В плену страсти

POV: Mika

14 лет назад

В мире шиноби счастливое детство — это роскошь, доступная лишь немногим. Здесь дети вместо игр учатся сражаться. Их смех заглушают крики битв, а радость сменяется горечью утрат. Мы взрослеем слишком рано, потому что жизнь заставляет. Мы познаём боль, чтобы научиться выживать. Мне было всего пять. Мама приводила в дом чужих мужчин, и их громкий смех, перемешанный с грубыми голосами, разрывал ночную тишину. Я сидела в углу, дрожа от страха, стараясь закрыть уши. Но больше всего я боялась, что это услышит мой младший брат. Поэтому я прижимала его к себе, укрывая ладонями его маленькие уши, словно это могло оградить его от происходящего. Но смех, крики и странные звуки, которых я тогда не понимала, все равно проникали в каждую щель нашего дома. Они заполняли его до отказа, не оставляя места ни для тишины, ни для покоя. Наверное, уже тогда что-то внутри меня сломалось. Психика пятилетнего ребенка просто не могла выдержать всего этого. Голод медленно съедал меня изнутри, оставляя лишь слабость. Мы с братом ели всё, что могли найти, но еда была редкостью, почти роскошью. Ник был совсем маленьким, ему едва исполнилось три года. Когда у нас оставался всего один кусок хлеба, я без колебаний отдавала его Нику, даже если от голода у меня темнело в глазах. Я смотрела на него — такого крошечного, беззащитного, — и понимала, что должна сделать всё, чтобы он выжил, даже если для этого придётся терпеть боль и слабость. Мама часто кричала, а когда слов становилось недостаточно, её гнев превращался в удары. Я рано научилась прятаться — замирать в самых тёмных углах, затаив дыхание, словно это могло сделать меня невидимой. Иногда я так долго сидела без движения, что начинала бояться: вдруг она услышит, как громко стучит моё сердце. Она повторяла, что зря нас родила, что мы были её наказанием, её проклятием. И я верила. Я верила каждому её слову. Постепенно мысль о том, что я ошибка, пустила корни глубоко внутри меня. Она стала частью моей сути, единственным, что, казалось, имело смысл. Отца я не знала. Лишь обрывочные, полные горечи слова матери давали мне хоть какое-то представление о нём. Она говорила, что он обманул её, предал и бросил нас. А может, он погиб? Я не знала правды. В своих мечтах я часто пыталась представить, каким он был на самом деле: человеком чести, надёжным и сильным, или всё же лгуном, как твердило мамино, усталое и полное ненависти, сердце? Моя мать не была шиноби. Она не принадлежала к известным кланам, чьи имена окружены славой и легендами. И это, пожалуй, было самым тяжёлым. Она не могла защитить ни себя, ни нас. У неё не было силы, не было статуса, за которым можно было бы укрыться. А в мире шиноби слабость — это не просто недостаток, это приговор. Каждую ночь она платила за свою слабость. Крики, стоны, слёзы — всё это я видела и слышала. Но был ли у неё выбор? Как выжить, если у тебя нет ничего, кроме собственного страха и пустых карманов? Ты учишься терпеть. Прятаться. Искать лазейки. Угождать. Именно, угождать тем, кто сможет тебя хоть ненадолго защитить. Отбросив гордость. Мечту. Надежду. Слабость — приговор. И я не хочу быть слабой. Я любила маму. Любила так, как дети любят тех, кто дал им жизнь, даже если эта жизнь больше похожа на испытание. Я видела её боль, её страх, её отчаянные попытки выжить. И, возможно, в глубине души понимала: она просто не знала, как быть сильной. Я хотела стать сильной вместо неё. Хотела, чтобы однажды ей не нужно было больше кричать от боли, что доставляли ей эти мужчины. Чтобы я могла защитить нас обеих. Меня терзала мысль, что, будь у неё хоть капля той силы, которую я видела у шиноби, наша жизнь могла быть другой.

***

Уходить в лес было опасно, но оставаться дома было ещё хуже. Однажды, когда домой пришли пятеро шиноби, мама выставила нас за дверь, чтобы не мешали ей. Мы стояли на улице, слушая их разговоры, когда один из мужчин, слегка касаясь губ моей мамы, сказал: — Пусть учится, как деньги зарабатывать. Её взгляд был единственным предупреждением, которое мне было нужно. Я быстро схватила Ника за руку и побежала прочь. В тот день мы нашли укрытие у большого камня, когда на нас внезапно напал дикий кабан. Я не знаю, выжила бы я, если бы не он — мальчишка со смешной прической и глазами, в которых отражалось солнце. Его улыбка была полна надежды, и в ней скрывалась та сила, которой мне не хватало. Он был старше, сильнее, но главное — в нём была вера. Не в кого-то, не в что-то, а просто в жизнь. Вера, которая помогала ему бороться, несмотря ни на что. — Ты в порядке? — его голос был суровым, но в нем звучала забота, когда он одолел дикого кабана и подошёл ко мне. Я стояла, не в силах ответить, просто смотрела на него с невыразимым взглядом. Он понял, но продолжил: — Не хочешь отвечать? Правильно. В такие времена нельзя доверять никому, особенно чужим людям. И никогда не называй свою фамилию. Я замерла, пытаясь понять смысл его слов. «Чужим?» — этот термин звучал для меня как что-то далёкое. Что значит быть чужим? И что такое фамилия? Люди вроде меня не имели фамилий. Мы просто существовали, не имея привязки к чему-либо или кому-либо. — Я в порядке, — наконец, собравшись с силами, выдавила из себя короткий ответ. Он прищурился, как будто не совсем верил. — Точно? Выглядишь испуганной. — Он чуть приподнял руку и осторожно коснулся моего лба, от чего я мгновенно покраснела. Его прикосновение было неожиданным и тёплым, но так щемяще неуместным в этот момент. Перед тем как я успела что-то сказать, раздался голос сзади: — Хаширама! Ты там долго еще? Мальчишка вздохнул и поспешил в ту сторону, откуда пришёл голос, бросив мне короткий взгляд. — Да иду, — ответил он, немного растерянно. Затем, оглядываясь через плечо, добавил: — Береги себя. Я осталась стоять, вдыхая воздух, который теперь казался немного другим. Никак не могла понять, что только что произошло, и почему слова этого мальчишки так сильно затронули меня. С тех пор я часто приходила в лес и тихо наблюдала за его тренировками. Он был ярким, как свет в тёмной ночи, и этот свет тянул меня, даже на расстоянии. Я не знала, что меня в нём притягивало, но ощущала, как его сила и уверенность пробуждают что-то внутри меня. Вглядываясь в него, я впервые почувствовала, что, возможно, я не ошибка.

***

Наши дни.

— Ты — идиотка, — буркнул Мадара, неся Мику на руках через тёмный лес. Её руки обвились вокруг его шеи, а лицо покраснело от выпитого алкоголя. — Хаширама-сама… — пробормотала она, глядя на него в полупьяном бреду. Мадара резко остановился, его глаза сощурились. — Что ты сказала? — Вы всегда были так добры ко мне, Хаширама сама. — Это не Хаширама, — холодно произнёс он, ускоряя шаг. Мика, не обращая внимания на его раздражение, продолжала: — Я всегда любила вас… Вы были моим светом, Хаширама-сама… Её слова, обращённые не к нему, а к кому-то другому, неожиданно заставили его сжать зубы. — Замолчи, — рявкнул он, но она только тихо хихикнула. — Я вдруг вспомнила нашу первую встречу, — прошептала она, кладя голову ему на грудь. Они продолжили путь в молчании, пока Мадара не остановился у лагеря. Здесь он аккуратно уложил ее в постель, но она вдруг схватила его за руку. — Не уходите, — прошептала она. Мадара замер. Он ненавидел, что её слова, пусть даже обращённые к другому, могли вызывать в нём такие противоречивые чувства. — Хорошо, я не уйду. — Хаширама сама, — пьяная девушка в заплывших глазах посмотрела на Мадару, принимая его за своего старого идеала. — Вы всегда были моим идеалом, — добавила она, тянувшись к его губам и поцеловав его. Мадара замер, удивлённый, не сразу отвечая на её поцелуй. Спустя несколько мгновений, сдержанно и почти невольно, ответил ей, позволяя её поцелую затмить все его мысли. В этот момент раздался звук шагов, и в дверь постучал слуга. Мадара, не отрываясь от Мики, не спеша повернулся и холодно сказал: — Выйди и закрой дверь. Слуга, не задавая вопросов, поспешно ушёл, закрыв за собой дверь. Мадара вернулся к Мике, сняв с себя верхнюю одежду, накрыл ее снова властным поцелуем.