Небесное царство. Четыре сезона

      Рынок вблизи Абу-Даби не смотря на высокое солнце, полнится криками людей и животных. В такой час не просто сыскать тень. Разве что под каменной стеной, где уже сидит тощий ссутуленный мальчик. Ветер бессовестно бросает ему за шиворот сор, песчинки застревают в грубо стриженых волосах, царапают насыщенно-темную кожу. Мимо проезжают скрипучие повозки, ниже по улице стонет вьючная скотина, до него никому нет дела. Под обносками узкие лодыжки перевязаны веревкой. Грубой ткани не спрятать застарелые следы от натирания.       – Твой хозяин пытается продать тебя.       Рядом позвякивает монета. В нескольких шагах лениво опирается на стену незнакомец. Лицо скрыто за капюшоном, на поясе не видно оружия, но раскованная поза выдает в нем свободного человека.       Ребенок с глазами старика осторожно коситься поверх еле оформившегося плеча. Под пыльным тростниковым навесом через дорогу пузатый торговец что-то втолковывает арабу помоложе. Не торопится расставаться даже из-за ветра, что вздумал поднять пыль до небес. Монета продолжает подпрыгивать в ловких забинтованных пальцах.       – Не много нынче стоит преданность.       Тщедушное тело охватывает злоба. Множество злых, обидных до слез слов жалят язык. Но ничего не имеющий, кроме веревок раб делится только тенью. Больше ничем.       В теплой пыли не шуршат остроносые сапоги. Вместо пощечины или плевка в сухую землю вонзается нож. С колотящимся сердцем ребенок смотрит через дорогу, но старый хозяин все еще пытается продать его жизнь по дороже. Таинственный даритель тем временем исчез, будто его и не было.       Минуты сливаются в одну сплошную монотонную муку, липкий изнурительный сон наяву. Настоящим остается только холод стали под одеждой. Раб перестает обнимать оружие, только когда его вздергивают вверх.       – Поднимайся, сайракс!       Судя по тону и морщинам у рта – сделка не состоялась. Привыкнув откликаться на ругательства, предмет торга остается безучастным. Немного воды – все, о чем он может мечтать. Вот только когда затаскивают в узкий длинный проулок – босые ноги останавливаются.       Между мазанными стенами царит благословенная тень и тишина. Сталь обжигает кожу живота, шепчет обещания, просится в маловатую для себя руку.       Яркий халат заливает красное, словно там прятали бурдюк с вином. Торговец слишком поздно узнает собственную смерть.       Мальчик без имени не чувствует рук на своих плечах, видит только расширившиеся зрачки на обрюзгшем лице, запоминает момент, как они застывают. Когда единственный, кто определял его существование, падает в пыль, он валиться на следом. Отчаянно хватается за веревку между ног, но она не исчезает сама собой, и не дает утешения. А оболгавший нож остается там, где кровь, жадно впитывается в землю. Обида обращается химерой ужаса и раскаяния, придавливает, обвивается вокруг горла.       – Не то, чего я ждал.        Звякает монета. Давешний незнакомец подпирает стену так, будто был здесь с самого начала. Раб переводит взгляд обратно к узнаваемому до каждой морщинки лицу, не естественно уткнувшемуся в песок. Его сердце бьется о клетку ребер, как птица, а пустой желудок, скручиваясь узлом, сдавливает трахею.       – От убийства мало толку, когда не достиг цели.       Если у дьявола есть голос – он должен принадлежать этому чужеземцу. Хриплый, низкий, с небольшим акцентом, человек с таким голосом наверняка убил всех своих врагов.       Мальчик толкает неожиданно мягкий, теплый бок хозяина, которого равно любил и боялся. Сцепляет зубы, от усилия и слез. Заставляет себя смотреть на рукоять в зеве сочащейся, словно перезрелой фрукт, раны. Окровавленный нож все еще велик для его руки, но не слишком тяжел.       – Ты можешь научить меня.       Узкие глаза над стальной маской одобрительно прищуриваются.       – М-м, как тебя зовут?