Oțel și carne

***

      Пальцы в перчатках нервозно тарабанят по неровной поверхности букового стола. Карл облизывает потрескавшиеся от мороза губы — язык будто специально замедляется у шрама, какой-то сигнал заставляет его на секунду накрыть нижнюю губу зубами и прекратить действие — и делает затяжку, постукивая большим пальцем держащей сигару руки по ней, отчего на пол сыпятся крошки пепла. М-да, нечасто ему приходилось вылазить из своей фабрики наружу.       «Куда ты ушёл?»       Он судорожно закашливается; правая рука прекращает мучить стол и сгибается в кулак, как только инженер подносит её ко рту, дабы — непонятно от кого — прикрыться. Сигара выпутывается из ослабевшей левой и падает на пол — её сразу же прижимают тяжёлым ботинком. Гейзенберг, прекратив задыхаться, хрипло выдыхает и встаёт, отчего стул издает протяжный скрип. Он раздражается, отпихивает его ногой. На нервы действуют и приглушенные звуки фабрики, никогда не останавливающейся, практически в каждом закутке можно встретить одного из армии его «игрушечных человечков». Все равно, будь то Айнс или Цвай.       Итан. Карл тупо смотрит в стену.       Выкрикивает с придыханием, в стол ударяет со всей силы. Звук от удара глухой, громкий. Любой бы вздрогнул. От искусственно созданного ветра поднимаются исписанные листки, прикреплённые к пробковой доске, некоторые срываются с канцелярских кнопок и разлетаются в разные стороны. Дышит тяжёло, прокручивает в голове недавний разговор.       «Ты — идиот, — Итан с хищным прищуром смотрит на Гейзенберга даже без толики опасения. Надо же, сколько лет Карл не видел таких людей. Живых. Со своими принципами и, что немаловажно, характером, — если думаешь, что я позволю тебе сделать что-то с моей дочерью. С меня хватит всех твоих заискиваний. Думал, я к тебе в ноги кинусь кланяться, как только ты прекратишь активно предпринимать попытки меня убить? Это единственное разумное решение, после того как ты узнал, что все твои конченые «родственнички» мертвы! Испугался, что единственный остался на пути?       Карл качает головой. Но, признаться, слушать интересно. Он знает — Итан устал. И он старается, правда. Старается дать ему шанс, потому что в груди что-то неприятно щемит. Может, страх, что в одиночку победить крылатую суку ему вряд ли удастся. А может, долгое и молчаливое присматривание за папашей, подсовывание боеприпасов и местных денег лишь для того, чтобы он в целости и сохранности добрался до его фабрики. Он знал — будет нелегко. Поэтому не сильно и удивился словесному порыву и обвинению во всех грехах. Всё-таки Итан ему принадлежал, это решилось ещё на собрании Матери. И даже если бы выбор пал в пользу суки-Димитреску, Гейзенберг бы своё мнение не поменял. Уинтерса поймал он. Уинтерс по праву может считаться его собственностью. И, видимо, какой-то чрезмерно особенной, потому что раздражался Карл быстро, а Итана терпел. Ещё поблагодарит. И даже выбешивающее копошение Штурма и звон фабрики не смогут помешать.       — Не выбешивай меня, У-ин-терс, — проговаривает фамилию по слогам, растягивая гласные. Если бы Итан был глухим, он бы подумал, что Гейзенберг улыбается. Но взгляд недобрый, уставше-раздражённый, не желающий более препираться. — Переоденься.       — Иди ты нахуй! — Итан выкрикивает, выплёвывает желчь, накопившуюся за всё его, скажем так, путешествие. Он вздрагивает, когда Карл со всей силы бьёт по столу кулаком и медленно поднимает на него взгляд.       — Я сказал: переоденься, сука, — урчит он; голос предельно тихий, басистый, доносящийся откуда-то изнутри. Он хватает его за руку и ведёт куда-то по закоулкам фабрики, наплевав на всех и каждого из его армии. А если кто-то преграждал им путь, — как никак, мыслительную деятельность карловы солдатики не совершали, а были скорее обычным зомбированным пушечным мясом — Гейзенберг раздражённо махал рукой влево (или вправо); какая-нибудь деталь — а она непременно найдётся в любой из комнат и многочисленных проходов — на высокой скорости врезалась в обескровленную плоть, пробивая кости и застревая где-нибудь в теле, мгновенно выводя солдата из строя. Карл, кривя лицом, откидывал от себя тело, мёртвое уже физически, дёргал руку Уинтерса на себя и вёл дальше. Шаг Гейзенберга — размашистый, твердый, уверенный, отскакивал от стен, шарканьем раздавался по всей комнате; шаг Уинтерса — настороженный, танцующий, неловкий, инженер буквально тянул его за собой, порой Итан не успевал даже и ногу поставить.       Он толкает дверь с фамильным гербом и затаскивает его в комнату.       — Посиди тут, подумай над моим предложением, — шипит Карл, даже не глядя на гостя. Отчитывает, словно ребенка малого. Устремляется куда-то, пропадает из виду ошалевшего Итана, а возвращается уже со сложенной в стопку одеждой. — Сними с себя это тряпьё уже, — итанова одежда действительно была не годна для носки — все порванная и висящая лохмотьями на теле. Не очень презентабельно.       — Выйди, — Итан с упрёком смотрит на него. Карл усмехнулся и отсалютовал, приподнимая предплечье правой руки вверх. Дверь со скрипом закрылась.       Мужчина вздыхает. Он подходит к мирно лежащей на столе стопке с принесённой одеждой и раскрывает кусок ткани, что лежал на её вершине. Хлопковая рубашка молочного цвета; вырез глубокий, но его можно застегнуть коричневатыми пуговицами. Вещь выглядит застиранной — Гейзенберг часто носил её? Глупо. Конечно же, носил. Она пахла им: машинное масло, табак. И пахла каким-то жасмином или, вероятно, персиком и сандаловым деревом — может, порошок? Итан никогда во всех этих запахах не разбирался — всей стиркой всегда заправляла Мия, его мёртвая, сука, жена. Он отложил вещь в сторону. Следующие были брюки свободного кроя цвета хаки. Тоже хлопковые. Красивые. Странно. Почему этот мудак в своём гардеробе держит такие вещицы? Итан разворачивает последнюю массивную вещь — кардиган. Бежевый, крупной вязки. Безумно красивый. Интересно, из чего шерсть? Пуговицы на вид кокосовые. Связан резинкой, поэтому на Итане сядет идеально по фигуре. Он прижимается к вещи лицом и вдыхает уже знакомые нотки жасмина и машинного масла.       — Я польщён, Уинтерс, — откуда-то сверху из динамика доносится приглушённый хрипящий голос, отчего Итан тут же отпрянул от вещи и начал вертеть головой в поиске источника звука, — вижу, тебе нравится. — посмеивается. — Я очень старался отобрать тебе хорошие вещи. Надеюсь, ты примешь это в счёт, когда будешь думать. Крайне советую не ломаться с ответом, Уинтерс. Я буду очень разочарован, — он делает акцент на слове «очень», словно перекатывая его во рту. С гласных съезжает на глухую «ч», растягивает её так, будто укачивает маленького ребёнка, чтобы тот поскорее заснул. Заканчивает фразу низким, урчащим голосом. Более ничего не говорит. Итан выдыхает в тишину, нарушаемую только подергиванием люминесцентной лампы на потолке. Сгребает вещи в охапку и ищет укромный уголок. Вещи понравились, в этом этот мудак Гейзенберг был прав. Отдает 60-ми годами. Сколько, интересно, ему лет? Мужчина озирается: получается, у него и в своем жилище камеры есть? Иначе как он узнал, что Итан делал? Вот же больной ублюдок. Может, может это — не такой уж и дерьмовый план, думает он, все еще рвано оглядывая комнатушку в поиске камер, пока стаскивает с себя лохмотьями изорванную куртку. Ведь, помощь в борьбе с, как тот выразился, сучарой Мирандой не помешает. Тем более Гейзенберг силен. Но не сильнее Миранды. Да, он непременно убьет его, если тот начнет представлять какую-то опасность после того, как с Матерью будет покончено. Или… Или игра не стоит свеч? Может, стоит просто разделаться с ним, как и с остальными? Итан вспоминает наглую ухмылку, небрежную небритость, смелый взгляд из-под черных стекол очков. — Какое тело, Уинтерс! — вновь раздается из динамика, вырывая Итана из мыслей и заставляя мгновенно прикрыть голый торс руками. — Да ладно тебе, папаша, что ты как девственница? — Гейзенберг посмеивается. Урод. Итан непременно его убьет. — Мне есть смысл заходить к тебе, или ты все еще намереваешься испытывать мое терпение? — голос вмиг серьезнеет. — Послушай, Итан, — делает акцент на его имени, будто выплёвывает его, — я не хочу тебя убивать. Ты кажешься славным малым, а я не люблю марать руки в крови. Не сейчас, когда я, блять, потратил на тебя столько времени и ресурсов. — Карл звучит раздраженным; он на мгновение замолкает. — Прошу тебя принять и это во внимание. Что это? — Пошел ты. — хмыкает Уинтерс, мотнув головой. — Ясно всё с тобой. — с ноткой разочарования отвечает голос из интеркома. — Ты не настроен для разговора. Но ничего. Я подожду. — и умолкает. Сучонок. Итан двигает носком туфли по полу, шкребанув по покрытию. Усталость дает о себе знать — ноги предательски подкашиваются, и он оседает на стул. Но ведь сейчас совсем не время.В глазах двоится, а в голове шумит. Возможно, выслушать этого подонка было не такой уж плохой идеей. По крайней мере, он понадеялся, что Гейзенберг сохранит при себе остатки достоинства и не станет нападать на задремавшего Уинтерса. Он просто закроет глаза на минуту. Совсем… На чуточку… — Ах, да, — вдруг тихий голос вновь разрежает относительную тишину, не считая звуков работающей фабрики, — советую тебе попробовать перестать лить лишь одни оскорбления из своих уст и раскрыть глаза пошире. — Гейзенберг выдерживает небольшую паузу, прежде чем подвести небольшое напутствие к финалу. — Быть может тогда ты увидишь, что тебя не окружают сплошь и рядом одни враги, Итан. — Не нужна мне твоя Роза, уебок. — бормочет сквозь зубы Гейзенберг, левитируя к себе железную зажигалку и доставая из кармана новую сигару. Поспешил — надо было старую докурить, а не кидать на пол в порыве эмоций. — Заладил, сука, с ней. Что мне с твоей девчонкой делать?… Дверь в комнатку тихо поскрипывает от сквозняка, и Карл быстро бросает взгляд в тускло освещенное помещение с бетонными стенами, приглядывавшееся из дверного проема. Он шмыгает носом и ведет плечом, не зная куда податься. Лязг механических организмов резанул по ушам; Гейзенберг сморщился, отчего жестяная коробка в дальнем углу комнаты, дрогнув, свалилась на пол, рассыпав различного рода шурупы и винты. — Блять… — на выдохе шепнул он. Мужчина взмахнул рукой. Вывалившееся содержимое коробки тут же подлетело в воздух и рваными движениями в ряд собралось обратно, после чего крышка с щелчком закрылась. Карл двинул бровями, развернулся на пятках, толкнул приоткрытую дверь и вышел на поиски Уинтерса.

***

Выбегать из единственной безопасной комнаты в гигантском подземном комплексе, когда у тебя в кармане пара патроном и один дробовик, понял Итан. Но, что сделано, то сделано. Только разлепив глаза, он сразу подскочил с места и бросился щупать все углы комнаты, дабы поскорее избавиться от гнетущего чувства, будто за ним наблюдают. Хотя, впрочем, скорее всего именно так и было. Можно сколько угодно задаваться вопросом, почему Гейзенберг не приступил к активным действиям по ликвидации Уинтерса после полученного отказа, и нисколько — не пытаться остановить поток мыслей. Это не мешает, если уж быть честным. Лорд… интересовал Итана. Без сомнения, все они были в крайности ебанутейшими созданиями, которых Итан в принципе встречал, не считая инцидента в Луизиане, — в дальнейшем, кто знает, может все это конченое путешествие откажется для него еще худшим воспоминанием, — Гейзенберг казался самым адекватным из всех. По крайней мере, он все еще давал ему спокойно жить и шататься по производственным отделам фабрики. Но Итан бился об заклад, что есть здесь и места, после захода в которые инженер сменит милость на гнев. Может, а может и нет. Курткой прислоняется к бетонированной трубе и выглядывает из-за угла. Вдали слышится копошение Айнсов, но, как начальный эксперимент, слабейшие из обитателей фабрики, особой настороженности и тревоги у Уинтерса они не вызывали. Он видел слишком много дерьма, чтобы страшиться таких букашек. Тем не менее, тратить драгоценные патроны дробовика — даже не М1911 — слишком большая роскошь для таких мелких тварей. Тем более когда их как никогда недоставало. Итан ставит перед собой цель найти Герцога и двигается вперед. Пробежать солдат, уклониться вправо и… Мужчина находит бесхозный железный прут и, вооружившись, проскакивает в узкий коридор с двумя солдатами. Прут все еще был крайне ветхой защитой перед теми, кто был наделен буром, но тем не менее, лучше, чем ничего. Итан отбивает встречную атаку стоявшего в опасной близости солдата и отпихивает его ногой, отчего тот заваливается набок и падает. Как и предполагалось, мозг мертв. Интересно, что с ними такого делал Гейзенберг, как оживлял их тела? Как вживлял им Каду? Хотелось шмалять по ним по всем без разбору, просто не марать руки и расправиться быстрее, но он не располагал такими ресурсами. И даже если бы располагал — какого черта он собрался так растрачивать боеприпасы?! Поэтому Итан вздыхает, проскальзывая в приоткрытую тяжелую дверь, и со скрипом закрывает ее, пока второй солдат отрывистыми судорожными шагами шел в его сторону. Он чуть было не прищемил палец, в последнюю секунду с замиранием сердца отскочил от захлопывающейся махины и оперся ладонями о колени, выдыхая с напряжением. Итан помассировал виски — еще немного, совсем капля, и он увидит свою дочь. Не эта ли мысль должна подогревать интерес к жизни и собирать остатки храбрости и гордости, чтобы не сдохнуть как собака в одном из закоулков здешних мест. В той пещере, или чем бы то ни было, Итан и правда думал, что умрет, хотя с высоты преодоленных им трудностей, подобные игры должны были казаться ему сущим пустяком. Повезло попасть прямиком к четвертому Лорду практически сразу же после его «шоу». Уинтерс скользит по узким сырым проходам, прислушиваясь к отдаленным звукам стонавшей фабрики, скрежета буров солдат и скрипящих, где-то не смазанных механизмов. Сможет ли дожить до спасительного рассвета, сможет ли увидеть первые лучи солнца? Он, фабрика… Гейзенберг…? Впереди еще три Лорда, но, как сказал Герцог, Гейзенберг — самый младший и самый непростой. Его изощренный ум, закаленный многолетним бременем одиночества и страданий открыл ему дорогу к изобретениям. В конце концов, у него было достаточно времени, чтобы распланировать каждое из своих творений.

***

Шахта дробилки встретила Итана спертым воздухом и полумраком. Где-то на верхних полуэтажах раздавались тяжелые шаги. Кто-то словно патрулировал территорию. На потолке жужжал огромный по своим размерам осевой вентилятор, раздувая куски металлических деталей и прочих производственных издержек из того же материала. Итан, оглушенный громким звуком упавшего неподалеку стального оцинкованного листа, на котором с наружной стороны был нанесен слой ПВХ, непроизвольно отскочил, уворачиваясь от сверкающей в полутьме гильотине, способной отделить его голову от тела, упади она ровно на то место, где начинаются шейные позвонки. Острые края устрашающе поблескивали, напоминая о чрезвычайной опасности этого помещения. Итан взглотнул, перезарядил дробовик, и, удостоверившись, что поблизости нет солдатиков Гейзенберга, двинулся к первой лестнице. Хотя в точности рассмотреть обитателей шахты ему бы и не удалось, он все равно знал, — по грузным шагам — на одном из таких поворотов он непременно столкнется с кем-то помассивнее обычных рядовых «солдат», снующих по темным коридорам производственного крыла фабрики и ждущих своего часа в закоулках. Итан делает первый шаг на пробу — железная лестница, покрытая коррозией в некоторых местах, тяжело скрипнула, будто шурупы вот-вот раскрутятся, и она упадет вниз вместе с ним, в результате просто придавит его. Вот Гейзенберг-то посмеется. Как было бы нелепо умереть вот так. Хотя, может, он разочаруется? Ведь так настойчиво и упорно продолжать склонять Уинтерса на свою сторону невзирая на все обидные слова и посылы куда подальше — это сколько терпения и желания надо иметь? Да и для какого хера ему с такой внушающей страх армией из разношерстных бойцов понадобился настолько обычный по сравнению со всей этой массивной помпезностью Итан Уинтерс? Карл Гейзенберг был творцом. В своей стезе он, создатель всех этих устройств, механизмов, солдат, бесспорно, был одним из лучших, если вообще не стоявшим на верхушке «пищевой цепи» среди тех, кто, как и он, посвятил себя тяжелому труду. Размеры фабрики заставляли задуматься — он сделал это сам? В одиночку? Ведь кто еще в этой пропащей деревне был способен помочь этому безумному гению? Опершись ладонью о металлическую ПГФ площадку, — отчего на ней тут же остались контрастирующие с бледным цветом кожи карминовые следы от решетки — Итан поставил ногу рядом с рукой, после чего оперся на поручень и встал. В памяти всплыла лестница гигантского резервуара с водой, видневшегося на территории Сальваторе Моро. А стоило ли ему вообще бежать от судьбы? Что бы сказал Гейзенберг, умри он от руки одного из многочисленных творений мужчины? Итан считает, что тот просто бы разочаровался в его способностей, но много бы не потерял. Из-за поворота чуть выше послышалось сдавленное мычание и треск бура, стукнувшегося о перила. Уинтерс вздрогнул, выставил пистолет и встал в боевой позиции. Где он? Как можно тише он подбирался к месту, откуда был слышен шум, напряг глаза, чтобы вглядываться в вездесущую тьму. Еще и как назло лопасти вентилятора с громким скрежетом вертелись, мешая вслушиваться. Итан с ужасом понимает, что патронов остается чуть меньше десяти, а до пополнения запасов еще хуй-знает-сколько идти. Начнем с того, что гарантированного места для их нахождения в принципе нет. Покривив душой, Уинтерс отмечает, что он был бы рад услышать хрипящий звук интеркома. Но, видимо, основной задачей четвертого Лорда было действовать ему на нервы, играть в шарады и никак — помогать. Итан рывком преодолевает еще одну лестницу, сглатывает подступивший ком в горле, когда, задевая перила из-за своей громоздкости и неуклюжести, прямо на него несется огромная махина, некогда бывшая человеком, до неузнаваемости изуродованная «улучшениями» Гейзенберга. Еще хуже было осознавать, что с верхней платформы спрыгнул еще один. «— Господи, — только и проносится у него в мыслях, — дай мне сил.» Дрожащими руками Итан направляет дуло W870 TAC и делает пробный выстрел, когда ближайших из солдат замахивается на него левым, заменяющим руку, буром, раскрывая светящийся реактор с Каду внутри. На пару секунд это оглушило его, но, как и было сказано ранее, лишь на пару секунд. — Сука, сука, сука… — шипит сквозь сжатые зубы Итан, понимая, что отступать практически некуда — он прижат к стене, где тускло мигает настенный светодиодный светильник. Воздуха в легких становилось все меньше с каждым вдохом. Сейчас Итан бы даже допустил мысль о том, что был бы рад появлению Гейзенберга. К черту. Он справится, потому что справлялся и раньше. И таких, как эти черти, он тоже выводил из строя, заставлял этого ублюдка раздраженно цокать языком, ведь его творения рушат, а сырья для изготовления новых становится все меньше. Итан рыкает и делает выпад вперед, спуская почти всю обойму в открытый реактор, отчего тот практически мгновенно взрывается. Он повержен. Итан склоняет голову, чтобы дать телу передышку. Уставший мозг совершенно забыл о втором враге. Так некстати, ведь прямо сейчас он несется на него, а Уинтерс успевает поднять голову в самый последний момент.