Ступай один и никогда не говори об этом снова

— Я слажал, — говорит Кит, всё ещё пытаясь отдышаться после взрыва, и удара грудью об обломок, и Регриса — блядь, Регрис. — Это моя вина, я… — Да, твоя, — перебивает его Коливан, смотрит сверху вниз на Кита, который по-прежнему держится за пол, и его голос холодный, как вакуум космоса, который чуть не высосал весь кислород из его костюма. Слова вышибают из лёгких оставшийся воздух, и в качестве окончательного позора локти подламываются. Кит остаётся лежать на боку, тяжело дыша, неподвижный, и что-то с этим не так, только без кислорода тяжело сообразить, что именно. Взгляд Коливана смягчается немного, потом он хмурится. — Кит? Коливан опускается на колено и накрывает ладонью прореху в его костюме, затем касается ходящих ходуном рёбер. Вжимает большой палец в сведённый спазмом мускул, и это успокаивает — Киту почти кажется, что он снова ребёнок, и папа помогает ему справиться с паникой. На прикосновениях легче сосредоточиться; Коливан не говорит ни слова на протяжении не одной минуты. А когда наконец подаёт голос — не отчитывает и не укоряет: — Ты не можешь быть всем, — говорит он. Он говорит устало. Он говорит так, будто знает, что стучится в глухую стену. Кит ведь не знает, как не пытаться.

***

Широ его отпускает. Это не похоже на голограмму, которая привиделась ему в штабе Клинков, но только потому, что у этого Широ есть причины в нём разочароваться. Этот Широ отпускает его, благословив. Больно всё равно так же, как в первый раз. За месяцы в отлучке он привыкает к тоске. Он год в пустыне провёл, напоминает он сам себе. Сейчас всё не так, и Клинки ему почти как семья. Коливан сопровождает его на каждой вылазке, как будто ничего необычного нет в том, что их лидер ходит на рутинные миссии по сбору информации. Даже после того, как Кит обвыкается с новой ролью и набирается достаточно опыта, чтобы делать вылазки одному, Коливан ходит с ним всё равно. Кит словно снова обретает семью. Кого-то, кто волнуется о нём, кого-то, кто будет ждать его возвращения в целости. Вольтрон был безопаснее, но никогда не был домом. Это он уже про себя знает. Галактический Гарнизон был домом, пока он не потерял Широ. Хижина была домом, пока он её не бросил. Замок был домом, пока его присутствие не понадобилось больше в другом месте. Он пытается обрести дом в местах и долге, но находит его в людях. После вылазки, которая проходит лучше, чем ожидалось, один из Клинков отводит его в сторону и достаёт планшет. Кит не понимает, что ему показывают, пока не видит лицо Широ в свете прожекторов. «…своей собственной голой рукой», дребезжит в динамике его голос. Кит смеётся от неожиданности, и Клинок вместе с ним, и Коливан присоединяется, и это первый миг искренней радости, который случается у них за несколько недель. Представление — сущая агония. Это становится традицией. Кит никогда не спрашивает, где они берут записи, но понимает, что на это тратится время и усилия — и что это делают, в первую очередь, ради него. Записи наполняют его и опустошают одновременно. Выступления кошмарные, это работа, которую он бы никогда не смог делать для Вольтрона, но он смотрит, как команда расцветает и крепчает без него. Это сладко настолько же, насколько и горько, а может, даже больше. Так даже лучше.

***

Когда доходит до дела, его решение не сознательное. Легко вести истребитель по прямой. Это первое, чему пилотов учат: держаться курса, не подаваться вбок. Галранский истребитель скорее похож на его гравицикл, чем на корабль или симулятор, в любом случае — он подчиняется естественно. Уворачиваться от огня крейсера всё равно что вилять между скал в пустыне; это как вторая натура. Другого выхода нет. С этим он смиряется, когда летит в сторону барьера. Может, команда успеет добраться до крейсера вовремя, но Клинки не действуют рисково. Страх сжимается, как тиски, перед самым столкновением, и он успевает, как напуганный ребёнок, подумать о том, как сильно хотел бы, чтобы кто-то был рядом, и Широ приходит на ум, даже когда фиолетовый свет барьера ослепляет сквозь зажмуренные веки. Кит хочет, чтобы Широ был рядом, потому что ему страшно как никогда, а за Широ всегда можно было держаться… Столкновения так и не случается. Свет по ту сторону век разгорается всё ярче. Сначала Кит думает, что что-то пошло не так — что он оказался внутри барьера, что его лучший и последний план провалился, но потом истребитель растворяется. Рычаги под его руками, сидение под ним, всё перестаёт существовать. Когда он открывает глаза, вокруг ничего. Нигде. Только звёзды над ним и под ним, и горизонт вдали смутный, будто отражается в огромном листе стекла. — Широ? Нет ответа. На связи нет помех; ему просто нечего услышать. Он один, и из звуков здесь только отзвуки его собственного голоса и звук шага, когда он непроизвольно подаётся вперёд. Из-за эхо кажется, будто он ступает по воде. И он осознаёт: вот каково это — быть мёртвым.

***

Первый день он шагает — будто если он зайдёт достаточно далеко, то найдёт дверь, или обрыв, или какой-нибудь выход. Но ничего не меняется. Звёзды неподвижные, и горизонт выглядит одинаково, куда ни повернись, как долго ни шагай. Звук собственных шагов начинает доводить до ручки. Даже в пустыне Кит не разговаривал сам с собой. Разве что иногда с гравициклом, но не с пустотой же, а кроме пустоты, здесь ничего и нет. Когда идти становится некуда, он наконец садится и пытается смириться. Его ждёт вечность в одиночестве, но, по крайней мере, здесь красиво. — Надеюсь, остальные в порядке, — бормочет он в колени, обнимая их руками. Кит не может позволить себе думать о чём-то сверх этого, потому что если он вспомнит о том, что никогда больше их не увидит, он правда рехнётся. Мысли в итоге останавливаются на Широ. Он будто в детство вернулся, когда от неудачного падения выбился зуб, и сколько бы папа ни напоминал ему, что нельзя, он всё никак не мог перестать трогать языком пустое место с металлическим привкусом крови. Вот на что похожа эта потеря — на что была похожа на протяжении многих месяцев. Что-то сломалось между ними, и у него не хватило ума сообразить, как это исправить. Этим всегда занимался Широ. Кит поддерживал Широ и берёг его, но Широ всегда удерживал их вместе — пока не перестал. Кто угодно бы устал, рано или поздно. Наваливается сонливость, и он с облегчением позволяет ей увлечь себя.

***

Он просыпается в огне.

***

Четыре дня уходит на то, чтобы разобраться, как двигаться. Ему приходится как бы стягивать энергию из окружающего воздуха, только это совсем не похоже на дыхание, движение, существование. Между ним и реальностью прочный барьер, с которым приходится бороться, прежде чем ему удаётся обрести подобие материальности, но даже так он может только наблюдать. Привидение, понимает он. Вот что он такое. Что-то, застрявшее между мирами, и ясно как день, отчего. Если призраки случаются из-за привязанностей, неисполненных желаний, незаконченных дел и тоски, то ему на судьбе было написано стать одним из. Во Льве появляться проще всего. Кит начинает наблюдать за Широ, пока тот ведёт, шепчет ободряющие слова и предложения. Широ прислушивается, но только когда измотан, именно когда указания нужны ему больше всего. Измотан он всё время. Широ не видит его, и это хорошо. Невидимость — благо. Она даёт возможность наблюдать, как он никогда не мог наблюдать при жизни. Он следует, как привязанный, за Широ. Тот всегда был самым прекрасным в жизни Кита, даже когда улетел, даже когда у Кита остались одни только фотографии. Даже когда он вернулся не таким, как прежде. Даже когда эта жизнь закончилась. У Широ отрастают волосы. Белая прядь падает ему на лицо, когда он спит, и Кит ловит себя на том, что тянется убрать её, забыв, что больше не может прикасаться. У Широ под глазами тёмные круги, и так быть не должно. За ту дюжину ночей, что Кит приглядывал за ним, Широ не проснулся ни разу. Дело не в бессоннице и не в голоде — Ханк тоже замечает и начинает подсовывать тарелки Широ под нос и под двери, и Широ послушно ест, но этого недостаточно. Он вымотан — усталый и заработавшийся, каким Кит его никогда не видел, и что-то не стыкуется. Дело не в скорби, потому что Кита нет уже не первую неделю, и не в том, что Широ приходится тянуть на себе обязанности Кита, потому что он не был частью команды куда больше. Широ спит мертвецки крепко в каждое свободное мгновение. Кит стоит на другом конце коридора и смотрит, как Широ тащится в постель, как он почти засыпает за столом, перекусывая ночью, как дремлет после собраний в комнате отдыха, вжимаясь лицом в подушки дивана. И в кабине Льва. Там лучше всего, потому что там Кит почти может прикоснуться к нему. Почти, потому что для него это как трогать дым, а Широ ничего не чувствует. Один раз ему кажется, что Широ видит его, но стоит окликнуть его по имени, стоит сделать шаг навстречу, и Кит растворяется — и всё равно не успевает коснуться. Это его величайший страх. Телесный контакт всегда был чем-то особенным для них. Рука на плече или под локтем, ладонь на спине — поддержка, удерживание, заверение: ты заслуживаешь этого. Но Кит больше не может прикасаться. Он пробует сотни раз, выкладывается на полную, сосредотачивается и пытается, пытается, пытается. И не может. А потом — у него получается.

***

Широ спит, укрываясь его курткой, как одеялом. Кит говорит себе не искать скрытый смысл, но это невозможно. Широ подносит куртку к лицу и делает вдох, и становится почти жутко от того, как металлические пальцы сжимаются в кулак, сминая материал. Если бы рука горела, от куртки бы остался один пепел. Не один день он наблюдает за ним, прежде чем понимает, что́ видит. Впереди их ничего не ждёт, но как-то утешает знать, что, может быть, вопреки всему, где-то в глубине души Широ хотел его и тоскует по нему так же, как Кит тоскует по Широ и по жизни. Всё меняется на второй месяц. Время идёт по-другому для призраков, но Кит отмечает день, потому что впервые с того момента, как стал привидением, он видит улыбку Широ. Он восхитительный, когда улыбается. Глядя на спящего Широ той ночью, он вдруг понимает, что ему совсем нечего терять. Он чувствует себя сильным. Поцелуй — это совсем немного и совсем просто, и у него есть разве что тоска и целый мир из стекла и звёзд. Если ему позволят, он хотел бы заполучить ровно одну вещь, прежде чем исчезнуть. А он чувствует, что исчезает. Широ не издаёт ни звука, хотя его губы приоткрылись во сне. Кит наклоняется и прижимается к ним — Широ обжигает, как пламя. Кит думает, что только он сам будет знать об этом, но когда он отстраняется, Широ смотрит на него широко распахнутыми печальными глазами. Его рука совсем рядом — протянутая, закрывает щёку Кита, будто Широ хотел прикоснуться к нему и разбил себе сердце, когда понял, что не может. — Ты меня видишь, — пробует Кит, не успев себя одёрнуть, но подразумевает: ты почувствовал. Поцелуй едва был — но Широ ощутил его всё равно. — Но ты не настоящий, — шепчет Широ, прикрыв глаза. Это так. Это ранит, несмотря на то, что это правда, потому что Кит чувствует себя настоящим. Впервые с Наксзелы он может касаться. Кит прижимает ладонь поверх куртки, гладит пальцами бело-красную кожу, чувствует тепло груди Широ под ней, мускулы, кость. На ощупь — настоящие. — Ты её оставил, — вздыхает он. Это что-то значит. Зачастившее под пальцами сердцебиение что-то значит. — Ты думаешь, я не настоящий? — спрашивает он, потому что должен узнать. Широ не шевелится и не произносит ни слова, но у него перехватывает дыхание. Тишина служит ответом сама по себе, и другого разрешения Киту не нужно. Если Широ считает, что это не на самом деле, то это всё ничего не сто́ит, и Кит ничего не теряет. Если Широ хочет его… Может, они оба даже в чём-то выиграют. Он тянется за ещё одним поцелуем и седлает бёдра Широ. Есть что-то похабное в том, как широко ему приходится для этого развести колени. Он не чувствует собственного веса, но руки Широ, лежащие на кровати, комкают простынь. Если бы он попробовал что-то такое при жизни, оттолкнул бы его Широ? Привлёк бы ближе? Может, именно это он упустил? Именно это могло бы исправить всё между ними? Это уже неважно, понимает он. Ничего уже не важно. В голове складывается целый перечень всего, что он хотел бы сделать — сотня крошечных желаний, которые он едва ли осознавал при жизни, но Широ под ним цельный, излучает жар, и теперь — он всё понимает. В нём не осталось силы, но он наверняка сможет хоть что-то… Широ выдыхает ему в губы, и иллюзия разлетается вдребезги. Кит чувствует выдох, чувствует, как воздух проходит сквозь него, будто он и правда едва ли больше, чем дым. Широ бьёт дрожь. Кит знает, чего хочет, но раз Широ думает, что это не на самом деле, то что тогда это значит для него? После Сендака, после того, как галра попытались захватить Замок, Широ зациклился на своём беспокойном разуме. Во всём, что выбивалось из обычного порядка, он винил собственный нетвёрдый рассудок; понятно, почему Широ так хотел, чтобы Кит встал во главе Вольтрона вместо него. Если Кит что и знает о Широ, то он знает это: Его присутствие сведёт Широ с ума, или близко к тому. — Прости, — шепчет Кит, поглаживая большими пальцами его скулы и тёмные круги у глаз, а потом убирает с его лица волосы. Если Широ ещё не провалился в сон и успел почувствовать это, то он не подаёт виду. Ничем себя не выдаёт. Может, это такая самозащита. Кит снова возвращается в то мгновение перед самым барьером — к ужасу, к тому, как хотел, чтобы Широ был рядом, и ничего больше. Может, именно это символизирует куртка. Может, ничего большего Широ и не хочется. Может, это всё, что тому нужно. Кит растягивается на кровати рядом, вжимается лицом в его шею, там, где жар невыносимый, забирается руками под куртку, разложенную на груди Широ. Водит пальцами вверх-вниз, стараясь принести утешение, а не быть обузой. Это отнимает у него что-то в самом буквальном смысле. Час спустя дыхание Широ выравнивается, его сердце бьётся размеренно и медленно, а Кит выдохся. Он не столько засыпает, сколько отключается. В себя он приходит уже в другом мире, и ощущения такие, будто его по тренировочному залу размазало что-то большое и злое. Наверное, его догнало наконец аварией. Это надламывает его по чуть-чуть, и может, есть какой-то конечный лимит на то, сколько он может продержаться. Он пытается проникнуть в реальность ещё раз, но Широ не хочет его видеть. Широ расшибает зеркало, и больше ничего между ними не остаётся.

***

После этого Широ не слушает. Не смотрит. Подобраться к нему становится сложнее. Сложнее становится просыпаться в целом. Кит кажется себе едва ощутимым, как искра на грани затухания. Мир звёзд затягивает его, поглощает его. Там тихо и спокойно, от него не требуется никаких усилий, чтобы находиться там. Не то что в реальности. Каждое мгновение, проведённое рядом с Широ — борьба, словно сам воздух вокруг выдирает из него по кусочку. Это похоже на миссию, в которой они потеряли — он потерял Регриса: когда сквозь прореху в костюме вакуум высасывал тепло и кислород. Именно так это и ощущается, но кто сказал, что Кит не боец.

***

Утешает только то, что он может следовать за Львом, куда бы тот ни направился. Всё накаляется в финале битвы, в которой Кит хотел бы поучаствовать и сам. Загнать галранский флот в ловушку — отличная идея, пока не нужно думать о том, что придётся разбираться с его остатками и узнавать, что сражаются они вдвое отчаяннее, чем раньше, а заглушить внутреннюю связь у флота, как было на Наксзеле, уже не выйдет. Бои ожесточённые, но этот — особенно. За пару минут всё превращается в бойню. Здесь нет аванпостов, за которые нужно прорваться, здесь нечего защищать — это последнее ура, и галра об этом знают. Они охраняют крейсер всем, что у них есть, и делают это разумно. Крейсер они называют «флагманом», но это одно название, потому что любое судно, обвешанное такими пушками, могло бы считаться боевым, если не лучше. Он мощный, как ни посмотри, и повстанцы против него — ничто. Кит наблюдает за ходом боя из кабины Льва, из-за плеча Широ, но не прикасаясь к нему. Не то чтобы ему нужно стараться — у него не так много сил осталось, чтобы прикосновение вышло ощутимым, но это последняя стена, которую Широ возвёл между ними, и не ему пытаться её разрушить. Галра обороняются. Они знают, что Вольтрон может сделать, но Вольтрон не появляется, и Кит не понимает, почему, пока не видит испарину на лбу Широ, не замечает тяжёлое дыхание. Они вступили в бой всего пару минут назад, Широ не мог так быстро вымотаться, только вот… Широ не устал, понимает Кит. Широ болен. Они собирают Вольтрон, Вольтрон распадается. Они пытаются снова, и снова безуспешно. В этот раз галра пользуются заминкой и стреляют. Пушка сносит существенную часть кораблей повстанцев и Жёлтого Льва вместе с ними. По связи слышно голос Ханка, но у них нечего противопоставить этому. У Широ есть баярд, но он не откликается. Он не может даже материализовать клинок в пасти Льва; он на грани отключки. Они сражаются за свои жизни. Они откусили куда больше, чем могут прожевать, и теперь всё зависит от Широ и его слабости. — Широ? — Киту нужно собрать немного энергии, чтобы материализоваться, но едва он пытается, как Широ ахает и прижимает руку к голове, будто в агонии. И до Кита доходит, в чём дело. Широ не болен, а Кит — не привидение. Его спас Чёрный Лев. Он пришёл в себя не после смерти. Нет — он попал в пространство между, свой собственный лимб. Лев тянет свою энергию и энергию Широ, чтобы поддерживать его — с тех самых пор, как Кит врезался в барьер. Столкновение спасло всех, а Лев спас Кита, и поэтому у Широ запали глаза, и поэтому Лев бесполезен — это он виноват. Чёрный Лев и так требует от своего пилота больше сил, чем другие. А сколько их нужно на то, чтобы поддерживать жизнь у воспоминания? Чтобы дать этому воспоминанию место, где можно обитать, дать возможность материализоваться по желанию? Больше, чем у них вдвоём есть. Опять. Опять во всём этом виноват он. В следующее мгновение он материализуется в мире, построенном для него Львом, и Лев там, и он наблюдает. Есть что-то восхитительное в том, сколько мощи кроется в этой махине, сколько в нём технических усилий, научных изысканий, чистой силы — Львы создают себя сами, вспоминает Кит слова Корана. Лев высится над ним стражем. — У нас на Земле водятся львы, — говорит он, не успев себя одёрнуть. Он всё время порывается заговорить, и в этот раз даёт себе волю, и ничто не может ему помешать. — Они такие красивые, — говорит он, вспоминая фото, которыми восторгался в детстве. — Ты тоже. Лев — мощь и выносливость, закованные в металл, и нет на свете пилота, у которого при виде этого всего не перехватило бы дух. Кит везунчик — ему довелось полетать на одном из них. Кит кладёт руку на его морду, как тогда, в первый раз, когда Широ угрожала опасность и нужна была помощь, и Лев склоняется перед ним. — Прости, — говорит Кит. — Спасибо, что отправил меня сюда. Спасибо, что позволил мне увидеться с ним снова. Большего он и не хотел. Он хотел спасти Широ и хотел его увидеть. Он хотел быть с ним. Лев любит их обоих, и эта любовь сквозит в каждом его действии. — Спасибо тебе, — говорит Кит, хотя горло схватывает. А потом говорит: — Ты должен позволить мне вести, — потому что это их единственный шанс выбраться из этого всего. Раз Кит тянул чужие жизни ради своего существования, то он должен отплатить сполна, но предложить взамен он может не так много. Он врывается в реальность вспышкой.

***

Широ видит его краем глаза и содрогается, и Лев дёргается следом, выбиваясь из строя. По связи звучит хор голосов, но Широ обрубает их, хлопнув рукой по панели. — Блядь, — выдыхает он, сдирая шлем. — Ну почему сейчас? Не вопрос — проклятие. Вот чем он теперь считает Кита. И он прав. — Разреши мне помочь, — умоляет Кит. Широ слышит его теперь, когда их связывает Лев — а может, он слышал его всегда, потому что даже сейчас Широ не отвечает. Низко склонив голову и вцепившись обеими руками в волосы, он излучает усталость — таким Широ был в первый день своего возвращения на Землю, потрёпанный боями, изменившийся, не в силах найти слов в первые часы, пока Кит не втащил его в ванную и не втолкнул под душ, смывая с него боль. Часть её, во всяком случае. Кит тоже промок тогда. Широ — совершенный, с ним нельзя сравниться. Он рвался к звёздам, и Кит захотел к ним тоже, но Кит — не Широ. У Кита нет его грации. Но он умеет летать, и он сумеет вытащить их из этого всего. — Широ. — Кит кладёт руку на плечо Широ, достаточно материальный, чтобы ощутить прикосновение, которое Широ не чувствует сквозь доспех. Его чёлка промокла от пота, пот каплями собрался на лбу от шлема и от напряжения, и он выглядит, как само воплощение усталости. Кит медлит, но прикосновение выиграет больше, чем проиграет, поэтому он кладёт ладонь на лицо Широ, касается его виска, там, где начинаются коротко стриженные волосы. — У меня не так много времени. Прошу, позволь мне помочь? Он скользит пальцами по скуле, гладит залёгшую под глазом темноту. Когда он снова заговаривает, голос звучит хрипло даже для его собственных ушей: — Широ. Пожалуйста. И это наконец срабатывает. Это то, что ломает Широ. Его лицо застывает, удивление пробивается даже сквозь усталость, и он шепчет: — Ты настоящий? Настоящий ли он? Сосредоточиться, сосредоточиться. — Я могу вывести нас отсюда. Ты мне доверяешь? — Признание готово сорваться с языка: это я виноват в том, что ты не можешь вести сам, дело не в тебе, никогда не было в тебе. Но у них нет времени, а лучший способ извиниться — это загладить вину за то, чем ранил, и никогда больше так не делать. — Я не понимаю — как ты можешь быть здесь? Кит? — Он произносит его имя, как никогда не произносил раньше: звонко, умоляюще. Со страхом. Он заслуживает откровенного ответа, и Кит пытается. — Я не знаю. Я думаю, что это Лев. Может, он хотел дать мне больше времени. — Он сглатывает и шепчет: — Я думаю, что он отобрал что-то у тебя ради этого. Мне жаль. Мне так жаль. Широ стискивает зубы, опустив взгляд. — Он отправил меня туда, где… — Кит выглядывает в иллюминатор, за которым кипит бой и вспыхивают взрывы, но видны и звёзды, и пытается придумать, как описать. — Там… Там здорово, на самом деле. Как в ночном небе. Сверх этого сказать больше нечего. Война не ждёт, а Широ дальше смотрит в пол, будто ждёт чего-то ещё. — Ты доверяешь мне? — спрашивает Кит. Широ закрывает глаза, кивает и поднимается. Это приносит куда больше облегчения, чем он ожидал — вернуться на место пилота здо́рово, и пусть Вольтрон ему не по силам, зато победа — вполне. Кит сжимает рычаги, ещё хранящие тепло рук Широ. Он бестелесный, но Лев знает, что он хочет сделать, и Кит чувствует нить энергии, которая поддерживала в нём жизнь всё это время. Она протягивается между ним, Широ и Львом, как оголённый провод. Когда он бросает Льва вперёд, энергия возвращается к истокам. Он вкладывается в бой буквально, всецело — горит им в самом лучшем смысле. Это всё, что он может дать, и он хочет отдать всё до последнего. — Я всё улажу, — говорит он, и Широ вспыхивает.

***

Кит похож на умирающую звезду. Он яркий, как солнце, на него невозможно смотреть, его контуры мерцают, как полярное сияние, которое Широ видел однажды во время орбитального полёта перед Кербером. Он держался за это воспоминание долгие месяцы в пустом космосе и год в плену — а теперь он держится за это. За силуэт Кита, за тени в его волосах, и, оглядываясь назад, он понимает, что должен был догадаться. Наверное, он всё же знал. Незачем преданно хранить в воспоминаниях цвет заката, отразившегося в чьих-то глазах, если только не любишь. Смотреть, как Кит пилотирует, всегда сродни откровению. Что бы он ни вёл: симулятор, истребитель или гравицикл — он делает его частью себя, продолжением своих конечностей из металла и мощи. Дайте ему свободу и смотрите, как он сияет. Терпение — единственное, чего ему всегда не хватало; когда Широ помог Киту обрести его, он стал лучшим из лучших, непобедимый, с ним не мог потягаться даже Широ, даже тогда. А дальше он станет только лучше. Старая мысль перебивает даже адреналин и усталость, и от накатившей гордости чуть не подкашиваются колени. Это было правдой раньше, но теперь — нет. Создание перед ним выточено из пламени, эфемернее огня в два раза. Кит сжигает галранские корабли, как бумажные, оставляет за собой огненный след, который Широ видит краем глаза в иллюминатор, когда Лев разворачивается и идёт на второй заход, а потом на третий. Когда остаётся только флагман, Кит бросается туда, даже не остановившись перевести дух. Может, это потому, что ему не нужно дышать, только вот Широ — нужно, и он в итоге только и может, что цепляться за спинку кресла, чтобы удержаться на ногах. Кит поднимает взгляд, улыбается ему сквозь собственный свет — улыбается, будто знает секрет, и секрет этот в том, что он победит. — Почти на месте. — Берегись пушки, — говорит Широ скорее самому себе, будто они вернулись в гарнизонский симулятор, потому что не может не сказать — но от пушки ничего не остаётся быстрее, чем он успевает договорить. Снесена, будто её никогда и не было. Эта штука вынесла сорок кораблей повстанцев, а Кит уничтожил её в одночасье. Корабль перед ними почти такой же огромный, как база, где они сразились с Зарконом, когда Аллуру взяли в плен, когда у них не было союзников и не было других вариантов, и сейчас — почти то же самое. Есть что-то первобытное в таких схватках. Нужно сражаться с полной отдачей, потому единственный оставшийся выход — победить. И наконец-то Широ думает, что, возможно, они смогут. Кит всегда был их опорой. Он рвался в каждый бой. Чёрный Лев у Заркона? Броситься следом и бороться за него до последнего. Галранский крейсер собирается испепелить целую солнечную систему? Броситься и сюда тоже. Широ не представляет, как Кит собрался побеждать, но он уверен, что тот сможет, и эта его улыбка по-прежнему держится в уголках губ, мелькает и теряется во всполохах света. Впрочем, Кит неподвижен сейчас. Он приценивается к кораблю с напряжённым интересом, который передаётся от него ко Льву, будто хищник, собирающийся нанести смертельный удар. От этого холодит спину. — Скажи остальным, чтобы убрались отсюда. Широ не медлит. Когда повстанцы и паладины в безопасности, повисает глухая пауза, которую Широ засекает по глухим ударам сердца, а потом, без какого-либо предупреждения, Кит бросается вперёд, метя в самое сердце корабля. Инстинктивно хочется крикнуть на него, но Широ не даёт волю языку — он доверяет безоговорочно и Льву, и Киту, и решимость Кита видно невооружённым глазом. Кит вспыхивает кометой. Свет, выбивающийся за контуры, сгущается и втягивается сам в себя, и это приковывает взгляд больше, чем всё, что творится снаружи. Мгновение спустя они оказываются по другую сторону, лицом к открытому космосу, быстрее, чем Широ успевает осознать, что произошло. Они телепортировались, понимает он, прямо сквозь корабль, и что бы Кит ни сделал за ту миллисекунду, что они находились внутри, оно оказалось зрелищным и губительным. Корабль позади охватывает огнём. Потрясение уступает восторгу; молчание по связи сменяется ахами, восторженными воплями и похвалами — глухой победный рокот, от которого Широ приходится спасаться, стянув шлем. — Ты справился. — Благоговение звучит неверяще. — Ты сумел заставить его телепортироваться, но как ты… Кит смотрит на него, и в его глазах страх. Он больше не звезда — он свеча, тонущая в собственном воске, вот-вот угаснет. Его свет разреженный, и взгляд, который он поднимает на Широ, почти панический. Голос Кита дрожит, когда он шепчет: — Кажется, я всё. И — всё. На беду, Широ в то мгновение не может выдавить ни слова. Он смотрит, как Кит угасает в ужасе и молчании, а когда он исчезает, ничто не указывает на то, что тот вообще был. — Нет, Кит, подожди… — говорит он сам себе. Тишина оглушает. Вот оно. Та самая вторая потеря, о которой он сам себя предупреждал. В этот раз нет зеркала, которое можно ударить, некуда бежать и негде прятаться. В конце концов он опускается в кресло пилота, низко склонив голову и пытаясь понять, как быть дальше. Шлем валяется на полу, кричит на него снизу, и впервые у него нет ни капли желания отвечать. — Я просто хочу его обратно, — шепчет он в тишине кабины. — Всего на секунду, прошу. Ничего. Ему ничего не светит. Долг следует за ним по пятам. Нужно навести порядок, провести переговоры, а потом отпраздновать, а потом составить план и проделать то же самое ещё раз. Снова и снова, пока галра не сдадутся или не сдадутся они, и впервые Широ не уверен, что сможет. Он возвращается в ангар на автопилоте, и пока остальные Львы заходят на посадку, он сидит в темноте и тишине, склонив голову к самым коленям и проговаривая в уме всё, что хотел сказать. Даже если привидение не было в самом деле Китом, оно было хоть чем-то. Настоящим. Оно заслуживало больше — больше, чем ничего, по крайней мере. Что-то здесь не сходится, и Широ никак не может отпустить. Отрицание, подсказывает ему недобрая часть разума. Ты в отрицании. Но с чего бы ошибке в системах Льва откачивать энергию для того, чтобы продолжать своё существование? Как может воспоминание быть таким сильным? Как может воспоминание быть таким реалистичным? Чем бы оно ни было — оно знало Широ; может, оно было знакомо и Льву, только по-другому. Лев отключается, но свет гаснет вспышками и запинками, совсем как Кит, когда впервые появился в кабине. Точно так же, как Кит.

***

Широ просит ещё раз. В этот раз Лев его слышит. Когда он открывает глаза, мир соткан из звёзд и стекла, как Кит и говорил, и Широ знакомо это место. Он уже был здесь раньше. В первый раз ему было не до пейзажей — Заркон и горячность сражения, из которого он мог и не выйти победителем, затмили детали, — но здесь правда красиво. Этот мир становится только лучше, когда Широ видит того, кто лежит в самом его сердце. Кит, подсвеченный слабым фиолетовым — такой же, каким он светился в реальности, такой же, каким светится Широ сейчас. Даже опускаясь рядом на колени, Широ не хочет прикасаться к нему. Если он притронется, если его пальцы пройдут насквозь, то всё кончено. У него ничего не останется. Он ляжет прямо здесь, растянется рядом с тем, кого потерял, и будет запоминать угасающие черты, пока его самого не станет. У него больше нет сил на что-то ещё. Так что его ладонь зависает над телом Кита, на самой границе света, из которого они оба сотканы сейчас. Кит светится слабее; он не похож на себя с видеозаписи перед Наксзелой. Он похож… на покойника. У него истончились и впали щёки, как у трупа, которому не дали истлеть, и от мысли Широ цепенеет. — Привет, Кит, — шепчет он, ведёт ладонью над его грудью и шеей, где ключицы выглядывают из-под чёрного материала и капюшон растёкся под тёмными волосами. В униформе Клинка Кит и раньше выглядел меньше, но сейчас это что-то совсем иное. Долгие месяцы существования на крохах, которые ему оставлял Широ, и до Широ впервые доходит, что… — Почему ты не сказал мне, что он здесь? Он смотрит ввысь, но Лев над ним хранит молчание, неподвижный, как статуя, вытесанная из того же стекла, на котором распростёрся Кит. Даже в глубинах сознания Широ Лев молчит, не даёт знать ни шепотком, чего ждёт или хочет — и может, это само по себе ответ. Они оба ослаблены, и их связь уже не та, что прежде. Они не подходят друг другу, как раньше, но Лев любит Кита, а доверить того, кого любишь, тому, кого не — тяжело. Мысль жалит. Кит, застрявший между мирами на много дней — один, хотя Широ был совсем рядом. Но Лев не жесток. Он бы не стал делать этого без причины, без повода. Именно в это мгновение Широ чувствует. Там, где его ладонь задерживается над щекой Кита, он ощущает дыхание. Невозможное, слабое, безупречное. — Кит? — Он забывает о страхе прикасаться, когда разворачивает лицо Кита к себе, но челюсть под металлическими пальцами материальная, всё тело материальное, холодное, и дышит. Широ ищет пульс и нащупывает — едва бьётся, но есть. Кит жив. В этом мире, по крайней мере, он жив. Слова Заркона возвращаются тотчас: «Когда ты умрёшь в этой реальности, твоё тело умрёт следом». Работает ли это в обе стороны? Возможно ли оттащить того, кто умирает, от края? Широ поднимает Кита на руки — слишком лёгкого, слишком хрупкого, — и пытается представить, что для этого понадобится. На что можно выменять что-то настолько драгоценное, если у него нет ничего, что сравнилось бы с целой жизнью, которая в его представлении сто́ит столько, что ничего важнее существовать не может. Он знает, что это безнадёжно, знает так же хорошо, как знает давнюю усталость, отдающуюся болью в глазницах, оседающую в костях. Как бы сильно ему этого ни хотелось, он не сможет заполучить его. Если бы одной силы желания было достаточно. Если бы. — Позволь мне хотя бы это, прошу, — говорит он, себе, не только себе. Он должен хотя бы попытаться, и кроме этой попытки у него нет ничего. Он склоняет голову, поддерживая затылок Кита, чтобы можно было прижаться лбом к его лбу; он смирился, что уже не уйдёт отсюда. Он чувствует дыхание Кита на вдохе. — Прошу, отдай мне его, — просит он. Когда он открывает глаза, он сидит на полу в кабине Льва, и руки оттягивает безошибочно узнаваемая тяжесть.

***

Кита трясёт, будто он до полусмерти замёрз, его шея почти ледяная на ощупь, и почему-то Широ совсем не удивлён, что первым делом Кит отшатывается от его груди и блюёт. Широ единственное, что удерживает его вертикально, приобнимая рукой под рёбрами. Доспех Клинка висит мешком там, где истощились мускулы, но Кит жив. От него разит озоном, застарелым по́том и желчью, рёбра ходят ходуном под ладонью Широ, пока Кит сражается за каждый вдох, и он жив. Когда спазмы стихают, Широ поднимает его на руки и прижимает к себе так крепко, что Кит почти не касается ногами пола, лицо утыкается в плечо Широ, и они оба плевать хотели на перепачканный перед его формы. Это не важно. Ничто не важно так, как тяжесть тела и обнимающие за шею руки, которые сжимаются так крепко, будто Широ единственное, что держит Кита в живых. Он холодный, костлявый и смердит — он идеальный. — Я с тобой. — Широ подхватывает Кита под задницу и подтягивает выше, прижимает надёжнее к жёсткому доспеху. Кит всё так же дрожит, и его волосы влажные от холодного пота. — Я с тобой. Широ просто держит его. Это эгоистично. Киту нужна помощь, но на мгновение он задерживается вот так, купается в ощущении, которое всеохватнее любого облегчения. Может, именно так чувствовал себя Кит, когда получил Широ обратно после Кербера, и во второй раз, когда Широ снова попал в плен — но и в этом они не похожи. Широ не умеет терять. Когда всё закончится, он возьмёт всё, что Кит будет готов ему дать.

***

— Ты там пару часов просидел, — говорит Мэтт, прежде чем люк открывается и он наконец видит, кого Широ несёт. Мэтт вопит. Пронзительно и совсем не к месту, но, по крайней мере, хуже реакции уже не будет. Всё остальное тонет в тумане. Кто-то вызывает Корана, и команда толпится вокруг Широ и его драгоценного груза. Кит лишь частично в сознании, по-прежнему дрожит у Широ в руках, и понимание отказывается приходить целиком. Это похоже на то, как он принимал, что Кита не стало, только в обратной перемотке — он впитывает и рассматривает происходящее по одному явлению за раз. Выпирающие под ладонью в перчатке рёбра, корка засохшего пота в волосах Кита, его запах, который должен быть омерзительным, но что-то в Широ сломалось от потери, и теперь в Ките не осталось ничего не-прекрасного. Его руки вцепились в шею Широ, его ноги обхватывают талию Широ, и он — всё на свете. Широ хочется оттащить его в душ, как Кит оттащил его тогда, в первый день, смыть горе, распробовать на вкус кожу, обтянувшую кости, снова увидеть его счастливым. В кои-то веки долг над ним не властен. Команде нужны наставления, им нужны ответы, но весь мир Широ сузился и сосредоточился на одном-единственном сейчас. Он забирает Кита в его комнату, потому что дальше он ещё не придумал. Мэтт отвлекает всех, раздав мелкие задания, пока Широ не вспомнит, как думать о чём-то, кроме тяжести у себя на руках. Не так много раз человек может пережить потерю; как выяснилось, для Широ и один — уже предел.

***

Он в ужасном состоянии. Только вдвоём у них с Кораном получается снять с Кита одежду и затолкать его в душ. Вдвоём проще, и Кита дальше бьёт дрожь, но такая же дрожь бьёт и Широ. — Ты всех заставил поволноваться, знаешь, — буднично говорит Коран, будто Кит — сбежавший домашний питомец. Он стоит у Кита за спиной и поддерживает под руки, пока Широ вытирает его насухо. Кит сипит: «Простите», неотрывно глядя в пол, туда, куда стекают с промокшей чёлки капли. Мозг Широ по-прежнему работает вполсилы, оперирует только простейшими понятиями: вытереть его, согреть его, накормить его, не дать этому случиться снова. Присутствие Корана заземляет. Он болтает что-то о Львах и теориях Альфора, и Широ благодарен ему от всей души, растирая Кита полотенцем так, что жест нельзя посчитать менее интимным, даже если захотеть. Это кажется важным. Кажется, что это нужно донести до Кита. Вот что он значит для Широ, а что с этим знанием делать — пусть решает сам. Но Кит подаётся навстречу прикосновениям всем телом, ища поддержки. Он роняет голову на плечо Широ: не лениво — устало, измотанный, как сам Широ. Коран осторожно отпускает его и уходит под надуманным предлогом, и всё заканчивается. Нельзя потерять что-то и тосковать по чему-то так, как тосковал Широ, а потом делать вид, что не хочешь ничего. Нет таких черт на теле Кита, которых Широ не хотел бы обвести пальцами, нет выпирающей кости и мышцы, которых не хотел бы коснуться. Он даёт себе волю.

***

Когда Кит вымыт, одет и съел столько, сколько смог, без того, чтобы его снова стошнило, когда Мэтт уводит команду, Широ притягивает Кита в объятия под двумя одеялами и прижимается губами к его щеке. Кит подаёт голос первым: — Прости, — хрипло говорит он в тишине. Это уже второе извинение. — Рад, что ты вернулся. Удар не сразу долетает до цели, но когда попадает — он разгромен. Это звучит как бессмыслица — не Широ ведь уходил, но это Широ его отпустил, это Широ его потерял. Кит подразумевает не то, но так куда больше похоже на правду. Кит в его объятиях по-прежнему дрожит. Здесь нечего сказать, понимает Широ. У него нет слов, которые могли бы исправить всё так, как нужно. Осознание накрывает. Оплакивать Кита, вытаскивать его изо Льва, касаться его — этим не исправить того, что пошло не так изначально. — Рад вернуться, — шепчет ему в волосы Широ, и добавляет тише: — Повернись. Кит поворачивается с усилием, без вопросов. Оставляет между собой и Широ пространство, но Широ притягивает его к себе за талию. Кит всегда был худым, но никогда — таким хрупким. Месяцы. Целые месяцы лишь на остаточной энергии Широ и Льва. Такая удача бывает только один раз. Когда они прижимаются друг к другу, Кит инстинктивно отодвигается бёдрами, но Широ придерживает его. — Мне так жаль, — шепчет он Киту в губы. Он не может видеть, как Кит хмурится, но чувствует. — Что? Почему тебе вдруг… Широ не даёт ему договорить. Получается слишком глубоко как для первого поцелуя — для второго подошло бы больше, может, — но то безымянное чувство, которое помогает ему отстроить себя заново, целиком сосредотачивается на этом желании. Всё, что Кит ему позволит. Что бы тот ни дал ему — он согласен. Кит оставляет попытки спросить, когда Широ нависает над ним. Кит слишком крохотный, слишком важный, а Широ никогда ещё не был таким жадным. Это ещё обернётся проблемами, отстранённо думает он, но с этим можно разобраться завтра. Они вымотались до предела, но хотя бы на это у Широ хватит сил. Он толкает Кита назад в подушки, и они слабо вжимаются друг в друга, и когда Кит поднимает руки и притягивает Широ к себе — всё идеально.

***

На следующее утро Широ просыпается с тёмными волосами, лезущими в рот, со стройной ногой, втиснувшейся между его колен, в шею ему жарко дышат, и он думает: Я готов просыпаться так каждый день, до конца моей жизни.