THE HINT

Talisman

талисман

0 часов, 0 минут до события T.

У паники особый запах. Животный ужас смердит почти так же сильно, как чёрная магия — разные запахи, но концентрация одинаковая. Эффект схожий — набрав полную грудь воздуха, чувствуешь резкий приступ тошноты. Чёрная магия веет тленом и безысходностью. Паника попахивает примерно так же, как труп на столе патологоанатома. Панику Элайджа чувствует первой, потом, словно откуда-то издалека, он слышит крик. Отчаянный, отчаявшийся вопль. Так кричат перед смертью — за секунду до того, как умереть от ужаса. Элайджа Джеймсон — Круз, если принимать случившееся вчера за действительность — просыпается резко. Словно от толчка. Так тело падает в воду с большой высоты: плашмя, а ледяная вода ничуть не смягчает падение. В комнате темно — шторы на окнах задёрнуты так плотно, что, может показаться, никаких окон вовсе нет. В комнате тепло, а ещё — комната пропитана магией, столь древней, что дух захватывает от восторга, стоит хоть на миг на ней сконцентрироваться. Горячие пальцы касаются его кожи, вырисовывая неведомые линии — те, которые не должны быть видны в темноте. Те, которых вообще не должно быть видно — линии магической татуировки. Голова Элайджи гудит, как целая электростанция; последствия выпитого вчера не заставляют себя ждать. Эл стонет, натягивая одеяло на голову, но от наглых горячих рук это действие не спасает. Привычка не оставаться на ночь с теми, с кем трахаешься, дала сбой. Слишком много вчера было выпито. Вчера... — Мы бухали, мы бухали, наши демоны устали, — насмешливо тянет Рой ему на ухо. Рой — Элайджа узнаёт его голос, узнаёт его собственнические манеры. Горячие руки плотно обхватывают Эла со спины, подбородок укладывается на плечо. Бесцеремонное божество, ведущее себя, как огромный, наглый, нахальный кот, который в пять утра решил, что ты уже выспался. Время завтрака. Эл мычит что-то неразборчиво, что-то, что цензура не пропустит, что-то, отдалённо напоминающее проклятие. В ответ Рой издаёт только смешок — прямо ему в шею. Горячим дыханием на кожу — послание, вызывающее мурашки по всему телу. Элайджа предпочитает игнорировать неудобные потребности организма — те, которые невовремя. — Ты вообще спал, наглое, неугомонное, неутомимое животное? Собственный голос кажется Элайдже хриплым. Жалким. Недостаточно язвительным, недостаточно ворчливым. Похмельным. Скорбным. Наглое и неугомонное животное — в адрес Роя из уст Элайджи это звучит как комплимент. При слове «спал» Элайджу внутренне передёргивает — как будто отчётливое ощущение панического ужаса разворачивается перед его лицом. Элайджа задерживает дыхание, чтобы не вдохнуть этот смердящий страх. Обычная казнь — даже не ритуальная. Тот фыркает: — Мне не нужен сон, чтобы набраться сил для нового раунда, — Рой выдерживает короткую, самодовольную паузу, чтобы Эл, очевидно, оценил, насколько сильно ему повезло. — А как твоё самочувствие? Голос Роя немного насмешливый, тёплый, как ворсистое одеяло, как нагретый воздух в комнате — он немного разгоняет липкий холод страха. Элайдже хочется развернуться, чтобы если и не увидеть в темноте лицо Роя, то хотя бы быть к нему ближе. Элайджа даже не шевелится, его голова раскалывается, кажется, что малейшее движение спровоцирует новый приступ тошноты. — Голова гудит, — Элайджа бурчит; ему хочется закрыть глаза, ему хочется провалиться в сон, ему не хочется проваливаться в тот, конкретный сон. — Голова несколько выше того, чего ты касаешься. Моя задница в порядке, но тебе придётся избавить меня от похмелья, если ты хочешь трахнуться со мной прямо сейчас. Горячие пальцы, унизанные кольцами, скользят по линиям на коже — они не должны быть видны, впрочем, Элайджа не удивится, если Рой способен видеть даже в полной темноте. Наиболее вероятно, Рой просто чувствует магию, чувствует защитное заклинание, мощное и одноразовое, способное спасти даже от смерти — подарок прапрабабки за день до её смерти, когда Эл был ещё совсем крохой. По линиям магических чернил проходит подобие электрического тока: магия прапрабабки отзывается так же, как и магия самого Эла — на зов Роя. Древнее Божество урчит. Чёрные щупальца чужого страха сворачиваются, отползая в стороны, даже смрад пропадает, а головная боль становится тише, пока почти не исчезает совсем. Элайджа делает блаженный глубокий вдох, Рой касается губами его макушки и замирает. — Что-то случилось, — выдыхает Рой ровным и спокойным голосом. Эл представляет, как его лоб разрезают тонкие морщинки, а беспечный взгляд существа, которое прожило тысячи лет, выражает волнение. Тревогу за смертных людей. Казалось бы: абсурд. Эл думает, что у Роя проблемы с ответственностью. Он берёт на себя слишком много. Он лезет не в свои дела — он помогает людям, которые о нём забыли. В отличие от него, Элайджа просто делает свою работу — ему за неё хотя бы платят. Расследование убийств, всё такое. — Ага, — равнодушно отзывается Эл. — Что-то постоянно случается. Думаешь, самое время выяснить, что именно произошло на этот раз? Боль отступает, но лёгкий туман в голове остаётся. Элайджа помнит всё, случившееся вчера — до того как он напился и то, что произошло в процессе. И ещё немного из того, что случилось после. Спойлер: ничего хорошего. Кроме, разве что... — Полдень, — фыркает Рой. — Пора вставать, спящая красавица. Ведьмы ждать не будут. Элайдже хочется напомнить, что он — тоже Ведьма, но почему-то прикусывает свой язык. В комнате темно, так, что приходится верить Рою на слово насчёт времени суток. Элайджа не то чтобы верит — скорее, допускает такую возможность. Вот оно — то, что происходит всякий раз после всякого секса. У Элайджи наступает стадия отрицания, он отторгает дальнейшую близость, что чаще всего делает каждый случившийся секс — случайным. Одноразовым. Рой слезает с него, Эл вспоминает, что вчера они потрахались дважды. Рой слезает с него, его указательный палец скользит между ягодиц Элайджи, и дрожь во всем теле подсказывает, что если бы что-то не случилось, они трахнулись бы снова прямо сейчас. Что-то. Элайджа встряхивает головой, наконец, переворачиваясь, принимая сидячее положение. Беспорядочные мысли лезут одна на другую; последствие похмелья, последствие случившегося вчера. Головная боль отступает, но некая приятная ломота в теле остаётся, тело ощущается немного чужим, чуточку ватным. Не похмелье — последствие впитывания магии всего ковена. Тело бы не выдержало вчера, если бы Рой не направил часть магии в себя. Ошибка в расчетах. Грубая непредусмотрительность. Защитное заклинание спасло бы его, если бы Рой не спас — почти наверняка. Рой щёлкает пальцами и мягкий свет разливается по комнате — неяркий, чтобы не слепил глаза. Элайджа всё равно морщится и тянется к собственным брюкам, скомканным на полу. Вчера было не до того, чтобы повесить их как следует. Хорошо, что такие бытовые мелочи, как мятая ткань, можно делегировать магии. Рой одевается первым, Эл, занятый магической глажкой, не сразу отмечает этот момент, как будто в одну секунду тот был ещё голый, а в другую — уже полностью одет. Очередная безразмерная футболка и порезанные джинсы — вряд ли современные люди представляют себе древних богов такими. С распущенными дредами и звенящими бусинами в них, с кучей цацок на шее и массивными перстнями на пальцах. Элайджа не залипает — просто рассматривает краем глаза. Рой одевается первым и ждёт ещё пару минут, пока оденется Эл — Элайдже это кажется немного странным. Он способен спуститься вниз самостоятельно, но не говорит этого, во всяком случае, вслух. Некоторые мысли можно выразить иначе: например, с помощью пренебрежительного фырканья. Оно вызывает у Роя слабую улыбку и кивок на дверь: — Пойдём. Нас уже ждут. Можно было бы подсмотреть; линии вероятностей или рентгеновское магическое зрение. Можно было бы попробовать заглянуть в голову Роя — Элайдже интересно, хватит ли теперь на это его магических сил. Эл не делает ничего из этого — окидывает взглядом своё отражение в зеркале и молча выходит из комнаты следом за Роем. Нет смысла пытаться удовлетворить любопытство, если через минуту он узнает всё, интересующее его, и так — это будет попросту растратой ресурса. Элу понадобятся все его нынешние силы. Там, внизу, за одним из столиков уже сидят Тайлер-говорящий-с-мёртвыми-Джозеф, Зак-ставший-вампиром-Джозеф, Джош-мать-его-детектив-Дан, и молодая женщина с младенцем-упырёнышем на руках. На соседнем стуле сидит, болтая ногами, девчушка лет шести. Может быть, четырёх. Элайдже всегда было сложно определить возраст детей. Элайдже вообще сложно работать с детьми. По крайней мере, сейчас они — не то чтобы часть работы. Не надо быть гением, чтобы идентифицировать в женщине супругу Зака, в вампирёныше — его сына, а в мелкой девчонке с двумя хвостиками — его дочь. — Есть две новости, — Тайлер Джозеф не тратит время на то, чтобы пожелать доброго утра. — Обе паршивые. Рой кивает женщине; в эту секунду Элайджа вспоминает, что её зовут Татум — вспоминает, не слишком уверенный, что когда-либо знал об этом. Слишком много магии, гуляющей в голове. — Я заварю чай, — произносит Рой. — Зелёный. Вам понравится. А тебе, — Рой широко улыбается девчушке, — принесу мороженого. Шоколадное любишь? Пока девчушка — Хлоя, Элайджа просто знает, что её зовут Хлоя — радостно кивает, пару раз хлопая в ладоши от восторга, Рой снимает с шеи одну из своих побрякушек. Большой медальон на шнурке, семь дисков, каждый из которых — кроме центрального — крутится по отдельности, каждый из которых испещрён рунами и иероглифами, и знаками, которые даже Элайдже сложно распознать. Рой подцепляет шнурок пальцами, протягивая побрякушку девочке — Хлое. Та кидает вопросительный взгляд на Татум; Татум, в свою очередь, напряжённо изучает взглядом Роя. Она знает, что он Божество; должно быть, Зак выложил ей абсолютно всё. Элайджу окатывает короткая вспышка леденящей душу ревности, — ему Рой украшений не дарит, — но он тут же успокаивает себя. Усилие воли и годы фазы отрицания. Они друг другу ничего не должны. Между ними нет ничего, кроме случившегося пару раз секса. Элу от Роя ничего не нужно — уж точно никаких дурацких побрякушек. Татум коротко кивает Хлое, та хватается за диск, принимаясь изучать его, вертя в руках и пробуя двигать разные части. — Сложи так, как тебе понравится больше всего, — с улыбкой произносит Рой. — Не волнуйтесь, миссис Джозеф. Обычная бижутерия. Элайдже хочется его треснуть. Элайджа подмечает краем глаза, как Тайлер машинально касается пальцами кристалла под рубашкой. Элайджа вцепляется в руку Роя чуть выше локтя, останавливая его на короткое мгновение. Просто чтобы дотянуться губами до его уха. Не то чтобы Элайджа хотел скрыть свои слова, не то чтобы это было настолько важным, чтобы быть озвученным исключительно шёпотом — это всего лишь порыв. Стадия отрицания отрицает тот факт, что Эла тянет к Рою, словно скрепку — к огромному магниту. Земное притяжение — ничто в сравнении с этим. — И мне завари чего-нибудь безалкогольного, — Элайджа делает упор на последнее слово, выдавая его почти с шипением. Ему нужны все его силы; Элайджа считает, что в состоянии себя контролировать. — И нам с Тайлером кофе, — запоздало реагирует Дан, прибавляя после паузы, — пожалуйста. В руках Дан вертит замотанный в тряпку нож — обычный кухонный. Вертит под столом, поэтому Элайджа замечает это не сразу — магическое зрение включается само, фокусируется само, настраивается само, идентифицирует предмет сквозь тряпку. Обычный кухонный нож — орудие убийства с засохшей кровью на лезвии. Элайджа машинально отмечает про себя, что нужно будет проверить наличие улик в деле бывшей Дана, Дебби Райан — почти наверняка он обнаружит пропажу главной. Нет тела, которое выбралось из могилы — нет развалившегося дела. Пропавшие улики не важны. Элайджа презрительно поднимает брови, когда замечает тонкие линии заклинания на ноже. — Ловушка для душ? — бормочет Элайджа, делая шаг по направлению к Дану. Обо взгляд Джозефа, тот, который Тайлер кидает на него, можно порезаться, как при бритье. — Этот нож вручили Заку ночью Ведьмы, — Тайлер говорит это таким тоном, словно в происходящем виновен именно Элайджа. Эл ногой подпинывает ближайший табурет с высокой спинкой к себе, чтобы водрузить на него ноющую задницу. — Зачем? — Элайджа переводит невозмутимый взгляд на другого Джозефа — Зака. Татум, его жена, напрягается ещё до того, как Зак открывает свой клыкастый рот. Она перехватывает удобнее сына. Она так старается держать себя в руках, что её энергия вибрирует от напряжения. Простые выводы исходят из простых наблюдений. Элайджа догадывается, что ответит Зак, до того, как он отвечает. — Хотели, чтобы я убил Тайлера, — братья Джозеф обмениваются взглядами — короткий момент взаимопонимания; взгляд Тайлера кажется на сотую долю градуса теплее айсберга. — Обещали обратить Робби обратно в человека. Взгляд Татум впивается в лицо Элайджи — внимательный, цепкий. Как будто когти впиваются в кожу, раздирая её. Татум очень хочется знать, могут ли Ведьмы это сделать. Могли ли — учитывая, что нож теперь в руках Дана. Элайджа отмечает, что Зак ведёт себя куда сдержаннее. Только кадык слегка подёргивается. Хлоя болтает ногами, играясь с диском, ей и дела нет, о каких ведьмах, убийствах и страшных делах идёт речь — хотя об этом не стоит говорить при детях. Уж точно не при том ребёнке, который хоть что-то способен понять. Элайджа предпочёл бы, чтобы Хлою увели наверх, вместе с Татум, Робом, и вместе с остальными идиотами. — Кровь Ведьм, вообще-то, ядовита, — доверительно сообщает Элайджа, слегка подаваясь вперёд, ближе к Заку. — Хорошо, что ты сразу их не выпил. Сейчас был бы ходячим трупом. Ну, ты и так почти... Значит, был бы ещё и под их влиянием. Ковена. Татум смаргивает, до неё доходит с запозданием. Её глаза распахиваются шире, постепенно, медленно; с губ слетает прерывистый выдох. Опасность, которую избежал Зак, доходит до неё с трудом, словно продираясь через густые заросли. Элайджа почти слышит треск ломающихся предрассудков. — Что, правда? — ровный, спокойный голос Зака звучит здесь и сейчас слишком уж чужеродно. Сначала раздаётся смешок Роя, а затем, из проёма, ведущего в подвал, возникает сам он, с подносом, пятью чашками на нём и двумя бумажными стаканчиками, плотно закрытыми крышкой. И двумя соломинками. И, конечно, с маленькой вазочкой мороженого — политого сверху шоколадным соусом. — Нет, неправда, — Рой тихо смеётся, расставляя чашки: кофе для Дана и Джозефа, который Тайлер; зелёный чай для Татум, какой-то душистый отвар для себя и чёрный чай для Элайджи. Два бумажных стаканчика с кровью предназначены для вампира и его младшего отпрыска. Вазочка с мороженым — для дочери вампира. — Он просто намекает, что не стоит пытаться вгрызться ему в шею. Правда не стоит — но не потому что отравишься. Рой притягивает к себе стул с помощью магии, одним небрежным взмахом руки. Глаза Татум становятся ещё больше, как два чайных блюдца на её красивом личике, но — Элайджа даже немного восхищён — она сохраняет молчание. Она пытается сдерживаться и оставаться спокойной. Насколько это вообще возможно в такой компании. — Убив Тайлера этим ножом, ты бы забрал его душу, — Рой продолжает, перескакивая на другую тему, очевидно, решая не объяснять, почему не стоит пытаться выпить Элайджу. Зак — вампир, а не идиот; засосы на шее Элайджи должны дать ему достаточно информации. Читай между строк, Джозеф: не стоит трогать то, на что боги положили глаз. — Душа Тайлера, переданная Ведьмам — они бы устроили ему ад. Бесконечный ад, куда хуже, чем описывает его Библия. И, конечно, бесценный дар Тайлера был бы тоже передан им. Элайджа делает большой глоток: чай, чёрный и сладкий, не то, что обычно он привык пить. Элайджа даже не видит, скорее, чувствует, как сжимаются пальцы Дана на рукояти ножа. Интересно, он сам забрал этот нож? Из его коллекции, похоже. Его кухонный. Наверняка узнал вещицу. Можно было бы посмотреть по нитям прошлого, но Эл решает не тратить силы. Голову снова немного ведёт. — Это возможно? — Татум продолжает держать Робби, маленького вампира, обеими руками. — Вернуть его. Сделать его... Татум сглатывает, ей сложно выговорить это до конца. Спокойствие в ней рябит и надламывается. Рой смотрит на неё — словно окутывает её взглядом. По мнению Элайджи — слишком уж тёплым и ласковым. Сочувствующим. Рой склоняется к Хлое, которая занята тем, что крутит второй по величине диск, тот, который ближе всего к центральному. — Уверена, что эти знаки должны находиться вместе? — с любопытством спрашивает Рой, спрашивает громким шёпотом, как будто не желая мешать остальным переговариваться. Хлоя энергично кивает, не отрываясь от своего занятия. — Вопрос только в цене, — грубо отвечает Элайджа. — Для такой магии придётся пожертвовать чем-то очень важным. Кем-то очень важным, лично для вас. Вы готовы убить собственную мать? Или отца? Ну, в том случае, если бы он был жив? Татум дёргается, словно от удара хлыстом. Ладонь Зака двигается быстрее — она оказывается на колене Татум ещё до того, как Эл заканчивает говорить. Взгляд Роя волной окатывает и Элайджу тоже. Что-то тёплое. Что-то отрезвляющее. Дан касается ступни Тайлера своей ступнёй, там, под столом, Элайджа этого не видит, но Элайджа это чувствует. — Что там была за вторая паршивая новость? — уточняет он перед тем, как отпить ещё немного чая. Интересно, у Роя что, кофе закончился, или это способ облегчить Элайдже зависимость от кофеина? Тогда попытка провалена: в чае кофеина больше, чем в кофе, и Рой, как Бог, должен бы об этом знать. И ладно — Бог, но в первую очередь — как бармен. Дан меняет позу: ёрзает на собственном стуле, роняя на стол свой телефон. Он тоже кидает короткий взгляд на Хлою, но та слишком увлечена игрой с диском; Рой кивает ему даже раньше, чем кивает Татум. Бусины в дредах Роя коротко звенят. Пара движений указательного пальца по экрану — Дан запускает видеоролик. — Прислали с час назад, — глухо сообщает Джош. Снято в темноте, снято ночью; первые секунды на маленьком экране телефона с паутинкой трещин — лишь цветная неразбериха, суматошные огни. Не огни — сферы света и факелы. Звуковую дорожку заполняет женский хохот. В кадре возникает мужчина; камера в расфокусе первые несколько секунд. Впрочем, скоро лицо становится вполне себе чётким — бледным, обескровленным. Элайджа узнаёт его ещё до того, как камера фокусируется — это Ник Томас. «He» is Nick Thomas. Hint. Не нужно быть гением или детективом в полиции, чтобы догадаться. Запах страха, мерзкий, смердящий, отвратительный, заполняет весь первый этаж, заполняет лёгкие Элайджи целиком. Камера немного отдаляется, становится видно, как одна из ведьм держит его за горло. Ноги Ника болтаются, двигаются, пытаясь обрести опору. Это всё тот же мост — Элайджа морщится, когда узнаёт место. Мост через Грин Ривер. Мост самоубийц. Разливающийся смрад паники снова заставляет Элайджу задержать дыхание. Ник силится закричать, но скрученные пальцы одной из ведьм впиваются ему в шею, перехватывая глотку. Видео снято на телефон Ника — обычная казнь, даже не ритуальная. Ник кричит, когда ведьма разжимает пальцы, его тело падает в темноту. Плеск воды даже не слышно за диким, восторженным хохотом. — Это случится с каждым из вас, и ты, Дан — будешь последним, — возвещает голос за кадром — очевидно, говорит та из Ведьм, что держит телефон. На этом запись обрывается. Элайджа не в силах сглотнуть, чай, приготовленный Роем, внезапно кажется прогорклым. Отравленным. Испорченным. Элайджа не в силах вдохнуть, паника, её ощущение разворачивается прямо перед лицом. Вопль Ника — последний предсмертный крик — снова звучит в его ушах. Это длится целую вечность, пока Рой не касается кончиками пальцев его шеи. — Убей меня, если когда-нибудь я стану таким же самоуверенным, — бурчит Элайджа, едва хватая ртом воздух. Ник тоже хватал ртом — только не воздух, а ледяную воду. Быстрая смерть, хотя и мучительная. Хлоя продолжает невозмутимо болтать ногами, напевая, намурлыкивая себе что-то под нос. — Как он у них оказался? — Тайлер смотрит на Элайджу, так, словно и это — его рук дело. Рой отрицательно качает головой, продолжая коротко гладить шею Элайджи подушечками пальцев. — Мне жаль, — выдыхает Зак, и становится очевидно, что он уже говорил это — скорее всего, говорил уже несколько раз за утро. Ощущения тошноты от этой фразы схожи с теми, которые Элайджа испытывает прямо сейчас. Первый этаж одноэтажного бара с названием «Бар» погружается в тишину — будто все разом потеряли дар речи. Минута молчания в дань памяти Нику Томасу. И минуты не проходит, как вниз спускает Крис. Вид у Криса такой, будто он не спал всю ночь, или продолжал пить всю ночь. Он мутным взглядом обводит присутствующих и пожимает плечами, оборачивается — будто ждёт, что кто-то догонит его, там, за его спиной. Элайджа коротко касается запястья Роя пальцами. — А где Ник? — неуверенно спрашивает Крис. — До сих пор спит? Или ещё не вернулся? Дан закрывает глаза, опуская голову; трещины на экране его телефона расползаются, их становится всё больше и больше, так, словно кто-то беззвучно бьёт по стеклу невидимым молотком. На секунду в баре словно включается свет — вот только никто не щёлкает выключателем. Что-то щёлкает само по себе; Элайджа смаргивает — это та побрякушка в руках девчушки Хлои, точно. Элайджа отмечает про себя, что стоит купить Дану новый телефон, и ещё — научиться держать себя в руках. И ещё — что кому-то придётся сказать сейчас Салиху, что Ник больше не вернётся.

Trip

путь

0 часов, 0 минут до события T.

— Мне не нравится эта идея. Не то чтобы это был худший план из всех, что когда-либо придумало человечество, нет. И всё же Рою он кажется слишком уж ненадёжным. Шатким. Глупым и безрассудным. Карточный домик, который развалится в любой момент, вот что напоминает ему этот план. Не нужно даже особо стараться — достаточно крохотного сквозняка, чтобы вся конструкция рухнула. Тачка Ника, на которой они едут, тоже скоро развалится — мотор барахлит. Миль на пятьсот, впрочем, ещё хватит, и, если они останутся живы, можно будет подумать о ремонте. Сейчас Рою думается только о том, насколько близко они все стоят от края пропасти. Точнее — стремятся к этому краю. Зак за рулём старается не превышать скорость, но он впивается взглядом в едущую в нескольких футах впереди тачку Джоша так, словно вот-вот вылетит через лобовое и вопьётся острыми клыками в металлический бампер. Можно не оборачиваться, Рой знает и так, чувствует всей своей сущностью, как Элайджа закатывает глаза, скрещивая руки на груди. Выражение лица: «Можно подумать, у тебя есть план получше». Сдержанный тяжёлый выдох: «Тебя устроит лишь тот, в котором мы будем танцевать, взявшись за руки, с Ведьмами вокруг костра». Гнетущее молчание: «С тобой говорить, как со стеной, неизлечимый ты пацифист». Элайджа, развалившийся на заднем сиденье, — нога закинута на ногу, — молча закатывает глаза. Рой, в общем-то, говорит даже не с ним. И не с Заком, если уж на то пошло. Просто старая привычка — разговаривать вслух. Вредная привычка, но она с ним уже много тысяч лет, отказаться от неё — всё равно что потерять часть себя. — Та идея, в которой речь шла о спасении моего сына, тебе тоже не нравилась? — голос Зака остаётся спокойным, от такого тона кровь застывает в жилах; невозмутимость хищника, который готовится к атаке. — Поэтому ты соврал, что это невозможно? В салоне воцаряется тишина. Никакого радио, никакого дыхания, Рою хочется обернуться на Элайджу; он почти уверен, что тот снова закатывает глаза. Вся правда в том, что для Зака и его жены это действительно невозможно. Есть люди, которые могут переступить через воображаемые рамки, и есть те, которые не сделают этого никогда. Зак считает себя монстром, но острые клыки и жажда крови не изменили его внутренней сути. Разве что добавили трудностей и моральных дилемм. Объяснять это сейчас Заку — всё равно что оправдываться. Зак не поймёт, даже если поймёт. Зак всё равно ему не поверит. Рой набирает полную грудь воздуха, всё ещё пропахшего запахом Ника. — Зак, ты же был человеком, — Элайджа подаёт голос с заднего сиденья. — Несколько лет назад, конечно, но, не думаю, что ты успел забыть главный факт о людях. Ты с ними работаешь. Ты их, вроде как, лечишь. Но они делают это даже с тобой. Рой с трудом давит улыбку. Голос Элайджи: сварливый, ворчливый, язвительный настолько, что с языка должно бы капать. Подъёбка в самом тембре и акулья ухмылка. Элайджа вмешивается в разговор с одной целью — защитить Роя, так, словно Рою требуется эта защита. Словно он не может справиться с этим сам. Забота Элайджи — настырной, наглой, себе на уме Ведьмы — всё ещё остаётся заботой, хоть и такой же колючей, как сам Элайджа. Согревает душу. Заставляет Роя почти что урчать, откидывая голову на подлокотник сиденья. Тот слишком низко, голове неудобно, шея через несколько минут начнёт ныть в таком положении — но это ничто в сравнении с тем, как Элайджа подаётся вперёд, насколько позволяет ремень безопасности, почти пролезая между передними сиденьями. Заку требуется с десяток секунд, чтобы сообразить, проанализировать и вполне уверенно выдать: — Люди врут. Врут полиции, врут врачам, врут друг другу; глупые люди врут даже сами себе и называют это самоубеждением. Уголки губ Роя слегка приподнимаются — он всё равно любит этих людей, даже когда они поступают безрассудно. Эти люди в самые жуткие моменты своей жизни способны поступать так, как поступил Ник — они пытаются пожертвовать собой ради всех остальных. Это, конечно, ни разу не помогло, но какой восхитительный был порыв. — Именно! — указательный палец Элайджи стремится вверх, чтобы почувствовать это, оборачиваться не обязательно. — А как ты думаешь, кто научил их этому за все эти много тысяч лет? Элайджа усмехается. Можно даже не смотреть — взгляд Эла упирается в скулу Роя, насмешливый, ехидный и мрачный. Можно даже не смотреть — Зак на него тоже косится. Рой продолжает улыбаться — спокойно и безмятежно, как цветок, плывущий в стремительном течении реки. — Понятия не имею, о чём ты говоришь, — Рой почти смеётся, пожимая плечами. Элайджа легко стукает его кулаком в плечо, и в этом жесте столько невыраженной нежности, что у Роя почти перехватывает дыхание. Элайджа показывает свои эмоции так, как умеет: через колкие реплики и ядовитые замечания, злые фразочки и непотребные касания. Факт остаётся фактом: он пытается его защитить, даже если эта защита сомнительна. Рой ценит сам факт попытки. Защищать Бога, пусть даже нынче давно забытого — это же какое самомнение надо иметь? — Видишь, о чём я? — Эл фыркает. — И вот так всегда. Лицо Зака остаётся почти непроницаемым. Рою просто любопытно, о чём он сейчас думает, впервые за три года оказываясь в тесном пространстве с существами, которые его не боятся. С теми, кому он не может навредить. Даже не на равных — Рой и Эл точно знают, каким способом проще всего прикончить вампира. Двое против одного. Единственное преимущество Зака — то, что он за рулём, но даже со способностями Элайджи, даже не принимая в расчёт Роя — Зака не спасёт и это. Чем старше становятся вампиры, тем больше в них самоуверенности, словно они пьют её вместо крови; чем больше смертей — тем неуязвимее они себя ощущают. До первого встреченного охотника, разумеется. Или — до их первого классового врага. Рой — Божество, он точно знает: природа любит равновесие. — Ты с ним спишь, — холодно отмечает Зак, в нём говорит слепое и глухое равнодушие. — Конечно, ты необъективен. Рой поворачивает голову, отрывая взгляд от едущей впереди тачки Джоша. Их план всё ещё ему не нравится, всё ещё вызывает сомнения — но разговор приобретает интересный поворот. Рою любопытна реакция Эла. К тому же, похоже, что там, впереди, у них всё в порядке. Рой может чувствовать их физическое состояние — Тайлера, Джоша и Криса; Рой может ощущать их эмоциональный фон даже отсюда. Если их и ждёт ловушка на мосту через Грин Ривер — они туда ещё не доехали. Рой, как и Элайджа, как, возможно, и Тайлер со своим кристаллом под рубашкой — способны почувствовать сети заклинания задолго до того, как капкан захлопнется. Рою всё равно не нравится; так кошки нервно дёргают хвостом, выражая напряжение. Элайджа тоже чувствует его нервозность, возможно, именно поэтому взял неловкий разговор на себя. Элайджа тоже смотрит на Роя: брови приподняты, выражение лица самую малость растерянное. Словно Эл безмолвно вопрошает у Роя: что, серьёзно, мы с тобой теперь — спим? Сколько в этом вопросе реального вопроса, а сколько — игры на публику в лице Зака? Спим. Настоящее время. Продолжительное действие. Не то чтобы отрицает, но точно не подтверждает факт случайной одноразовой связи. Рой щурится, словно довольный кот, коротко смаргивает. Магия внутри него урчит, переливается, мерцает — будто заигрывает с Элом в режиме реального времени. Плечо Элайджи коротко дёргается — можно считать как: «Ну и чёрт с тобой», или что-то из серии: «Потом обсудим». Ничего обсуждать, конечно, Эл не собирается — он не из тех, кто выясняет отношения словами через рот. Рой видит его насквозь — и ему чертовски нравится то, что он видит. — Сплю, — согласно кивает Элайджа. — А значит, я знаю, о чём говорю. Рой почти физически ощущает это — как Элайджа продирается через оглушающее знание. Они спят. Продолжительное действие. Эла внутренне передёргивает — отношения, фу, какая гадость. Рою смешно, его губы растягиваются шире. В конце концов, Элайджа скажет себе, что это — просто секс, и ничего более. Работа с привилегиями — трахаться с товарищами по несчастью. Совмещать приятное с бесполезным. Так Элайджа будет успокаивать себя до нового витка их отношений — семьдесят семь процентов вероятности, что тот случится, когда Эл снова напьётся. Они все хорошенько напьются, когда это закончится. Рой подводит для себя черту: когда — не если. — В том, что лучше всего будет ехать таким составом, ты тоже соврал? Спрашивая это, Зак на него даже не смотрит. Впивается, вгрызается взглядом в бампер. Будь у вампира хоть малая часть магической силы — на тачке Джоша впереди давно появились бы следы клыков и когтей. Покорёженный металл, отколотое, поцарапанное лакокрасочное покрытие. Природа любит равновесие — вампиры слепы и глухи к магии. Оборотни могут её чуять, но их проще убить. Люди — хрупкие, зато самые плодовитые. Среди Ведьм наибольший процент психозов — и, как следствие, спонтанных самоубийств. Рой с интересом переводит взгляд на Зака, как и Элайджа. Состав, мягко говоря, не слишком равный по силе. В одной тачке — вампир, древнее Божество и Ведьма, а в другой всего-навсего трое людей, дар одного из которых не имеет никакого отношения к боевому. Любопытно другое: Зак явно заметил это не минуту назад, так почему же он ничего не сказал раньше? Недоверие родилось сегодня утром, но до этого момента Зак предпочитал держать свои сомнения при себе, а язык — за острыми зубами, предназначенными, чтобы терзать кожу и впиваться в плоть. Зак теряет терпение, потому что нервничает слишком сильно — может, потому что его жена с маленьким сыном и дочерью остались одни в баре под названием «Бар», а может, потому что в самом деле... — Переживаешь за Тайлера? — с сомнением тянет Элайджа. — Думаю, пока рядом с ним Дан, он в безопасности. Если, конечно, этого идиота не придётся опять откачивать. Рой тихо фыркает: по мнению Элайджи, все здесь — идиоты, но он всё равно тратит время на то, чтобы их спасти. Элайджа куда лучше, чем сам о себе думает, то же касается и Зака. Ведьмы сочли, что он способен на братоубийство, но Рой — древнее Божество, Ягуар — видит Зака насквозь. Кошки чувствуют плохих людей. Вампиров это тоже касается. — Они впереди, — Зак игнорирует слова Эла, отмечая очевидные факты. — Если там ловушка, они попадут в неё первыми. И раз уж вы не умеете мгновенно перемещаться в пространстве, судя по тому, что никакой синей будки с надписью «Полиция» у вас нет, как и других машин времени, в какой-то момент они будут беззащитны. Чтобы кого-то убить — достаточно нескольких секунд. Элайджа уже открывает рот, чтобы что-то ответить, при этом он снова смотрит на Роя; магия касается магии. С его губ не слетает ни звука, Элайджа таращится на него, и Древнее Божество расплывается в новой ухмылке. Элайджа и его новый, в несколько раз усилившийся дар, развернувшийся; магия всё ещё расцветает в нём. Элайджа ещё не имеет понятия сам, на что способен. Просканировать, проанализировать магию Роя новыми силами он догадывается только сейчас, и результат его ошарашивает. Элайджа застывает с открытым ртом, Рой ему подмигивает. Зак кидает быстрый взгляд в зеркало заднего вида — очевидно, на застывшее лицо Элайджи, на его отвисшую челюсть и вытаращенные глаза. Конечно, могу. Я же Бог. Разве я этого не говорил? — Перемещаясь, я делаю разрывы в ткани реальности, — Рой пожимает плечами, объясняя это скорее Элайдже, чем Заку. — Грубая работа, они тяжело зарастают, долго затягиваются, и если их будет слишком много, эта реальность способна разорваться окончательно. Треснуть по швам. Сшивать её заново — дело затратное и неблагодарное, а я слишком стар для этого дерьма. Так что я перемещусь, если это будет критично необходимо, но сейчас я почти уверен, что до этого не дойдёт. До Элайджи не доходит, во всяком случае, не сразу. Он даже не реагирует на шутку, в которой Рой слишком стар, он даже никак не комментирует их разницу в возрасте. Эл смотрит на него, будто впервые видит Роя таким, какой он есть — не столько даже видит, сколько осознаёт. He Is Navigating Time. Hint! На мгновение солнце слепит прямо в глаза; Рой по-дурацки смаргивает, оборачиваясь, вглядываясь туда, назад, на дорогу, туда, откуда они приехали. Диски щёлкают. Хлоя делает своё дело — она умница, переплюнула всех своих родственников вместе взятых. Рой прижимает к губам указательный палец, шутливо призывая Эла к молчанию. Никому не рассказывай о том, что увидел — они не то что не поймут, они тебе даже не поверят. Элайджа одними губами произносит то, из-за чего Рой выбрал именно его. Там, где другие опустились бы на колени и склонили бы головы, или бросились бы прочь в страхе, Эл бормочет себе под нос, так, чтобы даже Зак со своим вампирским слухом не расслышал: — Засранец. Даже Боги бывают засранцами, и иногда им просто нужен кто-то, кто об этом будет напоминать. — Поделись уверенностью, — Зак говорит ровным, почти ничего не выражающим тоном, только его верхняя губа дёргается, слегка обнажая клыки. — Расшарь на всех. Поясни её причины. Потому что чем дальше мы едем, тем меньше я доверяю тебе, — Зак делает короткую паузу — длиной в один метко кинутый в зеркало заднего вида взгляд. — Вам обоим. Компания откровенно взбешённого вампира, который изо всех сил старается скрыть своё раздражение, Роя слегка забавляет. Напоминает ему о том, насколько все они уязвимы. Подвержены эмоциям. Эмпатичны. — Ты в любой момент можешь тормознуть и выйти нахер, — Элайджа довольно ухмыляется. — Чеши обратно к вампиру-младшему и своим девочкам пешком. Мы вполне справимся сами. Эмпатия Элайджи проявляется немного непривычным образом, конечно, и всё же Рой не удерживается от новой улыбки. Девочки Зака — Татум схватилась за швабру, едва выяснилось, что они все проведут здесь ещё какое-то время. Пол так и остался усыпан осколками стекла и залит чем-то липким; с утра было немного не до того, чтобы наводить порядок. Татум надо было чем-то заняться — хотя могла бы пойти наверх, затаиться в одной из комнат и до вечера читать детям сказки. Рой не стал останавливать её, но останавливает сейчас Элайджу. Просто ещё немного — и Зак сломает руль, сжав его в пальцах слишком сильно. — Посмотри вперёд, — просит Рой. Обращается, конечно, к Элайдже, полностью игнорируя Зака — и рискуя этим выбесить его ещё больше. Вампиру стоит продержаться ещё несколько секунд, пока Эл послушно таращится вперёд с самым презрительным видом. — Ну и? — начинает Элайджа, а в следующую секунду он замирает. — О. Блядь. Зак не выдерживает. Наконец, эмоции проступают на его лице — кое-что помимо раздражения. Он в самом деле беспокоится о Тайлере. Он чувствует свою вину. Он чувствует ответственность — взял её на себя, когда отказался от братоубийства. Люди такие глупые... Не идиоты, как считает Элайджа. Просто глупые. — Да что там?! — рявкает Зак. Стрелка спидометра дёргается выше; ладонь Роя ложится на плечо Зака, коротко сжимая, успокаивая — в первую очередь, простым физическим воздействием. Во вторую — добавляет немного магии сверху. — Да в прямом смысле, блядь, — Элайджа хмыкает. — Ведьма. Проститутка. Бывшая Криса. Нам не надо её вызывать. Она заявилась сама.

Teeth

зубы

0 часов, 0 минут до события T.

Он рассказывает ей всё. Выкладывает без утайки, всё до последней мелочи: начиная от царапины на циферблате часов Элайджи и заканчивая тем, как крепко цеплялся Тайлер за пальцы Джоша. Как будто боялся потерять его в любую секунду. Он рассказывает ей всё, включая ночное появление Ведьмы на дороге и предложенную сделку, он показывает ей нож — обычный кухонный, у них очень похожие, обычный нож из обычного комплекта. Разве что они их моют. Она не спит, она ждёт его, и когда Зак возвращается домой, их вещи уже собраны. Всё самое необходимое на пару дней, и ещё несколько мелочей сверху, которые самому Заку никогда не пришли бы в голову. Его Татум, его жена; она умница. Предусмотрительная, спокойная, несмотря на клокочущее внутри волнение, она усаживает его за стол и сама садится напротив. Она больше не предлагает ему чего-нибудь выпить, когда он возвращается среди ночи или ближе к утру; тяжёлые затяжные смены на работе теперь не редкость. Их пищевые привычки изменились. Всё в них изменилось — удивительным образом это их не сломало, а лишь сблизило. Татум слушает, не перебивая; обстоятельный и спокойный рассказ о сегодняшних событиях, больше тянущих на сюжет фильма. Зак бы сказал: дерьмовый сценарист, в кино на такой блокбастер он бы не пошёл. Татум разглядывает кухонный нож — лезвие в засохшей крови. Зак разворачивает синюю ткань сам — что, если на ноже лежит проклятье? Их старая договорённость, заключённое соглашение: хоть один из них должен быть в порядке, хоть один из них должен всегда оставаться «сухим». Один из них должен позаботиться о детях. Так уж вышло: это всегда Татум. Зак перехватывает её запястье, когда Татум тянется к ножу, чтобы схватиться за ручку. С десяток аргументов, которые должны убедить её не делать этого: не трогать руками вещь, которую дали Ведьмы. Хотя бы потому что её дали Ведьмы. Хотя бы потому что это улика. Хотя бы потому что это нож. Хотя бы потому что хоть кто-то из них должен остаться «чистым» — без крови на своих руках. — Думаешь, фишка в смерти Тайлера, или всё крутится именно вокруг братоубийства? — голос Татум почти спокоен, почти равнодушный тон, разве что, чуть ниже обычного. Она не вырывает руку, не пытается высвободиться, лишь поднимает голову и смотрит на Зака так, что любой нормальный человек давно бы сам разжал пальцы. Зак не человек — в этом и проблема. Большой палец потирает горячее запястье — не для того, чтобы найти пульс, биение её сердца Зак слышит и так. Стучит, словно в закрытую дверь; стучит: «Эй, Зак, ты не откроешь?» Стучит — ужин в номер. Стучит — хватит прятаться, от себя не убежишь. Татум смотрит — этот её взгляд и размеренный сердечный ритм; этот её запах и этот её почти спокойный голос, в котором проскальзывает лишь пара печальных фальшивых нот, она его не боится. Зак не человек, — вампир, монстр, чудовище, — а ей наплевать. Для неё он всё ещё тот, за кого она вышла замуж. Для неё он всё ещё отец её детей. Она всё ещё его любит, и если для этого ей нужно подать вовремя нож, чтобы Зак смог вонзить его собственному брату в спину, Татум это сделает. — Понятия не имею, — признаётся Зак. — Они не уточняли деталей. Так что вряд ли стоит рисковать. С секунду — для Татум, должно быть, проходит лишь мгновение, но для Зака время теперь течёт куда медленнее, словно в персональном аду — они смотрят друг на друга, а затем одновременно переводят взгляд на нож. Заляпанное кровью лезвие, засохшая кровь, тошнотворный запах, Зак давит желание побыстрее прикрыть его тканью, как будто это может уменьшить зловоние, забить его, перекрыть. Как будто это — всё это — может как-то изменить условия ситуации, в которой он оказался. Зак, наконец, разжимает пальцы, выпуская её руку. Освобождённая Татум лишь шагает к Заку ближе, устраивая ладони на его груди. Не то попытка удержать, не то просьба остановиться, не то просто поиск защиты. Жест поддержки, желание отвлечь. Просто немного близости. Всё и сразу — в этом вся Татум. В этом вся его жена. Зак всерьёз рассчитывал, что она подаст на развод и найдёт себе кого-то нормального, без выдвигающихся белых острых клыков и постоянной жажды, но когда он спросил об этом, — спустя месяц или около того, как стал вампиром, — она только расхохоталась. «Ты всерьёз думаешь, что это — причина для того, чтобы разойтись? Тебе придётся придумать что-то посерьёзнее. Вроде твоей головы, снесённой с плеч, но, если честно, я не уверена, что даже это можно будет засчитать». Её горячие ладони на шее Зака; от Татум не пахнет паникой, от Татум не пахнет отвращением. Возможно, не только Зак в этой семье — монстр, просто они чудовища разных видов и категорий. Зак позволяет себе то немногое, что может позволить — прикрывает на несколько секунд глаза, вжимаясь лицом в её волосы, прижимаясь губами к её макушке. Два стакана крови должны уменьшить жажду, утолить голод хоть немного. Татум говорит что-то, Зак это слышит. Всё, что Зак слышит: БУМ-БУМ, БУМ-БУМ, БУМ-БУМ. Всё, что Зак слышит, заставляет его кровь закипать, а клыки — заостряться. Зак представляет: голая Татум с развороченной шеей, и он пьёт её, он пьёт её целиком, столько, чтобы, наконец, насытиться. Досуха. Here is Nosferatu’s thirst. Hint! Несколько секунд, которые не приносят покоя Заку, только раззадоривают, подстёгивают; несколько секунд только для Татум. — Ты убьёшь его? — спрашивает Татум позже. Позже, когда Зак справляется с тем, чтобы удержать лицо, и отстраняется; позже, когда Татум не дожидается ответа и уточняет, спрашивает снова. Вгрызается требовательным взглядом в него — не хуже вампира. Разве что кровь не пьёт. Зак отдал бы её всю, если бы не знал, что от этого Татум станет такой же, как и он. Вопрос бьёт в самое сердце, не хуже, чем в сказаниях загоняется осиновый кол. Вопрос должен убить — или, по крайней мере, пригвоздить Зака к месту. Вопрос разоружает, вопрос въедается в самую его суть. Вопрос должен эту суть уничтожить. Зак — вампир, но больно ему по-человечески. — Я не знаю, — он качает головой. — Каковы шансы, что Ведьмы говорят правду? Что они помогут, даже если я это сделаю? Ему даже не хватает сил произнести вслух, как есть: если я убью Тайлера. Вскрою ему глотку. Если нож пронзит ему сердце. Ритуальное оружие. Заку, чтобы убить, вообще-то, не нужен нож, достаточно голых рук, достаточно острых клыков. Может, они всё-таки говорят правду. Тонкие пальцы Татум с узким кольцом на безымянном пальце расстёгивают пуговицы на рубашке Зака, одну за другой. Татум избавляет его от одежды и от принятия решения — по крайней мере, на какое-то время. — Значит, этот твой Бог, и тот, который тоже Ведьма, они сказали, что сделать ничего не могут, — Татум рассуждает вслух, стаскивая рубашку с плеч Зака — короткие ногти скользят по бледной коже. — Слишком тёмная магия для них? Для Божества? Слишком хорош для этого? — Или Ведьмы блефуют и их цель — убить всех причастных. Зак пытается рассуждать. Его мысли бегут одна впереди другой; путаются, спотыкаются, обгоняют друг друга. Смешиваются. Зак пытается быть объективным: это сложно, когда речь идёт об убийстве твоего брата и спасении жизни твоего ребёнка. Риск слишком велик, ставки слишком высоки. Вампиры не знают усталости, но сейчас Заку кажется, что он почти вымотан. — Что, если они врут? — Татум вглядывается в лицо Зака. — Просто манипулируют. Ты для этого — очень удобная цель. Слишком подходящая, чтобы проигнорировать и не воспользоваться. — А если — нет, и это единственная возможность... — начинает Зак. Он не продолжает. Он просто не успевает. Татум обрывает его, и в её голосе Заку чудится треск ткани. Она будто не снимает рубашку — рвёт её. Откуда столько силы в тонких руках? Она почти не спала — она вообще мало спит. Так мало, будто ей, как и Заку, вовсе не нужен сон. — А что, это единственный ковен в стране? — в голосе Татум — резкость, в голосе Татум — скепсис, в голосе Татум так много решительности и уверенности; хрупкие женские плечи, на них помещается то, что не может унести на себе вампир. — Кажется, эту сторону жизни ты ещё не исследовал. Её бледные губы растягиваются, короткая ухмылка — скорее призрак той ухмылки трёхлетней давности, но Татум остаётся собой. Жёстче, упрямее, настойчивее — но она остаётся собой, похлопывая Зака по шее, как породистую лошадь перед забегом на скачках. Выглядит, как разрешение подождать с убийством; на вкус — облегчение с щепоткой разочарования. Зак скалится, это получается само собой, это получается инстинктивно, автоматически, верхняя губа вздёргивается, обнажая выступающие клыки. Глаза становятся чёрными; чёрный зрачок сливается с такой же чёрной радужкой. Паутинка-сеточка кровеносных сосудов вокруг глаз становится тёмно-красной. Зак как-то репетировал этот оскал перед зеркалом — потребовалось время, чтобы подавить желание отшатнуться. Татум даже не вздрагивает. Татум не отводит взгляда. Будто видит за этой маской Зака трёхлетней давности: ещё не вампира, того человека, который не забыл, как спать, не забыл, как дышать, не забыл вкус пищи. Зак видит в ней кусок мяса, который хочется пригвоздить к стене и проколоть клыками кожу. Плоть, которую так приятно вскрывать, раздирая когтями, кровь, которую так хочется испить, которая сможет его, наконец, насытить; она горячая, сладкая, брызжет во все стороны, опаляя ароматными алыми брызгами, если вскрыть артерию. Татум улыбается. — Решим, — говорит она. — Решим по ситуации. Зак трёхлетней давности подумал бы, что женился на чудовище. Нынешний Зак думает, что они, как и положено нормальной христианской семье, идут рука об руку. Смотрят в одну сторону. Сердце Татум колотится: БУМ-БУМ, БУМ-БУМ, БУМ-БУМ. Она делает ещё один шаг, последний, который отделяет её от того, чтобы встать к Заку вплотную. Хуже всего в ней то, что она его не боится. Татум продолжает его хотеть — даже сейчас, с этим его вампирским оскалом. Татум словно смотрит куда-то вглубь него — Татум любит его таким. От секса их отделяет один изголодавшийся детский вопль — Татум смотрит на Зака ещё несколько секунд, а потом со вздохом отходит. — Тебе, — говорит Зак, — надо немного поспать. Отдохни. Я займусь им. Маленький Робби, теперь Зак к нему несколько ближе. Как там сказала Ведьма? Клыкастая семья? Татум лишь кивает; момент не то чтобы безнадёжно испорчен, просто Татум словно вдруг вспоминает, что сейчас как-то не до того. Заку просто интересно, сколько пройдёт времени, прежде чем Татум вспомнит, когда у них в последний раз был нормальный секс. Зак представляет: порванное платье, кожа, растерзанная в клочья, следы когтей и клыков повсюду, чёрные волосы на затылке слиплись от запёкшейся крови, безжизненные глаза уставились в потолок. Так выглядит потеря контроля. Зак прикидывает, сколько ещё пройдёт времени, прежде чем он убьёт свою жену. Несколько литров крови должны ослабить жажду, но он не может хотеть Татум меньше. Он должен найти лекарство. Ещё неделю назад Зак готов был пойти на всё, что угодно. Сейчас Зак покидает поле боя, чтобы достать из холодильника один из пакетов с кровью. Татум скрывается в их спальне — его жена, умная, спокойная, рассудительная жена. Последнее, что она говорит ему, перед тем, как лечь: — Ты же знаешь, что я поддержу тебя, что бы ты ни решил. Она поможет закопать тело Тайлера, если придётся. И будет мило улыбаться, если Зак решит восстановить семейные связи. Очень трудно восстановить то, чего толком никогда не было — вот о чём думает Зак, когда спустя час листает список контактов. Номер телефона Тайлера; в последний раз Зак звонил ему много лет назад. Когда Тайлер ещё учился в старшей школе. Мама просила передать, что домой нужно купить яйца. Тайлер и его дурацкий старенький велосипед, Тайлер и его голос в телефонной трубке. Даже тогда звонить ему казалось чем-то странным, из ряда вон выходящим. Сейчас Зак звонит только потому что уверен, что Тайлер не возьмёт трубку. Три часа ночи. Тайлер наверняка трахается с Джошем — по крайней мере, Тайлер нашёл того, кто его не боится. Гудки идут один за другим — длинные и протяжные, пронзительные, выматывающие. Зак почти сдаётся, когда в трубке наконец-то звучит глухое: — Привет, Зак. В последний раз Зак и Тайлер созванивались больше десяти лет назад, но Зак помнит, как звучит голос Тайлера, даже искажённый телефонной сетью. И это не Тайлер. — Здравствуй, Джош, — Зак говорит это достаточно тихо, чтобы маленький Робби не проснулся, но всё ещё так, чтобы его было слышно. Судя по звукам в трубке — это даже не громкая связь. Интересно, Тайлер, его старший непутёвый брат, разговаривающий с мёртвыми, спит? Джош охраняет его сон, или просто проснулся от навязчивой мелодии? Или настойчивой вибрации. Зак не удивлён, что на звонок отвечает именно Джош — может, так даже лучше. Отношения Зака и Тайлера всё ещё можно считать напряжёнными — Тайлер бы почти наверняка сказал, что между ними нет никаких отношений. Нет семьи. — Рассказывай, — Джош выдыхает. Он говорит достаточно громко, чтобы Зак сделал свои выводы: Тайлер не спит, Тайлер сидит где-то рядом и очень внимательно слушает. Тайлер, скорее всего, вообще не хотел отвечать; Джош настоял. Зак прикидывает: короткий спор, взять ли трубку или проигнорировать звонок Зака до утра. Джош не считает нужным соврать, что Тайлер спит, Джош не разводит вежливых ненужных вопросов о том, что случилось. Пожалуй, Джош Дан чем-то нравится Заку — то, что нужно для Тайлера. Если Зак убьёт Тайлера, он разобьёт этим сразу два сердца — и, пожалуй, Джош не остановится, пока не добьётся правосудия. Несмотря на работу детективом, Зака Джош вряд ли потащит в суд. Скорее, попросит Элайджу проклясть его. Компания сущих психопатов. Зак неплохо вписывается. — Ведьмы предложили мне убить Тайлера, — Зак говорит, глядя на то, как маленький Робби скалит острые клычки во сне. — Они даже вручили мне нож для этой цели. Взамен — обещали сделать Робби снова человеком. На том конце воображаемого провода воцаряется пауза. Театральная, длинная, продолжительная. Зак представляет себе, как его брат и Джош Дан общаются жестами. Тайлер крутит пальцем у виска, Джош презрительно морщится. Зак представляет, как губы Тайлера кривятся в отвращении, он произносит беззвучно, с чёткой артикуляцией, так, чтобы Джош прочёл по губам: «Он говорит это чтобы, блядь, что?» Зак сказал бы, что понятия не имеет, если бы Тайлер спросил это вслух. Джош произносит только короткое: — О. Не слишком эмоциональное, не слишком взволнованное. Лёгкий налёт удивления. С разговорами по телефону Зак чувствует себя почти человеком: никакого оглушительно бьющего по ушам пульса, никакого тепла, никакого запаха. Только интонации голоса. Зак представляет себе дурашливый жест Тайлера, когда тот проводит ребром ладони по горлу. К горлу самого Зака подступает комок — как если бы он и в самом деле был человеком. — Я отдам его тебе, — Зак произносит слово «тебе» чуть громче, чем нужно; Роб слегка ворочается, цепляясь маленькими пальцами за край одеялка. — Утром. Когда вернусь. Зак представляет себе удивлённые взгляды, которыми обмениваются Тайлер с Джошем. Указательный палец Тайлера снова крутится у его виска. Указательный палец Джоша ложится Тайлеру на губы. — Мне? — Джош негромко хмыкает в трубку. — Зак, ты же понимаешь, что отдать этот нож мне — почти то же самое, что отдать его Тайлеру? Я не на твоей стороне. Я его не убью, даже если это спасёт мою шкуру. Скорее, я вспорю глотку тебе, если ты... — Я знаю, — отрезает Зак. — Знаю. Поэтому я отдам его именно тебе. Воображаемые губы Тайлера складываются в презрительное: «Псих». Зак представляет себе, как Джош кивает, пожимая плечами: мол, действительно псих, но это нам на руку. Им на руку. — Ладно, — соглашается Джош. — Тогда увидимся утром. Не дай никому себя убить до этого. Зак чувствует себя почти человеком, пока его слишком острый вампирский слух не улавливает короткую фразу: — Он что, боится, что если отдаст нож мне, я сам его убью? Вот это уже Тайлер. Его голос. Вопросительный. Недоумевающий. Тонущий в коротких гудках. Зак представляет себе бурное обсуждение в режиме реального времени сейчас, там, в одной из комнат над баром. Может, он и чудовище, но он может поступить, как человек — хотя бы ради Робби. Даже если тот никогда не станет человеком снова. Зак убирает телефон обратно в карман — и в это мгновение в комнате становится светло, как днём, словно кто-то включает солнце, как настольную лампу. Зак оборачивается к двери — хищное, резкое движение, слишком быстрое даже для вампира. Зак готов защищать свою плоть и кровь любыми способами. Зак скалится, но в ярком свете он различает свою старшую дочь — Хлою. Что-то в её руках щёлкает — и свет выключается, и сама Хлоя пропадает, так, словно её и не было в дверном проёме. Зак думает, что ему нужно меньше пить и больше спать, а потом вспоминает, что он больше не пьёт ничего, кроме крови — и, если уж на то пошло, сон для него тоже больше не является чем-то необходимым.

Tether

страховочный трос

0 часов, 0 минут до события T.

Мурашки рождаются в районе поясницы, острые, колкие, они — первое, что подсказывает Тайлеру, что что-то идёт не так. Мурашки — и ледяной кристалл, который обжигает грудь холодом под рубашкой. Тайлер ощущает себя между молотом и наковальней; гнетущее молчание Криса с заднего сиденья и взволнованные взгляды Джоша с переднего пассажирского. Тайлер сам настоял на том, чтобы сесть за руль — и начинает жалеть об этом, едва они покидают пределы Колумбуса. Сначала он ощущает слабый сигаретный дым, словно кто-то курит даже не в машине — в десятках метрах от неё. Голос раздаётся десятью секундами позже. — Не оборачивайся. Женский голос, оттуда, с заднего сиденья, совсем рядом с Крисом. Приятный, мелодичный, самую малость насмешливый. Нет нервного напряжения, которое обычно звучит в голосах мёртвых. Нет страха, нет затаённой боли. Сквозь шум мотора Тайлеру чудится, как она затягивается, и как с наслаждением выпускает струйку дыма. Кристалл на груди пульсирует холодом, пальцы Тайлера крепко вцепляются в руль. — Даже если обернёшься — ты меня не увидишь, — она смеётся. — Только даром напугаешь своих спутников. И создашь на дороге опасную ситуацию. Я же не ошибаюсь, Тайлер? Ты только слышишь мёртвых и можешь говорить с ними? Я не ошибаюсь: ты их не видишь. Она констатирует факт; очевидно, пялится, как Тайлер кидает быстрый — односекундный — взгляд в зеркало заднего вида. Там, в отражении, только скорбное выражение лица Криса — и пустое место рядом. Кто бы сомневался. — Прости, — судя по голосу, она улыбается. — Мы так и не были друг другу представлены. Конечно, Джош не выбрал бы тебя, если бы ты был идиотом. Но давай всё же соблюдём формальности: привет, Тайлер, я — Руби. Сто пятьдесят баксов в час, для копов обойдусь в полтинник, впрочем, с Крисом у нас было по любви. Руби смеётся, и от этого мёртвого смеха у Тайлера скручивает всё внутри. Это звучит по-настоящему жутко; раньше, когда Тайлер общался с мёртвыми, они так не смеялись. Ну, Руби определённо была особенной — осталась такой даже после смерти. Новая затяжка — дымом в салоне пахнет чуть-чуть отчётливее. Тайлеру хочется спросить у Джоша, чует он то же самое — или это только его, Тайлера, экстрасенсорные галлюцинации. — Не говори им, — смех обрывается, и голос Руби звучит уже серьёзнее; сейчас в нём нет угрозы, но есть простая просьба, вполне человеческая, если не считать того факта, что Руби — Ведьма. — Не говори, что я здесь. Ненавижу прощаться. Не хочу отвечать на вопросы, почему я так поступила. Не хочу слушать извинения Джоша, и... В общем, не подавай виду, что меня слышишь. Просто слушай, идёт? Тайлеру хочется сказать: да чёрта с два. Тайлер хочет напомнить ей, что всякий поступок имеет последствия. Тайлер хочет обвинить её в том, что они здесь расплачиваются за её грех — вообще-то, вполне себе смертный. Ник уже расплатился. Тайлер с трудом удерживается даже от кивка; его челюсти плотно сжаты, он смотрит на дорогу так пристально, что почти ни черта не видит перед собой. Там, позади них, в тачке Ника едут Древнее Божество и один из сильнейших ныне живущих Ведьм — и вампир за рулём. Здесь справиться с мёртвой Ведьмой способен исключительно Тайлер. Так что он молчит и старается слушать очень внимательно. Самое сложное: воздержаться от просьбы прекратить курить в салоне машины. — Я знаю, что вы, ребята, собрались вызвать меня, чтобы я убедила остальных завязать с местью, или чтобы как-то остановила их, но мне придётся разочаровать тебя, — Руби снова хмыкает. — Она моя мать, даже при жизни меня не очень-то слушала. Не послушает и теперь. Говно у вас план, парни, уж не знаю, на что вы рассчитывали, но я — хоть и Ведьма, неупокоенная Ведьма — мёртвая. Свалю отсюда — и не будет ни запаха дыма, ни мокрых сидений, ничего, что могло бы подсказать тебе, что ты не свихнулся. Кстати, скажи потом Крису, просто передай ему, что здесь я могу курить. Знаешь, я боялась этого больше всего — что буду вечно скитаться и страдать от невозможности почесать мою зависимость... Но здесь сигареты просто не заканчиваются. Я до сих пор хожу с той же пачкой, с которой умерла — а там дай-то бог оставалось чуть больше половины... И не позволяй Джошу курить. Ему правда вредно — это мне уже всё равно, я не могу умереть второй раз. Тайлер представляет себе Руби, которую ни разу не видел: короткая юбка и сапоги до колен, мокрые спутанные волосы, с кончиков которых капает на и без того мокрую блузку. Длинная сигарета в наманикюренных пальчиках, синие от холода губы обхватывают фильтр, чтобы затянуться. Глупо. Она права — план был полным говном, не зря Рою он сразу не понравился. Она врёт — как и любая другая Ведьма. Тайлер вцепляется в руль и продолжает ехать — вести машину прямо в засаду. Пункт назначения — единственный мост через Грин Ривер. Мост самоубийц; место смерти Руби, гибели Ника, место, где Тайлер откачивал Джоша несколько дней назад. Тайлер пытается думать, Тайлер старается анализировать: она бы сказала — разворачивайтесь, если бы сделать было ничего нельзя. Она бы сказала. Она любит Криса. Должна любить, иначе просто перешагнула бы и жила дальше. Тайлер хранит молчание, упрямо сжимая губы, и расслабляется лишь на короткое мгновение, когда Джош кладёт ладонь ему на бедро. Джош тоже молчит, ему нечего сказать, или он просто не может подобрать подходящих слов, которые не звучали бы глупо. Короткое прикосновение вполне подойдёт, чтобы выразить всё, что чувствуют они оба. В правой руке Джош сжимает рукоятку ножа, простого, кухонного — орудие убийства, лезвие которого всё ещё запачкано запёкшейся кровью. — Очень мило, — комментирует Руби. — Почти жалею, что не могу поздравить Джоша лично. Тайлер не отрывает свой взгляд от дороги, когда кладёт свою руку поверх его; пальцы касаются пальцев, прохладное на горячее. Руки Джоша всегда теплее — сейчас это ощущается особенно отчётливо. Тайлер ощущает на себе его взгляд почти физически — почти так же до ледяных мурашек по спине, как и взгляд мёртвой Ведьмы. Руби. Кристалл жжётся холодом на груди, вгрызаясь ледяными гранями в кожу. — Ты уж поздравь его как-нибудь от меня, ладно? — Руби снова затягивается, снова смеётся, коротко откашливается — так, словно никотин разъедает её легкие даже после смерти. — И скажи своей Ведьме, ну, этому, детективу, Элайдже, что это было очень топорное заклинание. С тем же успехом он мог написать у тебя на лбу несмываемым маркером: «Не приближайся и ни в коем случае не разговаривай, это ловушка!» Или приклеить тебе на спину бумажку, знаешь, эту, из серии: «Пни меня!», только с текстом про подставу. Я бы увидела, даже с учётом того, что ты вжимаешься спиной в сиденье. Это всё равно что огромные неоновые буквы, сияющие в ночи, и девушка твоей мечты, стоящая под ними... Руби затихает на секунду, а потом снова смеётся — на сей раз это звучит искренне. На сей раз в её смехе нет ничего жуткого — ей правда весело от сочетания Тайлера Джозефа и девушки его мечты. Джош неловко поводит плечами, так, словно тоже ощущает взгляд, направленный ему в затылок: словно Руби не мешают физические объекты, чтобы сверлить живых своими мёртвыми глазами. — Ладно, — соглашается Руби сама с собой. — Представь просто девушку, красивую, очень красивую, похожую на ангела. Я бы сказала — похожую на меня, но ты не видел меня даже на фото. Представь её: короткая юбка и длинные ноги, представь ночь и она стоит перед огромной светящейся, переливающейся вывеской, гласящей: «Засада!» с обязательным восклицательным знаком в конце. И это не название бара или клуба — просто предупреждение. У вас бы всё получилось, если бы вы меня призвали, но я пришла сама, и этот момент Элайджа Круз никак не учёл. Дорога слегка петляет, Тайлеру необходима вся сила воли, чтобы разобрать перед собой хоть что-то, чтобы вовремя вывернуть руль и оставаться в нужной полосе. Салих, подперев щёку кулаком, пялится в боковое окно, как будто слеп и глух к появлению своей бывшей подружки. Как будто они едут на заднем сиденье втроём: Салих, его скорбь, а потом уже Руби; последнюю может услышать лишь Тайлер. Пальцы сводит от напряжения, глаза слезятся, грудь жжёт холодом. Тайлер так сильно сжимает челюсти, что, кажется, его зубы вот-вот раскрошатся. Джош оставляет руку на его бедре, даже когда Тайлер возвращает свою ладонь обратно на руль; это похоже на якорь, связывающий его с реальностью. — Представь себя на её месте, этой девушки, похожей на ангела, уже мёртвой и желающей только покоя, — тихо просит Руби после паузы. — Ты бы пошёл прямиком в ловушку, даже зная, что это ловушка? Тайлер понятия не имеет, о чём она говорит; Тайлер хранит молчание, ни кивком, ни каким-либо другим жестом не выдавая того, что вообще её слышит. В конце концов, у Тайлера в этом огромная практика: он несколько лет притворялся обычным человеком, пока большинство мёртвых не потеряло к нему интерес. До конца это так и не сработало — и вот куда привело. Руби невесело хмыкает, так, словно читает его, следит за ходом его мыслей. — А, — тянет она. — Ну да. Ты же туда и едешь. К мосту через Грин Ривер. В засаду, устроенную Ведьмами. Туда, где проще всего вызвать Руби — даже против её воли, заставить прийти почти грубой магической силой. Так сказал Элайджа. Ведьмы врут. Люди врут. Они научились этому у Богов. Некоторое время Руби молчит; Тайлер представляет её себе: лицо немного расплывается перед глазами, но пальцы чётко видно. Руби в фантазии Тайлера расправляет складки на короткой юбке. Она мокрая, вспоминает Тайлер. Юбка на Руби мокрая, как и сама Руби. Она умерла в воде. Раньше их топили, таков был суд: если утонула — значит, оправдана, но если всплыла, то её казнили, как Ведьму. Варианта выжить просто не было. Руби утонула, хотя была Ведьмой. Всё ещё Ведьма, пусть и мёртвая. — Скажи ему, пусть продолжает любить, — выдыхает Руби — Тайлеру кажется, что она выдыхает это вместе с воображаемым дымом. Тайлер едва удерживается, чтобы не уточнить: кому именно он должен это передать. Тайлер продолжает хранить молчание, так, словно его рот залеплен изолентой, зашит невидимыми нитями, запечатан новым заклинанием. — Скажи это каждому из них, — просит Руби. — Всем шестерым. Как будто она не знает, что её ковен покончил с Ником несколько часов назад — впрочем, у Тайлера есть ещё шансы с ним пообщаться. Тайлер знает: погибшие насильственной смертью зависают в этом мире чаще всего. Тайлер думает: всё дело в доверии. Одно не проистекает из другого, но любовь без доверия невозможна. Разрушенные семейные связи, которые, как Тайлер думал, уже невозможно восстановить. Отношения, которые, как Тайлер считал, он не в состоянии построить. Его способности, его дар — Тайлер был уверен, что он не приносит ничего хорошего. Тайлер не то чтобы передумал, у него просто не было времени отрефлексировать и осознать, каково его мнение насчёт всех этих вещей сейчас. Просто есть факты, которые реальность подкидывает, но нет времени, чтобы их прочувствовать; жизнь не всегда будет ждать, пока ты как следует поразмыслишь над ними. Остаётся просто жить — пока не умрёшь. Они едут прямо в ловушку. Все они, включая Руби и скорбь Салиха на заднем сиденье. — Скажи Крису, что я всегда буду рядом, — в голосе Руби звенят слёзы, но Тайлеру почему-то кажется, что она улыбается. Тайлер не мог представить её под светящейся неоновой вывеской, но легко представляет себе её лицо сейчас — губы с розовым блеском слегка подрагивают, искривляясь в улыбке, тушь немного осыпалась, уголки её глаз блестят от подступающих слёз. Хорошие слёзы, правильные слёзы, святые слёзы, когда ты плачешь от чего-то светлого. Тайлер думает о том, что тоже всегда ненавидел прощаться, возможно, поэтому этот дар и достался ему — разговаривать с мёртвыми. Так ты перестаёшь воспринимать смерть смертью; так тебе кажется, что ты просто привыкаешь к холоду. Кристалл на груди Тайлера больше не впивается ледяными гранями в кожу — он нагревается. Мурашки замирают на его пояснице, а потом прокатываются по спине новой ледянящей волной. — Сейчас! Тайлер слышит чужой шёпот, бормотанье себе под нос — а потом день обращается ночью. В одну секунду они ещё в десятке миль от Грин Ривер, но в следующую — их тачка уже несётся по мосту, прямо на выстроенных шеренгой поперёк моста Ведьм. Тайлер машинально вжимает в пол педаль тормоза, хотя, возможно, лучшим решением было бы задавить парочку Ведьм, вознёсших руки к ночному небу. Скрип тормозов в двойном размере; стук и звон; удар; Тайлера кидает вперёд, ремень безопасности врезается в грудь. Там, позади, Зак не успевает остановиться так быстро — капот таранит бампер. Тайлер не успевает это осознать, Тайлер не успевает об этом задуматься. Джош дёргает за дверную ручку — но дверь заклинивает. Дверь остаётся заблокированной, как и ремень безопасности, который Салих безуспешно пытается отстегнуть. Затихает только мотор, отключается вся электроника — Тайлер видит, как губы Ведьм синхронно шевелятся. Тайлер ощущает, как кристалл начинает двигаться сам по себе, там, под его рубашкой. Он выбирается наружу, из-под слоёв одежды, словно чья-то невидимая рука тянет его на волю. А потом крутит вокруг своей оси, заставляя шнурок на теле Тайлера затянуться. Это длится целую вечность, хотя кажется, что проходит всего несколько секунд — прежде чем грубый чёрный шнурок врезается в шею, перекрывая поток воздуха. Взмокшие ладони хватаются за кристалл, Тайлер пытается совладать с ним, но тот — простая побрякушка — живёт своей жизнью. Повинуется воле Ведьм, синхронно читающих заклинания, одно накладывается на другое. Кристалл тянется к лобовому стеклу, скользкие от пота пальцы Тайлера не в состоянии ему помешать; они проскальзывают по гладким граням. — Сейчас, — это произносит уже Джош, взволнованное обещание, он хватается одной рукой за плечо Тайлера. — Убери руки, я не вижу. Это любовь. Это вопрос доверия. Это маленькая подсказка — просто продолжай любить. Грубый шнурок передавливает горло, кристалл светится в темноте — белый и синий, и всполохи алого; словно сигнальные огни на крыше полицейской машины. Тайлер бы засмеялся, если бы на это было время — и если бы хватало воздуха. Хватает только любви. Лезвие в запёкшейся крови разрезает грубый шнур и светящийся кристалл, банальная побрякушка, вылетает в лобовое окно; стекло разбивается с оглушительным звоном. Град осколков не осыпается на капот — они зависают в воздухе, как будто время останавливается. Кристалл тоже останавливается, зависает перед Ведьмам, те зависают тоже. Останавливаются, замирают; реальность замирает. Их рты остаются широко раскрытыми, их глаза остаются распахнутыми. На секунду становится так тихо, будто весь мир превратился в одно большое кладбище, а потом Тайлер, потирая шею, слышит где-то вдалеке многоголосый волчий вой. Howling Is Near Them. Hint. Кристалл, зависший в воздухе, без шнурка и крепления, начинает светиться ярче — за пару мгновений вокруг становится светло, как днём. Тайлер хватается за предплечье Джоша, убирая руку с собственной шеи; горло всё ещё горит огнём, он всё ещё хватает ртом воздух — и при этом хватается за Джоша. Всё дело в любви. Раздаётся щелчок, негромкий, но такой отчётливый, как будто все компоненты становятся на свои места, и тогда мир приходит в движение. Мир взрывается — ослепительным белым светом. Нет, не мир; всего лишь кристалл с заключённой в нём душой Руби. Тайлер чувствует это, он чувствует её, ощущает, как она разлетается — мелкие осколки стекла и самой сути мёртвой Ведьмы. Даже не пуля — дробь. Взрыв оглушительной массы, взрыв, сопровождающийся грохотом, взрыв, в котором они все должны погибнуть — взрыв, стирающий с лица земли собравшихся здесь Ведьм и людей. Почти стирающий, ладно? Тайлер всё ещё жив. Его шея всё ещё ноет, а пальцы Джоша так крепко вцепляются в его собственные, словно вот-вот сломают ему кости. Они в эпицентре взрыва, он всё ещё происходит, растянутый во времени, и они всё ещё живы. Рука Джоша такая горячая. Это длится целую вечность — это длится не больше доли секунды. Это продолжает длиться даже сейчас — частички души Руби разносятся по Земле, не оставляя шанса скорби Салиха. Когда мир приходит в себя, на мосту Грин Ривер больше нет Ведьм — только две разбитые тачки: одна, врезавшаяся в другую. Двери, наконец, разблокированы, Джош с трудом разжимает пальцы Тайлера, и лишь для того, чтобы выбраться наружу. — Мы не сдохли, — Салих нервно облизывает губы, проговаривая очевидный, неоспоримый факт. — Не могу сказать, что я недоволен этим, но я не понимаю, почему мы не сдохли. Ведьмы-то хотя бы всё? Салих смотрит почему-то на Тайлера, как будто ждёт подтверждения, как будто боится заговорить о том, что ему показалось на короткий миг. Руби. Тайлер снова хватается за руку Джоша, обводя взглядом окружающий бардак; обводя взглядом окружающих, чтобы убедиться, что все они — действительно живы. Не мёртвые. — За это скажи спасибо Элайдже, — Рой улыбается так широко, словно у них есть повод отпраздновать. — Сработало его защитное заклинание. Когда случился взрыв, — когда Руби его вызвала, — Элайджа схватился за меня, а я, так сказать, расшарил эту защиту на всех. Тайлер переводит взгляд на Элайджу; Тайлера всё ещё охватывает какой-то ступор. Тайлеру трудно поверить в то, что с Ведьмами действительно — всё. — Руби? — Салих переспрашивает шёпотом, откуда-то из-за плеча Джоша. Элайджа делает то, что всегда делает Элайджа: закатывает глаза. — Это был неосознанный жест, продиктованный паникой. Я планировал вцепиться в сиденье, но ты за столько лет вымахал, как грёбаный фонарный столб, поэтому в темноте я схватился за тебя. Последним из тачки вылезает Зак; кажется, вампирская сдержанность дала в нём трещину. Зак оглядывается, так, словно ожидает, что за снесёнными ограждениями моста сейчас появятся новые Ведьмы. Или — что там может быть ещё кто-то живой. Или, в крайнем случае, мёртвый, но Тайлер уверен, что последнее он почувствовал бы и без кристалла. — Мне показалось... на секунду мне показалось, что я видел Хлою, — Зак выглядит растерянным. Рой выглядит так, словно планировал это с самого начала. — Руби вызвала взрыв? — повторяет Крис, и, кажется, что по-настоящему мёртвое здесь — его голос. От Ведьм не осталось даже тел. Так удобно: не надо избавляться от трупов. Элайджа коротко качает головой, а Рой тут же пускается в объяснения. — Руби сработала, как детонатор, — возбужденно поясняет он, размахивая руками. — Представь себе лужу бензина, к которой поднесли фитиль, и кого-то, кто поджёг его на другом конце. В данном случае, фитиль — это Руби, лужей бензина послужил ныне покойный ковен, а поджёг его... — Я, — мрачно заключает Элайджа. — Мог бы и сказать, что собираешься сделать это, но всё сработало, как нельзя лучше, — Рой отмахивается всё с той же улыбкой. — Мог бы и сказать, что за побрякушку ты вручил его дочери, — рявкает Элайджа, тыкая указательным пальцем в Зака. Джош обнимает Тайлера одной рукой со спины, утыкаясь губами в местечко за ухом, и вся эта перепалка Божества и Ведьмы резко становится неважна. Они живы, это главное. Они в порядке. Джош спас его. Джош ведёт кончиками пальцев по следу на его шее; слепое путешествие горячих отпечатков пальцев по красноватой борозде. Тайлер закрывает глаза, прижимаясь спиной к его груди. Частички души Руби продолжают летать вокруг них всех, когда Хлоя надевает побрякушку на шнурке своему брату на шею — наконец-то принимаясь за мороженое в вазочке. Оно успело растаять, но ей всё равно, она болтает ногами и пожимает плечами на вопросительный взгляд матери — Тайлер видит это, Тайлер это чувствует. — Я закончила, — говорит Хлоя через время и реальность прямо в голове Тайлера. — Она сказала мне, как. Теперь эта штука нужнее Робу. Скажи дяде Богу, что мороженое вкусное. Хотя и тёплое. Но всё равно — вкусное. Дядя Бог — Рой Брендон Вронски — наклоняется, чтобы чмокнуть Элайджу в уголок губ, пока Элайджа Джеймсон — вообще-то, Круз — демонстративно закатывает глаза, снова. Чтобы увидеть всё это, Тайлеру понадобилось бы открыть глаза — поэтому он просто представляет это себе. Или ощущает — так же чётко, как губы Джоша, которые касаются краешка его уха.

Teardrop

слезинка

0 часов, 0 минут до события T.

Крис следит за Хлоей — быстрые, ловкие движения, маленькие руки, длинные пальцы с обкусанными ногтями, она уверенно и сосредоточенно передвигает крутящиеся диски на амулете. После того, как Джош показал ему видео — Крис может смотреть только на действия Хлои. Простые движения, почти механические, она уверенно сдвигает диск за диском, поочерёдно, поодиночке, вместе и группами. Как будто крутит кубик Рубика — только здесь нет цветных граней, а у Хлои нет при себе пособия, как его собрать. Крис немного знает про Хлою — их семьи дружат, он в курсе о её проблемах, хотя особо не вникал в это. Не его дело, не его интерес — у Криса своих бед с избытком. Беды Криса имели одно имя — Руби, и теперь они все разбираются с последствиями. Вопль Ника до сих пор стоит у Криса в ушах. Падение и всплеск — тот всплеск, которого даже, кажется, не было слышно, но который представляется так ярко и чётко, как если бы Крис услышал это, стоя там, на берегу. Его даже не передёргивает. Единственное, что как-то отстранённо отмечает Крис: — Он не умел плавать. Ник, Крис имеет в виду Ника, не умел плавать. В совместных поездках на ближайшие озёра Ник предпочитал пить пиво на берегу, а если и заходил в воду — то не дальше, чем по колено. Не то чтобы так уж боялся — оправдывал брезгливостью. Не сложилось. Теперь уже и не сложится. Это плохо укладывается в голове — смерть ложится на смерть, потеря ложится на потерю, диски в руках Хлои двигаются. На плечи Криса ложится чувство вины. Давящее ощущение, стискивающее сердце ледяными лапами. Крис не справился. Не отпустил тогда, когда нужно было отпустить, не удержал тогда, когда нужно было удержать. И даже вчера — единственное, что он сделал, так это согласился с Ником. Ступеньки вверх по лестнице, плывущие стены, а надо было всего-то схватить пару раз Ника за плечи, встряхнуть, сказать, чтобы не смел делать глупостей. Жертвовать собой. Кусок идиота. Ник, конечно. Крис тянет на идиота целиком. Крис не сделал ничего — Крис не в силах сделать что-то сейчас. Крис понятия не имеет, что ему делать. Можно ли исправить хоть что-то вообще, и если можно — то как? Так на первом и, вроде как, единственном этаже в баре с названием «Бар» — атмосфера всеобщего горя. Упадок и разруха, осколки хрустят под подошвами ботинок, сами ботинки периодически прилипают к полу. Острый запах алкоголя, Крис машинально подносит чашку ко рту, даже не понимая, откуда она взялась прямо перед ним. Должно быть, Рой принёс. Рой должен был остановить Ника вчера — он, в конце концов, Божество. Вот только заботиться о друзьях — работа этих самых друзей. Работа Криса, с которой он не справился. Крис делает глоток: горький горячий чай. Крис поднимает глаза и видит встревоженное лицо Татум. Их семьи дружат, — она, может, и не в восторге от того, что у Криса была любовница; женская солидарность играет во всей красе, хотя с его женой Татум виделась буквально раза три или четыре, — но она просто не может остаться в стороне, видя, что кому-то плохо. Семье Джозефов тяжело: младший ребёнок — вампир, у старшей — аутичные черты. Несколько минут единственное, что слышит Крис — скрежет амулета-головоломки, звуки, с которыми его диски двигаются. Он точно знает, что это — не единственное, что заполняет бар. Остальные обсуждают, что делать дальше — ни один из них не имеет чёткого представления, что вообще можно сделать. Их губы беззвучно шевелятся, диски амулета двигаются. Никто из них и понятия не имеет, в каком направлении двигаться. Хлоя двигает диски; она тоже что-то шепчет себе под нос. Перед ней стоит вазочка с шоколадным мороженым, уже начавшим таять. Сейчас Крис ей даже немного завидует, она всегда немного в своем мире, чаще — несколько больше, чем немного. Ей нет дела до того, что происходит снаружи, она полностью погружена в то, что внутри. Ей любопытны головоломки, но только до момента, пока она их не разгадает, после чего она полностью теряет к ним интерес. Сейчас всё внимание Хлои обращено к диску — Крис тоже следит за ней и её чёткими, уверенными движениями, потому что это помогает ему не свихнуться. Руби покончила с собой; из-за этого погибла Дебби, из-за этого убили Ника. Все нити ведут к Крису, новые круги на воде, новые блины на штанге его вины. Грудь снова сдавливает. He Is a Nightmare's Trigger… HINT. Плечо тоже сдавливает. Крис не сразу понимает, что это — простое человеческое прикосновение. Жест поддержки. Крис поворачивает голову; ему кажется, у него скрипит шея. Хрустят суставы. Крису кажется, он иссох настолько, что сломается от одного неверного жеста. Надо было ломаться раньше — тогда он не успел бы наворотить столько дел и может хотя бы кто-то остался жив. Крис встречается взглядом с Заком — это он сидит рядом с ним. Это Зак, младший брат Тайлера, сжимает плечо Криса и пытается его поддержать. Ник бы точно сейчас пошутил, что вампир — самый человечный из всех собравшихся. — Ты ни в чём не виноват, — шёпотом сообщает ему Зак, пристально вглядываясь в его глаза, так, словно пытаясь внушить ему эту мысль, загипнотизировать, закодировать. — Ты ничего не сделал. Может, именно в этом и дело: Крис Салих не сделал ничего, когда должен был. Бездействие — такое же преступление. Неоказание помощи. Свидетелям редко выставляют счета за простое наблюдение, но Крис возмущается каждый раз, когда сталкивается с подобным. Сейчас он на месте зеваки, а его наблюдательный пункт — его внутренняя тюрьма. У Криса не хватает воздуха и пороху на ответ Заку. Он мог. Он должен был. Он испугался. Он не знал. Он не думал. А следовало бы. Криса душат эмоции, Криса душит чувство вины. Криса преследует вопль; диски шуршат, с щелчками передвигаясь в пазах. — Мне нужно это закончить, — Крис, наконец, поднимает взгляд на остальных. Нет, не поднимает. Просто очень сильно хочет этого, но его взгляд остаётся на щербинке в центре стола. Он не способен даже на то, чтобы посмотреть каждому в глаза. Он не способен даже встать из-за стола сейчас без посторонней помощи. А следовало бы. Чувство вины кусает его за пятки. Чувство вины сжигает его изнутри, разъедает, потрошит. — Потрясающе, — Джеймсон фыркает. — Ещё один самоубийца. Дан, можешь спать спокойно — следующие сутки Ведьмы будут заняты новой жертвой, Салих сам готов лечь на алтарь. Яд и ярость, насмешки и подъёбки со стороны Элайджи не трогают Криса. Они до него даже не добираются. Сейчас Крис понимает Ника — отчаянное желание сделать хоть что-то, чтобы прекратить всё это. Пусть даже это будет означать жертвоприношение. Новая самоубийственная миссия. — Ты же в курсе, что на тебе они не остановятся? — это спрашивает Джош. — Не угомонятся. Продолжат искать козлов отпущения. Они собираются убить всех причастных. Ты просто переместишь себя в начало списка, если пойдёшь к ним один, без плана. А плана у тебя, как я понимаю, нет. У Джоша ровный голос, очень спокойный; Джош пытается воздействовать на Криса логикой и чёткими простыми аргументами. К плечу Джоша прижимается плечо Тайлера; взгляд Криса карабкается по этому плечу, как альпинист поднимается по отвесной скале. Крис отталкивается, снова возвращаясь взглядом к центру стола и щербинке на нём. Это свободное падение. Прыжок с парашютом без парашюта. У Джоша теперь есть то, что Крис навсегда потерял. Дело даже не в том, что Джоша влечёт к какому-то парню, просто у Джоша есть тот, на кого он может положиться. На плечи Криса ложится новый виток чувства вины. Мы — это последствия наших ошибок. Мы — это ворох решений, правильных и неправильных, тех, которые мы принимаем ежедневно. Мы — осколки нашего же собственноручно разбитого «Я». Диски в ловких пальцах Хлои шуршат, что-то щёлкает, снова шуршит, движется, буквы выстраиваются в один ряд с рунами, глифами, полустёртыми символами. Крису кажется, что там есть даже что-то вроде шрифта Брайля — хотя, вряд ли, штука древняя. Впрочем, может, просто сделана под старину. Рой же не настолько безумен, чтобы отдавать древний артефакт ребёнку? Все они — безумцы. Бороться с целым ковеном разъярённых Ведьм — занятие бессмысленное и самоубийственное. Ник знал об этом, когда говорил Крису, что тому нужно поспать. Крис поверил ему. Подступающие слёзы жгут глаза. — Я хочу поговорить с ней, — Крис даже не уверен, что произносит это достаточно разборчиво; Крис даже не уверен, что произносит это вслух. Его взгляд совершает новое восхождение, цепляется за разболтанные пуговицы на рубашке Тайлера, одну за другой, выше и выше, пока не хватается за фиолетовый след на шее, выглядывающий из-под воротника. Это всё ещё больно. Это зависть. Это новое напоминание о том, что Крис всё потерял. Крис останавливается где-то на подбородке Тайлера, так и не решаясь поднять взгляд выше. — С Руби. Ты можешь помочь? Кадык Тайлера дёргается, он сглатывает, диск в руках Хлои щёлкает слишком уж громко; будто что-то сломалось, или, наконец-то, спустя многие годы, десятилетия, тысячелетия — встало на свои места. Джош отвечает смешком вместо Тайлера, вперёд Тайлера, кажется, будто он даже подаётся вперёд, пытаясь закрыть его собой. Крис снова утыкается в щербинку в центре стола, заставленного чашками; Крис машинально подносит одну из чашек ко рту. Нет вкуса и нет запаха. Механические действия — пару глотков, прежде чем отставить чашку. В глотке так же сухо, как было до этого. Глаза жжёт. — Я не умею их призывать, тех, кто ушёл, — Тайлер качает головой. — Тех, кто ещё здесь, можно позвать, но не факт, что они придут, а Руби... Я даже не знаю, получится ли. Даже не знаю, возможно ли это вообще. Тайлер, который несколько лет занимался тем, что дурил людям головы, говоря, что свяжет их с мёртвыми, покойными дедушками и погибшими супругами — он весь сочится этими вежливыми извинениями. Мне, мол, очень жаль, но я не могу. Я очень хотел бы, но это не в моих силах. Криса тошнит от этой мнимой вины в голосе Тайлера Джозефа; Крис точно знает, что во всём виноват сам. Если бы он что-то сделал, Руби бы пришла сама. Руби бы никуда не уходила. Руби была бы жива — а, значит, был бы жив и Ник... Диски щёлкают. — Возможно, — хмыкает Джеймсон, обрывая мыслительный процесс Криса. — Но почему ты думаешь, что это поможет? Знаешь, если бы я покончил с собой из-за тебя, — Элайджа хмыкает, ему самому смешно от этого предположения, — я бы не сделал ничего, что могло бы тебя спасти. Элайджа Джеймсон с его акульей ухмылкой и возмущённым шумным выдохом — будто кто-то пнул его по ноге, ущипнул или дал затрещину. Спасибо, конечно, Рой, но это было ни к чему. — Ты — не она, — чётко произносит Крис, медленно поднимая голову, отталкиваясь взглядом от стола и щербинки в его центре. Он словно плывёт в этом зале, посреди царящего хаоса и разрухи, среди осколков и упадка — Крис наконец-то обретает уверенность в том, что говорит. Уверенность в том, что делает. Уверенность в том, что ему нужно. — Она бы этого не хотела. Всего этого, всех этих смертей. Она... Она другая. Была другой. Я просто хочу поговорить с ней. Может, она знает что-то. Их слабые места. Что угодно. Она не откажется помочь. Она никогда не отказывает в помощи. Всё упирается в доверие — и Крис всё ещё доверяет Руби. Той Руби, которую он знал — не Ведьме, которой она оказалась, но девушке, которую он любил. Которую всё ещё любит — должно быть, поэтому ему настолько больно. Любовь не умирает вместе со смертью, хотя так было бы проще. Но разве хоть что-то в этом мире бывает просто? — Или она в момент нацелит свой ковен на нас, и нам всем хана, — Элайджа цокает языком. Рой стучит указательным пальцем с облупленным чёрным лаком по краю стола. — Паршивая идея, — так древнее Божество выносит свой вердикт. — Она мне не нравится. Элайджа бросает на Роя короткий мрачный взгляд — это их немой способ общения. Рой улыбается уголками губ, Элайджа закатывает глаза. Руби бы сейчас выдохнула дым — или закурила бы, в случае, если не закурила бы ранее. Ник выдал бы дурацкую шутку. У Криса остаётся лишь фантомное прикосновение из прошлого — ощущение вампирской ладони на своём плече. — Но я могу, — Джеймсон утвердительно кивает. — Я её вызову, Джозеф с ней поговорит, и ты передашь ей всё, что не успел сказать. Если при всём этом мы не умрём, то это будет победа. Амулет в руках Хлои снова щёлкает, диски шуршат. Решение принято. — Проще всего, — поясняет Элайджа. — На каком-то памятном месте. Или на месте гибели. Не так много вариантов, знаете ли. Надеюсь, ни у кого из вас нет настроения наведаться в бордель. От перспективы ехать к мосту самоубийц, где несколько часов назад убили Ника, — а ведь они ещё даже об этом не сообщили, — у Криса сводит желудок. Они сами — полиция, то немногое, что осталось в строю от их участка. Крис кивает, быстро, судорожно, будто боится передумать. — Я еду с тобой, — Джош просто говорит это Тайлеру, а Тайлер просто кивает — других опций для этих двоих будто не существует. Грудь Криса сдавливает, его глотку перехватывают ледяные пальцы. Глаза жжёт. Крис выходит на улицу первым — подышать свежим воздухом, остаться в одиночестве, подождать, пока Зак объяснит Татум, почему ему тоже следует поехать. Крис понятия не имеет, почему. Это не дело Зака. Не его проблемы. Не его семья. Карканье ворон оглушает его, едва он распахивает входную дверь. Вороны, как тогда, на кладбище; кажется, их собрались здесь целые сотни. На ветках деревьев и проводах, на окнах ближайших зданий и на машинах, вороны на земле и мусорных баках — и все до единого каркают. Крис думает, что это — дурное предзнаменование, но не успевает добавить нагнетающих мыслей. — Очень уж там душно, — Джеймсон поднимает глаза к небу, не обращая на воронов ни малейшего внимания. Он с ними даже не здоровается. Вороны затихают, как отходящая приливная волна, карканье замолкает постепенно. Может, остаётся просто эхо — до тех пор, пока не остаётся ничего. — Как твоё похмелье? — спрашивает Крис для того, чтобы хоть что-то спросить. Всё лучше неловкого молчания или обсуждения текущей ситуации. Элайджа коротко отмахивается небрежным жестом ладони. — Объясняет Татум, с которого конца браться за швабру. Элайджа довольно хмыкает, с любопытством оглядывая Криса. Кажется, к Элайдже вместе со свежим воздухом и вороньим карканьем возвращается его привычное дурное расположение духа со странными вещами, которые его веселят. Крис думает, что даже от Татум есть какой-то толк — только он, Крис, всё портит. Следующими из бара выходят Джозеф, — тот, который старший, Тайлер, — конечно, плечом к плечу с Джошем Даном. Крис задаётся вопросом, может ли что-то теперь их разделить, кроме смерти. Когда-то Крис думал так про Руби. Про ту, которая его жена. Потом про ту, которая была проституткой. Джош касается кончиками пальцев руки Тайлера, а затем направляется к Крису — медленные, уверенные шаги. — Ты как? — вопрос, который Джош задаёт приглушённым голосом. Вопрос, на который Крис не знает, как ответить, кроме разве что пожать плечами. Элайджа что-то говорит Тайлеру, тыкая его пальцем в грудь, точно выбрав момент, когда Джош стоит к ним спиной и этого не видит. Лицо Тайлера остаётся непроницаемым, даже когда Элайджа подцепляет пальцем чёрный шнурок у него на шее, выуживая из-под рубашки небольшой кристалл. Крис смаргивает — на секунду его ослепляет вспышка; словно солнечный блик с поверхности кристалла попал ему в глаза. Амулет щёлкает — Крис слышит это, пока Элайджа зажимает кристалл Тайлера в своей ладони. — Она сказала мне, — говорит Хлоя, с аппетитом уплетая то, что осталось от мороженого — растаявшую массу. — Сказала мне, что делать. Как правильно его собрать. Сказала, что я должна сказать. Крис разлепляет пересохшие губы, вглядываясь в лицо Джоша. Участие и волнение, Джош заглядывает ему в глаза. Тайлер за спиной Криса убирает кристалл обратно, Элайджа отворачивается от него так, словно ничего не произошло. Ничего не произошло. — Руби, — выдыхает Крис. — Не могу перестать думать о ней. И о Нике.

Totality

цельность

0 часов, 0 минут до события T.

Джош расхаживает по комнате в одном белье, прижимая телефон к уху. Тайлер всё ещё наблюдает за ним в полутьме — у него всё то же выражение лица, гласящее: «Когда я предложил ему звонить, если что, я не думал, что он правда позвонит». Тайлер таращился на имя Зака на экране телефона так долго, что голосовая почта не включилась только каким-то чудом. Джош помнит: на его звонки Тайлер отвечал всегда. Возможно, это и есть та причина, по которой он предложил поговорить с Заком самому. Голос, доносящийся из динамика, достаточно громкий, чтобы Тайлер отчётливо слышал каждое слово даже с учётом ходьбы Джоша — от одной стены к другой. Тайлер таращится, как Джош шлёпает по полу босыми ногами. Вообще-то они — во всяком случае, Джош может сказать за себя — уже начали засыпать к моменту, когда Зак позвонил. Размеренное дыхание Тайлера, его горячий шёпот куда-то в шею, тепло его тела — всё это убаюкивало. Позволяло ощутить себя в безопасности. Вне досягаемости Ведьм, здесь, на несуществующем втором этаже одноэтажного здания бара под названием «Бар». Однажды кто-то должен сказать Рою, что следует придумать что-то поинтереснее. Джош всерьёз подумывает подбить на это Элайджу и посмотреть, что из этого выйдет — однажды, когда всё это кончится. Джош с трудом глотает оскорбления и угрозы — что-то из серии, если Зак помыслит тронуть Тайлера хотя бы пальцем, он убьёт его. Джош готов весь мир сравнять с землёй только чтобы защитить Тайлера. Нож и Ведьмы, угрозы убийства — Тайлера будто не пробирает ничего. Он так и сидит на кровати с почти скучающим видом, скрестив ноги. Тайлер продолжает следить взглядом за Джошем, за его перемещениями из одного конца комнаты в другой. Скучающий, почти отрешённый вид; только глаза смеются. Джош успел узнать Тайлера достаточно для того, чтобы понять — он взволнован, вот только вовсе не из-за того, что его убийство было поручено Заку. Интересно, он настолько доверяет своему брату или, наоборот, так сильно не верит в него? — Эй, — Тайлер ловит Джоша за руку в один из тех моментов, когда он проходит мимо постели. — Остановись. Я в порядке. Так легко ты от меня не отделаешься. Глупая шутка, дурацкая, но Джош не может удержаться, когда Тайлер так улыбается. Уголки его губ приподнимаются — мимолётное мгновение победы. Пальцы коротко сжимают запястье, растирая кожу на месте, где измеряют пульс. Сердце Джоша, кажется, находится всё ещё где-то в районе глотки — просто стук эхом отдаётся в груди. Жить под гнётом вины несколько часов было мучительно тяжело. Потерять Тайлера кажется перспективой похуже. Собственные прегрешения уходят даже не на второй план, даже не на третий — о, нет, они теряются где-то позади декораций, где-то в глубине самой дальней каморки. Собственные прегрешения; по крайней мере, здесь и сейчас Джош отдаёт себе отчёт — он сделает гораздо больше, если это как-то спасёт Тайлера, если это хоть как-то ему поможет. Так не поступают приличные детективы и хорошие копы — по счастью Дан всего лишь человек. Его совесть молчит, когда Тайлер тянет Джоша к себе на кровать — и Джош подчиняется. — Я не позволю никому отнять тебя у меня, — Джош усмехается в ответ, только его усмешка, в отличие от улыбки Тайлера, выходит не слишком искренней — невесёлой, горькой, какой-то отчаянно-злой. В конце концов, если Джош умрёт, он сможет продолжать доставать Тайлера своими разговорами, но если умрёт Тайлер, у Джоша не останется ничего, кроме воспоминаний. Джош собирается взять с Тайлера обещание не умирать раньше него. — Не волнуйся, — Тайлер смеётся, обхватывая лицо Джоша ладонями. — Не думаю, что мёртвые пустят меня к себе. Кому ещё они будут жаловаться? Но тебе всё равно нужно поцеловать меня на удачу — прямо сейчас. Тайлер и его ладони, Тайлер и его смеющиеся глаза, Тайлер и его губы; Джошу кажется, что он под гипнозом. Тайлер, который принял его со всеми грехами, Тайлер, который готов был закапывать вместе с ним труп. Джош думает, что у него паршиво с удачей — он никогда не выигрывал ни в одной лотерее, его десять пробных баксов сгорели на бирже, он всегда добивался своего лишь трудом; потом и кровью. На его руках была кровь, когда он постучался в дверь Тайлера. Можно ли считать удачей тот факт, что именно он расследовал дело пропавшей Мисси, призрак которой не давал Тайлеру спокойно спать по ночам? Джош выкидывает все эти мысли из головы, когда целует Тайлера. Губы касаются губ; поначалу осторожные касания становятся всё более жадными. Если они и начинали засыпать несколько минут назад, перед тем, как звонок Зака вырвал их из полудрёмы, то теперь им точно не до сна. Джош может сказать это за себя — за них обоих, учитывая то, как жадно Тайлер прижимает голову Джоша к себе за затылок. Джош улыбается только сейчас — сквозь поцелуй, прямо ему в рот — и осторожно кусает Тайлера за нижнюю губу. — А ты не пробовал другие ритуалы на удачу? — подушечка указательного пальца скользит по шее Тайлера — от уха до самой ключицы, оглаживает впадинку. — Как знать, может, если кончишь, эффект будет лучше. Тайлер прыскает со смеху, уткнувшись в плечо Джоша, давится хохотом, целует — прикусывает кожу. Любовный порыв. Джош помнит, что подобные укусы практиковала кошка Дебби от переизбытка чувств. Кошка Дебби умерла через пару месяцев после того, как Джош и Дебби съехались. Тайлеру Джош умереть не позволит — не сейчас, но может, глубоко позже, через много-много лет, когда они оба станут старыми, они и умрут в один день. Губы Джоша мажут по виску Тайлера; Тайлер прижимается к Джошу крепче — или прижимает его к себе сам. — Не хочу, чтобы у тебя сложилось впечатление, что я тобой воспользовался в момент твоей эмоциональной слабости, — признаётся Тайлер, и в его голосе больше нет смеха. Он говорит это абсолютно серьёзно. Он говорит именно то, что имеет в виду. Он такой идиот, этот Тайлер. Пальцы Джоша вцепляются в подбородок Тайлера, заставляя его поднять голову, заставляя посмотреть на него; так встречаются взгляды, так Джош снова ухмыляется не то чтобы против воли, но неожиданно для себя самого. Они даже не дома, — не в квартире Тайлера, не на его кровати и не на старом продавленном диване, — это просто одна из комнат, которые существуют где-то в другом пространстве, скрытом от посторонних глаз. Возможно, это совершенно не то место и уж точно не то время. — Уже жалеешь, что поцеловал меня на удачу тогда, Джозеф? — насмешливо тянет Джош. И тут же негромко вскрикивает от ощутимого укуса в плечо. Это определённо требует мести — Джош кусает Тайлера за шею, прихватывает зубами кожу, зализывает укус и целует, засасывает кожу и лижет. Джош даже не понимает, кто из них кого заваливает на кровать — они перекатываются, как щенки. Джош оказывается сверху и ощущает, как Тайлер давит ладонями на его лопатки, вынуждая лечь на себя. Они переворачиваются, и Тайлер пропихивает колено между его ног. Тайлер целует его снова в губы, долго, медленно, прежде, чем отстраниться и прежде, чем заглянуть в глаза. Тайлер видел такие вещи, в которые никто из людей просто не поверил бы. Джош видел часть того, что видел Тайлер, — пережил лишь часть того, что пережил Тайлер, — и теперь собирается охранять Тайлера от этого мира, чтобы сохранить Тайлера для этого мира. Понятия достаточно взаимоисключающие; впрочем, Джошу плевать на подобные детали. — Ты уверен? — голос Тайлера слегка срывается от волнения. — У меня нет с собой... Джош уверен, что это место такое же ебанутое, как и сам Рой — такое же древнее и пропитанное магией. Возможно, этот бар стоит на месте какого-то храма, который разнесли по камешкам тысячи лет назад — не оставив никакого следа в истории. Джош уверен, что здесь, в одном из шкафов, в комоде или в каком-нибудь ящике под кроватью, найдётся всё, что необходимо в конкретный момент. О таком рассказывают в сказках — о волшебных комнатах, шкатулках и ящиках. Откуда-то же они берутся, эти сказания и легенды — не иначе, как однажды подобную «сумку Гермионы» раскрыл Рой. Джош целует Тайлера в подбородок, обрывая его на середине фразы. — Плевать, — это звучит, как безумие, это звучит, как шутливый приказ; Джош улыбается. — Я не хочу ждать. Я не хочу терять время. Я хочу тебя. Джош произносит это «тебя», как то единственное, чего может желать простой человек, которым он является. Джош произносит это так, словно никогда никого не хотел до такой степени. Без словно. Без условностей. Без всяких «будто» и «если бы». Как будто весь остальной мир — с Ведьмами, вампирами, древним Божеством, и одно только это древнее Божество знает, с кем ещё — перестаёт существовать. Остаётся только Джош и Тайлер, который лежит сверху на Джоше, и которого Джош обхватывает ногами за талию. Тайлер, который улыбается — и завороженно смотрит на Джоша. — Презервативов нет, — уточняет Тайлер. — Смазка есть. Тайлер, который иногда бывает чертовски занудным, и которого можно с лёгкостью заткнуть — теперь Джош точно знает, как. Губы прихватывают губы; столько настойчивой, отчаянной нежности. Столько необходимости друг в друге. Джош не может не улыбаться. Конец света может случиться завтра, — Ведьмы наверняка об этом позаботятся, — но сегодня, сейчас, они принадлежат только друг другу. Нагретый кристалл зажат между их телами, Джош ведёт кончиками пальцев по позвоночнику Тайлера — от лопаток и к шее, до самого затылка. «Ты, блядь, серьёзно думаешь, что мне нужно что-то кроме тебя сейчас?» Джош и его самоуверенность, Джош и его готовность, Джош и его вседозволенность. Джош и его Тайлер. — Ты тоже мне нужен, — Тайлер отвечает шёпотом, Тайлер отвечает на это вслух. Джош замирает — доли секунды застигнутого на месте преступления. Олень, застывший в свете фар. Джош ощущает себя пойманным на чём-то постыдном. Это просто мысли, слишком громкие. — Не тесно тебе там, в моей голове? — Джош давит из себя улыбку. — Только не рассказывай, что ещё ты успел прочитать. Тайлер коротко трётся кончиком носа о его щёку; Джоша не должны пробирать мурашки от такого простого жеста, но они пробирают. Кажется, что-то продирает его изнутри, оставляя посреди груди дыру — рваную рану, сквозь которую можно рассмотреть его душу. Всё неприглядное, всё постыдное, всё, что обычно предпочитают скрывать на заднем дворе подсознания. — Мало, — Тайлер слабо улыбается. — Иногда я что-то улавливаю. Редко. Когда ты его касаешься. Тайлер слегка приподнимается; кристалл на чёрном шнурке проезжается по груди Джоша, чертя невидимую линию на коже. — Пару раз мне казалось, что я уловил кое-что из твоих мыслей, — признаётся Джош. Он ловит кристалл одной рукой, взвешивает на ладони. Простая побрякушка, стекляшка, обычная безделушка, которую Тайлер когда-то предлагал отдать. Тайлер говорил: Рой сказал, что эта штука просто помогает сконцентрироваться. Боги врут; они научили этому людей. Прошли тысячи лет — и люди не стали лучше. — Давай я сниму. Тайлер пытается ухватиться за чёрный шнурок, достаточно длинный, чтобы кристалл можно было просто стянуть через голову. Нет застёжки, только узелок, затянутый так плотно, что на развязывание уйдёт целая вечность. Джош перехватывает его руку, поднося костяшки пальцев к губам. — Оставь, — просит Джош. — Оставь. Мне нечего от тебя скрывать. Джошу кажется, что он преподносит свою душу Тайлеру в окровавленных ладонях. Всё ещё бьющееся сердце, вырванное из груди. Тайлер не находит слов, но Джош ощущает бурю его эмоций. Видит по глазам, чувствует по колотящемуся сердцу. Пьёт с его губ его же душу — свою душу. Они долго целуются; кажется, это продолжается бесконечность. Кажется, будто это никогда не закончится — Джош не хочет, чтобы это заканчивалось. Джош хочет Тайлера, — физически, эмоционально, морально и аморально, — Джош хочет сплестись с ним сейчас, срастись, чтобы позволить хотя бы на несколько секунд осознать, что он чувствует. Пары перехваченных мыслей для этого недостаточно — Джош пытается донести всю свою суть, всем собой целиком. И всё равно чувствует себя чертовски уязвимым, — и чертовски возбуждённым, — когда Тайлер стягивает с него бельё. Сначала — с него, а потом — с себя. Глаза, давно привыкшие к полутьме, жадно впитывают в себя картинку, запоминая каждый изгиб тела, каждый шрам, каждую родинку. Джошу мало просто смотреть — он тянет Тайлера обратно к себе, сразу после того, как тот обшаривает карманы собственной куртки. «Ты, мать твою, готовился». Тайлер смеётся, даже когда выдавливает смазку на пальцы — средний и указательный. У Джоша перехватывает дыхание от смеси притворного возмущения, восторга, предвкушения, доверия и любви. Больше всего во всём этом именно любви. — Купил на удачу, — Тайлер улыбается, прежде, чем поцеловать Джоша. Пальцы, прохладные от смазки, поглаживают между ягодиц. Джош закрывает глаза лишь на секунду, чтобы в следующую снова впиться взглядом в лицо Тайлера. Ему не хочется нырять в темноту даже ненадолго. Он хочет быть здесь, он хочет быть с ним — эта необходимость разрывает его на части. «Расслабься». Джош улавливает, хватается за всю серьёзность мыслей Тайлера и его лукавую улыбку, хватает самого Тайлера за плечи, ухватывает плывущую реальность. — Когда? Сбитое дыхание. Стучащее сердце. Замерший мир и прохладные пальцы. Уязвимость — одновременно с ней Джош ощущает себя всесильным. «Давай». Улыбка Тайлера становится шире. Если бы можно было любить ещё сильнее, то они оба проходят через это прямо сейчас, пока пальцы медленно проникают внутрь. Туго, тесно, Джош старается дышать и не зажиматься, Джош пялится на губы Тайлера. — Месяц назад или около того, — выдыхает Тайлер. «Засранец». «Я тоже тебя люблю». «Я буду трахать тебя, даже когда твой член будет во мне, ты же в курсе?» «Люблю». Пальцы двигаются — толкаются до костяшек, замирают на пару секунд и выскальзывают обратно, чтобы снова устремиться внутрь. Простые движения пальцев, Джош дышит чаще, цепляясь за плечи Тайлера. Всего лишь пальцы, — так тесно, — в нос бьёт ванильный запах смазки. Джош никогда не отличался особым терпением, но сейчас его меньше обычного. Член Тайлера, который Джош успел рассмотреть во всех деталях в полутьме за несколько секунд — крупный, длинный, с налитой головкой, заставляющий рот непроизвольно наполниться слюной. Джош невольно сжимает в себе пальцы Тайлера от перспективы быть растянутым его членом. Новые поцелуи в попытке отвлечь — новые поцелуи в попытке привлечь внимание. Новые канаты, плотно связывающие их обоих с этим куском реальности; отметка — здесь и сейчас. — Давай, — Джош просит вслух, чтобы у Тайлера не осталось повода сделать вид, что он чего-то не уловил — и потянуть ещё время; растянуть его ещё больше. — Сейчас. Тайлер нервничает будто бы больше Джоша — без будто; последнее сообщает кристалл, проезжающийся по груди Джоша. Несколько неловких секунд, ванильный запах, влажный воздух, горячее дыхание. Мягкие губы, чуть припухшие, ноющие от поцелуев. Тайлер пытается быть нежным, пытается осторожничать, пытается делать паузы, замирая внутри, войдя до упора. У Тайлера бы даже получилось — если бы не Джош. Здесь и сейчас; Джошу плевать на возможные болевые ощущения, на дискомфорт, на всё, что может помешать ему прочувствовать Тайлера на всех уровнях. Джош двигает бёдрами сам — насаживается сам. Рваные, резкие рывки, заставляющие Тайлера сдавленно стонать. Заставляющие Джоша почти всхлипывать. Ему мало; ему нужно больше, ему нужно вцепиться в Тайлера, руками и ногами, ему нужно глубже — до самой глотки, ему нужно глубже — до самого дна души. Там, где тёмный осадок с самыми чёрными мыслями — Тайлер принял его со всеми прегрешениями. Джош принимает его прямо сейчас — толчок за толчком. Джош даже не осознаёт, в какой момент Тайлер обхватывает ладонью его член, пытаясь подстроить ритмы. Рваные толчки бёдрами, такие же рваные движения руки. Джоша разрывает, разрезает на части — он насаживается на член Тайлера, он толкается ему в руку. Он лезет ему в душу, проникает в его голову, поселяется в ней без всякой арендной платы, но теперь продавленного дивана ему недостаточно. Тайлер на проверку оказывается таким же жадным — давно стоило откинуть приличия. Джош думает, что убил бы кого-нибудь раньше, если бы это помогло ускорить процесс сближения. Тайлер думает что-то про работу, за которую ему не платят — общение с мёртвыми. Дыхания, чтобы смеяться, не хватает, но это неважно. Всё перестаёт быть важным, кроме рваного ритма, кроме самого факта, что Тайлер — на нём, в нём; он копается в его душе точно так же, как распахивает свою. Такое призрачное доверие, которое обретает почти физическую форму. На секунду становится светло, как днём — Джош вцепляется в Тайлера, стискивает его почти до боли; руками, ногами, пальцы сжимаются, ногти впиваются в кожу, оставляя следы — бледные полумесяцы. Джош проезжается губами по шее Тайлера, Джош задыхается; солоноватая влажная кожа, Тайлер даже сейчас пахнет потрясающе вкусно. Что-то щёлкает, вставая на свои места. — Нет же, — она говорит. — Не Руби. Она пока ещё моего возраста. Её зовут Мисси. Ладонь на члене Джоша сжимается — Тайлер шепчет Джошу на ухо, что любит его, снова. Сбивчивый, судорожный, горячий шёпот, возвращающий Джоша к реальности, к отметке здесь и к отметке сейчас. К отметке — кончить на удачу, и Тайлер хрипло смеётся, когда Джош об этом думает. «Можно кончить в тебя?» «Можно больше не задавать глупых вопросов». Это чувствительно так, что почти болезненно; Джош стонет от каждого толчка, пока Тайлер его дотрахивает. Джош скулит, оставляя белые полосы царапин на его спине, Джош пытается заглушить стоны поцелуями и укусами — шея Тайлера манит его слишком сильно. Джош даже не старается не думать о чём-то постороннем, вроде той вспышки света — это ёбнутое место, чтобы трахаться. Это вообще совершенно не то место и не то время. Лучшего места и времени они не нашли. Джош шепчет, что любит его — кажется, Тайлер кончает от этой произнесённой вслух фразы, ванильнее, чем запах анальной смазки; пошло и грязно, с вытекающей из задницы Джоша спермой. Джош думает, что это и есть доверие. Тайлер додумывает вслед за ним, что это любовь. Humans Inherently Need Trust. Hint!

Tribe

клан

0 часов, 0 минут до события T.

Нос чешется. Не так, как при насморке, и не так, как когда отчаянно хочется чихнуть, когда свербит что-то внутри. Чешется самый кончик, будто кто-то водит мягким пёрышком, едва касаясь кожи. Ник разлепляет глаза — и тут же вскакивает с воплем, подрывается, садясь на земле. Бабочка слетает с его носа, небрежно взмахивая крыльями, в свете костра они, тонкие, почти бумажные, кажутся ядовито-красными с чёрной траурной каймой. Воплям Ника вторит громкий хохот; многоголосый ржач — не тот адский смех, которым смеялись Ведьмы. Этот звучит теплее. Сырая земля, трава немного влажная, обнажённое тело Ника накрыто стареньким покрывалом — когда-то белым, а теперь оно всё в чёрной и серой собачьей шерсти. Покрывало скатывается к поясу и ночной ветер холодит разгорячённую кожу. Костёр. Тени пляшут под языками пламени, в нос ударяют манящие запахи. Ник улавливает жареное мясо, запечённую картошку, и, кажется, запах какого-то варева — то ли похлёбка, то ли суп, то ли оголодавший организм играет с ним злую шутку. Желудок урчит: чересчур громко, оглушающе громко — это урчание раздаётся, кажется, на многие мили вокруг. Костёр; на секунду его пламя разрастается, простирается почти до самого неба — и в ослепительной белой вспышке Ник видит маленькую девочку с ложкой в руке. — Я их сшила, — говорит она. — Реальности. Мисси показала мне, как. Соединяешь одно с другим — так можно исправить некоторые моменты. Мисси. Девочка, которую выкопали в лесу благодаря помощи Джозефа, и груда костей которой потом с неделю лежала в морге. Кости. Желудок Ника снова урчит. Смех. Новый взрыв смеха, и всё больше лиц, обращённых к нему, всё больше любопытных глаз, вперивших в него свои взгляды. Ник смаргивает. От такого внимания любому бы стало не по себе, Ник неловко ёрзает, голая задница проезжается по траве, Ник натягивает на себя старое покрывало — всё в собачьей шерсти — посильнее. Удивительно тёплая сегодня ночь, раз ему не было холодно спать на голой земле. А остальным — не холодно так сидеть, в разной степени одетости. Люди. Молодые и старые, мужчины и женщины. Десять, пятнадцать, двадцать человек? Кто-то сидит на брёвнах, кто-то вольготно устроился прямо на земле. На ком-то штаны, на ком-то только длинная рубашка, но многие без всего, включая стыд и какие-то комплексы. Он что, попал на оргию хиппи? — Проснулся! — раздаётся добродушный смешок справа от него. Точнее, сначала раздаются шаги, — босые ступни по мёрзлой земле, — а потом раздается смешок. Здоровяк с широкими плечами, в одних свободных чёрных штанах, неспешно подходит к нему, а затем опускается рядом с Ником. Садится на землю, валится, как мешок с картошкой, подбирая под себя скрещенные ноги и упираясь локтем в колено. Взгляд впивается в Ника — слух игнорирует непрекращающиеся смешки со стороны костра. Здоровяк — ни унции жира, одна мышечная масса, мускулы перекатываются под гладкой кожей — двигается легко и непринуждённо, в каждом движении таится угроза; каждое движение — часть дикого танца, каждое движение подчинено особому ритму, неслышной музыке. Ник сглатывает, в его голове роится с полсотни вопросов и он никак не может выбрать, который из них задать первым. — А что, — наконец, выдавливает он из себя, — я долго спал? Последнее, что он помнит — Ведьмы. Мост через Грин Ривер, Ведьмы, невидимая удавка, обхватывающая горло. Болтающиеся в воздухе ноги. Ледяная вода, такая холодная, что Ник вздрагивает, передёргивая плечами от одного воспоминания. Быстрое течение. Последнее, что Ник помнит — он шёл ко дну, нелепо барахтая руками и ногами. Всё произошло слишком быстро. Его вопрос встречают новые смешки и короткие взрывы хохота, здоровяк ухмыляется, трёт пальцами щетинистый подбородок, а потом с размаху хлопает Ника по плечу. Жест — подчёркнутое дружелюбие, Ник растягивает губы в ответной улыбке, неловко кивая, будто соглашаясь: ну да, смешно. Чего смешного? Всё происходящее сбивает его с толку, и одновременно с этим Ник не ощущает никакой неловкости. Странное чувство. Здоровяк вытягивает левую руку, поднося запястье почти к самому носу, пару секунд пялится на голую руку, — полоска кожи на тон чуть бледнее свидетельствует о привычке носить часы, — а потом снова смеётся, показывая крупные зубы. Ник, против воли, засматривается, прикидывая, не похожи ли эти клыки на те, которые прятались во рту у Зака. Нет, не настолько длинные и не настолько острые. Во всяком случае, Ник на это надеется. Он встряхивает запястьем, смешливо фыркая. — Весь день, — скалясь, сообщает Нику, а затем оборачивается к костру и уточняет. — Часов восемнадцать, да? Больше обычного. Тебя лихорадило. Не помнишь? Такую херню нёс... Мы думали, что ты не выживешь. Ты вообще не дышал, когда я тебя вытащил. Ник делает глубокий вдох, набирает воздух полной грудью. Не дышал. Не выживет. Лихорадка. В памяти об этом не осталось ничего — но, что странно, тело тоже не выдаёт никаких подтверждений этому рассказу. Нет ломоты, нет боли, нет усталости. Нет синяков, — насколько Ник успел заметить, — свидетельствующих о тяжёлой ночи. Нет кашля. Нет температуры. Нет даже головной боли. Ник подтягивает одеяло, накидывая его себе на плечи, кутаясь в него — скорее, по привычке и из желания прикрыться, чем из-за того, что он замёрз. Факт в том, что ему ни хрена не холодно. Поразительно тёплая ночь, хотя воздух, вроде, всё ещё слегка морозный. — Чувствую себя просто отлично, — бормочет Ник, и эти слова встречаются новыми смешками со стороны костра. Они смеются вовсе не над ним — это выглядит так, будто они смеются над всем подряд. Вроде как: компания хиппарей слегка под кайфом, судя по степени обнажённости — только что после оргии. — Добро пожаловать в семью, — раздаётся громкий выкрик, который спустя секунду тонет в новом взрыве хохота. Звучит как приветствие в клубе анонимных алкоголиков. «Привет, я Ник, и я чувствую себя просто отлично!», а нестройный хор отвечает: «Привет, Ник!» Ник снова неловко улыбается, с таким видом, как будто ему только что выдали какой-то значок, который вручают на первой из семи ступеней. Главный, первостепенный шаг к решению проблемы — признать, что у тебя есть проблема. Куратор, по всей видимости, тоже есть: вот этот самый здоровяк с широкой ухмылкой и щетинистым подбородком, который чуть наклоняет голову, будто прислушиваясь к мыслям Ника, и выглядит так, будто в любой момент покатится со смеху. Опять. Снова. — В смысле, я думал, что сломал пару рёбер или около того, — пытается пояснить Ник. Во взгляде здоровяка мелькает искорка заинтересованности, и он придвигается чуть ближе, подаётся вперёд корпусом, с шумом втягивая носом воздух. — Ты что, — любопытствует здоровяк. — Врач? Было бы неплохо. Врачи нам нужны. На сей раз от костра не раздаётся ни одного смешка — все замирают, прислушиваясь, ожидая его ответа. — Не совсем, — Нику немного жаль его разочаровывать, с другой стороны — он не уверен, что хочет оказаться нужным этой компании. — Патологоанатом. Лучше не оказываться моим пациентом. Ночь тонет в очередном взрыве хохота, молодой патлатый парень, на котором из одежды — один камешек на шнурке на шее, выкрикивает: — Кости-и-и-и! — пронзительный визг, переходящий почти в вой и новый приступ смеха. Здоровяк тоже хихикает и легко пихает Ника в плечо, снова похлопывает ободряющим жестом. — Тоже неплохо, — кивает он. — Пойдёт. Пригодится. Кости. Ник моргает, переводя взгляд от костра к здоровяку и обратно. Непонимающий взгляд, вопросительный, вопрошающий, недоумённый — вызывающий веселье и... понимающие взгляды. От сидящих возле костра отделяется одна фигура; Ник щурится. Девушка, высокая, статная, растрёпанные волосы, в руках — глиняная миска с поднимающимся от неё вверх паром. Ник сглатывает; манящие запахи горячей еды. Краем глаза он улавливает, с каким обожанием смотрит здоровяк на девушку, пока она медленно, будто приближаясь к дикому зверю, подходит к Нику. Плавные движения, ни одного лишнего: лишь бы не спугнуть и не спровоцировать. На ней мужская рубашка, длинная, доходящая до середины бедра — и только. Нику кажется, что он уже знает, кому она принадлежит. Она протягивает глиняную миску с торчащей из неё деревянной ложкой, склоняясь перед Ником. — Поешь, — негромко говорит она. — Твои вопросы подождут, но чтобы задать их тебе нужны силы. Желудок снова предательски урчит, и, хотя Ник не уверен, что ему стоит есть в этой компании, что-то в движениях девушки и что-то в её взгляде, что-то в тоне голоса заставляет его принять из её рук эту миску. Похлёбка; бульон и плавающие в нём куски мяса, какие-то клубни, Ник пялится в содержимое миски, машинально зачёрпывая ложкой немного бульона. Пахнет вкусно. — Значит, это ты меня вытащил? — уточняет он, поднимая взгляд на здоровяка, и осекается, глядя, как он цепляет ладонь девушки, прижимаясь губами к костяшкам её пальцев. Она улыбается, задерживая свою руку в его руке на несколько секунд дольше необходимого, лаская его взглядом, Нику кажется, что он ощущает этот самый взгляд физически, пусть он и предназначен кому-то другому: тёплый, согревающий, будоражащий душу. Она отходит обратно к костру, идёт спиной, а здоровяк провожает её влюблённым взглядом, и лишь когда она разворачивается, чтобы усесться на край одного из брёвен возле костра, ночь тонет в новом взрыве хохота. Ник понимает, что они смотрят на него, Ник ловит себя на том, что застыл: с отвисшей челюстью, с открытым ртом и ложкой в руках. Ник поспешно суёт ложку в рот, обжигая кончик языка. Горячо. Вкусно. — Ну вот, — посмеивается тип с коротко остриженной макушкой. — Теперь у него на десяток вопросов меньше, и на одну проблему больше! Они снова смеются, все, включая девушку и включая здоровяка. — Даже не засматривайся, она его жена, и она же первая оторвёт тебе руки, — выкрикивает мужик со шрамом на щеке. — Руки? — скептически переспрашивает одна из женщин, одна из тех немногих, кто обнажен полностью; Ник спешно отводит взгляд, стараясь на неё не смотреть. — Ну, разве что сразу после яиц. Новые взрывы веселья; смех, подобный весеннему дождю, то почти затихает, то с новой силой тарабанит по барабанным перепонкам. Чтобы не отвечать, Ник принимается есть, выигрывая себе немного времени. Трудно ждать ответа от человека, у которого занят рот. Впрочем, похоже, что ответа от него тут никто не ждёт. — Ага, — подтверждает здоровяк, похоже, ничуть не обеспокоенный тем, как пялился несколько секунд назад на его жёнушку Ник. — Вытащил. Вот там, — мясистый палец тычет в сторону, — четыре мили ниже по течению. В десятке миль от моста. Взгляд Ника устремляется в направлении его указательного пальца. Речку отсюда не видно, но в ночи, даже сквозь треск костра, негромкие остаточные смешки и перешёптывания, Нику кажется, что он слышит шум воды. Быстрое течение, ледяные потоки. Ник поспешно глотает ещё немного похлёбки, проглатывает, не жуя, сочный кусок мяса. Четыре мили вниз по течению. С десяток миль от моста. Здоровяк не спрашивает, что случилось, и как он оказался в воде. Никто не спрашивает, что случилось. Они продолжают посмеиваться. — А я всегда говорила, что в прошлой жизни ты был собакой, одной из тех, которые спасают утопающих на пляже Малибу, — насмешливо щурится поджарая блондинка с маленькой грудью и торчащими сосками, она закидывает ногу на ногу и покачивает обнажённой ступней, словно маятником. — Где-нибудь в Калифорнии. Кем-то вроде золотистого ретривера или сенбернара. Мешок костей, мяса и три ведра дружелюбия. — Ты забыла про тонну шерсти... Они снова смеются, каждый из них по отдельности и все разом. Здоровяк тоже добродушно хмыкает, чешет щетинистый подбородок и пялится на то, как Ник работает ложкой. Ест. Поглощает угощение. Деревянная ложка с усилием стучит по дну миски, пока Ник судорожно размышляет. Мысли путаются, мысли сбиваются. В Нике снова говорит паранойя — но они не спрашивают, почему он сбросился с моста. И не интересуются, кто его оттуда сбросил. Им словно неинтересно это. Или — они уже знают. Кто они, нахрен, такие? — Я думал, я сломал пару рёбер от удара об воду, — бубнит Ник с набитым ртом. — Боль была жуткая. Он задаёт вопрос, не задавая вопроса. Даёт необходимое направление беседы. Сейчас больше всего ему интересно — чем же его так накачали, что его тело кажется переполненным энергии. Ник чувствует себя на удивление хорошо — даже если не принимать в расчёт слова о лихорадке; он помнит, как упал в ледяную воду, помнит, как этой воды наглотался, помнит... Боль. Адскую боль во всём теле. Ника снова передёргивает, он стукается зубами об ложку. Здоровяк сверлит его немигающим взглядом, рентгеновским, внимательным, долгий десяток секунд, а потом пожимает плечами. — Теперь раны будут тебя волновать мало. Ну, точно меньше, чем раньше, — он говорит это с гордостью, и одновременно же в его голосе звучит что-то похожее на чувство вины. — Ты... Ешь. Перед такими новостями надо хорошенько набить брюхо. Теперь? Ну, теперь Нику кажется, что он больше не голоден. Точно не настолько, чтобы беспечно давиться горячей похлёбкой. Но он всё равно продолжает зачёрпывать ложкой бульон и пережёвывать куски мяса. Ник старается не задумываться. Вообще не думать, в какие неприятности он вляпался на сей раз. Как будто Ведьм ему было мало... — Мне... Мне надо позвонить, — неуверенно тянет Ник. — Сообщить. Что я... ну. Не умер. Из того, что Ник помнит — его телефон забрали Ведьмы. Из того, что Ник помнит — его просто скинули с моста и сняли это на видео. Из того, что Ник помнит: номер службы спасения, и это все цифры, которые сохранились в его памяти. Из того, на что Ник надеется: они в порядке. Все они в порядке. Ведьмы больше никого не убили. — Надеюсь, не Ведьмам, — гыгыкает, кажется, самый молодой из всех — парень не старше девятнадцати, с лохматыми, растрёпанными патлами, которые он то и дело отбрасывает назад нервными движениями головы, нелепо и вызывая ассоциации с... Щенком. Рядом сидящий мужик отвешивает ему затрещину и — нет, Нику не кажется и не чудится — на него рычит. — Да что я такого сказал? Как будто он не знает, кем провонял так, что даже проточной водой не смыть, — фыркает тот, который походит на щенка, потирая макушку. Ведьмы. Аппетит окончательно покидает Ника, он зачёрпывает ещё одну ложку, но даже не доносит её до рта. Похлёбки осталось немного: чуть-чуть на самом дне. Ник отставляет миску на землю рядом с собой и его пальцы подрагивают. — Наша стая старается держаться подальше от Ведьм, — медленно, настороженно произносит здоровяк, а потом снова расплывается в широкой улыбке. — Но это не значит, что мы можем оставить тебя тонуть. Ну, я не смог. Не знаю, чем ты, парень, насолил этим бабам, но теперь тебе стоит затаиться. Ник поднимает на него взгляд, поднимает голову, из груди, против воли, рвется что-то вроде… рычания? — Я знаю одну Ведьму, — Ник прокашливается, прочищая горло; от костра неподалёку снова доносятся смешки. — Он, конечно, говнюк порядочный, но он спас мне однажды жизнь, — секундная пауза, и Ник добавляет, — в смысле, тоже спас, — ещё одна пауза, последняя попытка дополнить фразу, — я хотел сказать... Спасибо. А здоровяк, должно быть, хотел сказать — семья. Не стая. Стая — это у птиц. Или у волков. По спине Ника проходится целый табун мурашек, он машинально вздрагивает, вглядывается в лицо мужчины с щетиной на подбородке. Тот смотрит в ответ, пялится с любопытством и добродушием. Пялится немигающим взглядом, склонив голову немного набок, как иногда делают собаки. Если существуют вампиры, почему бы не существовать... Нет. Бред. Чушь собачья. Ник смотрит на них — на всех них, собравшихся возле костра, разглядывает каждого. Смотрит иначе, оценивает по-новому. Этого не может быть. Это невозможно. Это просто... — Ты... — начинает Ник, но не в состоянии даже продолжить, настолько бредовой кажется мысль. — Вы... — Вуф! — громко гавкает патлатый парень, и тут же получает тычок от сидящей рядом девушки. Она тыкает его острым локтем под рёбра, и всё равно смеётся. Ник переводит взгляд на здоровяка, тот снова скребет щетину пальцами. — Оборотни, — наконец, произносит он. — Твоя новая семья. Ник смаргивает. Дурацкий розыгрыш. Ага, так же, как острые клыки Зака, и как Ведьма в теле бывшей Джоша, которой Ник до этого провёл вскрытие. В голове Ника всё равно ни хрена не укладывается. — Ты меня... — Ник запинается. — Укусил? Следов от укуса он не видел. Не чувствовал. Для полной уверенности нужно зеркало — но Ник тут же принимается ощупывать шею, плечи и грудь, под дружные весёлые смешки его новой семьи. Здоровяк клацает челюстями и тоже хохочет — коротко и беззлобно. — Пришлось, — он пожимает плечами. — Я даже не был уверен, что это сработает. Ты ещё ниже поищи. Жопа — самая мягкая часть, за неё и... Семейные шуточки. Ник останавливает ладонь под одеялом усилием воли, кутается плотнее, хотя это ему явно не требуется. Ему нормально — тепло, даже немного жарко. Щёки точно горят. — Шучу, — фыркает здоровяк. — Плечо. И оно уже зажило. На тебе теперь все будет заживать — быстро. Как на собаке, только ещё быстрее. Ник думает, что конкретно эта перспектива — не так уж и плоха. Регенерация. Возможно, отсутствие болезней. Иммунитет. Сопротивление к холоду. Это те плюсы, с которыми он уже столкнулся. Острый слух, зрение, кажется, стало лучше — Нику интересно, видит ли он теперь в темноте. Нет, конечно, минусы почти наверняка есть тоже. Мысли бегут впереди самого Ника, он машинально опускает взгляд к опустевшей глиняной миске; смотрит с подозрением и зарождающимся ужасом. — Индюшатина, — поясняет здоровяк. — Иногда оленина, но в основном — индюшатина. По крайней мере, не человечина. Ник переводит дух — впрочем, ненадолго. — Я теперь... — Ник снова запинается, не уверенный в том, как лучше сформулировать вопрос. — Буду выть на луну? Тот патлатый, молодой парень, напомнивший Нику щенка, громко фыркает. — Разумеется, нет, ты будешь выть просто так! — он задирает голову и заходится душераздирающим воем, тогда как все остальные заходятся смехом. — Заткнись, Ральф, — коротко обрывает его здоровяк и снова поворачивается к Нику. — Об этом тебе лучше поговорить с ней. Обо всём этом, включая Ведьм и телефонные звонки. Она скажет, как тебе теперь быть. Выть просто так. Ник изо всех сил надеется, что это шутка. — Она? — тупо переспрашивает Ник. Здоровяк щёлкает пальцами несколько раз. — Она... Как вы это называете? — он задумывается, подбирая подходящее слово. — Вожак. Она — вожак. Вожак стаи — она. Это интересно. Ник с трудом может представить себе, кто может удержать всю эту шайку смешливых людей. Волков. Наполовину волков. Стаю оборотней. Она. Ник представляет себе кого-то вроде школьной учительницы, которая бьёт указкой оборотней по пальцам. А потом оборотни бегают с этой деревянной указкой в зубах, разгрызая её, как обыкновенную палку, которую кидают псам, командуя «апорт». — А вы... Как это вы называете? — Ник сглатывает. Как по команде все оборачиваются к лесу — и Ник тоже. Что-то внутри заставляет его повернуть голову одновременно со всеми, вглядываясь в темноту между деревьями. Она выходит — медленно, неспешно, торжественно. Босая, но в плаще из кроличьих и беличьих шкурок. Кроме плаща, небрежно наброшенного на плечи и не прикрывающего ничего, что, по-хорошему, должен бы был прикрывать, ничего нет. Ник старается не смотреть на её грудь, только на лицо — подбородок окрашен кровью, спутанные светлые волосы тоже в крови. Она улыбается — хищно и мрачно; она небрежно тащит за лапу тушу оленя, так, словно он ничего не весит. Ник судорожно сглатывает, не в силах отвести от нее взгляд. Вожак. Королева. — Дженна, — хмыкает здоровяк. — Мы называем её просто — Дженна. Там Ральф, Джаг и Бонни, Кэрол и Дэн, Джо, Билли, Эд и Бен, близнецы. Ещё Фанни и Ричард. Клэр, моя жена. А я — Джей. Джей Джозеф. Ник знает, что Джей Джозеф протягивает ему руку, ладонь для пожатия; знает это, не глядя, не оборачиваясь на Джея. Он это чувствует, ощущает каждой клеточкой своего тела. В этот момент он ощущает каждого из сидящих возле костра. И Дженну с оленьей тушей — ощущает тоже, как себя. — А я — Ник, — и Ник, не глядя, пожимает протянутую ладонь. — Ник Томас. И я уже где-то слышал, что у вас вся семейка — с приветом. Джей Джозеф, младший брат Тайлера и Зака, заходится хохотом. Hint implies numerous twists. H-i-n-t.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ

Послесловие: Вот и подошла к концу история, которую я создавал больше полугода. С ней было непросто — но что в этой жизни вообще бывает просто? Я мог бы закончить её ещё раньше, месяца три назад, но мне всё время казалось, что чего-то не хватает. Я нашёл, чего мне не хватило, совершенно случайно — к концу года. Так одно стыкуется с другим и в итоге ты понимаешь — вот оно. Всё упирается в доверие, помните? В моём случае я пытался доверять себе и искать. В вашем случае — вы доверяли мне и ждали, и... боже, вы дождались. И если вы читаете это — спасибо, что оставались со мной до самого конца. И, кстати, если вам кажется, что некоторые линии повисли в воздухе, а для полного счастья чего-то не хватает — вам не кажется. Впрочем, это будет уже совсем другая история. Чтобы узнать о ней раньше всех — и получить все дополнительные материалы по Хинту и другим моим текстам — приходите ко мне в ТГ-канал @tipogaf Я ещё не закончил.