Черная печаль твоих глаз

      Когда Тилл заходит в больницу, время уже почти час ночи. Его предупредили, что на входе его будет встречать Исаак, а ещё то, что дверь будет открыта, — но его всё равно не покидало чувство, что в этот раз он проникает куда-то используя взлом. Или Иван принцесса в башне, а парень идёт вызволять, — ну, точно что-то из этого, не меньше, только больше. Здороваясь, Тилл отмечает на лице Исаака щеки, которые впали ещё больше, синяки, образовавшиеся под глазами, — в собственных ладонях появляется холодный пот и расстёгивая куртку, парень раздраженно вытирает его об неё. В самом зале ничего не поменялось; оно неудивительно, и Тилл только проходится глазами, не пытаясь найти «изменения». Потому что, торопиться, знаете ли? Кидает куртку на диваны, выглядит до боли абсурдно и комично с рюкзаком на плечах, — как школьник, блять, — ещё и в домашней футболке, с замызганным и стертым принтом, сжимает стойку до побелевших пальцев, когда спрашивает: «Я могу?»; И ему можно, тогда Тилл не идёт, — бежит практически. В голове проносятся только идиотские мысли, что надо было посмотреть на девятую камеру, хотя бы одним глазком, краешком ресницы, блять. В этот раз остальные палаты пролетают перед глазами, смотрит под ноги, потому что наизусть запомнил какая по счёту. Он только молиться, что синнабоны в рюкзаке не переломаются нахуй. А ещё, что это не сон, что его не встретит безразличный взгляд. Все перед глазами вращается, голова кружится, пока ему удаётся еле остановится перед номером «219». Два, один, девять, — вычерпанные цифры смотрят свысока: «Опять вернулся?»; Он смотрит на облезлую ручку, игнорируя их. Вопросы, которые парень спросит, витают в воздухе, электризуя его. Словно Иван накаленный провод, подключенный к розетке и готовый чуть что, загореться. Блин, а надо стучать? Думает Тилл, когда открывает двери. — А ты не стучишься, да? – и от испуга, он чуть не выходит обратно. Ключевое слово «чуть», на деле застывает в проходе. Но за сердце все равно хватается, ну мало ли, вдруг поймать получится, в случае чего. Переводя глаза в сторону голоса, ему до ужаса хочется чтобы сердце все-таки выскочило, — потому что, уже лучше так, чем оно ребра все сломает, своим ритмом. Иван сидит на кровати, тот повернулся к нему спиной и с ракурса Тилла видно только взлохмаченные волосы, его профиль, ухмылку, — родную, казалось бы, привычную, но он так давно её не видел, что кажется сейчас умрет от счастья. Парень глаза прикрывает, вздыхает полной грудью, открывает опять, — и это не сон, теперь уж точно. Но хочется убедится ещё лучше, — до конца закрывая двери, Тилл слышит только звуки своих шагов, они отдаются у него в ушах, пока скидывает рюкзак, кидая куда-то к комоду, пока подходит к кровати заглядывая в лицо Ивана до конца. А потом наступает тишина кажется, все затихает, — редкие машины за окном больше не шумят, сердце не стучит, дыхание выравнивается полностью практически. Перед глазами только он. Густые, темные брови, глаза, — которые, больше не кажутся бесцветными, или не яркими. В первую встречу он явно ошибся, сказав, что эти глаза ничего не выражают. Сейчас Тилл смотрит, наблюдая будто через них вселенную, не меньше. Нос, такой же аккуратный и вычерченный, как обычно, — иногда, Иван правда напоминает статую, такую, которая единственная, которую сколько, кто не силился, повторить не смог. Скользит по щекам, скулам. Губам, которые Иван открывает, будто что-то сказать хочет, но тут же закрывает, как только глаза Тилла до них доходят. Сам того не замечая, парень приближается ближе, словно у него близорукость и чтобы чужое лицо увидеть четко, нужно приблизиться сильно ближе. Совсем нос к носу. Его отрезвляет, только когда по руке, на которую тот упирается в кровать, проходится холодком чужие пальцы, — такое паническое касание, от предплечья до запястья; раз-два-раз-два. В ту же секунду до него доходит и парень дёргается отстраняясь. «Только я могу перейти чужие границы, два раза за минуту, блять». — Прости, – говорит, краснея от стыда. Иван бегает глазами то к нему, то к своей руке, а потом, как-то нервно складывает их вместе, начинает играть со своими пальцами, теребя их. — Садись, – сглатывая, предлагает он, — только ботинки сними, а то мне потом достанется. Тилл, в этот раз, послушно все выполняет, неловко забираясь на кровать с ногами. Ну вот, теперь он чувствует себя мальчиком в пубертате, который впервые пришёл в гости к девочке и планирует делать что-то извращенное. — Ну… — Ты, – Тилл перебивает, от него не скрылись чужие синяки под глазами, — сам попросил это? Иван поднимает глаза, его пробирает мурашками, он кусает губы, стойко выдерживая напор. Наверняка, тот прекрасно понял, про что именно Тилл. Таблетки. Увеличенная доза, Суа беспокоится, — все это. — Я объясню. — Так объясняй! – не выдерживает парень, в голосе прорываются горькие нотки, он режут горло изнутри; пытаясь отвлечься на что-то Тилл бестолково осматривает комнату. Ничего не изменилось и тут. Неудивительно. Стены, побелка осыпавшаяся с потолка, стен. — На самом деле, так просто совпало, – говорит Иван холодным голосом, создавая корку льда внутри Тилла, — я не хотел, чтобы так тоже получилось, чтобы ты тоже был как-либо замешан. Дверь в душ, тумбочка… — В смысле? – хмурится вдруг он, смотря в черные глаза, печаль которых убивает все это время. Его собеседник и не отводил глаза. — Ладно, – вздыхает тот, — да, я действительно сам попросил увеличить дозу таблеток. Радости от своей правильной догадки Тилл не получает, — наоборот, кривится сильнее, съеживается, голову опускает, шепчет: — Прости меня. — Нет, Тилл, ты не виноват, – ему не особо в это верится. — В тот день, ты сказал «думаю, мы больше не увидимся», — что это значит? — Мои мысли, – легкомысленно пожимает плечами Иван. — Но почему? — А сам как думаешь? – улыбается он, тогда Тиллу по-настоящему хочется ударить его. — Я много, что думаю, – поделился парень, четко и практически сквозь зубы. Одно из тех качеств, которые ему ненавистны в Иване, это то, что в одну секунду ты смеёшься, в другую рыдаешь, а в третью злишься, ага, в четвертую целуетесь, — о чем думаешь ты? — Я рад, что в итоге сложилось иначе. — Не отвязывайся, – Тилл стукается головой об коленку, чувствует, как краснеют уши и хмурится сильнее, — иначе ударю. — Ты сказал: «первое, что я сделаю, это ударю тебя», – Иван вдруг ухмыляется, — первое, что сделал ты… — Хватит. Замолчи. — … Это чуть не… — Иван, придурок, закройся, ради бога. — Поце- За секунду оказываясь рядом, Тилл одной рукой закрывает рот, а второй сжимает плечо. Тот действительно замолкает, поднимая руки в жесте «все-все». Парень, вздыхая, головой в стороны мотает, как мать над своим непутёвым дитём. Собирается убрать руку со рта, как вдруг ладонь пронзает резкая, но не сильная боль и он отпрыгивает. На коже остаётся мокрый след. — Ты что… Укусил меня? – поднимает брови Тилл, смотрит на бесстыжего, видимо, пса, который облизывает губы, словно собирает остатки чужих касаний. Рукой, что все ещё лежит на плече, он впивается ногтями через одежду в кожу, наклоняет голову. Смотрит, как Иван тянется к его запястью сжимая, но улыбаться не перестаёт, — и правда конченый. Скребя пару раз плечо, Тилл видит, как у его «соперника», дёргается губа. Парень не успевает ничего осознать, как в следующую секунду ладонь, что сжимала его запястье пропадает, а на место неё приходят чужой рот с, как оказалось, острыми зубами. Нечестная контратака! Стоп! Переигровка! — вымаливает парень про себя, матерясь и ругаясь шёпотом вслух. Не сумев отобрать собственную руку, Тилл тянет противника за волосы. Тот отпускает, потирая ушибленное место, Иван шипит, — пока парень, не теряя времени, атакует вновь, цепляет за ребра, или бок, что под руку попадётся, в общем. Теперь они кувыркаются по всей кровати, уже становится непонятно, кто кого цепляет и кусает. Это даже на драку не похоже. Они просто дурачатся, с пристрастием. Бельё сминается, подушка оказывается на полу. Больно стукаются коленями и локтями друг о друга, дышат тяжело, оказываясь, — то Тилл сверху, то Иван. Это вовсе не похоже на драку в баре «Последний миг», — будь он проклят, — голова кружится, но только от того что вестибулярный аппарат не поспевает за движениями, а боль незначительная, мелкая, совершенно несерьёзная. В какой-то момент Тилл снова оказывается прижат к кровати, — она кстати довольно мягкая, как оказалась, — тяжело дыша, хмурясь, ему вдруг приходит дурная идея. — Иван… – он улыбается, хотя это трудно назвать улыбкой, скорее оскал, — а ты боишься щекотки? На его лице промелькает еле-еле заметная паника, такую трудно увидеть, если бы они не были знакомы, парень и не придал значения, но тут другое дело. Тут уже борьба не на жизнь, а насмерть. — Нет, – отвечает тот в ответ, но не улыбается. Интересно, почему же? Тилл выгибает бровь, продолжает рвано дышать, пока смотрит как чужой кадык сглатывает слюну. Поджимая губы, он поднимает ладонь, ведя её совершенно невинно, не имея никакого подтекста подозрительного, уж точно, — прямиком к рёбрам Ивана. Тот с него глаз не сводит, напрягается только, почему-то. Почему же? Перехватывает его руку в последний момент, вот только не учитывает то, что другая в это время освобождается, — и Тилл время не теряет, пальцами и круговыми движениями напролом к бокам. Иван всем телом содрогается издавая какой-то странный звук, старается уйти, отвязаться от назойливой щекотки и это заставляет засмеяться. Впервые за долгое время, искренне и непритворно, — он правда в этот момент так счастлив. Вот так, — запутавшись в чужих ногах, с укусом на запястье, по-нормальному не восстановив дыхание, а ещё ни о чем не думая. Даже не стараясь прикрыть рот рукой, — парень все ещё держит ладонями Ивана за, кажется, спину, или поясницу, уже неясно, — Тилл прикрывает глаза, чувствуя, как ему становится жарко не только снаружи, но и внутри. Когда он наконец-то, более-менее успокаивается и выдыхает, то понимает, что Иван уж больно тихий, — умер от щекотки что-ли? Открывая глаза, Тилл понимает, — что сам скоро умрёт, только непонятно от чего, от Ивана, или от его выходок. Волосы на башке распушились, словно одуванчик, одежда перекосилась и теперь из под футболки выглядывает ключица, — но так и у него, — это первое, что он замечает. Дальше его глаза натыкаются на мокрую нижнюю губу, которую тот закусил и теперь его выпирающий клык выступает ещё больше, красные щеки Ивана обращают внимание следом, тогда Тилл прокашливается и неловко убирает свои руки. — Чего… так смотришь? – голос хриплый все равно, но это меньшее, что парень замечает. — Восхитительный… — Что? – разобрав все до каждой буквы, ему, по ощущением недоступно это слово. — Хотел спросить, говорю, – как-то задушено начинает, — зачем тебе рюкзак? — А, – тупо повторяет Тилл, почти хлопая себя по лбу, точно! Синнабоны. Пока парень достает пакет, чувствует кожей прожигающий, практически выжигающий даже, взгляд. В неловкой тишине, — хоть в воздухе продолжают витать частицы «недо-драки», это не облегчает, — Тилл кладёт ему пакет на колено, вновь садясь рядом. — А ты? – спрашивает тот, смешно, будто кот на огурец, удивленно смотрит на пакет на коленке, — не будешь? — Позже, – отмахивается, заглядывая в окно. Там луна, — вот совпадение. Получается, правдивая цитата. Некоторое время, они сидят молча. Тилл опять перебирает в голове вопросы, Иван ест синнабон. В комнате становится будто темнее, оно и неудивительно, уже совсем глубокая ночь. Если бы его спросили, самую странную гулянку ночью… Наверное, он ответил бы, что это Иван. Весь парень в целом, — интересно, а у него самая странная прогулка, это то, как он рисовал граффити? — Слушай, – начинает Тилл, опираясь об стену, — меня уже давно интересует вопрос, а как ты сюда попал? Тот уже доел и завязывал пакет, — как, блин, у него остались чистые руки? — парень немного залипает на это действие. У Ивана какие-то длинные, ловкие пальцы, слишком… Слишком для Тилла. Такие руки должны играть на гитаре, не меньше, — у самого средней длины и теперь завидно даже. — Ну, даже не знаю с чего именно начать, – хмыкает тот. Кладёт завязанный пакет на комод, который, — парень по знанию дела, — очень холодный и нифига не удобный. — Лука, Суа? — знакомые имена, верно? Тилл хмурится. Они тут причём. — Вот, можно сказать, что частично с их подачи, я согласился, – задумчиво он ищет что-то в потолке. — Согласился на что? — Я удивлен, что ты не в курсе, общаясь с Мизи, – уже хочется спросить: «откуда ты знаешь?», но Иван продолжает, — на их предложение, на то, чтобы быть подставным пациентом. Тогда у Тилла практически отлетает челюсть. В голове происходит что-то механическое, а не умственное. «Подставным»? «Недо-пациент»? Это как, блять? «Недо-подставной-пациент»? Что? «Недо-пидорас-недо-придурок-точнее-просто-придурок-недо-подставной-блять-недо-пациент»? Сомнения в ориентации Ивана теперь затмевают собственные все остальное. Точнее, в целом, сомнения в Иване. — Подставной? – как-то злостно наклоняется Тилл, — Мизи тоже? Лука, Суа, они тут каким боком? — Нет, Мизи правда попала сюда из-за жалобы на неё, а я нет. — Но… — По документам здесь, я другой человек, у меня другая жизнь, имя, в общем, все не считая внешности, – вздыхает Иван, или не Иван? Обводит руками в воздухе кружочки. — Так ты не Иван?! Ты… — Нет, Тилл, все в порядке, я Иван, мне двадцать два, — я не врал тебе. — Суа называла тебя Иван, но разве, если она «психолог», то ей можно называть тебя по «настоящему» имени, – парень опирается от стены, начинает жарко жестикулировать, на кавычках размашисто пальцами их показывает, на что встречает недовольное лицо, — и нет, вы мне все врали! Я не понимаю, тебя же привели Исаак и Дьюи, они же должны знать, что… Или… Блять, подожди, зачем вообще это было?! — Тилл, – печально кривит рот в грустной гримасе, кладёт на плечо ему руку, но парень стряхивает. Цедит сквозь зубы: «ответь». — Все задумывалось ради того, чтобы расформировать эту больницу, выпустить отсюда всех пациентов, сделать не первый, но значимый шаг, чтобы такого рода лечение прекратило существование, – прочищая горло, он продолжает, — все происходит не только здесь, но также в остальных местах, вообще, насколько я помню, началось все именно отсюда? Тилл вздыхает, протирает глаза. Натурально кажется, что сейчас задёргается глаз. — Я просто средство, – поджимает губы в улыбке Иван, — моя задача, быть «пациентом», а также, ну, это в том числе, принимать лекарство. Суа по моим отчётам состав- — И ты согласился?! – вскипает Тилл, хватает его за ворот футболки, удрученно хватается, голову опускает. Сейчас в голове проносятся такие мысли, что страшно рот открывать. Действия Ивана невразумительные, просто бред какой-то, зачем тогда все это было… Все то, что связано с ним, это тоже часть «плана»? — Не сразу, – говорит Иван и в его голосе слышно улыбку, тогда парню хочется содрать её. — Тогда почему? – шепчет парень, сжимая руки сильнее, кажется, что ткань сейчас треснет от напряжения в руках, да и в воздухе, но тот все равно не отпускает. — Дело в том, что я давно знаком с Лукой, – говорит Иван. «Боже, блять, я ненавижу Луку». — Он отправлял мне какие-то странные фотки и просто жаловался, писал о всяком, что происходит, так я и узнал о тебе, Тилл. Эти слова разбивают будто. Руки сами расслабляются, безвольно опускаются, разжимают футболку. Иван не спешит говорить дальше, ждёт пока его «недо-собеседник», поднимет голову, но вот проблема в том, что на шею словно гирю привязали, — а Иван в воду его скинул. Ещё и с обрыва будто, потому что, этой гирей словно по башке зарядили, помимо остального. — Только не говори… — Ну, я согласился опять же не сразу, сначала мне предложил Лука, а потом через год, или больше, мне написала Суа, за это время я передумал… Не знаю, почему они вдвоём оказались в одном месте, почему написали именно мне, но я подумал, что во второй раз не буду терять «шанс»? — Какой, мать его, шанс? – надрывно, хрипло спрашивает Тилл. — Познакомиться с тобой.

Бля, лучше бы Иван рисовал граффити.

Было бы тупо, но не тупее, чем это. Иван не то, что идиот, он просто конченный… Либо что-то вместе, либо что-то заграничное и инопланетное, вот честно. — Слушай, – начинает тот как-то больно бодро, хитро, аж страшно становится, хотя куда страшнее, — может поиграем в кое-какую «игру»? — Да какая ещё игра, – мучительно протягивает Тилл. — На узнавание друг друга, м? – ухмыляется злорадно, когда парень поднимает голову. — Мы не можем просто общаться?… И вообще, я буквально только что, узнал что общаюсь с человеком, нарушающим закон, – словно пытаясь обвинить, тыкает в него пальцем. На самом деле, все равно, скрывает Иван личность или нет, просто обидно, что все это скрывается все только сейчас, обидно, что он сам такой тупой, не мог догадаться, обидно что ни Лука, ни Суа, даже не намекнули… Ладно, они! Но, Дьюи, Исаак? — Давай, отвлечешься, как раз? Так и получается, неохотно, но не принудительно, Тилл садится напротив парня, складывая руки на груди, а ноги оставляет в согнутом положении, скрещивая. — Какие правила? – скептично спрашивает он. — Задаем по очереди вопросы, если человек не отвечает, задающий придумывает задание, – Иван торжествующе поправляет волосы, добавляя тише, — ну и… наслаждаться друг… Игрой. — Хорошо, – закатывает глаза Тилл, игнорируя не договоренное «друг другом», — ты начинай. — Какая честь! Парень смотрит ему в глаза, когда тот задаёт вопрос: — Почему ты тогда подрался? Расскажи. И это вопрос заставляет поморщится. Воспоминания того дня вызывают не самые приятные чувства, рассказывать об этом тем более, предельно не хочется, но выполнять задание, придуманное Иваном, не хочется больше. — Я тебе не писал об этом, но люди в универе… – стыдно, — распускали про меня слухи, про меня и мою работу, на тот момент, – вздыхая, Тилл отводит взгляд, — позвали «потусить», просто чтобы выставить непонятно кем. Ещё и каких-то своих людей подозвали, долбаебы. Усмехаясь, парень поднимает глаза опять, — на него трудно не смотреть больше нескольких секунд, — натыкается на закусанную губу, сам пожимает плечами и спрашивает. — Достаточно? Теперь я? – получая кивок, начинается ступор. Как спросить так, чтобы он не отвертелся? Какой из тысячи вопросов спросить? А если придётся задание придумывать, то что? И пока Тилл сосредоточенно оглядывает простыни, Иван молчит. Его краткие вдохи и выдохи помогают, найти что-то нужное, за что парень цепляется. — Почему «передумал»? – голос выходит осипшим, — ты сказал, прошёл год, а потом ты передумал, из-за чего? — О, – улыбается Иван, напрягается Тилл, — ну, я уже упомянул, что Лука мне присылал фотки, рассказывал истории? Все началось с этого, почему-то всегда было интересно послушать именно про «Тилла», – смеётся тот, — «представляешь, сегодня Тилл разлил кофе прямо на стул, ему сказали покупать новую подушку туда, а потом он такой, типа, блин, извините, простите, но у меня нет денег, я сделаю все потом, а давайте пока тряпочкой накроем, ну пиздец!», или «Тилл сегодня пришёл в футболке наизнанку, как думаешь, мне стоит ему сказать, просто мне кажется, нет», о, а ещё! — Это тебе Лука писал? – становясь красным от ушей, до самого кончика носа, парень лишь думает: «Боже, блять, ненавижу Луку». — Да, Лука, прости, заговорился немного, – пряча улыбку в кулаке, Иван продолжает, — я начал пытаться искать твои аккаунты в соцсетях, но нашёл только старый аккаунт, которым ты уже давно не пользуешься, а на фотках тебе лет шестнадцать? Ну, в обще- — Что ты нашёл?! – Тилл подскакивает, кажется, готовый выскочить в окно, рыбкой, блять. Если он правильно понял, то прямо сейчас Иван говорит об аккаунте, которым парень пользовался ещё давно в школе. Выкладывал туда всякие «красивые», типа «эстетичные» фотки, ну, знаете, закаты, мог выложить свою гитару, или то как играет на ней, свои рисунки, за которые стыдно до сих пор, но больше и в особенности, ему стыдно за фотки с лицом, которых было хоть и мало, но они были и были такие стыдными, что прямо сейчас, даже просто вспоминая это, хочется провалиться под землю, под это здание, где они сейчас находятся, да и просто под. Он закрывает лицо, ставшее еще более красным, и жалеет, что вообще спросил этот вопрос, нет, что вообще, родился на этот свет, господи! После того, как его тот телефон сломался (разбился), аккаунт так и остался на просторах интернета. Но это было так давно, что Тилл даже успел забыть об этом, как страшный сон, а потом, появился долбанный Иван! — Боже… – вздыхает Тилл сквозь пальцы, с такой силой, что нос, от напора воздуха сейчас порвётся, а в палате, где они сидят, кислород пропадёт, — зачем тебе это надо было?! Вот, надо было? Почему, нельзя было просто попросить у Луки мой номер? Адрес больницы? — Я просил! Мне никто, ничего не дал, – разводит руками Иван, — да и ладно тебе, там нет ничего такого, ты милашка! — Хуяшка! – вскипает Тилл под чужой смех. Какой ирод, ещё и смеётся, если у него нет такого аккаунта, то в нём явно стоит разочароваться. — Короче, так я и понял, что легче прийти в место где ты работаешь, чем искать и пытаться с тобой связаться экстрасенсорными способностями. — Ты знаешь, что я тебя ненавижу? – растирает лицо руками, но задумывает о другом. Если бы все сложилось иначе, Ивану дали бы номер, он бы написал, что было бы дальше? Они бы жили и общались бы спокойно? Стали бы видеться, как нормальные люди, — гуляли? Дружили и переписывались, без ограничений? Или, точнее, могли бы их отношения изначально быть адекватными, выстроить все по ступенькам, без резкого перехода и тайн? Жаль, что все сложилось иначе. Боже, блять, ненавижу Луку. Настало время задавать вопрос Ивану, — и если Тилл думает долго, продумывая каждое слово, тот остаётся дурашливым, беспечным, будто история, что он рассказал, это приятное воспоминание, отдающимся чем-то хорошим. Тилл пока не понял, чем. Потому что, если до этого, когда парень объяснял, что, да как, — «средство», «больница», «пациент», «таблетки», — тон был блеклым, достаточно серьёзным, хоть он и улыбался, это не скрывало этой бесцветности. — Раз уж, мы вспомнили об аккаунте, — у тебя красивые рисунки! А ты рисовал меня? – ухмыляется Иван шире. Вот, надо ему спрашивать что-то такое, что вводит в стыд, краску? Как он это делает?! И откуда знает? Знает же? Боже, Тилл уже с ума сходит. — Рисовал… – Тилл говорит тихо, надеясь, что тот проигнорирует, не услышит, забудет, что-нибудь, пожалуйста! Но тот загорается сильнее только: — Правда? А покажешь? — Да, там просто… Некрасиво даже… – надо было сказать, что все выкинул, нет, надо было сказать, что не рисовал, тогда отвязался бы, блять. Парень говорит громче, — теперь я? Иван подозрительно, но кивает, кладет на щеку руку, упирается локтем в колено. — До этого, ты сказал, что сам попросил увеличить количество таблеток, – съеживаясь, он не отводит взгляд, — в каком смысле? Разве ты не «подставной»? Это не подозрительно? Мизи сказала, что Суа волнуется, но почему, если она сама предложила это? В общем, ответь, короче. — Суа волновалась? – как-то невпопад переспрашивает он, а потом, вздыхая глубже, вытягивает одну ногу, касаясь оголенной кожи Тилла, последний не вздрагивает, — ну, это было немного не по плану. Давай я расскажу немного с начала. — До момента этого «инцидента», мы с ней в кабинете психолога просто разговаривали обо всём, она мне про Мизи говорила, я про своё, – парень загадочно отводит глаза, — мы также обсуждали, что доза таблеток изначально будет немного больше, чем у остальных, потому что, за короткий период времени, нужно попробовать все и записать мои ощущения, не помню точно, как это работает, но мы делали все довольно чисто, не вызывая подозрений. — После того, как ты ушел на больничный, я попросил увеличить дозу, потому что хотел быстрее закончить, ну, пообещал же, «больше не увидимся». Я правда в это верил, но в итоге, Суа обманула меня. Мы так и не закончили с этим полностью, зато с самым отвратительными точно всё, – неловко заканчивает Иван, поднимая глаза. Тилл отрешённо грызёт губы, не зная, как это комментировать, — то, что все это время, это было для того, чтобы после всего помочь остальным его вводит в растерянность. Но больше всего задевают слова Ивана: «я же пообещал, что мы больше не увидимся», — что за логика такая? И что бы было, если бы они и вправду… Тилл бы мучал себя до конца своих дней? Как-то жестоко. Надо будет спасибо сказать Суа, а то непонятно, чтобы было, если бы она сделала так, как попросил Иван. Идиот. — Тилл, – его окликают, вытягивая из толщи воды, — твой типаж?  — Чего?  — Когда Мизи спрашивала, ты не ответил, а ещё, моя очередь задавать вопросы, – он улыбается, — твой типаж?  — Ты тоже не ответил тогда, — под натиском, парень заминается. — Ну так что? Задание? — А давай! – принимает вызов Тилл, подскакивает, ближе приближается. Иван начинает было открывать рот, но его практически перебивают: — У меня нет конкретного типажа во внешности, фигуре или типо того, если человек добрый, то этого вполне достаточно, – краснея, парень загибается, чувствуя себя вскипевшим чайником, который если ещё минуту на плите оставить, взорвется. — Да? А я думал, что тебе нравится миловидная внешность, – задумчиво, с нотками победного тона, протягивает он. — Просто заткнись… Тилл опускает голову, вздыхает, прежде, чем задать следующий вопрос. Вдруг, на душе начинают скрести кошки, отчего-то рот открываться совсем не хочется, поэтому, ему просто приходится ковылять языком, чтобы вывалить из себя:  — Помнишь, когда я перед самым увольнением, зашёл тебя «проведать»? Не знаю, как это назвать, но в общем, в тот день…  Иван откашливается, — Тилл неосознанно быстро поднимает голову назад, встречаясь с уж очень удивленными глазами. Подавился слюной что-ли? Хмурясь, парень заносит руку, дабы похлопать по спине, но её перехватывают холодные ладони. — Что ты сказал?  — Сказал что… – начинает оторопело парень, но его вновь перебивают потускневшим голосом.  — Тилл, – складывает брови домиком, горестно кривит губы.  Тилл не понимает, точнее понимает, но не совсем.  — Извини, – говорит Иван, склоняет голову так, что глаз не видно, его волосы касаются их ладоней. Тогда парень берёт его за руку в ответ, гладит большим пальцем. — За что ты извиня- — Тебе рассказывали «побочки» этих таблеток? Головная боль, озноб, головокружение… Галлюцинации. Тут слова Суа проявляются в памяти, будто презентация:

«Наверное, его сейчас сильно морозит, могут быть галлюцинации, но мы… я, надеюсь, до этого не дойдёт».

Его словно головой об железобетонную стену ударили и теперь мозг просто потрясен и сотрясен. Все заклинило, мысли остановились, дыхание тоже, — в какой раз за ночь? — только сердце стучит ненормально; осознание этих слов пугает.  — У меня были только слуховые, поэтому, когда появился ты, такой реальный, я удивился, – его слова влетают вроде в ухо, а залетают в горло, создавая колкий комок. — Все думал: «моё воображение, воображение», — но все равно отвечал тебе, потому что, хотелось пообщаться с тобой, хотя бы немного, даже если таким способом.  Тилл невольно сильно сжимает чужую руку. Сминает чужие костяшки, цепляется как за последнюю надежду. — В итоге, наверное, я только сильнее обескуражил.  Комок из горла переходит внутрь разделяясь в легких. Ползёт ниже, заставляет практически задохнуться.  — И все-таки, я счастлив, что ты не был галлюцинацией. Не особо понимая, что это значит, — Тилл просто подаётся вперёд, — почти сбивая Ивана в лежачее положение, — высвобождает руку из замка пальцев, и скрепляет их на спине у парня. Обнимает, находясь так по-интимному близко, что уши краснеют, а в ладонях потеет. Обнимает, пряча лицо в чужом плече, просто чтобы слёзы не пошли. Иван застывает, говорить перестаёт, его волосы касаются ушей Тилла, треплет приятно, заставляя прижаться сильнее. В его ушах сердечный ритм отбивает барабаны, потому что иначе нельзя описать; в кончиках пальцах колет иголочками, — его организм так и кричит: вцепись, сильнее. Он его и слушает, закрепляется за ткань так, словно всегда так и было скреплено. Иван отмирает неясно через сколько: сначала он выдыхает ему прямиком в ухо, потом руками аккуратно, будто сломать боится, обхватывает спину, и лишь слегка сжимает, подбородок тоже кладёт на чужое плечо, как бы повторяя за Тиллом. Чувство умиротворенности настигает его, — видимо передаваясь через Ивана. Он бы вечность так просидел, но ноги затекают, из-за чего приходится отпустить. Тилл игнорирует румянец на чужих щеках, когда от него неловко отводят глаза. Парень встаёт с кровати, дабы размять конечности, — пройти по комнате туда-сюда, съесть синнабон. Доходя до угла с камерой, Тилл замечает кое-что, — нет, ну во первых, он вспоминает о их существовании и знатно так пугается, а во вторых видит, что она не только не включена, даже звук не записывается, — и это вызывает облегчение. Иначе Исаак бы внизу смотрел бы сейчас фильм, с двумя пизданутыми актёрами. Иван, видимо замечая, что он как-то тупо смотрит в одно место, говорит: — Я их попросил отключить, сразу после того, что тебя уволили, – пока есть возможность, тот развалился на всей кровати и теперь лежит на животе, подпирая щеку рукой и наблюдая. Как обычно. Тилл никак не комментируют его реплику, но делает выводы. Странные и будоражащие. — Тилл, – говорит парень опять, водя рукой по щекам, словно согреться пытается, — ты недавно меня спросил, хороший ли ты человек.  — Слушай, сколько ты прочитал из всего того, что я писал? – перебивает он, пытаясь развязать пакет. — Всё, конечно, – легко отвечает тот. Тилл чувствует как вспыхивает, вспоминая, что он там писал, — а, да, ещё ты спросил, про мой типаж. Иван улыбается, словно издеваясь.  — В общем, скажем так, мне нравится, да и в целом, за всю жизнь, — нравился, только один человек. Понимая, к чему тот ведёт, становится тяжело дышать.  Но он делает вид, что все под контролем, продолжая добираться до заветных синнабонов, а ещё пытаясь уйти от настырного взгляда, хоть куда-то. В голове что-то талдычит, что к комоду подходить нельзя, это проклятое место, а ещё, что нельзя доверять Ивану завязывать пакеты, твою мать! — Очень особенный… Когда узел поддаётся, Тилл надрывно, громким и высоким голосом восклицает: — Получилось! Здесь знаешь, в больничке, настолько хорошее лечение, что пациенты могут просто подкупить сотрудников, а потом просто питаться, как хочется, – от балды говорит первое, что приходит в голову. — Да, – подхватывает Иван, словно забивая на свои слова ранее, — здесь настолько хорошее лечение, что я безнаказанно нарушал «постельный режим», спускаясь вниз по ночам к охраннику. — Здесь настолько хорошее лечение, что пациент из «219» палаты, спокойно сидел в телефоне, отправляя свои фотки рандомному незнакомцу, который ко всему прочему, парень , – «хорошо, хоть не голые», удерживает Тилл за языком. — Здесь настолько хорошее лечение, что сотрудники, которые следят за пациентами, могут заявиться на работу… как ты сказал? «Опоздав на час, пьяным, а ещё избитым», – парень, продолжая стоять у комода, фыркает. — Здесь настолько хорошее лечение, что один из пациентов может приводить к себе в палату «гостей», – Иван встаёт, хмыкает на слова Тилла, подходит и боком, тоже упирается об комод. — Здесь настолько хорошее лечение, что когда я привёл сюда «гостя», – он нагибается к чужому лицу, — я прямо тут его поцеловал. Последние слова до него доходят шепотом, наконец-то поднимая глаза с чертовых, — надо было оставить все-таки их тухнуть, — синнабонов, натыкаясь, точнее, практически спотыкаясь о чужие бездонные. В них красного стало словно намного больше и это гипнотизирует, пленяет даже. Нет. Магнетизирует. Тилл руками пакет сжимает, пачкается в креме, лишь на секунду отводит взгляд, странно «ойкает» шёпотом, потом вновь смотрит: — …Настолько хорошее лечение, – слова где-то теряются в утяжелившимся дыхании, — что я- — Могу сделать так, – продолжает за него Иван, опять шёпотом, пронизывающим, завораживающим, таким сокровенным, а после берёт его за ладонь и делает, то, отчего-то у парня в ногах тяжелеет. Он, не сводя глаз, слизывает крем с его большого пальца, его горячий язык касается открытого участка кожи и у Тилла появляется садистское желание, чтобы Иван вылизал его всего. После чего парень сам облизывает губы, а слова сами вылетают из горла, срываются просто с губ: — Здесь настолько хорошее лечение, что я могу сделать так. На самом деле, Тилл никогда не умел целовать, не учился на помидорах, не пытался даже, — не старался поспевать за девочками в поцелуях, никогда не следил за чужим языком, не стремился напирать хоть как-то, — а удовольствие было на минуту, не больше. Но теперь, похоже парень учится в процессе, — потому что, безумно нравится стоять на носочках и вдавливать Ивана в чертов комод. Проклятый комод, точно. Тилл забирается в волосы, — которые по какой-то причине, даже в такой обстановке, всегда чистые и как уложенные, — он намеривается их растрепать и запутать так, что тот никогда не сможет их расчесать. Впивается пальцами в корни волос натягивая, отчего Иван шипит ему в губы, заводя только больше. Он вылизывает его рот беспечно, грязно и распутно, — проходится языком по кромке зубов, губы задевает. Промазывает куда-то по подбородку, — внутри такой ураган, что об это хочется беспокоится в последнюю очередь. Сердце то делает сальто, то останавливается, в сумасшедшей панике, видимо. Иван какой-то сладкий, — и хоть Тилл пьёт кофе без сахара, его почему-то хочется выпить полностью, съесть, — в голове гневно, вместе с тем глупо, проносится: «И это я тут сладкий?»; в конце-концов, мозг осознаёт, что все дело в синнабонах. Приоткрывая глаза, Тилл замечает, что на него смотрят, — удивленно, застывше, — но в этот раз это не отталкивает. Становится только интересней, потому что парень замечает чужие красные щеки, — он переходит на не менее горячее и страстное «выцелование». Чмокает жаркие губы, гладит шею пальцами, смотрит в ответ. Взгляд Ивана становится собачий, когда он в конце-концов переключается на Тилла, переставая стоять столбом.

Когда под футболкой появляются теперь не холодные, а знатно вспотевшие ладони, в голове перестают проносится бессвязные мысли, тогда появляется простое и то, что было уже давно где-то в подсознание, в кратких вдоха и выдохах, в глубоком, тяжком дыхании, в палате «219», в отражении в зеркале, в кипятке под душем, в замке без рук, в бессонных ночах на работе и дома, в открытом чате, в магазине и у стенда с синнабонами, в такси, а ещё, в этой черной печали его глаз:

Люблю, люблю, люблю, люблю его.