловые отношения с самим Хеоротом, не как конунг, как командор морских разбойников, выполняя для высокочтимых козлов прибыльные заказы! Блюсти чистоту родов валларов и, притом, самому быть полуродным!       Бенджамин Симонс из Ливерпуля — таким его увидел мир, Бенни «Баламут» —так называли мать и бабушка, чистокровные рамсинки, темнокудрые «джорди», как само себя именовало это племя, обитающее в гуще разномастного европейского сброда. Когда-то пришедшие с деканского нагорья, рамсины были отчасти подобны цыганам, с той только разницей, что жили оседло и могли обращаться волками: поджарыми, косматыми, зеленоглазыми, с длинными быстрыми ногами, острыми, как бритва зубами и хитростью сотни чертей в каждом. Бен, впрочем, перенял от женщин лишь черноту шерсти и буйный, живой характер. Наравне с рамсиньей в парнишке зрела иная стать: ширококостная, могучая, стойкая к холодам и волнам, делавшая его волосы густыми и плотными, а глаза — желтыми, как добрый эль. Стать морских баронов с Ут-Рёста. Плетельщица сетей Дженни Симонс не скрывала от сына, что имела грешок с «беломясым», оттого ее сынок и вышел истым викингом. Бен доказал свое лихое происхождение, как-то раз по случайности убив в дворовой драке камнем соседского мальчишку, после чего его все стали бояться, предрекая ему как минимум Тайберн, и как максимум — будущее вождя рамсинов. Но судьба распорядилась иначе. Ярл Анте Свиппдаг в сопровождении закадычного приятеля — юного Хаакона Соррена однажды явились в дом Симонсов и забрали Бена у матери. Та не возражала, так как была настоящей вольной волчицей «джорди» и ко времени взросления старшего сына обзавелась еще двумя кутятами от разных отцов. Ярл же Свиппдаг растерял всех до единого детей — слишком часто в те времена валлары ввязывались в людские войны. Анте представил новоявленного чернокудрого отпрыска на тинге, соврав, что матерью его была безвременно почившая самка южной морской расы — варау. Туве, сама наполовину варау, поддержала семейство Свиппдагов, и тогда Бенджамин обрел древнее имя «Бъярки» вместе со статусом продолжателя рода. Это допущение в свое время сыграло на руку «Баламуту», поскольку делало его чернявую, куцезадую личность непримечательной среди прочих полуродных и обращенцев.       Лаская Каспара, с наслаждением вдавливая длинные медвежьи когти берсерка в гладкие, белые плечи до появления полосок теплой и сладкой крови, многоличный Бенни-Бъярки-Тъо'ха порой вспоминал, как он сам впервые угодил в Племя Шакала. Его безмерно радовал тот факт, что, в отличие от прочих невольников в волчьем обличии, он не был кашрукским пленным и никто не посмел подойти к его мужественности с кривым ножиком. В отличие от всего наемничьего Племени, Тъога носил густую бороду и презирал голые подбородки соратников.       Помнится, Туве Хескульд, тогдашняя кениген Туве послала его с дружиной берсерков навести порядок на Атлантике — разыскать флот беспутных гренделей и уничтожить их. Вместо того Бъярки уничтожил только их командора — Джона Доу, объявив себя перед опешившими скопцами новым хозяином Хаш'щ Рухъ. Потом они с Шакалами атаковали посланную Туве дружину Ут-Рёста, изрешетив серебром как сита, а потом Бъярки вернулся к кениген, чтобы сообщить ей о поражении в битве с погаными обращенцами. Ох, и ругалась же предводительница Северного Племени! Клочки по закоулочкам летели. Но — остыла, куда деваться. Все имеет свойство забываться. Даже Каспар простил командору-конунгу кастрацию, эвон как орет теперь от любви под ним! Как похотливо взирает, как по-дурацки, доверчиво смотрит в рот. Тъоге это доставляло удовольствие, не сравнимое даже с соитием. Он был господином, он обладал правом сильного и это право в обоих племенах некому было оспорить. Слишком хорош был командор-берсерк в абордажном бою со своей острой и звонкой саблей и коротким кортиком, с исступленной удалью обоеруких воинов с Ут-Рёста. Лишь однажды Тъоге пришлось признать поражение в схватке, и уж такая досада была уступить право сильного козлу Хеорота, предписанному к уничтожению за вольнодумство! Эрик Серпентин Ван-Сиддхётт! При одном упоминании его имени командора корчила бессильная злоба. Какой-то чванливый олень лишил его глаза вместо того, чтобы отдать богу душу, а с Шакалами поделиться нежным мяском! В том бою у старого поместья датских герцогов Розенкранцев погибли еще двое гренделей, но командору было плевать на подобные потери. Расход олухов на «Беспечной» не печалил его, кроме пожалуй, сохранности квартмейстера, да еще одного курчавого паренька с парой говорливых пистолетов.       Командор отстранился от мирно посапывающего Каспара и покинул каюту, чтобы проветриться. Заметив на палубе валандающегося с чисткой оружия юного Шакала, Тъога негромко позвал: — Кукарача.       Паренек вскинул голову, его смоляные кудри разметались под ветром Атлантики, а весь облик принял выражение крайней услужливости. Он рысцой подбежал к командору. Тъога, кривя слепую сторону морды, будто впервые рассмотрел сорвиголову.       Восемнадцать лет. С четырнадцати ходит с ним на рейды. Молокосос, ничего не знающий ни о себе, ни об отце. Но уже — алчный, дерзкий убийца, почти как и сам Тъога. Смотрит ясно и хитро, но не ведает, что на далеком Ут-Рёсте в местах бывшей Гипербореи живут его родные братья-ярлы от валларских девок, не догадывается, что он оставлен с усишками и яйцами не по скудоумию командора, а с ясной только старому Тъоге целью. Не видит сходства с командором, не знает, что в его жилах течет та же буйная, свирепая кровь, что подарила заповедным землям грозного конунга. — Я тут, Тъога. — Завтра идете с Жилем, Франсуа и Каспаром в авангарде. Нападете как блохи, и смотри, пострел, не мажь, как в прошлый раз. Сумеешь снять цель с четырех выстрелов — заберешь себе все побрякушки, а там их будет много. Малец тут же хищно улыбнулся. — Спасибо, командор! — радостно выдохнул он. Тъога деловито одернул его портупею, развернул за плечи мордой от себя и отвесил ускоряющий пинок под зад. Хорош, шельмец. Весь в отца. Мать его, та самая «Вертушка» Джинни Потс — почти что Дженни! — не была такой красавицей, хоть и обаянием ее Господь не обделил. Порох и перец, жгучая, сквернословная, но какая ж заводная! Рамсинка. Хорошо, что у Тъоги осталась о ней память в виде этого увальня. На Ут-Рёсте — Свиппдаги, в Атлантике — Харуснены. Хотя ему ведь так и придется жить с фамилией матери, чтоб сохранить мячики.       Видя, что Кукарача удалился на значительное расстояние, Тъога плюнул в море и тихо пробурчал себе под нос: — Командор Персифаль Потс. А что, звучит как надо. Харуснен хотел было убраться в каюту, но наткнулся на пристроившегося рядом втихую Каспара и чуть не вздрогнул. — Тьфу ты, отребье! — вспылил одноглазый вояка и раздраженно полоснул квартмейстера когтями по щеке. — Учишь-учишь тебя не подходить со слепого бока, а ты все норовишь схлопотать в бубен! Каспар шарахнулся в сторону и зажал длинную царапину ладонью. — Прости, мой властелин. — Впредь думай, как подкрадываться, — удовлетворившись видом новой метки на морде подчиненного, Тъога сменил гнев на милость. — Завтра в четыре часа дня яхта выйдет из бухты Неаполя. Мы перехватим ее в полночь в заливе, будьте начеку. Охраны у яхты не будет, но все должно произойти тихо. Лишних хлопков и шума чтобы не поднимали. Никаких огней и пушек, все же акватория людная, мало ли. И пинай там Жиля, чтобы не лег в дрейф на половине дела, как он любит. По окончании рейда яхту оставить, как есть, болтаться на волнах. Все понял, рыжий?       Тот опустил и поднял длинные ресницы, молчаливо соглашаясь с планом. Командор Харуснен еще раз легонько отвесил Каспару подзатыльник и оставил его на палубе, отправившись отсыпаться. Заметив, что одноглазый предводитель покинул своего подручного, к нему тотчас юркнул Кукарача и повис на плече. — Смерть, снова он тебя разрисовал, голубчик? — почти сочувственно мальчишка ткнул Каспару пальцем в лицо. Тот вытер кровь с царапин на щеке и, приветливо потрепав Перси по макушке, возразил: — Бьет, значит, любит, так же говорится? — Меня не бьет. Ну как, пара зуботычин за четыре года не в счет, — юнец покрутил густые черные усы. — Такое твое везение, Персефона. Черноволосый парень нахмурился и на полном серьезе заявил квартмейстеру Тъоги: — Когда я самолично стану командором, обещаю вас не лупить. Рыжего рассмешила такая наглость. — Вот как? Ты в командоры метишь, Перси? — он подхватил юнца на руки и, подбросив в воздух, как кошку, поймал в объятия. — А что если Тъога узнает об этом от меня? — Ты ему не сболтнешь! — захохотал тот, вцепившись в рыжую шерсть на голове квартмейстера. — Это почему же? — недоумевал Каспар. — Я тебе пасть заткну, — проворковал Персифаль и подкрепил свои слова поцелуем тонких, красивых губ Каспара. Тот просмаковал ласку и так, и эдак, а потом, отстранившись, с лукавинкой во взгляде спросил улыбающегося, пышущего здоровым румянцем парня: — А если я стану командором? Персефона, что тогда? — Ты? — Перси заливисто хохотнул, закинув голову вверх. — Не смеши меня, голубчик. Тебе вовек не бывать во главе Шакалов. Благодушие сползло с веснушчатого лица Каспара, сделав его по-скандинавски тяжеловесным. — Это отчего же? — Потому, что не станешь, — дразнился парень. — Ты как овца. Сам знаешь, отчего. Вы все тут… ну ты понимаешь, голубчик. Словом, овце овцами не командовать. С твоей силой ты мог бы давно сместить Тъогу, Смерть. А ты все ходишь за ним, как приставленный. Нет, будешь так же и за мной ходить, когда я стану командором. Мальчишка стер кровавый потек с раны Каспара и облизнул мякиш пальца. Рыжий выглядел смурнее тучи, но слегка улыбнулся на этот наглый жест Перси. — У тебя кровь такая сладкая, — объяснился тот. — Не переживай, Смерть, я стану вам отличным командором, и ранг квартмейстера у тебя никто не отберет. — Персифаль, не сдержавшись, припал к его ране губами, и целуя, и лакомясь одновременно. — Что ж, спасибо за милость, — отозвался Каспар, опуская сорванца на палубу. — Но пока тебе далеко до воцарения, зови всех олухов наверх, объясню вам по-быстрому детали предстоящего захвата.       И случилось так, что следующей ночью в Неаполитанском заливе Средиземного моря близ острова Капри одна из прогулочных яхт известного мецената и покровителя художников Луиджи ди Сантони подверглась дерзкому, жестокому нападению пиратов. Эта добыча Тъоги была легкой — яхта вышла в море без вооруженной охраны. «Беспечная» вплотную подошла к прогонистому суденышку и совершила захват. На борта яхты полетели крючья, крепкие абордажные концы натянулись жилами, Шакалы ринулись по ним в бой. Каспар стоял у борта «Беспечной», скрестив руки на груди. Можно было подумать, что второй по рангу Шакал отлынивает от работы, но если присмотреться внимательнее, становилось заметно, какое напряжение перекосило рябое лицо Смерти Нильсена. Это зловещее прозвище прочно закрепилось за Каспаром с тех пор, как он впервые явил Тъоге свое умение на одном из рейдов. И с тех пор рыжий колдун всегда будто находился в стороне от потасовок, на самом деле исполняя за пиратов большую часть работы.       Он колдовал, вкладывал всю силу разума в посыл, подавляющий волю жертв. Никто из подвергшихся нападению так и не смог издать ни звука. Действия людей были парализованы, пока их косили пули, в точности, как на плантациях рубят ножами тростник.       Персифаль Потс первым прыгнул на яхтенную палубу и, с одного выстрела уложив рулевого, устремил пистолетное дуло к высокому, благородного вида мужчине, на беду свою выскочившему на трап в ночной сорочке. Хлопок, сорочка оказалась облеплена алым крапом, Перси жадно оскалился и побежал вниз, перепрыгивая через бьющийся в агонии труп. Из темени ему навстречу с отчаянным криком устремилась изящная женщина. Вернее, она ринулась к убитому супругу, причитая «Луиджи! Луиджи!», но Перси оборвал ее визги, всадив ей меж прекрасных глаз две пули подряд. Он ворвался в каюту господ и принялся громить ящики, выворачивать шкатулки, хохоча в зверином азарте, набивая карманы драгоценными украшениями. Потом вспомнил кое-что и вернулся к трупам. Вот они, обручи на шеях у жмуриков, золотые, тяжеловесные, стоят, кажется, очень прилично! Перси бесцеремонно сорвал обруч с шеи женщины и направился к мужчине, чтобы сделать то же и с ним, но вдруг маленькая фигурка накрыла собой мертвое тело. — Papá! Papá! — пигалица лет двенадцати с такими же курчавыми волосами, как у Кукарачи, принялась трясти безвольное тело мертвеца и тут только заметила дыру в его статном лбу. Она, нелепо пища, отстранилась от того, что пару минут назад было ее отцом, и сразу попала под прицел пистолета Перси. Тот, не мешкая, вдавил спусковой крючок, желая прибить и паршивку, но его руку сзади перехватили сильные пальцы, пуля рикошетом отскочила от канделябра и вскользь взрезала Перси по бедру. Он яростно взревел и тотчас смирил спесь, встречаясь взглядом с ледяным спокойствием светлых глаз Жиля Каламьера. — Осади. Хватит смертей, упыреныш ненасытный, — применяя особый выкрут, Жиль легко завладел обоими пистолетами Перси, тот обидчиво надул щеки и утер пот со лба. Девочка, дрожа в углу трапа, неотрывно, загнанно глядела на разрисованные под черепа лица пиратов. — Вы всех покрошили? — Перси покосился на Жиля желто-зелеными, крапчатыми очами, изменившими цвет за время устроенной им мясорубки. Тот так же спокойно кивнул. — Стволы отдашь? Движение головой в обратном направлении. Жиль слишком хорошо знал, как увлекает стрельба Кукарачу, и в какой раж он входит во время атак. Совсем, как командор… Черноволосый юнец тем временем запальчиво фыркнул и оставил старого Шакала разбираться с мертвыми и живыми. Он свою работу выполнил. Бедро горело свежей царапиной, Перси был зол на Жиля и его добросердечие, но доволен награбленным. Его карманы оттянулись под весом золота и бриллиантов.       Первое, что заметил высадившийся к тому времени на борт яхты Каспар, так это ковыляющего к нему и бранящегося по чем свет стоит Персифаля. — Ты где успел? — кивнул Каспар на потемневшую штанину брюк захватчика. — Благодари за это своего расчудесного Жиля! — рявкнул Перси. — Кажется, командором велено было убрать всех, а он опять помилосердствовал! Еще и стволы отобрал! Как будто я щенок какой-то сопливый, а не Шакал! — Жиля не тронь, — жестко осадил его Каспар. — Где он? — Там, — кивнул Перси в сторону трапа и раздраженно махнул рукой. — А, ну вас всех! Евнухи.       Веснушчатая рука поймала Потса за воротник рубашки, боец развернулся на каблуках и стукнулся плечом о грудь квартмейстера. Каспар на мгновение сжал челюсти и сгустил взгляд внутри черепа запальчивого мальчишки. Перси взвизгнул от боли и схватился пальцами за рукава бушлата рыжего, затрясся в разом накрывшем его приступе смертельного страха. — К-к-касп-п-пар, хват-тит, п-п-прекрати, — теряя самообладание, выдавил он. — П-п-прости, я не хотел… Квартмейстер вмиг смягчил взор и шутливо подергал Перси за ус. — Сегодня зайдешь ко мне в каюту за оружием и еще кое за чем. Жилю я сам все разъясню. И думай наперед, что изволишь говорить и кому. — Хорошо, — малый послушно потряс курчавой головой, приводя мысли в порядок.       Жиль обнаружился в одной из кают на яхте в обществе двоих запуганных до полусмерти детей. Когда они увидели вошедшего Каспара, то прижались друг к дружке, как совята в дупле. Мальчик лет шести и девочка лет двенадцати хлопали на Каспара большими черными глазами, в которых не было ни надежды, ни мольбы, ничего, кроме ужаса и обреченности. Из мыслей наставника Каспар узнал, что дети стали свидетелями убийства своих родителей. Он устало провел ладонью по лицу, растирая краску. — Ну и как ты намерен объяснить это Тъоге, Жиль? Ты давно не получал палок? Прибей их поскорее, или, если хочешь, я это сделаю. — Мы совершаем ужасное деяние, — хмуро и как-то слишком драматично отозвался матерый Шакал. — Жиль, каждое наше деяние ужасно! — огрызнулся Нильсен. — Пора бы привыкнуть за столько-то лет! Мне напомнить тебе, что мы — наемные преступники? — Они совсем иное дело, — с убеждением сказал Жиль. — Посмотри на их торквесы! — На что? — не понял рыжий. Жиль спрятал иссеченное шрамами лицо в ладони, будто признавался в предательстве, и выдохнул: — Это же хавлы. Кас, мы сегодня уничтожили семью хавлов. — Хавлы? Хеорот, вроде того? — периодически Каспар вылавливал в глубинах сознания командора и Жиля обрывки мыслей о Братстве Цветка, но никто напрямую не говорил с ним о таинственных волшебных оленях. — Кажется, они обладают невероятной мощью… Но притом, эти вот легко дали убить себя! — Они бросили все силы на защиту детей. Я видел волшебный купол над девочкой. Едва успел спасти Перси — его пуля отскочила бы прямиком ему же в голову. — Ничего себе, — Каспар приблизился к одетым в ночные рубашонки детям, и они еще больше вжались в угол каюты и друг в друга.       Он решил проверить действенность защитного поля хавлов и без труда схватил девочку за смуглую руку. Каспар вытащил ее ближе к свету и хотел было издевательски сообщить наставнику, что смог убрать всю магию одним махом, но обомлел от невинной прелести пленницы. Девочка показалась квартмейстеру удивительно, невероятно красивой, но не столько внешне — самая суть, личность ее была наполнена теплом и живой, кипучей силой. Совсем непохожая на других знакомых ему детей, она смотрела в пол, ее темные, как ночь локоны струились по плечам, обрамляя свежее, чистое лицо, аккуратные губки сжались в ожидании расправы, с черных ресниц сорвались горестные слезинки. Квартмейстер, любуясь девочкой, провел пальцами по обручу на ее тонкой шее, и тут младший брат, карапуз, норовисто наскочил из угла на обидчика сестры и со всей дури боднул его головой в бок. Каспар крякнул от неожиданности и, поймав ребенка за лицо, хотел уже было выжать душу из хлипкого тельца, но девочка, чуя намерение пирата, ухватила его запястье. — Per favore, Signore! — залепетала она на итальянском. — Lasciate andare Daniello, é uno sciocco! Non arrabbiarti! Ci dia la vita, signor pirata, La prego! Non uccidete me e mio fratello!²       Она сняла с шеи золотой обруч и вложила его в руку рыжего гренделя, пытаясь выкупить их с братом жизни. Каспар не понимал слов ее речи, но посыл истрактовал верно. От силы ее бесхитростной мольбы у него все сжималось и перекручивалось внутри. Она всего лишь взывала к его жалости, но ему казалось, девчонка стучится в самое сердце, будит в нем забытые, но донельзя знакомые нотки, она давала ему тепло, которого он лишился, участие, которого он не смог бы найти в других руках. Каспар озадаченно проморгался и уставился на державшего второго узника Жиля.       В мыслях наставника вертелась сумбурная чушь, из которой Каспар смог уловить лишь одно: «Они твой народ, не губи их. Ты родился таким же, как они, Каспар». — Ладно, — охваченный любопытством, пробормотал Нильсен. Девочка, уловив его намерение, припала щекой к татуированной ладони, словно хотела обрести в ней защиту, а мальчик, сжимая свою гривну, как великую ценность, смотрел на Каспара с неугасимой ненавистью и презрением. — Ладно, — в смятении, рыжий грендель выскользнул пальцами из хвата пленницы, вернул ей обруч и легонько подтолкнул к брату. — Отведи их на «Беспечную», Жиль. Я доложу командору о случившемся и попытаюсь его умаслить. Но, я надеюсь, позднее ты сможешь объяснить мне все, что я узнал. И отдай мне пистолеты Кукарачи.       Жиль повиновался воспитаннику. Нильсен заткнул оружие Потса за пояс и зачем-то на прощание оглянулся, то ли хотел проверить, смотрит ли на него девчонка, то ли сам уловил спиной ее взгляд. Да, она смотрела, и теперь ее блестящие черные глаза полнились безграничным доверием, от которого у Каспара вновь защемило сердце. В ответ он ободрительно подмигнул девочке, повернулся и, сам не свой, отправился на «Беспечную».       Душа его металась между ребер, грозясь прорвать бушлат, в висках стучали непроизнесенные слова Каламьера — «ты родился таким же, они твой народ». Каспар сдавил голову руками, прогоняя нахлынувшие детские обиды. «Зачем ты врешь? Мой отец уплыл в Америку и скоро вернется! Кто тебе сказал, что я сын священника?!» «Каспар всегда сочиняет! Откуда ему знать, что я воровала яблоки? Значит, и он там был! Нет? Тогда и меня там не было!» «Моя мать не шлюха, она не спала с кузнецом! Возьми свои слова назад, рыжий урод!» «Да у меня самые свежие яйца на рынке! Кому вы верите, уважаемому, честному торговцу или рыжему оборванцу, фру?» «Рыжая гадина, закрой свою поганую пасть! Святой отец верит в бога больше нас всех и бог любит его! А ты просто завидуешь его праведности!» Но я же знаю… я же знаю. Страх в ваших глазах, в ваших душах. Ярое отрицание правды, которую никто больше не может слышать. Злоба и страх. И все же, по счастью, страха больше. «Фру Хельга, вы уж простите, но ваш сын — дьяволенок какой-то». «Ты дьявол, ты рыжий дьявол, твое место в преисподней!» «Рыжему дьяволу в святых не ходить!» «Ты дьявол, Каспар». Я не дьявол. Я — другой. Почему ты молчала, мама? Почему, спасая Уле на Ут-Рёсте, не удосужилась хотя бы рассказать мне, кто мы, кто — наши предки? Почему в твоих глазах я всегда читал страх, а не любовь? Я же был твоим сыном. Я же был вашим.       Он в нахлынувшей ярости распахнул дверь каюты и наткнулся на засевшего там Перси. Парень снял штаны и, пыхтя от боли, промакивал длинный порез на бедре лоскутом ткани. От него уже пасло спиртным, видимо, прежде чем сбрызнуть ткань граппой, он решил и сам накатить для храбрости. Каспар вмиг подобрел, видя его мучения, и присел рядом. Персефона, да еще и у него в койке, неизменно возвращал Нильсену благодушие. — Метка мужчины, — ободрил он юнца. — Первый боевой шрам, а, Перси? — Ох, голубчик, лучше бы без него, клянусь, — пробурчал тот. — Я бы так и ходил целым. — Обратись к Жилю, он зашьет. — Вот еще! — вспыхнул Перси, отдавая Каспару тряпку и принимая назад конфискованные пистолеты. — Не люблю этого святошу! Вечно я у него в печенках, то не так, это не эдак! Стану командором — его первого в расход отправлю... Хщ-щ!       Каспар плеснул ему на рану спиртным, и мальчишка заткнулся, стиснув зубы. Потом квартмейстер Шакалов склонился к бедру Перси и провел по нему языком, вкушая кровь сына Бъярки вместе с превосходной неаполитанской граппой, будто возвращая парню дневную ласку. — Можно и не зашивать, она неглубокая.       Черноволосый грендель вздрогнул и притих, ожидая дальнейших целительных мероприятий от старшего товарища. Тот не заставил себя ждать. Он припал к початой бутылке, сделал пару глотков, затем принялся водить грубыми ладонями по бедру Потса, деликатно прихватывая губами кожу. Перси вытянулся на койке и томно прикрыл глаза. Квартмейстер метил его поцелуями все выше, затем у самого паха замер и поднял на него взгляд. Хорошенький парнишка лежал перед ним, доверчиво, открыто, исполнившись желания обладать, любить, взрослеть. Смоляные кудри, брови вразлет, как два вороньих крыла, здоровый румянец, мягкая улыбка под усами и крепкие, сильные мышцы бойца — восхитительный любовник, горячий и страстный мужчина. Уле никогда не тешил бы меня так, как Персифаль. А ведь они с Кукарачей погодки. Брату тоже сейчас восемнадцать, нет, уже девятнадцать, и, должно быть, он тоже очень и очень хорош собой. Пока он любовался Потсом, тот в нетерпении приоткрыл веки. Каспар потерся носом о его мягкий, волосатый пах. — Продолжать? — был лукавый вопрос. Персифаль возмущенно распахнул глаза, схватил пистолет и, не раздумывая, приставил к рябому лбу Смерти Нильсена. — Попробуешь остановиться, влеплю пулю. Оба засмеялись, и с тем рыжий грендель одарил черноволосого поистине королевской лаской тех мест, коих у Шакала вообще не должно иметься, но и без последующего вознаграждения не остался.       Чуть позднее он направился на бак, к Жилю. Матерый боец явно готовился к разговору, поскольку встретил воспитанника на носу каравеллы, нервно обмахиваясь шляпой, и отвел в сторону, так, чтобы никто не мог их слышать. — Где дети? — первым делом спросил Каспар. — Я запер их в трюме, — немногословно ответил Жиль. — Мне нужно дать ответ Тъоге, почему они до сих пор живы. И ты расскажешь мне все, Жиль. Обо мне особенно подробно. — Каспар раскурил сигару и приготовился слушать. Но Каламьер тяжко вздохнул и, обняв крестника за широкие плечи, ткнулся лбом ему в лоб. — Читай, Каспар. Я знаю, ты умеешь.       Спустя десять минут, сжимая и разжимая веснушчатые кулаки, квартмейстер Смерть устремился к командору Харуснену. Успокаивая дыхание, замер у двери каюты, повернул ручку и вошел, сияя благодушием. Тъога сидел за столом и, покачиваясь от принятого спиртного, пересчитывал отобранные у Перси драгоценности семейства ди Сантони. — А, Морковка! — обрадовался он Каспару. — Я уж было опечалился, что ты сегодня так и не пожалуешь. — Старик развернулся на каютном стуле и раскрыл руки, приглашая в объятья. — Вот она, моя самая любимая рыжая девочка. — Тъога сладко заворчал, прижимаясь к спине взгромоздившегося ему на колени Каспара. — Чего хочет моя ненаглядная? Золота? Бриллиантов? Еще парочку рабов? — Мне всегда больше нравились сапфиры. Вроде того, с которым утонул мой братец Уле, — небрежно бросил Каспар, и, как на блесну, на его слова налетели мысли одноглазого бородача. Старый берсерк замер, ожидая услышать от Каспара еще что-нибудь о синем камне Сорренов, но тот продолжал удить из Тъоги воспоминания. — Да, жаль его. И камень тоже, — рыжий плут огладил бороду командора. — Я подобных им сроду не видывал. — Что это ты вспомнил старое? — подозрительно обеспокоился Тъога. — Брата твоего давно море прибрало, да и камень тот с ним, так? — Так, все так, — Каспар с грустью покачал головой. — Да и потом, найдись он сейчас, тот сапфир, столько мороки с ним! Кому его продашь? Разве что распилить, да по частям впарить. От такого заявления у Харуснена глаз на лоб полез. — Распилить? Распилить Око Всевладыки? Ты в себе, дурья твоя башка? Каспар благоразумно спрыгнул с колен командора и отбежал к углу каюты. — Это реликвия! Это знаешь, какая силища! Завладеть им и не выпускать из рук! Эх, да что говорить, — Тъога махнул рукой, предаваясь мыслям, — поздно я узнал о нем и о мертвом конунге. Так бы не выпустил полукровного пострела с Ут-Рёста. Ну, да и пес с ним, — он прочесал бороду пальцами, — вы всех убрали сегодня? Каспар понял, что от него ждут правды, и раздумывал, как ее подать, чтобы не вызвать гнев Харуснена. — Я решил сохранить двоих на всякий случай, — осторожно начал квартмейстер. — Двух пострелят, детей убитых. Вроде как, за них не заплатили? Тъога хищно усмехнулся. — Нет, заплатили только за родителей. Но я бы хотел избавиться и от детей. Но ты молодец, что не стал убивать их сразу, Морковка. Мы их, пожалуй, сожрем на ужин. Как тебе мыслишка? — Может, за них выкуп попросить? Жиль говорит, они не простые смертные. — Ох уж этот Жиль! — Тъога погрозил пальцем в воздухе. — Все стелется под оленьи семьи. Все ему кажется, что к нему начнут относиться как прежде, если он спасет пару козьих душ. Нет, моя девочка. Не начнут. Ныне Хеоротом правят умные и ушлые ребята вроде нас с тобой. И предъявлять им детей Сантони точно не следует. Так что — сожрем. Однозначно. Я даже готов их прирезать сам. Надо же в кои то веки убить хоть одного Коэна, пусть даже и сопляка? — Они вроде редкой крови, — попытался возразить Каспар. — Редкой и сладкой, — добавил командор. — На вкус бесподобно. — Тъога, ты же, говоришь, вроде не убивал еще хавлов? — уточнил рыжий квартмейстер. — К невезению моему нет, — отозвался командор, склонив голову набок и наслаждаясь видом стягивающего рубашку Каспара. — А когда же ты пробовал их кровь на вкус? — тот пригладил заживающие раны от когтей Тъоги на своих плечах. Они остались с прошлого соития. — Не твое дело. Твое дело — подставлять сраку, когда она мне нужна, — Тъога вскочил со стула и подошел к Каспару, по пути расстегивая ширинку и вновь выпуская когти.       Так участь детей ди Сантони была определена. Жиль, узнав о решении Тъоги полакомиться пленниками, только сокрушенно покачал головой, но перечить, как всегда, не стал. Утро выдалось солнечным и теплым, волны Средиземноморья болтали каравеллу, пока она взрезала их, унося паруса из Неаполитанского залива на север. — У-ух! — каждое утро на «Беспечной» начиналось с обливания бойцов морской водой. Исключений не было, и Каспар, приняв из рук Жиля ведерко, запустил его в синюю бездну. Поток прохладной влаги освежил его мысли, смыл похоть и грязь, оставленные ночными похождениями, дал крепость телу и духу. Он вытер яркий ежик на голове полотенцем и, облокотившись о планшир, подставил тело бризу. Жиль приткнулся рядом, осуждающе косясь на рыжего. — Что? — Каспар весело раскурил сигару. — Жиль, не бери в голову. — У-ух-х! Ё-ё-ё! — раздался истошный рев Перси, когда он все же заставил себя опрокинуть ведро. Вопреки происхождению и талантам, Потс был редкостным мерзляком, а плавал и того хуже.       Скрипнула дверь самой большой каюты на каравелле, сладко потягиваясь, командор Харуснен явил себя Племени — как всегда моложавым, дюжим, шерстистым, в руке он сжимал абордажный меч, готовясь преподать бойцам урок ратного дела. Он прошел мимо Каспара, слегка пригладив того по волосам, но рыжий почуял внутреннюю собранность их лидера. Что-то в облике командора было не как обычно. Что-то готовилось произойти, но что, Каспар не догадывался. Тъога временами напоминал ему судовой барометр. Еще до того, как шкала начинала опускаться, квартмейстер чуял, что шторм близится. И чутье это никогда не обманывало Каспара. Давление падало, буря готовилась вот-вот разразиться, хотя внешне все были благодушны и веселы. — Жиль, старина, — командор поманил к себе гренделя. — У моего меча, кажется, рукоять расшаталась.       Намерение, как вспышка первой грозовой молнии, пронзило рассудок Каспара. Он понял, Каламьер сейчас будет показательно убит за спасение тех детей, и нужно действовать так же молниеносно, чтобы предотвратить это злодеяние. Квартмейстер мог бы допустить показательную смерть любого Шакала на «Беспечной», пусть хоть Перси, но не Жиля. Каспар кинулся к командору со слепого бока, схватил за рукав и развернул к себе. Разом высветлившиеся добела глаза ввинтили смертоносный посыл в мозг бородача Тъоги. Тот только и успел, что резануть Каспара лезвием меча по переносице, раскроив ее, но рыжий был неукротим. Могучий берсерк заплясал неистовый танец смерти по палубе, пока нависший над ним Смерть, заливая морду Тъоги своей кровью, довершал начатое. Шакалы остолбенели, у некоторых из рук попадали на палубу ведра. Наконец, тело Харуснена прекратило дергаться, перекатилось мордой вниз и замерло, Каспар Нильсен перевернул его сапогом и вгляделся в мертвый, остекленевший глаз. Страх. Все тот же страх и у тебя тоже, мой властелин.       Он обвел остывающим взглядом Племя. Их свирепые лица тоже были полны боязни, лишь одно — лицо Персифаля Потса выражало суровое одобрение. Он не боялся и не жалел. Он восхищался новым командором. — Жиль, старина, — пробормотал Каспар, морщась от боли в саднящей переносице. — Дай-ка ножик.       Каламьер, бледный, безмолвный, повиновался. Он, кажется, так и не понял, какая муха укусила его крестника, что тот решил предъявить Тъоге столь блестяще выигранный вызов, и Каспар решил ему не сообщать. Пусть и наставник боится его, лучшего командора всех времен. Решив продолжить устрашение команды, рыжий первым делом разрезал на мертвеце штаны и исподнее, чтобы кастрировать его — посмертно и прилюдно. Он давно думал об этом, даже загадал — если случится убить командора, он всенепременно сожрет его яйца. Но теперь, повертев в руке обвисший орган любви старого берсерка, отделенный от тела, Каспар почему-то побрезговал испробовать его на вкус, который и без того знал отлично. Не счел достойным. Каспар замахнулся и хорошим броском отправил член Харуснена в море. — Персефона. Помоги снять шкуру, — был следующий приказ. Чернявый юнец крадучись, подошел и присел рядом, берясь за руки мертвого командора. — А вы обливайтесь, олухи, обливайтесь! — вдруг гаркнул Каспар стоящим столбами гренделям. — День уже начался!       После этого окрика ведра полетели в море, и Шакалы сделали вид, что их день начался самым, что ни на есть, обычным образом.

***

      Спустя шесть недель в Лиссабоне директору бродячего цирка продали хорошенькую итальянскую девочку. Он сразу смекнул, что из нее выйдет отличная артистка, и потому отвалил за девочку месячный гонорар труппы. Каспар передал ее из рук в руки — опасаясь мести от Хеорота, новый командор Шакалов не рискнул вернуть Дарданеллу ди Сантони возможным родственникам. Прощаясь, он долго смотрел на нее, размышляя, правильно ли поступает. Но — жизнь жестока, а к ней с братом она оказалась милостивее, чем ко многим. Даниэлло был продан в Марокко — берберским пиратам. Каспар надеялся, что дети ди Сантони никогда больше не встретятся. Знала это и Дарданелла. Оставшись одна, лишившись родни, она плакала и по-итальянски умоляла Каспара не оставлять ее в цирке. На что тот, по-прежнему не понимавший ни слова из ее лепета, присел перед ней на корточки и сказал: — Делла, отныне ты сама за себя. Я забрал у тебя многое, но оставил самое ценное — жизнь. Подумай об этом. Она замотала головой, как делала это и раньше, не понимая Каспара. — Читай по буквам, что написано, — потребовал тогда пират и выставил к лицу девочки костяшки пальцев. Она каким-то чудом смекнула, что он хочет, и, дрожа, всхлипывая на каждом слоге, прочла чужеземную надпись, вытатуированную на коже командора: — Хольд Фаст. — Правильно, — рыжий кивнул ей. — Будь стойкой. Запомни этот девиз — «Hold Fast». И вспоминай так часто, как сможешь. А меня и брата — забудь. Он ушел из шатра, не оборачиваясь, потому что понимал — стоит ему обернуться, как он не сможет ее оставить.       Еще через четыре месяца в Тронхеймском порту Каспар встретился с еще одним похожим на Тъогу мужчиной. Он протянул Ульриху Свиппдагу косматую отцовскую шкуру. Тот радостно оскалился, принимая дар. — Так ты все-таки смог убрать конунга! — принялся рассыпаться тот в восторгах. — И командором заделаться? Каспар, тебе понадобилось два года с нашей беседы, чтобы суметь выполнить договор! — Промедление в данном случае было оправданным, — отозвался тот. — Хорошо, а что касаемо братьев? — прищурился Ульрих. — У меня на Ут-Рёсте двое, и у тебя в Племени еще один отцов приблудыш. — Решим, — кивнул Каспар. — Всех? — просиял Ульрих. — До единого. — Вот и славно! Тогда, можешь считать, что от «беломясых» вам угрозы не будет по обе стороны Атлантики. Полная воля, а, Каспар? — Да, Ульрих, все устроим, — командор подумал о том, что полная безнаказанность по обе стороны Атлантики это подходящая плата за жизнь одного симпатичного парнишки, никак не способного выжить, будь он выброшен в суровый январский океан.       Оставалось найти Уле и синий камень Сорренов, а также заявиться в Копенгаген к бабке-герцогине Агнесс с требованием прав на наследство герцога Розенкранца. И вот тогда жизнь командора Шакалов по кличке Смерть была бы в полном ажуре.