Иллюзии

Он не помнил имени, собственного облика, ничего из прошлого, не умел ограничить для себя, где начиналась темнота, а где кончалось его тело. Быть может, он и был тьмой, этим мраком? Он не чувствовал покоя, не ощущал движения, и только тревога, нараставшая то ли внутри, то ли вокруг, звенела натянутой гитарной струной. Он рванулся, стремясь дать тому, где находился, подобие действия, только ничего не изменилось, лишь тревожный звон всё нарастал и нарастал. Внезапно стало ясно, что он один. Знание пронзило болью, но помогло очертить контуры тела. Или тончайший абрис «я». Одиночество — неправильное ощущение. Единственное, что он помнил сейчас. Душа, осознав, забилась, как птица в силках, стремясь отыскать объяснение. Пока, вместе с болью, накатил холод, нестерпимый холод, тысячью игл вонзившийся в кожу. В разум? — Маркус, — прошептал он, вкладывая в имя все силы, какие у него оставались. *** Маркус остановился, запрокинув голову, глядя в серое небо. Кто-то толкнул в спину и выругался, а потом толпа потекла мимо, оббегая внезапно возникшее препятствие. Небеса смотрели Маркусу в глаза с ледяным безразличием. Сколько он уже здесь? Логичная часть его памяти услужливо подсказала статистическую информацию: возраст и время последнего переезда, количество встреченных на пути людей, ничего не значащие имена и цифры. Память чувств даже не шевельнулась. Маркус медленно двинулся дальше. Почему он только сегодня понял, что его сердце совершенно пустое? Что другие люди чувствуют, любят и ненавидят, сострадают и раздражаются, а он даже не представляет, что это такое? На перекрёстке Маркус замер, подчиняясь закону толпы. Остановился, как многие, даже не взглянув на сигнал светофора. Автомобили. Люди. Шум города. Механический пульс. Вместе со всеми Маркус сделал шаг вперёд, вместе с ними пересёк проезжую часть, продолжая движение. А в душе нарастало тревожное звенящее чувство. Маркус поднял воротник плаща, заслоняясь от ветра, но теплее ему нисколько не стало. Холод, что так досаждал ему сейчас, шёл из глубин его самого. *** Взрывом ярчайшего света вдруг развернулась темнота. На мгновение он снова перестал чувствовать и потерял себя в сиянии, потом привык и осознал, что пространство вокруг изменилось. Здесь были верх и низ. Над ним выгнулось небо, серое безразличное небо, однородное, точно закрашенное краской. Низ был жёстким. И холодным. Он чувствовал себя отдельной частицей мира, но не мог действовать и двигаться. Впрочем, это ничуть не удивляло. Эмоции не проснулись, и он всё ещё не вспомнил, как анализировать логически то, что воспринимал. Он забыл одиночество. Память своевольно унесла и спрятала всё в темноте, а вокруг был свет. Уже неяркий, но всё же. Появились звуки: гудки и шорохи, голоса и шаги. Механический пульс. И ветер. *** Маркус сам не заметил, как поднялся на мост. Он смотрел только под ноги, на подмерзающую слякоть, шёл медленно, а ветер унёс всякие мысли, даже тревога улеглась где-то внутри. Что-то заставило его замереть, поднять взгляд и равнодушно осмотреть затянутую льдом реку. А потом мир взорвался чувствами. У перил, в слякоти и крови. Тёмные волосы и снег на ресницах, бледные губы. Глаза открыты, и дыхание… дыхание есть. Он дышит. Дышит! Маркус бросился вперёд, упал на колени. Дрожа, не веря глазам, скользнул ладонью к шее, чтобы убедится: да, да, чёрт возьми, жив, пульс есть! — Маркус, — губы едва выпустили этот звук. Сердце Маркуса замерло, пропуская удар, чтобы в стремлении наверстать заколотиться как сумасшедшее. Он подхватил Харта на руки, прижимая к себе, стараясь согреть, жадно целуя заиндевевшие щеки. — Харт, Харт… — Марк… — он всё-таки пошевелился, обнял и прильнул сильнее. — Ты помнишь? *** Как падали камни. Как взметнулся ветер. Как сплелись пальцы. Как губы коснулись губ. Как рухнул весь мир вместе со скальным карнизом. Как раскололся Лабиринт, и вместе с ним они пропали, упали, растворились в Веере Миров. *** — Ты помнишь, Марк? *** Слова, что тонули в грохоте: — Это не наш мир, я заберу тебя в другой. *** — Помню, Харт. *** Харт сидел на подоконнике распахнутого в ночь окна и курил. Маркус застыл рядом. Ветер чуть колыхал занавески, занося в комнату горьковатый дым и свежесть весны. Первый день, что они могли провести здесь, а не в больничных стенах. — Теперь всё будет в порядке, — Маркус едва заметно улыбнулся, возобновляя неспешный разговор, который прервался сам собой, едва наступили сумерки. — Как думаешь, Аннари умерла? — Харт бросил окурок вниз. — Да, — Маркус привлёк его к себе. — Ты сам чуть не умер. Она не могла бы пережить подобное. Ты расколол её суть. Харт поморщился и ничего не ответил. Пустое и чёрное зеркало глаз, окружённых белыми, словно иней, ресницами, снилось ему все два месяца. Два месяца в больничных стенах между жизнью и смертью. Два месяца, когда он мог возвращаться из этих снова только на голос Маркуса. Харт не хотел больше помнить об этом. Два мира сплелись в один, сплелись в нём самом, и это было больно. — Теперь нам не с кем сражаться, — сказал он. — В том мире нет ни магии, ни Существ Полуночи, ни Лабиринта. Ничего такого нет, не может быть и никогда не появится. Здесь и ты, и я — всего лишь два потерявшихся в себе человека, а не Меч и Щит, не… боевая пара. — Но мы вместе, — Маркус поцеловал его нежно. — Слышишь, мы вместе. С того мгновения, как я полностью отдал себя тебе, я мечтал лишь о том, чтобы жить с тобой в любви. Жить, Харт. Чувствуешь, это жизнь бьётся на кончиках пальцев! Весь этот мир — жизнь, пока ты рядом со мной. Ты ведь понимаешь? Харт прикрыл глаза. Там, в ином мире, когда он был звонко поющим Мечом, когда создавал вместе с Маркусом музыку, он мог точно сказать, что есть жизнь. Он умел плести кружева из жизни и смерти. А теперь?.. Он помнил этот мир и как страдал в нём. И знал, что Маркус тоже страдал здесь, ощущая всем собой механический пульс, теряя себя среди толпы. Так что же теперь, неужели вместе они с этим совладают? Он сделал правильный выбор?.. — Ты сделал правильный выбор, — подтвердил Маркус, хотя не должен был слышать этих сбивчивых мыслей. — Теперь мы принадлежим себе, можем… можем наконец-то жить для себя. И Харт позволил увлечь себя к постели. Они вышли за рамку иллюзии. Ветер весны влетел в комнату, чтобы танцевать для них, чтобы петь для них. Харт прислушался и внезапно осознал одну вещь, и его смех раздался так громко и радостно, что Маркус удивлённо нахмурился. Ветер, этот весенний ветер, дышавший влажностью, распускающейся зеленью и теплотой, до сих пор был послушен Харту.