Лондонская увертюра

I wander thro` each charter`d street, Near where the charter`d Thames does flow, And mark in every face I meet Marks of weakness, marks of woe. In every cry of every Man, In every Infant`s cry of fear, In every voice, in every ban, The mind-forg`d manacles I hear. How the chimney-sweeper`s cry Every black`ning church appals; And the hapless soldiers sigh Runs in blood down palace walls. But most thro` midnight streets I hear How the youthful harlot`s curse Blasts the new-born infant`s tear, And blights with plagues the marriage hearse. William Blake

Когда Уильям Кровавый по прозвищу Спайк покидал Лондон, весенняя прохлада уже успела смениться удушливой летней жарой, и Друсилла, дама сердца и извечная спутница, вооружившись веером, принялась повсеместно падать в обморок. Это было бы мило и, в общем-то, совершенно не противоречило духу времени и принятому среди благородных леди этикету, вот только в исполнении бессмертной, неуязвимой к чему-либо вампирши выглядело это скорее комично, нежели трогательно. Первые раз тридцать Спайк честно подсовывал возлюбленной нюхательные соли, но чем чаще продолжался фарс, тем реже он откупоривал баночку и тем меньше искренности звучало в его словах, когда он интересовался ее самочувствием. — Дру, милая, ты ведь не хочешь испачкать свое новое платье, верно? — ощущая скорое повторение излюбленного состояния спутницы, в какой-то раз спросил он, остановившись так неожиданно и резко, что Друсилла вместо того, чтобы упасть в обморок, едва не полетела на землю, споткнувшись о его ногу. На удивление умело для находящейся в предобморочном состоянии леди удержав равновесие, выпрямилась и, сохранив гордую осанку, прошагала вперед, одарив одним из своих разоружающих взглядов. Тех взглядов, благодаря которым Спайк вновь и вновь продолжал влюбляться в нее на протяжении вот уже семнадцати лет. Благодаря этим глубоким, бесконечным, практически черным глазам он прощал Друсилле все измены и довольно частое и совершенно необоснованное пренебрежение. Он даже мирился с извечным присутствием Ангелуса, хотя с каждым годом «отец» становился все более раздражающим. Но Дру была счастлива рядом с такой семьей, Спайку ничего не оставалось, кроме как подчиняться, собственные желания и чувства приходилось прятать в тайные глубины бессмертного сердца, выплескивая гневом в сладостных, яростных и бесчеловечно жестоких убийствах. А иногда — не без того — сбегать от разгневанной толпы, оставляя за собой лишь огонь и кровь. Словом, на фоне некоторых моментов их общей истории обморочные причуды Друсиллы казались сущей мелочью. Сейчас же Спайк и Друсилла не сбегали. Они мирно и тихо перемещались с улочки на улочку, сопровождаемые лишь скрипом ставен близлежащих домов, тихим всплеском черных вод ночной Темзы и далеким лаем одинокой собаки. Впервые за последние пять лет рядом не было Ангелуса и Дарлы, и Спайку даже дышалось свободнее. Семья была их мощью, их защитой, но без старших вампиров за спиной словно крылья разворачивались. Казалось, они двое могут делать, что пожелают, не считаясь со всем прочим миром. Именно эта свобода и вернула их в Лондон — Ангелус не особо любил бывать здесь, так что Спайк, отделавшись от компании, решил воспользоваться моментом. Его тянуло сюда магнитом. Казалось, очарование прошлого, человеческой жизни, поднимет в сердце давно заснувшие чувства, вот только Лондон оказался просто Лондоном — сложно чувствовать что-либо, не имея души, и глупо было рассчитывать на обратное. Родной город стал одним большим разочарованием, поэтому Спайк покидал его без сожалений. Просто вычеркнул из списка того, к чему он еще однажды хотел бы вернуться. Нет, не сюда. Не на эти улочки и не к этим людям. Ожидаемое очарование города, должно быть, прошло вместе с последним стуком его сердца семнадцать лет назад. Не стоило надеяться на что-нибудь особенное. Взглянув на Друсиллу, Спайк подумал, что на самом деле Лондон принес ему куда больше проблем, нежели прелестей, ведь именно здесь Дру нахваталась своих обмороков. Теперь стоило начать ее от этого отучать. — Любовь моя, — протягивая Друсилле руку, слегка склонил голову в поклоне он — к задуманному нужно было подступать осторожно, — мне вдруг вспомнился старый добрый девяностый год. Российские морозы, снег в твоих волосах, медведи, балалайки, «Жизель»… — последнее он протянул, желая заострить внимание возлюбленной. — Это было прекрасно, ты же помнишь? Плачущий Ангелус… — мечтательно закатив глаза, Спайк вспомнил лучшую картину своей жизни. Слезы «отца» всегда доставляли ему наслаждение, пусть чем бы они ни были вызваны. — Прима была хороша, ты ведь помнишь? Прошло не столь много времени. Как знать, может, ее стройные ножки до сих пор касаются сцены. Он надеялся, что говорит достаточно убедительно. Дру прислушается, они вернутся в Петербург и там начнется совершенно новая жизнь. Они станут сильнее, независимее, еще свободнее. Там призрак Ангелуса не будет следовать тенью, грозясь нагнать. И Дру прекратит падать в обморок. Если лондонская мода не коснулась и петербургских дам, разумеется. — Я хотела осушить эту балеринку, ты же знаешь, — надув губки, сообщила Друсилла, опираясь на руку Спайка. Под ногами бугрились камешки мостовой, плеск Темзы становился громче. — Она была отвратительно красива, и вы с Ангелусом смотрели на нее так, как мне не понравилось. Хотелось оторвать ей голову. — Я помню, котенок, — вздохнув, подтвердил Спайк. — Тогда Ангелус не позволил тебе сделать этого, но я… — он выдержал паузу, — я принесу ее тебе на блюде. Как Ирод Соломии. Ты ведь все еще хочешь ее голову, верно? Верно? Друсилла продолжала дуть губы. Обиженный ребенок — она умела измываться над Спайком, не произнося ни слова. И все же он знал, что она согласится — предложение было крайне заманчивым. Знал и мысленно представлял себе, как сделает это. Как изловит приму после спектакля, зажмет в темном углу гримерки, и, сжав в крепких руках ее хрупкое тело, вопьется клыками в венку на шее. Картина нарисовалась такая реальная, что Спайк даже услышал хруст распарываемой кожи, ощутил сладость вытекающей жизни. Он вгрызется глубже, а у примы не достанет ни сил, ни желания сопротивляться ему. И тогда он сделает это — рванет резко, разбрызгивая кровь на дорогую мебель и ворсистый ковер. Оторвет голову от тела, а после возложил на лучший поднос из тех, что найдет, растянет мертвые губы в улыбке и, стерев лишнюю кровь с прекрасного мертвого личика, принесет добычу Друсилле. Очередную куклу. Ей даже можно будет расчесывать волосы, пока не начнет разлагаться. Все это представилось мгновенно, за долю секунды между его предложением и согласным кивком. Конечно, Друсилла хочет этого. Хочет так же, как и он. Поэтому они и любят друг друга. Двое диких, свободных, вечных. — Мы не скажем Ангелусу, — пробормотала Друсилла, прижимаясь к Спайку нежнее, чем обычно. — Будет наш с тобой крохотный секретик. Спайк заурчал довольно, словно сытый кот — он не питал иллюзий касательно их существования и знал, что Ангелус в той или иной форме всегда будет стоять между ними, но ему нравилось, когда Дру говорила о таком. О секретиках, пусть даже крохотных, которые подчеркивали его, Спайка, уникальность. У них имелись общие секреты, скрытые от Ангелуса и Дарлы — смехотворно мало, но при этом колоссально много. — Секретик, — поиграв желваками, осклабился он. Перед глазами снова восстал образ головы на блюде. — Привет из России… Все для моей королевы. Друсилла хихикнула, спрятав лицо за веером, но Спайк видел: грубые складки, обозначившиеся над бровями и переносицей — Друсилла обернулась, обнажила клыки. Она предвкушала убийство, и от одной мысли об этом кожа Спайка покрылась сладостными мурашками. Очень скоро они утопят Петербург в крови, и им не будет никакого дела до того, что Ангелус находил до слез прекрасным. Очень скоро они будут по-настоящему свободны. Собственное лицо преобразилось, стряхнуло маску человечности и явило хищника. А хищник, как известно, нуждается в жертве. — Мне скучно, Дру, — заявил Спайк, оглядываясь на спящий город за их спиной. Город-то спал, но к шелесту вод под ногами добавились выкрики какого-то пьянчуги и хохот распутной девки. До рассвета оставалось несколько долгих часов. — Я хочу выпить. — Спайк кивнул на переулок, из которого на мостовую из-за неплотно прикрытой двери лился тусклый желтый свет. Несло прокисшим пивом и подгоревшим мясом. И жизнью. Блудница хихикнула еще раз. Совсем молодой голос. — Как насчет бурбона? — предложил Спайк, втянув носом смесь ароматов, Друсилла охотно свернула в указанном направлении. — Немного бурбона, немного красного, — мечтательно пропела она, принимая игру. Походка сделалась легкой, пружинистой, словно одна мысль о скором занятном времяпровождении добавила Друсилле сил. — Лет двадцать выдержки. Может, меньше, — убрав веер от лица, она демонстративно облизала клыки и причмокнула тонкими алыми губами. — Я и с тобой поделюсь, любимый. В конце концов, раз уж мы определились с выбранным курсом, спешка ни к чему. Перед долгой поездкой неплохо бы основательно подготовиться: передохнуть, плотно подкрепиться. Надеюсь, — крепче повисая на руке Спайка, зашептала она ему в самое ухо, — для нас найдется комната с большой мягкой кроватью и плотными шторами на окнах. — Недооцениваешь меня, малышка? — Спайк сощурил глаза, глухо рассмеялся. — В любой дыре я раздобуду для тебя королевские покои, в Лондоне и подавно. Тело ощутимо расслабилось, жизнь налаживалась. Дру, пусть и на время, но прекратила падать в обморок, намечалась увеселительная программа. Определенно, Спайк поспешил сбрасывать родной город со счетов — здесь еще оставалось то, что могло поднять настроение, по крайней мере на ближайшие сутки. Хотя, если в закуске не будет недостатка, они, пожалуй, смогут себе позволить задержаться и на недельку. Раздавшаяся в то же мгновение брань двух пьянчуг и добавившийся к хохоту распутной девки второй женский голос подтвердили — с закуской проблем не возникнет. *** Спайку не спалось. Солнечный свет медленно, но уверенно продвигался по ковру в сторону его выпростанной из-под покрывала руки, но было слишком лениво двигать хотя бы просто пальцами. Абсолютно равнодушно и отрешенно отмечая движения лучей в его направлении, Спайк просто лежал, пользуясь возможностью еще хотя бы на несколько лишних мгновений растянуть прелесть прошлой ночи. Под боком пристроилась Друсилла. Даже не глядя на нее, можно было понять: она также не спит. Наверняка, как и он, наслаждается ощущением эйфории, все еще гуляющим по венам. А может, мечтает о прелестной головке примы, которую он, Спайк, непременно для нее добудет. Укрытая от солнечных лучей его телом, Дру могла отдыхать еще очень долго, Спайк решил не тревожить ее без необходимости. Переведя взгляд с пальцев на ковер, сделал глубокий вдох: ноздрей коснулся аромат совсем еще свежего тела. Страх, смешанный с дешевым и очень резким парфюмом, казалось, впитался в каждый дюйм нагого тела блудницы, а заодно и в ковер, а может и глубже, в панели на стенах, в лепестки мертвых роз на столе. Ее кровь была повсюду, и написанная им картина принесла некоторое удовлетворение. Хотя еще недавно среди прочих чувств преобладало недовольство. Спайку было за что себя корить. Они с Дру поспешили. Он поспешил. А ведь мог растянуть наслаждение до утра… Вид распутницы только подтверждал это: раскинутые призывно руки, запрокинутая голова. Готовая удовлетворить их обоих, глупышка даже не пискнула, когда ее рук и бедер коснулись клыки. С ней можно было играть долго, но, к сожалению, к тому времени Спайк уже был слишком сыт и пьян, чтобы воспользоваться этим. А жаль, обстановка располагала. Он мог кусать и рвать, пить ее жизнь медленно, с чувством. Мог творить искусство. Но совершил ошибку, начав вечер с накачанного бурбоном солдата. Конечно, тем самым совместил оба первоначальных плана, но кое в чем и просчитался: разбавленная алкоголем кровь вскружила голову, Спайк и опомниться не успел, как уже стоял над горой трупов. Увлекся, с кем не бывает. Дру не остановила. Должно быть, не успела, а может, не захотела. Ей нравилось убивать так же, как и ему. А еще нравилось смотреть, как он убивает. Возможно, этой ночью она хотела быстро и много. Что ж, в таком случае Спайк удовлетворил ее потребности в полной мере. Сейчас, когда алкоголь окончательно выветрился, можно было припомнить некоторые детали. Как вгонял железнодорожный костыль в голову какого-то пьянчуги, в красках представляя себе давнего знакомого, раскритиковавшего его стихи. Как четвертовал криворукого трактирщика, разлившего эль ему на брюки. Как потом играл этими же, уже вырванными из тела руками на ободранном и отвратительно расстроенном пианино. И как Друсилла хлопала в ладоши и хохотала, попутно примеряя обескровленной жене трактирщика свои шляпки. Да, они успели повеселиться, и все же… Труп блудницы оставлял некоторое чувство незавершенности. Не так пресно хотелось закончить этот прелестный вечер. Спайк снова скользнул взглядом по девчонке. Совсем еще ребенок, она могла стать прекрасной, нежной закуской. Если бы у него достало сил и желания. Но вдохновения хватило лишь на то, чтобы вырвать ей сердце — да и то, идея принадлежала Дру, не ему. Если бы не это, сейчас было бы совсем грустно. Совершенно напрасно растраченная молодая энергия… Но сердце продолжало лежать на его ладони, и бархатистая мягкость приносила покой. Солнечный свет подобрался ближе; едва заметно переместив руку, Спайк выиграл им с Дру еще некоторое время. Вставать не хотелось совершенно. Здесь, на полу, у подножия кровати, было просторно и уютно. Сытый желудок приковывал к горизонтальной поверхности сильнее всяких цепей. — Нужно было сохранить девчонке жизнь, — пробормотал Спайк, с раздражением взглянув на неплотно прикрытые шторы. — Тогда можно было бы отправить ее закрыть окно поглуше и остаться лежать себе дальше. До обеда или до вечера. Осталось не больше пяти минут покоя. — Да брось, — не оборачиваясь, сонно мурлыкнула Друсилла. — Ты же совершишь этот подвиг ради меня. Правда? Она не спрашивала — убеждала. Знала его даже лучше, чем он сам. — Само собой, — обреченно согласился Спайк. Ради своего удобства он не стал бы утруждаться — натянул покрывало повыше и лежал, пока кожу не стало бы ощутимо жечь. Но нежное тело Дру подобному подвергать Спайк не смел. Его принцесса заслужила только самого лучшего — это стоило любых подвигов. Спайк решился. По-кошачьи потянулся, ощутив кожей грубый ворс ковра, перекатился на бок, поцеловал Друсиллу в обнаженное плечо и, натянув съехавшую бретельку ее нижней сорочки, вложил Дру в руки сердце блудницы. — Поиграй немного, моя радость. Я сейчас. Он все еще не хотел вставать, но время поджимало: солнце лизало пятна крови на ковре рядом с ним, играло в светлых волосах убитой. Златовласка — даже смерть не забрала блеска этих пружинистых локонов. Спайк невольно залюбовался — цвет понравился ему. — Кажется, мне нравятся блондинки, — отметил он равнодушно, поднимаясь, наконец, с пола. Покрывало соскользнуло с бедер, упав к ногам — свет уже касался тонкой ткани. Дру повернула лицо, чтобы понять, о чем он говорит, разглядела девушку, обласканную утренними лучами, и удовлетворенно протянула: — Теперь я рада, что она мертва. — Выражение лица Друсиллы переменилось. Спайк заметил венки, проступившие на висках и муку в глазах. Тонкие пальцы Дру коснулись лба, вторая ладонь крепче сомкнулась на сердце. Он знал, что это значит и догадывался, что за этим последует. — Я вижу светлые волосы в твоем будущем, — пробормотала Друсилла, садясь. Нервно оправив подол сорочки, она качнулась раз, затем другой, снова надавила на виски. Видения всегда делали ее болезненной и раздраженной. Нынешнее — еще и печальной. — Много белого, много светлого, — почти проплакала она. — Спайк, это огорчает меня. Очень. Ее невинно распахнутые глаза и надутые губки заставили Спайка ощутить вину за свои недавние слова. Далась ему эта блондинка! — теперь у принцессы плохое настроение, а виноват он один. — Не беспокойся, котенок. — Обогнув освещенный участок, Спайк подошел к окну и дернул штору. Она не шелохнулась, натянутая на карниз до предела. — Проклятье, заклинило. — Дабы не терять времени, Спайк метнулся к кровати и, сорвав с нее одеяло, поспешил завесить открытый участок. Пальцы, соприкоснувшиеся с солнечными лучами, обожгло. — Однажды ты оставишь меня, — словно не замечая его, продолжила Дру, хаотично водя пальцами по своим черным локонам. Расфокусированный взгляд метался по комнате. — Ради девушки с такими волосами. Она станет твоей судьбой, и ты бросишь, бросишь свою бедную Друсиллу. Ты такой же, как все, Спайк. Такой же, как все мужчины… Ты… — наконец ее взгляд остановился на сердце, все еще крепко зажатом в ладони, — ты разобьешь мне сердце, любовь моя. Я знаю. Спайк подул на пальцы. Ему совершенно не хотелось начинать выяснять отношения прямо сейчас, тем более видения Друсиллы часто оказывались хаотичными и далеко не самыми точными, да и едва ли она стала бы слушать его. Вряд ли поверила бы на слово. И хоть он не сомневался, что она для него — единственная до конца существования Вселенной, все же предпочел промолчать. Внимание Дру быстро переключалось с темы на тему, так что уже через несколько минут можно было ожидать совсем других настроений. Озаботившись обожженной кожей, Спайк прошел к столику, где находился кувшин с водой и, смочив в ней салфетку, приложил к пальцам. Вода моментально облегчила боль, хотя кожа продолжала ощутимо пульсировать. Такая человеческая уязвимость усиливала ощущения, делала Спайка более живым, зарождала внутри него желание. Дру тоже почувствовала эти изменения. Почувствовала и моментально оттаяла. — Иди сюда, — позвала она, обхватывая сердце обеими ладонями. Поднеся к лицу, прошлась по нежной поверхности языком, облизала губы. И все это, не сводя со Спайка взгляда; гипнотизируя, удерживая его, погружая вглубь себя, в их общую вечность и бесконечность. — Попробуй, любовь моя. Уверена, тебе понравится. Возбуждение усиливалось. Друсилла нисколько не смущаясь, изучала его тело глазами, медленно, чувственно. Перебирая пальчиками по стенкам сердца, словно лаская не мертвую плоть, а его самого. Спайку казалось, так и есть. Он не пытался прикрыться. Продолжая прижимать к пальцам салфетку, наблюдал за Дру вполоборота, и прекрасно знал, что именно она видит и что пытается дать взамен. О, она уже забыла и о своем видении, и о словах — он был совершенно прав, что не стал развивать эту тему. — Мне нравится, — как можно равнодушнее ответил он, хотя прекрасно знал, что эмоции написаны у него на лице. Ладонь Друсиллы плавно скользнула вдоль сердца вниз и снова вверх. Дыхание Спайка участилось. Как вампир, он мог сдерживать эмоции, но как мужчина он этого не хотел. Его женщина должна ощущать, что имеет власть над ним — Спайк знал, как Дру нравится подобное. Она умела дразнить. В такие моменты образ хрупкого, капризного ребенка, фарфорового ангела, сменялся личиной дьяволицы, демона, которым она в действительности и была. Той, которая отняла у него жизнь и душу и продолжала отнимать покой, привязывать к себе снова и снова. Она была его госпожой, он — послушным рабом. И в этом было счастье. Невинно хлопнув ресницами, Друсилла закусила губу и проведя сердцем по своему подбородку, скользнула ниже, к лебединой шее, тонкой и длинной. Руки продолжали ласкать мертвую плоть, грудь Спайка — с шумом вздыматься. Такое ненужное для жизни дыхание — сейчас оно было необходимо и правильно, Спайка буквально распирало от эмоций и чувств. Он сделал мысленную пометку однажды непременно снова побаловать любимую схожей игрушкой, чтобы Дру еще раз свела его с ума. Подобные игры никогда не надоедали. — Ты играешь с едой, — для виду поворчал он, сглотнув: пальчики Друсиллы соскользнули с сердца на ключицу, острый ноготок оставил на коже едва заметный порез, проступила кровь. — А ты? — протянула она, поддев полупрозрачную ткань сорочки, вновь спуская бретельку с хрупкого плечика. Под тонкой кожей синели венки, рот Спайка моментально наполнился слюной. А ведь он просто представил, как касается плеча Друсиллы губами! Губами, черт возьми! Но губ сейчас казалось преступно мало. — Что я? — заставил себя проговорить он. Салфетка оказалась на столике, скользнула мимо, упала на пол. Спайк не стал ее поднимать. Десны над клыками зудели, кровь вскипала. — Что я, Дру? — переспросил он, вложив в голос рык внутреннего зверя. — Поиграешь с едой? — невинно дернув плечиком, спросила она. Вызывающе невинно. Мучительно соблазнительно. Спайк запрокинул голову, пытаясь совладать с эмоциями. Сделал несколько глубоких вдохов. Не справился: наваждение не отпускало. Во рту ощущался вкус Друсиллы, каким Спайк помнил его. Это был прекрасный вкус.  Поиграет ли он с едой? Отвечать не было нужды. Вернувшаяся к нему личина демона дала Друсилле ответ: поиграет. *** Они покинули Лондон вечером третьего дня, когда от прекрасной картины оставленных ими тел начало исходить зловоние. Несколько раз за это время приходил констебль, тряс дверную ручку, гремел кулаком, но так ни с чем и уходил. Видимо, не находил убедительных причин для вторжения. Какая жалость! — от завтрака в постель Спайк бы не отказался. Впрочем, голод был не настолько сильным, чтобы выгонять их с Дру на ночные улицы в поисках легкой добычи. В кабаке нашлось чем себя занять и без кровавого пира. Найденный в подполе эль разнообразил досуг, а в прикроватной тумбочке блудницы отыскались сигареты. Тонкие, дамские, но Спайк не побрезговал. Старенький патефон и всего одна пластинка скрасили бесконечные дни. Дру танцевала, Спайк курил. В перерывах занимались любовью. А потом пластинка опостылела, сигареты кончились, эль прокис. Тогда Лондон остался позади, нанятый экипаж с возницей-демоном помчал их в Петербург.