Имя мне — Легион

Мори устало вздохнул, глядя, как мыльная розоватая вода исчезала из умывальника. Он наконец смог выскрести последнюю кровь из-под ногтей. Пятнадцать минут назад он закончил зашивать брюшину очередной Ящерице. Сколько их было за последние сутки? Сколько человек он зашил? Сколько было убито? Они еще даже не подсчитали. Прошедшая ночь казалась сущим кошмаром. Самой черной ночью в истории Порта. Практически все, кто находился в подземельях, погиб — они до сих пор вытаскивали трупы из-под завалов. Вся ночная смена Собирателей погибла — осталась только девушка, что вышла за кофе на первый этаж и справилась с своим визави. Половина обитателей пятой башни была убита в своих квартирах. Высшее руководство Порта отделалось ранениями разной степени серьезности. Один мертв — Чуя Накахара мертв. Остальные… Их лучшие люди… Боги, как же много они потеряли. И это полиция еще подсчитывает количество гражданских. Кажется, выжило считанное число эсперов Йокогамы. Они не имели совершенно ничего общего с Портом — просто жили в городе рядом с сумасшедшим, что потерял ориентиры. Миллионы, если не миллиарды, уйдут на восстановления подземелий, башен и города. Уже совсем скоро в их дверь постучит Специальный Отдел по Делам Одаренных. Возможно, сразу с лучшими агентами. Уже совсем скоро объявится Фицджеральд, поддавшись провокации Достоевского. Мори снова вздохнул. Все просто разваливалось на глазах. Он уже не помнил, сколько часов находился на ногах, сколько операций сделал и сколько человек отправил в морг. Молчаливая Элис принесла ему кофе и безропотно исчезла. Четвертая башня — госпиталь — была забита ранеными, едва живыми, почти здоровыми. Какая же тяжелая была ночь. Где-то там за очередной дверью под капельницами лежал мальчишка-оборотень, что едва дополз до порога Порта с бессознательным напарником на руках, и рухнул с истощением там же. До сих не приходил в себя. В одной палате с ним лежал Акутагава, заштопанный, накачанный обезболивающим по самую макушку. Он также беспробудно спал, хмуря во сне светлые брови. Они заслужили этот сон. В другой палате Плисецкий, отделавшись ушибами и не таким уж и легким испугом, возбужденно говорил что-то молчаливому Юри. Бедра Юри были багрово-синими от лопнувших сосудов, и его шкуру тоже подпортили, но в целом он был в стабильном состоянии. Но все равно продолжал лежать и пустым взглядом смотреть в потолок, даже не слушая нервный бубнеж блондина, полностью уйдя в себя. От этого таблеток, увы, не существовало. Разбитое от предательства сердце невозможно зашить, если там нечего уже зашивать. Мори остановился у искомой двери. Мимо прошли две медсестры, поздоровались, но мужчина едва ответил. Все стоял, сверлил взглядом дверь, будто ему нужно было собраться с мыслями. Неслышно фыркнув на свое нелепое поведение, он выкинул пустой стаканчик из-под кофе, и все-таки вошел. Дазай заставил принести Чую в обычную палату. Он — уже бледновато-синий, с бесцветными губами, с копной тусклых волос на левом плече — лежал на постели поверх покрывала в своей лучшей одежде. Дазай даже заставил принести его любимую шляпу — сам не отходил ни на шаг. Почти не говорил. Только смотрел — нет, не в лицо, а на то, что осталось от шеи. Мори хотел переложить волосы Чуи на другое плечо, скрыть эту страшную глубокую рану, но Дазай остановил его. И все смотрел, смотрел, смотрел на эту рану, неподвижно сидя на стуле у кровати, что практически сравнялся цветом лица с Чуей. Он держал его за бледную, тонкую руку, что, казалось, могла сломаться от любого неосторожного движения. И никак даже не отреагировал на появление Мори. Казалось, Дазай сейчас ляжет рядом с Чуей и закроет глаза подобно ему. Замрет, уже навсегда. Он правда так сильно этого хотел. Мори без слов подошел ближе, встал рядом с Дазаем, взглянув на Чую. Самый одаренный эспер Порта. Немного вспыльчивый, бесконечно преданный делу и людям, что до самого конца нес груз чужих ошибочных действий и сломался под их весом — он наконец обрел покой. Мори искренне сожалел о его смерти — но, по правде, он был готов к ней уже давно. Он всегда готов к смерти. Перевел взгляд на неподвижного Дазая, и что-то ошкрябало застенок груди. Жалость — если так можно было назвать это чувство. Жгучая ненависть — если так можно было назвать это чувство. Он уничтожил все за одну ночь, что Мори так кропотливо выстраивал многие годы. Уничтожил его людей, репутацию, навлек беду в виде Фицджеральда и Специального Отдела. Упустил Достоевского и позволил безнаказанно уйти Виктору. Из-за него убили того, кого он так отчаянно пытался спасти. Разве Дазай не имел права на ошибку? Нет. Лимит исчерпан. Он мог бы сказать про Виктора, про Коллекционера, про Достоевского и Чехова. Он мог бы сказать так много. Но все это не имело смысла, потому что они оба знали все это. Дазай облажался. И Мори повторил это вслух: — Ты облажался. Дазай наконец отреагировал, чуть повернул голову в сторону старшего мужчины, посмотрел на него, и Мори едва не отшатнулся — так не мог смотреть живой человек. Его карие глаза всегда с какой-то таинственной насмешкой смотрели на мир, будто он знал что-то такое, что было непостижимо для других людей. Его лицо было подвижным, он любил улыбаться, и у него уже были заметны крошечные морщинки у глаз. Но сейчас — всякая краска стекла с его лица, кожа казалась пергаментной, совсем тонкой, глаза были такими темными, бездонными, что, казалось, туда попадал свет и там терялся. Его взгляд был пустым, абсолютно пустым, и там жизни было ровно столько, сколько соленой влаги в уголках глаз. Возможно, Мори даже окажет ему услугу. Последнюю. В память об их долгом сотрудничестве. Дазай повторил: — Я облажался. Он закрыл глаза, чуть откинул голову назад, и Мори зашел за его спину. Из рукава появился скальпель, и мужчина с силой провел им по подставленному горлу. Это было неизбежно. Дазай не дергался, не пытался закрыться, не подносил руки к шее, желая остановить кровь. Зачем? Он ведь именно этого и хотел. И благодарность было последним, что он чувствовал, прежде чем отправился за Чуей. Теперь уже ничего не могло помешать им быть вместе. Дверь открылась и закрылась неслышно, но Мори сразу поднял голову. Юри, что не сильно отличался лицом от Дазая, прошел вглубь палаты, прихрамывая. Подвинул второй стул к кровати Чуи и сел рядышком. Пустым взглядом смотрел, как к его мягким больничным тапочкам подбиралась лужа крови, и не делал абсолютно ничего. Перевел темные глаза на Чую, потом на Дазая — тот казался счастливым, с улыбкой от одной стороны челюсти к другой, из которой хлестала кровь. Юри тоже хотел быть счастливым. Безмолвно посмотрел на Мори, но тот лишь положил руку на плечо младшего брата. Чуть склонился и коснулся губами волос, и Юри наконец зарыдал — впервые за много, много лет. Мори сжал его плечо. В этот раз он не ошибется. *** (Не поместилось в примечании снизу)) Теперь действительно все. Что я вижу дальше для этих героев (не читайте, если не хотите смазывать финал): — У Ацуши потихоньку начала ехать крыша: Юрии подвязывали контроль его способностей под Дазая как хозяина, как того, кто будет отдавать приказы. Но его не стало. И никто не успел отследить момент, когда Ацуши начал сходить с ума. Добавьте к этому рухнувшую буквально на глазах сказку о большой и дружной семье, которой ему показался Порт: абсолютно эгоистичное желание Дазая, смерть Чуи, предательство Виктора, тотальное равнодушие Юри ко всему в этом мире и Плисецкого, который ушёл во все тяжкие. Их способности с Рюноске продолжили расширяться, и это только усугубляло все. Слепота Рюноске, даже некоторая беспомощность в отношении эмоций других и привычка отгораживаться от всего как только что-то острое касается нежного нутра добили Ацуши. — Мори попытается воспитать из Юри замену Дазаю, но человеколюбия в нем не осталось ни на грамм. Он будет жёстким и жестоким главой в едва живом Порту. И они с Юрой будут кружить вокруг друг друга, как две стихии, периодически оказываясь в одной койке и каждый раз обещая друг другу, что это был последний раз. Виктор и Юри встретятся. И я правда не знаю, кто из них выживет. — Юра и правда ушёл во все тяжкие. Если справится в итоге — окажется в университете, как тихо мечтал; если нет — загнётся в собственной ванной от передоза. Этого я тоже не знаю. — Мощь Достоевского развернётся в полную силу. И ему подчинится весь Восток.