Unspeakable

В этот раз от травм Вингал оправился быстрее. За что он благодарил не столько лечебную магию Нильса, сколько его нотации: устав слушать их, он хотел поскорее выбраться из кровати и заняться уже наконец делами. Гайус поймал его в коридоре и ожидаемо спросил: — Тебе лучше? — Полный порядок, — отозвался Вингал и, устыдившись, склонил голову: — Мне жаль, что я доставил вам всем неприятности. Намерение было исключительно благое. Спасибо, что протянул руку. Король отвел взгляд в сторону, и Вингалу на миг показалось, что тот злится. Гайус действительно злился, но совсем не на то, на что ему думалось. — Не рискуй так больше. Хотя бы пока. Говоря то, что Вингал желал слышать, Гайус не оставлял ему выбора кроме как списать все на проделки воображения. И это то, после чего Вингал долго не мог отойти. Придя в библиотеку, в надежде вновь взять первую попавшуюся книгу, он почувствовал, как ноги сами понесли его туда, где стояли словари, разговорники и пособия. Он не знал, что ему было нужно от всех этих пестрых полок, просто снова вытащил томик наугад и листал его, выцепляя случайные слова. При виде слова «lath» почему-то внезапно ему стало не до смеха. Он вновь зашуршал страницами, собирая фразу на незнакомом языке воедино и, едва слышно, попробовал ее произнести: — Ar lath ma[26]. А затем нахмурился от того, как фальшиво и глупо это прозвучало. Он отложил этот словарь в сторону, взял новый, собрал фразу заново, произнес, и все равно она звучала не так. Вингал перерыл все словари, учинив такой беспорядок на полках, что у Софи, вероятно, позже волосы встали бы дыбом, но ему было все равно, он не мог найти нужное среди этих книг, пока взгляд не упал на им же недавно и возвращенный в библиотеку словарь его родного языка. Вингал смотрел на него как на откровение, а затем аккуратно взял в руки и обессиленно сполз на пол, ища нужную страницу. Что, если Нильс был прав? Что если он, и правда, идущее от самого сердца был способен говорить лишь на языке лондау? Он увидел такое знакомое слово и понял: кажется, так оно и было. — U linun' yaio[27], — говорила его мать с улыбкой. Для всех она была строгой и серьезной женщиной с пронзительным взглядом, но Лин лучше других знал, сколько в ней крылось света и тепла. Сколько доброты звучало в ее голосе, когда она рассказывала о мире и о духах; сколько нежности было в ее жестах, когда она отбрасывала прядь волос с лица сына и целовала его в лоб. Лин знал, как прекрасен ее смех, чистый и открытый; ему нравились ее колыбельные, тихие и мелодичные, она сама учила его рисованию, музыке и языку цветов и, чем бы Лин не заинтересовался, она поощряла все его увлечения и побуждала Ларса нанимать для него самых разных и лучших учителей. Она верила в него и поддерживала во всем. Восторг и гордость в ее взгляде в контрасте с презрением в глазах отца. Для всех она была Мэй Лондау. Высокая, статная, с королевской грацией, с волосами, забранными в высокую прическу, холодная и неприступная, ризе-максианский звенел сталью из ее уст. Для Лина она была мама. С искоркой в раскосых янтарных глазах. От ее запястий едва уловимо пахло сандаловым маслом, а от темных волос, струящихся по плечам, — жасмином. Она говорила на лондау, намертво привязывая себя настоящую к этому языку, а вместе с тем — и все эмоции сына. И, в общем-то, это все, что Вингалу нужно было вспомнить. Он попробовал сменить образ Мэй в своих мыслях на образ короля. «U linun' yaio»[28], — так правильно, так точно и безупречно, и Вингал впервые осознал, что ему в жизни не произнести этого вслух. Пальцы непроизвольно смяли страницу, он уткнулся лбом в книгу, силясь собрать мысли в кучу, всем телом, физически, ощущая вес сказанного. Каждое совместно принятое решение, каждая битва плечом к плечу, груз ошибок, разделенный на двоих, известный лишь им двоим шифр; каждое «я рядом» и «клянусь убить тебя, если свернешь с выбранного пути»; «Лин» вместо «Вингал» и «Арст» вместо «Гайус»; восхищение и преданность, душа, вверенная в руки короля, жизнь, которую не жалко отдать за его идеалы — все, чем была эта фраза, все, что вмещало в себя сердце Вингала, не могли вместить ни ризе-максианский с десятками его диалектов, ни языки кланов Адж Ула, ни какие-либо другие. Древние, мертвые, доселе неизвестные никому, кроме составителей словарей, выдуманные, запрещенные, плохо изученные — в его распоряжении были все языки мира, и ни один из них не звучал так правдиво, как лондау, на котором он просто не мог произнести эти слова с той же легкостью, с которой посылал проклятия. — Utis mui osun'[29], — процедил он и, швырнув словарь на полку, покинул библиотеку, оставив Софи в недоумении. Ему некогда было задумываться обо всем этом раньше. Свободное время приносило лишь разочарование.