Есть ли в небе лисы?

Первый порыв — оттолкнуть его, потому что… Да и так ясно, почему. Но вместо этого я осторожно укладываю Птицу на пол и кидаюсь закрывать дверь, предварительно выглянув в подъезд. Никого, криков тоже не слышно. В такое время мои соседи обычно либо по квартирам сидят, либо вообще уже спят, и есть шанс, что этот олух царя небесного ни на кого не напоролся. Вопрос еще в том, от кого он изначально пытался скрыться. Ладно, не сейчас. Узнаю, если полиция вскоре будет ломиться ко мне в квартиру. Обернувшись, вижу, что Птица сидит на коленях, держится за правый бок. Проклятущая маска валяется рядом. В голове у меня еще теплится надежда на то, что это какой-то розыгрыш, проверка, дурной сон, антидепрессантный трип, но умом я все равно понимаю, что нет. Я действительно в заднице. И даже это сейчас не главное. — Где болит? — спрашиваю, присев перед ним. — Что с тобой случилось? — Мышка, — начинает было он, и замолкает, когда я мрачно смотрю на него. — Потом будешь оправдываться. Пока давай о насущном. Что мне сделать? Он отнимает руку от бока, и я вижу, что перчатка испачкана в чем-то. На черном не видно, но дураку понятно, что кровь. Я проглатываю возгласы ужаса и панику заодно, присматриваюсь к дыре на мягкой части странноватого костюма. Больше царапина, что уже хорошо, наверно. — Есть еще что-то? — уточняю, осматривая его дальше. Птица качает головой. — Почему тогда ты на ногах еле стоишь? — Упал, — коротко отвечает он. В ответ на мое недоумение добавляет: — С высоты. — С… какой? — спрашиваю, запнувшись. — Это ничего, душа моя, я… — Ты сломал что-то? Острая боль где-нибудь есть? В ребрах? Птица качает головой, но выглядит паршиво. Ему явно больно. Перед этим видом страх и сомнения отступают окончательно, и я интересуюсь, сможет ли он дойти со мной до спальни. Птица утверждает, что да, на практике тащится еле-еле, и это при том, что я поддерживаю его, как могу. В комнате пытаюсь осторожно уложить своего откровенно двуличное счастье на кровать. Теперь встает вопрос, как все это с него на хрен снять? Осмотрев костюм ближе, понимаю, что сама не справлюсь, поэтому требую инструкции, лезу сразу к нагрудной пластине. Птица дергается, локтем отводит мою руку. — Сначала перчатки, — говорит он. — Там горючее. — Зашибись, — бормочу я, дрожащими пальцами коснувшись креплений на его предплечье. — Впрочем, поделом мне. Сама дура, в сказку поверила. — Мышка. — Заткнись, а? Она не снимается, где еще расстегнуть? Птица покорно отвечает, и я кладу первую перчатку на пол, подальше от нас. Туда же отправляется вторая. И пояс со странными колбами, с которым Разумовский просит меня быть особенно осторожной. Чокнуться можно. Но мне-то не привыкать, да? Твою-то мать, вот ведь влипла. Плащ я просто отстегиваю и оставляю под ним, дальше идет нагрудная пластина. Для того, чтобы снять ее нормально, приходится Птицу посадить. Пока на кровать, а там посмотрим. Пернатый шипит сквозь зубы, но ничего лишнего не говорит, как я и просила. Закончив с одной частью брони, берусь за наплечники. Птица, выдохнув, утыкается лбом мне в плечо. Я стараюсь не думать ни о чем лишнем, но все равно по инерции касаюсь его волос на затылке. Всего пара мгновений, пока я не опомнюсь, и отношения между нами еще не разлетятся вдребезги. Когда с верхняя броня оказывается на полу, я укладываю его обратно на кровать, предварительно сняв порванную водолазку и все-таки вытянув плащ. С ногами проще, но я понять не могу, на кой черт ему столько защитных пластин, если он умудрился тупо сверзится откуда-то?! Ладно, все. Спокойно. На лице повреждений нет, видимо, маска помогла, а вот на теле уже видно, где завтра будут багровые синяки. Сейчас меня интересует царапина на боку, которая все еще кровит и выглядит глубокой. Дернув Птицу, выясняю, что он еще и на арматуру напоролся. Отлично просто. В газетах таки напишут: Чумной Доктор окочурился от заражения крови на руках у своей депрессивной подружки. Шик. Славик будет рукоплескать. Я примерно представляю, что делать с такими ранами, у меня все-таки младший брат есть. Промыть, обработать и перевязать мне труда не составит, но столбняк какой-нибудь не дремлет. Это я Птице и говорю, но он лишь отмахивается. Говорит, что позже об этом позаботится. Ага, из тюрьмы, видимо. Прикусив язык, иду в ванную, чтобы взять аптечку, а потом на кухню за кипяченой водой. Ежесекундно не позволяю себе думать о происходящим. Если начну, то уже не остановлюсь, а сейчас нужно быть собранной. У меня и так руки дрожат как у заправской алкогольвицы. — Тебе нужно в больницу, — говорю я, закончив с раной, и помогаю ему вновь сесть. — У меня рентгена карманного нет, и я не знаю сломал ты себе что-то или нет. — Позже, — тихо отзывается Птица. Я, скрипнув зубами от злости, берусь за бинты. Клейких у меня нет, поэтому будет ходить с повязкой. Или в ней же загнется. Надо уговорить его поскорее в больницу наведаться. Если, конечно, он не в розыске теперь. Опять. — Держи, — говорю я, притащив ему бутылку воды. — Может, есть врач, которого я могу вызвать тебе сюда? Проверенный? — Все нормально, мышка, — шепчет Птица и с моей помощью укладывается на кровать. — Ты хочешь поговорить? Спрашивай. — Не время. Ты… — Я запинаюсь, обдумываю то, что собираюсь сказать. Смотрю на его уставшее лицо. — Ты можешь отдохнуть здесь. Я не буду никуда звонить. — Спасибо, — выдыхает Разумовский. — Мышка. Поцелуешь меня? — Нет, — тихо говорю и встаю с кровати, чтобы собрать аптечку. Птица ничего не отвечает, только глаза закрывает. Я отодвигаю не взрывоопасную броню чуть дальше, кидаю в контейнер флакон с перекисью. Остатки бинтов решаю выбросить, лучше утром сгоняю в аптеку. Тут и так о стерильности можно только мечтать, лучше не рисковать понапрасну. Закончив с медикаментами, решаю не относить их никуда и иду к шкафу, достаю оттуда еще одно одеяло, заправляю его пододеяльник. Получается не сразу, слишком дрожат руки. После осторожно накрываю им Птицу, стараясь не встречаться взглядом с желтыми глазами. На секунду мне кажется, что он хочет удержать меня, взяв за запястье, но Разумовский в итоге кладет ладонь на одеяло. Сидеть в спальне можно только на кровати, а это слишком близко к Птице. Сейчас я так не хочу, но и оставлять его одного нельзя, поэтому притаскиваю из гостиной кресло. Оно небольшое, в дверной проем проходит после некоторых манипуляция и пары матерных с моей стороны. Разумовский говорить со мной больше не пытается, закрывает глаза и через какое-то время засыпает. Акт такого доверия я оценила, но шел бы он с ним в жопу, если честно. Я лезу за телефоном и ищу, что почитать, пока эта подбитая ласточка отдыхает. *** Разумовский спит всю ночь, я караулю. В шесть утра он просыпается, и первое, что я делаю, — иду проверять повязку. Она в крови, но не сильно. Хороший знак, наверно, если не принимать внимания эти жуткие кровоподтеки на груди и спине. Я, засунув подальше страх за него, отлучаюсь в аптеку, а потом делаю перевязку. У меня была целая ночь, чтобы успокоиться и настроить себя на разумный лад, расставить все по полочкам. Но когда Птица с трудом садится на кровати, спустив ноги на пол, и спрашивает, хочу ли я поговорить сейчас, весь здравый смысл летит в трубу. Я швыряю телефон в кресло и смотрю на придурка, скрестив руки на груди. — Скажи мне, милый, когда мы с тобой тут, в этой самой квартире, базарили про ДРИ и заодно затрагивали вопрос доверия, ты ничего не забыл мне рассказать? А, Птенчик? Вообще ничего? Может, какой-то маленький нюанс? Например о том, что ты действительно гребанный Чумной Доктор?! И не говори мне, что собирался на фестиваль косплея! — Выслушай, — говорит Птица, когда я выдыхаюсь. С трудом удержавшись от того, чтобы показать ему средний палец, сажусь в кресло, нога на ногу, и вопросительно смотрю. Разумовский уверенно начинает: — Мышка, ты ведь слышала о том, что Чумной Доктор больше не убивает. — Ага. Слышала. У Гречкина-младшего наверняка нехило подгорело на том свете от этой новости. — Смешно, — отстраненно бормочет Птица. — Да не сказала бы. Какого хрена, а? Ты… — Я давлю пальцами на виски. — Как тебе вообще такое в голову пришло? Ты… Ты же людей убивал, Птица! — Они были… Да хватит! — рявкает он, повернув голову в сторону. — Сережа? — уточняю я, на что Птица кивает. — Что говорит? — Дергается, — цедит он сквозь зубы. — Боится, что я все испорчу. — Куда дальше-то? Я закрываю лицо руками, делаю пару глубоких вдохов и выдохов. От пальцев несет медикаментами. Глянув на Птицу, прошу: — Скажи ему, что мы не расстаемся. — С ним? — уточняет Птица, не глядя на меня. — Ну в костюме-то явно не он скакал, так что с ним, — ядовито отвечаю, хотя прекрасно понимаю, что так бы не получилось. Либо с двумя сразу, либо без них обоих, но уколоть придурка побольнее сейчас очень хочется. — Сережа тебя слышит, — говорит Птица. Сейчас он кажется отстраненным и холодным, и я задумываюсь: это маска? Или он на самом деле играл со мной, а сейчас перестал? — Отлично. А теперь объясните мне все, потому что… Потому что в дверь звонят. Какого дурака принесло в семь утра? Приказав Птице оставаться в спальне, иду проверять. В глазке вижу двух незнакомых мужчин, а потом вспоминаю того, что в дурацкой кепке. Твою-то мать. Дверь не открываю, делаю сонный голос и спрашиваю, какого черта. Визитеры заявляют, что они из полиции, и им нужно со мной поговорить. — Говорите, — флегматично предлагаю, угрюмо глядя на Птицу, который выходит из спальни. Привалившись к стене, смотрит на меня. — Майор Игорь Гром, мне нужно допросить вас по поводу дела Чумного Доктора. Откройте. — Да вы что? — удивляюсь я. — Слушайте, ну мне-то его костюм точно большеват будет. — Как свидетеля, — добавляет Гром. — Так я не видела ничего. Допрос окончен? — Ася, послушайте, нам нужно поговорить, — помедлив, произносит он уже не так грозно. Такое чувство, что его напарник двинул ему локтем в бок. — О Сергее Разумовском. Я знаю, что вы с ним в отношениях. Вздохнув, прислоняюсь к двери спиной. — Хорошо, майор, я с удовольствием с вами поговорю, — отвечаю, не сводя взгляда с Птицы. На его лице ничего невозможно прочитать, но на миг мне кажется, что эти слова сделали ему очень больно. — Как только принесете ордер или повестку. Или что там у вас положено. Вот тогда обязательно отвечу на все вопросы. А пока до свидания. Птица закрывает глаза, устало жмется лбом к стене. — Ася, послушайте, — начинает было напарник Гром, но я повторяю: — Повестка, товарищи. Ордер. Что-нибудь. Нет? Отколебитесь от меня тогда, не то в суд подам. Не слушая возмущенные окрики Грома, который перечисляет все, что сделал и не сделал Разумовский и собирается сделать со мной, отхожу от двери. Взяв Птицу за локоть, вместе с ним возвращаюсь в спальню и закрываю туда дверь. Вряд ли, конечно, можно что-то услышать из подъезда, но мало ли. Когда он садится на кровать, я решаю зарыть на пару минут топор войны и взять ему из шкафа одежду. Он кое-что умудрился оставить у меня, так что ему, считай, повезло, не будет возвращаться в башню в розовом халате. Орать уже не хочется, колоть словами тоже. Я не слепая, видела, что на секунду он подумал, что сейчас я от него откажусь и открою Грому дверь. И видела, как больно ему было в тот момент, а также то, что он даже не дернулся меня остановить. К несчастью, я недостаточно разумная овца, чтобы так поступать с ним. — Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю, натягивая на него черную футболку. — Слушай, можешь еще отдохнуть, поговорим позже. — Сейчас поговорим, — отвечает Птица. — Что ты хочешь знать? Я возвращаюсь в кресло, задумчиво скребу ногтем подлокотник. Двоякое чувство. Вот передо мной страшный Чумной Доктор, который убивал людей и устроил погром в городе. И надо бы бояться и просить помощи у майора Грома или как там его, ведь получается. что Разумовского зря оправдали. А мы тут беседы с ним вести собираемся. Ну, допустим, сейчас он не убивает. Ладно. Но это сейчас. Даже учитывая все это, я не могу смотреть на него иначе, злюсь, да, очень, но не боюсь, и даже мысли не допускаю о том, чтобы сдать его. Чумной Доктор, психопат. И одновременно человек, который дарил мне мармеладных акул, окружил вниманием и позволил почувствовать себя снова значимой. Так нежно целовал и касался, учился быть со мной, несмотря на мои проблемы с менталкой. Моральный компас не просто шатается, его выкручивает и перемалывает, он едва держится. Если попробовать забыть о прошлом… Нет. Сначала диалог. — Расскажи мне все, — требую я, забравшись в кресло с ногами. — Без утайки, с самого своего появления, если это не было с рождения. Птица поворачивает голову, молчит некоторое время. Затем сообщает: — Сережа хочет сам рассказать. — Нет уж. Это дерьмо с огнеметами явно не Сережа заварил, так что и отдуваться не ему. Разумовский кивает, опирается локтями на колени и выполняет мою просьбу. Я слушаю про маленького мальчика, который в одночасье лишился всего и оказался там, где не место ни одному ребенку, и не смог с этим справиться, потому что вокруг все было слишком враждебно к нему. Слушаю, как он придумал себе воображаемого друга, вроде бы придумал, они сейчас уже не уверены, что это были просто игры детского мозга, но в мистику вдаваться не хотят. Слушаю, как новый друг защищал мальчика, как умел, потому что оба, по сути, были маленькими, и ни один не знал, как справиться с собой и друг другом. Слушай, как игра становилась все опаснее, потому что Птица вобрал в себя весь Сережин негатив, всю злость и обиду, и его сознание было перекорежино в угоду этим чувствам. Слушай, как мальчик нашел себе настоящего друга и постепенно прогнал Птицу в глубины сознания, во тьму, откуда он изредка появлялся и решал проблемы, когда настоящий друг ушел в армию и не вернулся, взял контракт. Решал по-своему. А потом Олег Волков, настоящий друг, погиб, и Сережу это разбило, потому что это был единственный его родной человек. Тогда Птица взял все в свои руки, подтер в слабом и измученном от горя сознании память и нацепил для него маску Олега. И Чумной Доктор, разумеется. Птица отвык от полноценной жизни, да ее у него и не было, его не учили ничему другому, поэтому, когда Гречкин сбил девочку, он придумал, как это решить. — Я знал, что его отпустят, — пожимает плечами Разумовский и морщится. — И подготовился к тому моменту. Вот только план… — Он смотрит в пустоту рядом с собой. — Да нормальный был план, действенный. Если бы не Гром… Ладно, не важно теперь. Я действовал, как умел, и не собираюсь за это извиняться. — И что изменилось теперь? — спрашиваю я, обняв колени. Изменилось, как выяснилось, многое. Как минимум, они попали в психушку в Форте. Вот только подействовало далеко не лечение, потому что они угодили в лапы садиста, который мучил их и ставил совершенно дикие эксперименты. Чудо не случилось, случился оживший Волков, который провернул многоходовку, чтобы вытащить Разумовского. И вот мы здесь. Птица хочет несколько переиграть концепцию Чумного Доктора, чтобы Сережа больше не попал под подозрения, да и самого народного героя сделать именно народным, снискав славу и обожание за пойманных и разоблаченных ублюдков. — И каково мое место в твоем плане? — интересуюсь, стараясь не выдавать опасений. — Тебя в нем не было, мышка, — признается Птица. — Мы действительно встретились случайно, и я… Ты знаешь. Я хочу, чтобы мы были вместе, но не знаю, как все это работает между людьми. Не знал. Да и сейчас, наверно, не до конца понимаю. Сережа тоже замкнулся на работе еще с института, поэтому здесь мы с ним на равных. Наша борьба между собой закончилась там, у Рубинштейна. Я не стану клясться, что все, что было до больницы, не повторится, но обещаю, что не причиню тебе боль. — Почему ты боишься причинить мне боль? Думаешь, что съедешь с катушек и убьешь меня? — Нет. Не совсем. Это тоже, но все сложнее. Мне… — Он смотрит на свою руку, сгибает и разгибает пальцы. — Мне непривычно в этом теле. Может, если бы я не ушел тогда, было бы проще, уже бы адаптировался. Это будто тело слишком маленькое, мне в нем тесно, и до сих пор я иногда чувствую нечто подобное. Боюсь надавить или сжать слишком сильно. Не могу отделаться от мысли, что вот-вот поцарапаю тебя когтями. Я, нахмурившись, смотрю на его пальцы. — Какими когтями? — Сережа видит меня иначе, мышка. Ты можешь потом об этом поговорить с ним. — Так, мне нужен перерыв. Я встаю и босыми ногами топаю на кухню, там пытаюсь придумать, чем себя занять. Делаю чай, потом берусь за электронку, вспоминаю про чай и так далее. Птица появляется, когда я выливаю слишком крепкую жижу в раковину. Поставив заварник на столешницу, отхожу к окну, сажусь на подоконник. Разумовский занимает стул напротив. — Какой перерыв тебе нужен? — спрашивает он, положив на стол свой телефон. Экран разбит, но вчера еще работал, когда я достала его из кармана штанов. — От меня или от информации? А есть разница? Я рассматриваю свои ногти и честно отвечаю: — Не знаю. — Ты хочешь уйти, мышка? — тихо интересуется он. — А ты что, просто возьмешь и отпустишь? — Я не трону тебя, но… Я не знаю. Я готов сделать все, чтобы ты не уходила. Не из-за того, что боюсь разоблачения, мышка. Я просто хочу, чтобы ты была со мной. Не хочу терять тебя. Я молчу, ковыряя правый ноготь. Чумной Доктор. Чумной Доктор, Ася! Псих в маске! И что, что он позавчера целовал коленку, которой ты ударилась, и грозился выкинуть к херам этот стол? Чумной Доктор, убийца. Я, закусив губу, честно пытаюсь заставить свой моральный компас работать, но все тщетно. Слишком большой контраст. Он был со мной другим. Так все подружки маньяков говорят, наверно? — Я не уйду, — негромко говорю, взяв смелость и тупость за хвосты. — Ты останешься ради Сережи? — уточняет он, и голос звучит совершенно нейтрально. — При чем тут Сережа? Мы с ним только начали, без обид, Сереж. — Ради чего тогда? — Ради твоих шедевральных подарков! — не выдерживаю я, всплеснув руками. — Кстати, верни их все. Птица кивает, его рука тянется к телефону. — Боже, — выдыхаю я, глянув на потолок. — Какой же сюр. Встав, подхожу к нему и забираю мобильник, возвращая на стол, уточняю: — Ты серьезно? Ты не смог купить меня все это время, но решил, что сейчас я опомнилась или что? — Ответь на вопрос, — раздраженно цедит Птица, а я теперь понимаю, кажется, откуда иногда эти дерганные движения, когда он нервничает. Видимо, та же фишка с телом. — Ради чего ты останешься со мной? Потому что я, видимо, принимаю лошадиную дозу таблеток, и они глушат во мне совесть и логику. Это единственное оправдание. Впрочем, нет, не единственное. Черт с ним. Потом разберусь. Я шагаю ближе, становлюсь между его ног и беру лицо в ладони, заставляю посмотреть на меня. — Я не уйду ради тебя, — четко и с ударение на последнее слово говорю ему. — Ты редкостный козлина, и я очень злюсь на тебя, хоть и отлично понимаю, что такое не вываливают на первом и даже на втором свидании. Хотя, мог бы намекнуть. Например, когда трахал меня в своем лифте, блин. — Тебе понравилось, — пожимает он плечами. Я выразительно смотрю на него. Он кивает. — Ладно, я понял, ты злишься. Но не уйдешь. — Не уйду. Потому что… Я пожалею об этом, как пить дать. Потому что я люблю тебя. — Именно меня? — уточняет он спустя пару секунд. — А есть еще кто-то? Блин, ребят, извините, тупая шутка. Шутка, Сережа, только шутка. И да, именно тебя, Птиц. Сережу тоже чуть-чуть, не фиг было прятаться от меня. Но сейчас я признаюсь в этом именно тебе. Птица опускает голову, встает. Я хочу отойти назад, но тут же оказываюсь в кольце его рук. Он осторожно прижимает меня к себе, а я боюсь лишний раз двинуться, чтобы не сделать ему больно. — Я тоже люблю тебя, мышка, — шепчет он. — Как умею. Прости, если это не так, как тебе бы хотелось, не правильно. — Все у нас правильно, Птиц. Нам незачем на кого-то оглядываться.