Complete me?

      

***

«The only excuse I have is to love All I could for you Wishing for the stars Waiting for you…»

             Пальцы со сбитыми костяшками плавно зарываются в уголь всклокоченных волос, прочёсывая спутавшиеся прядки. Слипшиеся местами из-за крови, попавшей на них с пальцев других, которыми они зачёсывались в перерывах между тяжёлыми вдохами и ударами. Дрожащие кончики с обгрызанными ногтями, давно потерявшими чёрное матовое покрытие, оставшееся лишь по краям, бережно обводят наливающийся вокруг царапины на скуле синяк. Следуют по фиолетово-багровым отпечаткам вверх, к рассечённой брови с запёкшейся на ране кровью. Вновь возвращаются в волосы, попутно сжимая так сильно, что ушибленные не единожды о стену и крепкие кости пальцы болеть начинают. Сону чуть слышно шмыгает носом, загоняя обратно сгущающуюся кровь и жидкость, льющуюся вместе со слезами, стремящимся по щекам против его воли. Перемешиваясь на подбородке с багряными каплями, вязко стекающими по разбитым губам. Он кривит их не то в ухмылке, не то в улыбке, даже не шипя от уже ставшей привычной боли, когда перебитый горячий нос трётся о его голое бедро. Аккурат возле расцветающей гематомы целой пятерни на бледной коже. Слёзы застилают его глаза вновь, не давая насладиться картиной до конца, и он бьётся затылком о спинку кровати, наконец, скуля тихо от прошившей позвоночник боли. Не весть сколько ушибленная сегодня о стены голова удивительно, как ещё в сознании держалась. Но Сону не хочет больше плакать. Он хочет смотреть. Всю ночь смотреть, как спящий в его кровати Чонсон трётся носом и щекой стёсанной о его бедро, руки. Весь остаток жизни смотреть на этого придурка, побитого даже пусть им же. Но живого.       

***

             — Да? — голос Сону хриплый ото сна и после выпитых двух бутылок пива. Как раз для крепости этого самого сна.       — Сону, ночи. Тут… Одеяло летит к чертям, а сам Сону мгновенно садится на постели, едва лишь заслышав пугающе-взволнованный голос босса. Он звонил ему за всё время, может, с десяток раз. Чтобы вызвать на задание, выданное лично им и лично для Сону. Чтобы помочь однажды с деньгами, так как прознал про их с Джеем проблемы. И вот…       — Нужно выйти на задание? — шумно втягивает он носом воздух, зачёсывая назад спавшие к лицу огненные прядки. — Босс, я…выпил несколько часов назад и…       — Это не касается заданий. Ты можешь приехать в главный офис прямо сейчас? Босс впервые спрашивал его о чём-то так. Вообще почти что впервые спрашивал, а не отдавал бездушный приказ сообщением. Или редким звонком.       — Конечно, — кивает он в темноту, скатываясь с кровати и морщась от холода половиц, обжёгших льдом горячие ступни.       — Скажи…а вещи Джея у тебя?       — Смотря какие, босс, — джинсы находятся Сону на ощупь где-то в кресле.       — Оружие. Документы. Пуговица не попадает в петлю, а мобильный едва не проскальзывает между щекой и плечом. Сону приходится вновь обхватить его покрепче пальцами.       — Зачем вам его документы, босс? У вас разве…       — Приезжай, Сону. Я расскажу всё. Это не для телефонного разговора. Звонок обрывается, а взгляд сам впивается в спортивную сумку на верхней полке открытого шкафа-купе. Пустую, как оказывается, когда Сону сбрасывает её на пол. Совершенно. Без единого запрятанного в потаённые карманы даже ножа-бабочки, без намёка даже на пустой магазин. Сону хмурится и хмель испаряется из него, кажется, с каждым тяжёлым вдохом, что он делает, когда носится по квартире, выворачивая один за одним ящики. Бельевой в спальне, в котором они с Джеем, так глупо, но хранили всегда парочку самых ненужных паспортов; со специями в кухне, в поддоне которого Джей всегда прятал коллекцию ножей (Сону на них впервые отрабатывал двойные броски); с постельным бельём в гостиной, в котором Джей к верхней крышке держал приклеенным автомат и нелюбимый Сону глок, украшенный пошло розами, как в одном аниме. Каждый из которых — оказывается пустым. Как голова Сону, когда он, опадая на распахнутую в спальню дверь, пытается осознать, что происходит. На запястье нервно щёлкает резинка, которой он чуть позже завяжет обрезанные по плечи рыжие локоны, но пока, обкусывая болезненно губы, чтобы прийти в себя, он прошаривает глазами свою спальню ещё раз. Только сейчас замечая её пустоту. Настоящую пустоту. Они неделю с Джеем не виделись и не созванивались даже. У одного задания вереницей в городе, другой, вроде как, на длительное задание своё из страны уехал вовсе. Привычная такая для них наёмническая рутина со внезапными возвращениями и долгожданным сексом на каждой поверхности, которую только удаётся не сломать под порывом. С бессонными ночами, долгими разговорами и взаимными претензиями о банально невымытой кем-то посуде. Посуда в раковине кухни этой ночью, кажется, достигла предела. Как и нервная система Сону, не заметившая вечером за проносящимися глотками пива самого главного — отсутствия вещей. Всё тех же, таких привычных, без которых, вроде как, жизнь уже не та. А Сону не заметил. Уставший и злой, как чёрт, без удовольствия даже заливший в себя алкоголь, как снотворное, он, не включая света, прошлёпал сразу в спальню, игнорируя и душ. Уснул даже, не стащив с себя половину одежды и не скинув с кровати пустую бутылку. Одну из тех двух, что сейчас молниеносно растворялись в воздухе его прерывистым дыханием. Освобождая кровь и сознание, что крутилось теперь лишь вокруг того, что квартира впервые за долгие годы — похожа на ту, в какой Сону жил один. Небрежная, мрачная, холодная. Пустая. За поясом джинсов оказывается «табельное», как его в шутку называл всегда Джей. То, с которым они обязаны были явиться к боссу. То, из которого обязаны были застрелить себя, в экстренном случае. Сону трясёт в пальцах ключи от мотоцикла и шипит, когда прокусывает до крови нижнюю губу, тут же слизывая неприятную соль. Изо всех сил стараясь сдержать соль ту, что глаза щиплет последних несколько минут. Его нога дважды промахивается мимо подножки, а голые без перчаток руки так некстати скользят по ручкам, но ему удаётся сорваться с места, совсем не плавно выжимая сцепление и едва не вставая на дыбы. Ледяной ветер, треплющий беспощадно огненный хвост и бьющий в незащищённое лицо, всё-таки вырывает из суженных серых глаз несколько слёз. Сону позволяет их себе сейчас, зная, что при случае, у босса ему не то, что заплакать, ему опечаленным показаться нельзя. Чтобы не произошло, ради чего его вызвали посреди ночи после задания, на котором он сутки пробыл, в главный офис. У которого Сону разве что под скос не бросает ещё урчащий двигателем мотоцикл. Рефлекторно лишь заставляет себя затормозить, спрыгивая так быстро, как только позволяют не запутаться ноги. Пистолет внезапно обжигает кожу поясницы, как и взгляд встретившей его, кажется живущей здесь вечно, девушки в полумраке холла. Джей всегда шутил про то, что даже у наёмников есть офис с ресепшеном. Сону сейчас совсем не смешно.       — Босс, — кланяется он, едва только толкает от себя матовую дверь. Кабинет непривычно окутан глухим светом тоже. Словно никого здесь ещё с час назад не было, а пришли так, на пару минут. Проверить замки…       — Присядь, — указывает рукой на кресло перед своим столом мужчина. — Говоришь, пил вечером?       — Немного, — мотает Сону головой, опускаясь на самый край кресла и машинально поправляя потуже на затылке хвост. — Я вёл мотоцикл сейчас, так что я в порядке.       — Обратно тебя отвезут, а мотоцикл пригонят к утру. Перед ним на тонкое стекло стола опускается наполовину наполненный виски стакан. Цвета гуще, чем его волосы после душа. Крепче запахом, чем то, что обычно любил пить Джей.       — Выпей.       — Что это?       — Просто виски. Сону поводит неуютно плечом, но, беря стакан пальцами за хрустальный ободок, всё же вдыхает пару раз, хоть и знает, что многие яды ни на вкус, ни на запах не различимы. Под пристальным и тяжёлым взглядом ему приходится сделать щедрый глоток, лишь после которого, мужчина медленно выкладывает на стол тонкую чёрную папку без опознавательных знаков. В висок бьёт, вероятно, крепость напитка. Сердце правда кульбит делает совершенно по иной причине.       — Что ты знаешь о разлагающих растворах, Сону? — неспешно тянет мужчина. Сону приходится напрячь встревоженный мозг. Они сдавали экзамены слишком давно…       — Есть несколько видов растворов, — запинаясь, произносит он, облизывая губы и собирая остатки горечи виски. — Поверхностные, снимающие только верхние слои кожи. Те, что справляются уже с подкожным…и мышцами…к чему вы это, босс?       — Как часто встречается разлагающий кости?       — Достаточно редко. Его практически невозможно производить в больших масштабах и… — Сону встряхивает головой, отставляя стакан и прилипая взглядом к чёрной папке. — Вы ведь говорили, что мы никогда не будем иметь дело с подобными заказами? Ближний бой с охраной — максимум и…       — Всё верно. Это не задание, Сону. В этот раз сердце запинается дважды подряд, а в горле сохнет, как только чужие пальцы подхватывают уголок папки, медленно открывая и подталкивая к краю стола ближе. Подталкивая к пищеводу Сону болтающиеся там две жалких бутылки пива. И его самого к краю пропасти. Он сгибается пополам и блюёт жидкостью и желчью прямо на выстланный тёмным деревом пол, не сразу даже понимая это. Впиваясь до боли пальцами в тот самый край стеклянного стола, удивляясь, как тот ещё не хрустит под его хваткой, как кости некоторых людей, которые он дробил, сгребая в кулак, словно карамельные конфеты. Но стол не идёт трещиной, какая оказывается в неровно бьющемся сердце, готовом остановиться вот-вот.       — Я не стал говорить тебе вчера, — вздыхает мужчина, выкладывая поверх папки прозрачный пакет, но держа на нём ладонь, не давая Сону увидеть краем глаза содержимое. — Нужно было убедиться. Экспертизы и…сам понимаешь, это дело не двух часов… Сону понимает. Знает наверняка, они теряли так уже трёх наёмников, от которых им посылкой с цветами и карточкой с именем доставляли различные части тела, только для опознания. Случалось редко, но определённо, как Джей говорил, метко, потому что убирали самых опасных и лучших. И причин этому чётких не находилось до сих пор, равно как и к убийствам причастных.       «Крысы жрут крыс,» — так всегда сам босс говорит. Не говорит правда, почему-то, в этот раз.       — Мы проверили. Это не ошибка, — тихо припечатывает босс, убирая ладонь и позволяя размытому взгляду Сону остановиться на неровной рёберной кости, запечатанной в прозрачном пластике. Лежащем поверх первой страницы личного дела Джея с красным штампом в самом верху: «Wasted». Как у какого-то продукта. Робота.       — Что «не ошибка»? — глупо переспрашивает Сону, ощущая на щеках не слёзы, а дорожки кислоты, выжигающие бледную кожу. Как и впитываемая им информация сейчас выжигала клетка за клеткой его организм изнутри.       — Нам прислали это утром. Внутри стандартная записка с именем.       — Он ведь был на задании…       — Джей завершил своё задание ещё два дня назад, Сону. Заполненные ядовитой влагой графитовые глаза медленно скользят с личного дела к лицу босса. Также медленно моргают несколько раз. Прежде, чем закрыться за секунду до того, как стакан с остатками виски разлетается осколками, попадая в книжную полку, а бумажки вихрем взметаются в воздух. Он кричит изо всех сил своих прокуренных лёгких, не сопротивляясь вовсе, когда сзади его мёртвой хваткой сцепляют, не давая разнести кабинет к чертям. Не позволявший себе никогда за эти годы даже усмешки в кабинете босса, боявшийся не заплакать, показаться грустным…он кричал, что было мочи, разрывая глотку и желая содрать её докрасна изнутри и снаружи. Мешали лишь руки, сковавшие его. Сону хотелось собственными ногтями разодрать себе горло и грудную клетку, чтобы вытащить умирающее сердце и бросить рядом с единственным останком на стол. Чтобы на утро не стало стыдно от проявленных эмоций, за которые его, удивительно, как не пристрелили ещё, словно бешенную собаку, воющую на весь кабинет в ночи. Опавшую уже в удерживающих его руках, едва ли не осев на колени поломанной куклой.       — У него, насколько нам всем известно, не было родственников, — слышит он сквозь шум в ушах. — Но, если ты захочешь помощи с захоронением… Сильный, бесстрашный, безбашенный и местами хладнокровный. Один из лучших наёмников, один из лучших показателей по тренировкам, метящий в будущем, если не на выход из профессии, то хотя бы в обучающих новичков. С таким трудом принявший собственные чувства и старающийся лишний раз их не показывать. Сону сейчас висел безвольно в чужих руках, рыдая беззвучно, и думал лишь о том, что нет во всей этой силе смысла, если самый близкий для тебя человек — мёртв. И ни один лучший показатель по стрельбе или количеству убитых тобой — его не вернёт. Уже никогда.       

***

             — Насчёт памятника не беспокойся. Я позабочусь, — хлопает мягко по колену босс, когда его машина плавно тормозит во дворе дома Сону, мёртво смотрящего сквозь стекло на приоткрытую дверь подъезда. — Я даю тебе ещё два дня, Сону, как и положено после похорон. А потом придётся вернуться к работе.       — Спасибо большое, — хрипит Сону. — Я могу приступить уже завтра…       — Не можешь. Мне не нужен ещё один снятый из лучших.       — Я понял, босс. Спасибо ещё раз.       — Я сделал это для вас потому, что редко встретишь в нашей грязи светлое чувство.       — Его больше нет. Сону кланяется, как может, и выбирается спешно из машины, не прощаясь. Не уточняя чего нет. Чувства. Человека. Всего сразу? Стараясь сдержаться хотя бы до тех пор, пока не хлопнет за спиной тяжёлая подъездная дверь, пока не сойдутся за ней же с гулким звоном створки лифта. Пока колени не подломятся, роняя его прямо перед дверью квартиры, снова его, не их. Скулящего раненным зверем и бьющегося лбом о железный косяк. Задыхающегося от слёз и боли, не перестающей разъедать, как кислота, которую планомерно, понемногу, то и дело льют на края открытой раны, не позволяя ей расползтись разом и умереть. Мучая и изничтожая. Он с трудом, но собирает остатки себя в руки, слыша на лестнице сверху шум. Кое-как утирает опухшие щёки рукавом джинсовки Джея, дрожащими пальцами не с первого раза попадая в замочную скважину, старается, как можно скорее, спрятаться в четырёх стенах. Что станут на какое-то время его личной гробницей. Его и их общих чувств и воспоминаний. С единственным, что у Сону осталось — джинсовой курткой, в которую он кутается, в клубок сворачиваясь прямо в прихожей и не понимая по-прежнему ничего. Ни причины отсутствия вещей, ни внезапного убийства, ни лжи. Не желая понимать ничего из этого сейчас, пока внутри так дерёт и болит, хотя хотелось бы, чтобы лучше снаружи. Находя уже следующим днём все пропавшие из квартиры вещи в пыльной и позабытой халупе, ключ от которой случайно оказывается на всё том же в прихожей коврике. Возможно, выпавший из джинсовки.       

***

             Меж разбитых губ мешается терпкая от алкоголя слюна, пока Сону пытается выгрызть из Чонсона душу, остервенело меж поцелуев усугубляя раны, им же оставленные, острыми зубами.       — Легчает? — обрывисто шепчет Чонсон, вминая пальцы в обнажённые бёдра, всей пятернёй оставляя следы на молочной коже.       — Никогда не полегчает, — дёргает чёрные локоны Сону, запрокидывая его голову и приникая окровавленным ртом к открытому для него горлу. Он вырвал бы зубами кадык, оставляя кровью захлёбываться ещё каких-то месяцев пять назад, когда узнал, что Джей вполне себе жив, и больше того, рядом где-то тенью ходит. Но никогда не позволяет себя увидеть, почувствовать, обнаружить. Не возвращается. Он, вместо точного удара не до перелома, обязательно сломал бы ещё добрую пару костей в теле, прижимающем его сейчас к стене спальни за то, что оставил едва живым. Он помог бы ищейкам неугомонным, верившим слухам, искать, и первым всадил бы пулю в ненавистно-любимый лоб тем же оружием, которое Джей называл «табельным». За одно только то, что всю его боль этот год видели. Но не делали ничего. Но теперь, держал его крепко в руках — Чонсон, чьи волосы пеплом не отдавали при лунном свете, а самой ночью чернели меж пальцев, сжимающих на затылке без возможности вырваться. Чьи поцелуи даже сейчас осторожнее, нежнее и бережнее, несмотря на то, что Сону вот-вот у него язык наживую зубам вытянет, свирепо рыча. Чьё тело впитало в себя с десяток безжалостных ударов, после одного только тихого:       — Я знаю, тебе это нужно. А я заслужил. Сону было мало драки в местной забегаловке, которая лишь разозлила и помогла воспоминаниям, вместе с горечью дешёвого алкоголя, выйти наружу. Сону было мало слов извинений, осторожного сближения, словно впервые, и самого нежного за все годы вместе секса. Сону было мало справедливости между ними, после всего, что пережил он один. Справедливости, которую понимали и знали только они. Оставшейся рассечением на брови, гематомами по лицу и телу, кровью по песочной коже и в угольных волосах. На их разбитых губах и кончиках языков, зализывающих небрежно открытые раны.       — Я найду потом по камерам, — шепчет Чонсон, отрывая Сону от своей шеи и снова целуя бережно распухшие кровавые губы, — кто посмел повредить твоё лицо, Лисёнок.       — Не нужно, — мотает головой Сону, прикрывая глаза и подставляясь под нежные прикосновения и игнорируя пульсирующую, кажется, в каждой клеточке тела боль. — Я ведь не искал тогда тех, кто разукрасил тебя, когда ты припёрся ко мне домой. Чонсон, мягко кусая испачканный багряным подбородок, тихо смеётся.       — Кто сказал, что там было кого искать? В серых глазах, распахнувшихся резко, сверкают молнии, прошивая Чонсона насквозь. В кашу смешивая мозг и заставляя броситься на приоткрытые губы, забывая про болезненные раны обоих. Целуя крепко и отчаянно, не морщась даже от ногтей коротких, вонзившихся в плечи из-за силы толчка.       — Я люблю тебя, — срывается с губ Сону неразборчивое. И Чонсон замирает. В нём и с ним на руках, уставляясь неверяще на зажмуренные от удовольствия и боли одновременно глаза. Мечтая снова увидеть серебряный блеск по краям серой радужки. Вжимаясь лишь губами в оставленный минутами ранее на острых ключицах засос и сильнее сжимая пальцами мякоть молочных бёдер, охватывающих его талию. Пряча от Сону, и в его солёной от пота и крови коже, влагу с ресниц. Впервые со дня их воссоединения слыша эти слова.       — Чонсон-а? И своё имя.       — Люблю тебя, Лисёнок, — севшим голосом шепчет он, выбивая из Сону самый высокий стон и прибивая лопатками к холодной стене.       — Я знаю, — выдыхает Сону, путаясь пальцами в чёрных локонах и прижимаясь разбитыми губами к ране на скуле. — Знаю…        И прощаю.              

«I could soar with you Aiming for your heart…»