Есть ли в небе лисы?

Утро я встречаю в одиночестве, несмотря на то, что засыпали мы с Разумовским вдвоем, уставшие и довольные. И я даже не думала о том, что совершаю ошибку за ошибкой, пока лежала на его груди до того, как сон окончательно забрал меня в сети. Может быть, все и обойдется. Я просто зациклилась на том, что в предыдущих отношениях ничего не получилось, и теперь везде подвох ищу. Все было бы не так плохо, если бы я не держалась за этот брак еще до измены и приняла тот факт, что он дал трещину, и я не обязана его спасать, ведь это ж должно быть на всю жизнь. Пожалуй, сейчас мне нравится больше. Намного больше. Улыбнувшись своим мыслям, поворачиваюсь и натыкаюсь взглядом на тумбочку, на которой стоит прозрачная ваза с разноцветными герберами. Без карточки, но тут и так понятно, чьих рук дело, и настроение с утра взлетает просто до небес. Если цветы подарил, значит, понравилось? Или как утешительный приз? Я гоню эти мысли из головы поганой метлой и сажусь. Рядом с креслом, куда вчера сложила одежду, стоят пакеты и коробка. Улыбка медленно сползает. Ладно, тут хоть тащить, чтобы вернуть, недалеко. Я встаю, взяв с пола черную футболку, которая там так и осталась ночью, надеваю и иду смотреть, что за магазины на сей раз пострадали от набега Разумовского. Да ничего такого страшного, в принципе. Комплект, состоящий из бежевых штанов и белой футболки с милым котиком с клубком ниток. Да, я люблю эти глупые принты. Еще джинсы, вторая футболка и рубашка в зеленую клетку. На коробке с мягкими тапочками лежит карточка, где Сережиным почерком написано, что он вовсе не желает меня обидеть, просто заказал эти вещи, потому что я ничего с собой не взяла, а он просто хочет, чтобы мне было комфортно. В ванной также новая зубная щетка и кое-какая косметика, в том числе он просит попробовать крем для рук, который нашел, поскольку заметил вчера ранки у меня на пальцах. Интересно, в процессе чего заметил? Еще просит не убегать сразу утром, а хотя бы позавтракать вместе. В пакете с нижним бельем, простым, без заморочек, лежит еще одна записка, сообщающая, что это подбирала Марго, а он не смотрел вообще. После сегодняшней ночи его еще что-то смущает? Улыбка, появившаяся сразу после прочтения записки, такая, будто я только что выиграла самый большой джекпот, меркнет. Зачем он это все делает? Для чего? Я — это явно не лучшее, что он может получить, так какой смысл, зачем так стараться? Тряхнув головой, опять посылаю дурацкую тревожность куда подальше и иду в ванную, чтобы принять душ. На тумбочке возле раковины действительно стоят несколько новых флаконов и баночек, которых вчера тут не было. Повертев их, понимаю, что это именно то, чем я пользуюсь обычно, причем набор для утра и и вечера. Только крем для рук незнакомый. Н-да, а что этот черт в моей жизни еще не взломал? Сердце вон, кажется, получилось, хотя бы на чуть-чуть. Я оставляю косметику в покое и захожу в душевую кабину, включаю воду. Взгляд останавливается на кремового цвета плитке, а в голове оживает воспоминание о том, как вчера мы зашли сюда вместе, и Разумовский взял меня у этой самой стены, и это было просто охренительно хорошо после того, как он убедился, что не делает больно. И все-таки зачем? Ну серьезно, что он рассчитывает получить с меня? Объективно, я ничего не могу предложить. И уж точно недостаточно наивна для того, чтобы верить, будто мужчины такого уровня, как Разумовский, склонны внезапно влюбляться с первого взгляда в обычных людей. Я все-таки не вчера родилась и в подобных кругах бывала, там девочек предпочитают профессиональных. Да, отвратительно, но факт. Я делаю воду холоднее, и постепенно бред из головы выветривается. Пятьдесят оттенков Сергея Разумовского, блин. Закончив все водные процедуры, выхожу в Сережином халате, который он дал вчера, и задумчиво смотрю на пакеты. Завтрак — это хорошая идея, можно и не убегать. Я надеваю бежевые штаны и футболку с котиком, сую ноги в тапочки. Глянув в зеркало, поправляю волосы и думаю. Додумываюсь до того, что решаю достать косметичку и привести это все хоть немного в порядок. Сильно красиво дрожащими пальцами все равно не выйдет, поэтому вмешательство минимально. Спросив у Марго, где сейчас Сергей, направляюсь в офис, пока бабочки во всем теле устраивают дискотеку. Разумовский стоит возле окна и разговаривает с кем-то по телефону, судя по тому, что я успела услышать, звонок рабочий. Сережа смотрит в мою сторону, улыбается и отворачивается. Я подкрадываюсь ближе, обнимаю его со спины, от чего он вздрагивает. Странно, видел же меня. Пока он заканчивает разговор, я прижимаюсь щекой к его напряженной спине, вдыхаю легкий аромат парфюма. Не такой, как вчера, кстати. Разумовский сбрасывает вызов, и тогда я подаю голос: — Доброе утро, Птиц. — Доброе, — шепчет Сережа так, будто ему сейчас… Ну, минимум некомфортно, а максимум почти больно. — Ты рано встала. Он мягко убирает мои руки и отходит к рабочему столу, садится. Я, нахмурившись смотрю ему вслед, тревожность пытается высунуть уродливую башку из-под пласта воспоминаний о прошлой ночи. Запинать ее обратно сейчас легко, после всего того, что было, поэтому я не обращаю внимания на мерзкий голосок внутри и подхожу к Разумовскому, обнимаю за плечи одной рукой, а потом целую в щеку, ожидая, что он сейчас повернется для чего-то большего. Но Сережа только опять вздрагивает и наклоняется над бумагами, пробормотав о том, что очень много работы, а потом и вовсе встает, заявив, что совсем забыл про совещание. — Тогда я подожду тебя здесь? — уточняю, вновь обнимая его. — Да, я вернусь, как только закончится, — говорит Сережа, не глядя на меня. Внутри что-то рвется и падает с глухим стуком, но я стараюсь не поддаваться. Улыбнувшись, поднимаюсь на носочки, чтобы поцеловать его. Разумовский шагает назад, и я не держу, опускаю руки. — Мне нужно бежать, Ась, — говорит он, отворачиваясь. — Дождись меня, ладно? Я скоро буду, извини. Он быстро идет к двери, ведущей к лифту, и это максимально похоже на бегство. Я несколько секунд смотрю ему вслед, не желая до конца верить, что была права. Потом отступаю, убеждаю себя, что и так не купилась на вчерашнее, знала, что в итоге будет именно вот это. Но проблема в том, что я купилась. Думала, как он резко потеряет ко мне интерес и уже утром будет смотреть совсем по-другому. Так и вышло, получается? Мне… Мне казалось, что он не играл ночью. Разве можно подобное сыграть? Ему было хорошо, и он так обнимал меня, так целовал, тогда почему?.. Переспал со всем этим и решил, что и правда незачем, слишком много проблем? Или закрыл гештальт, трахнул понравившуюся девку, которая не прыгнула в койку сразу, наплел ей про первый раз, а теперь все? Но он был такой… Я не понимаю. Я и правда ждала этим утром совсем другого. Дело не в совещании, слепой бы увидел. Я возвращаюсь в спальню и переодеваюсь в свою одежду, оставляю только белье, прошу Марго передать Разумовскому, чтобы скинул за него счет. Прихватив сумку, иду к лифту, отчаянно отрицаю в голове мысль, что вот сейчас Сережа выйдет навстречу и скажет, что все хорошо, и мне показалось. Но нет, я благополучно спускаюсь на первый этаж, прощаюсь с администраторами, чувствуя себя дешевой работницей секс-услуг, которую по ошибке оставили до утра, а теперь выдворили вон, даже не проводив. Ладно, чего уж. Я ведь знала, что так будет, чего теперь сопли жевать. Швырнув сумку на пассажирское сиденье, сажусь за руль и завожу двигатель. Нет причин расстраиваться. Сама вчера озвучила ему все причины не связываться со мной, понимала, что ни к чему это все не приведет, потому что я сейчас не в том состоянии, чтобы кому-то нравится. А может, он просто поспорил с кем-то, что охмурит вон ту, из психушки, и затащит в кровать? Мол, даже на таких обаяние действует. Тьфу ты, но мы же не в недоподростковом сериале с тридцатилетними актерами. Нет причин расстраиваться, все было понятно заранее. Тогда почему я останавливаю сейчас машину на парковке магазина и долго пялюсь в потолок, пытаясь соскрести себя в кучу? *** «Почему ты уехала, мышка?» Я смотрю на сообщение от Разумовского и думаю. Думаю, думаю, долго думаю, но так ничего и не соображаю. Что, гештальт все-таки не закрыт? Еще что-то надо добавить? Покачав головой, кладу телефон на столешницу и наливаю в свою кружку зеленый чай. Мне не обидно, я знала, как все будет, и ни разу не поверила в его россказни. Зато провела отличную ночь, получила удовольствие. Вот и нечего ныть. Я ставлю кружку на стол и сажусь, смотрю на царапинку на гладкой поверхности. Нечего ныть, нечего, и плакать тут не о чем. Обидно, только и всего. Не мой уровень, и я знала об этом. Актер, видимо, хороший. Смотрел еще таким взглядом, будто и правда… Телефон звонит, но я не отвечаю, даже не подхожу, чтобы глянуть, кто там. Внутри все заполняет какой-то вакуум, лишь бы не было так больно и обидно. Ладно бы прост отстал, но после всех слов и действий… Это кажется особенно жестоким. О чем я вообще думала? Ну явно же не просто так все было. Дура. Какая же редкая дура, боже. Охота схватить телефон и все-таки спросить, какого хрена было придуриваться и вешать лапшу на уши?! Не отступиться он от меня, глянь-ка. Я утыкаюсь лбом в стол, закрываюсь руками. Не понимаю, ничего не понимаю, и сколько бы я не убеждала себя, что понимала, как будет, мне все равно больно и очень обидно. Зачем было так со мной? Он ведь знал, через что я прошла, знал! Почему нельзя было просто отойти в сторону до того, как мы стали ближе? Или это такой спортивный интерес? Растоптать человека до конца? А вот хрен ему. Я это переварю и буду жить дальше. Со мной и хуже вещи происходили, ничего, выбралась. Да. Так и будет. Решительный настрой сбивает звонок в дверь. Я некоторое время думаю о том, чтобы не открывать, но после второго все-таки встаю и иду в коридор. Что, прислал курьера с утешительным призом? А, нет, сам приперся. Может, лучше сделать вид, будто дома никого? — Открой, душа моя, — произносит он и тут же добавляет: — Нам нужно поговорить. — Зачем? — устало спрашиваю, прислонившись плечом к двери. — Я не глупая, Птиц, правда. Все поняла. Болтать лишнего не буду. — Что ты поняла? — после небольшой паузы спрашивает Разумовский. — Что ты… Ну, не знаю. Не заинтересован больше. Я поняла, можешь не объяснять. Давай… — Ты совсем не то поняла, мышка, — перебивает Птица, и в его голосе сквозит какое-то облегчение. — Открой. Я все тебе объясню. — Говорю же, мне… — Я хочу быть с тобой, — твердо произносит он. — Это неизменно. Я сделаю для этого все, только дай мне объяснить. Дура. И все-таки открываю дверь. Разумовский без колебаний шагает в квартиру и, притянув меня к себе, крепко обнимает, чуть ли не панически, словно я вот-вот испарюсь. Настороженно замерев, жду, когда он отцепится. Что происходит? Что тогда было утром? А что сейчас? Я совсем запуталась. Если он не хочет ничего со мной больше, а было очень похоже, то зачем сейчас тогда?.. — Ты все не так поняла, мышка, — тихо говорит Птица. — Мы хотели сказать об этом позже, но… — Только не говори мне, что женат, — с тоской прошу я. Разумовский отстраняется, касается моей щеки. Хмурится, явно заметив покрасневшие глаза. — Я не женат. — Что за «мы» тогда? О ком ты? — Идем. Птица, взяв меня за руку, идет в гостиную, усаживает на диван, а сам устраивается на низком журнальном столике напротив. Ладонь так и не отпускает. Я даже не знаю, к чему себя готовить, если честно. Все это очень странно, а еще глубоко внутри зреет догадка, что он просто надо мной издевается. — Нас двое, — очень серьезно говорит он. Точно издевается. — Ты и твой брат близнец? — скептически уточняю, пытаясь забрать руку. Птица сжимает чуть крепче. — Раздвоение личности, — продолжает Разумовский, не обращая внимания на мои слова. — Диссоциативное расстройство, если официально. — Он смотрит в сторону, кивает. — Да, идентичности. — Это шутка такая? — спрашиваю я. — Ты наверняка замечала некоторую… разницу иногда. Утром с тобой говорил не я. — А кто? Он вздыхает и отвечает: — Сергей Разумовский. — Ты надо мной издеваешься, да? За что хоть? Птица качает головой и начинает рассказывать, а я все пытаюсь уловить какую-то фальшь в его словах. То есть запал на меня не Сергей Разумовский, а его вторая личность, придуманная когда-то в далеком детстве. Точно сюр. Чем дальше слушаю, тем больше в этом убеждаюсь. — Ты не веришь мне, мышка? — спрашивает Разумовский, заметив, видимо, что-то на моем лице. — Нет, — честно отвечаю я. — Ты… Это игра какая-то или что-то вроде? Он опять смотрит в сторону, а потом закрывает глаза, а через мгновение я чувствую, как начинают подрагивать пальцы, сжимающие мою ладонь, а само прикосновение меняется, становится мягче. Разумовский смотрит на меня. И, кажется, теперь понятно, почему утром он так старательно отворачивался и отводил взгляд, потому что спутать желтые глаза с синими очень сложно. — Прости, — говорит он, опустив голову. — Я… Это было грубо и неосмотрительно с моей стороны утром. Ты… Я понимаю, что ты обнимала не меня и целовать хотела тоже не меня, и я просто не мог так поступить с вами обоими. Не придумал ничего лучшего. Прости, пожалуйста, Ася. Он разжимает пальцы, а я убираю руку. Вспоминаю. Мышка. Ася. Се… Сережа зовет меня по имени, а Птица нет. Он будто проводит четкую грань между ними, либо это фетиш какой-то, не знаю. И я пытаюсь сопоставить все события, все наши встречи и диалоги. Тремор, имя, другая интонация, манера. Разные цветы в начале, то, как он резко перестал ломиться ко мне в дверь и извинялся. Одежда. Одежда сегодня утром, в карточке он обращался ко мне по имени, значит, все это принес не Птица. — Прости, — повторяет… Сережа? — Я понимаю, что скрывать такое от тебя было подло с нашей стороны, но и рассказывать… Ты же знаешь, что может начаться в прессе. К тому же Птица боялся… — Он вздрагивает, смотрит в сторону. Морщится и с нажимом повторяет: — Боялся тебя напугать. — Ты… «Ты чудесная девушка, Ася. И я не отступлюсь от тебя. Даю слово.» Это… Это сказал он? Нет, Птица тоже там много чего говорил, получается, но вот конкретно это сказал человек, о котором я вообще и не знала?.. Или он тоже что-то ко мне чувствует? Сейчас голова точно взорвется. — Я общалась с тобой в мессенджере, — медленно говорю, рассматривая его. На меня он взгляд больше не поднимает, но кивает. — Мы обсуждали выставку в Милане и еще много чего. Это же ты был? В начале, когда без тупых подкатов, ты? — Да. Птица немного… резковат. Ему сложно адаптироваться. — К чему? — Ко всему окружающему. Он долго был в тени. Я видел его с детства, но так вышло, что потом перестал. Нашел друга в реальности, и… Не знаю. Все начало постепенно стихать. Некоторое время назад вернулось. Прости меня за это утро, пожалуйста. Я не хотел обижать тебя. Я продолжаю наблюдать за ним, и вот сейчас, когда точно знаю все, вижу, насколько они разные. Значит… — И Птица тоже не хочет делать тебе больно, Ася, клянусь. Он говорит правду. Я… Я дурак, Ася, я слишком поздно понял, как ты воспримешь мое поведение утром. Это моя вина. Прости. Поэтому мы и рассказали правду сейчас, чтобы больш я не мешал вам. А потом они опять меняются. Так… странно. Все. Вообще все. Я смотрю в желтые глаза напротив. Сомневаться уже глупо, их действительно двое. Невозможно щелчком пальцев поменять цветные линзы в глазах. Да и все остальное. — Мышка, поговори со мной, — произносит Птица, пересаживаясь на диван. — Кричи или ругайся, что угодно. Не молчи. Я должен знать, о чем ты сейчас думаешь. — Ночью со мной был ты? — тихо спрашиваю, глянув на него. — Да. Только я. — И ты?.. Я замолкаю, потому что то, что хочу сказать, будет звучать слишком жалко. И ты правда относишься ко мне искренне? — А как… Как Сережа реагирует на твое желание быть со мной? — уточняю я. — Он не против, если ты об этом. А сам-то он что?.. Нет, не сейчас. Мне и так хватает информации, лет на сто вперед. Птица двигается ближе, берет меня за руку. — Я хочу, чтобы ты была моей, мышка, — твердо и четко говорит он, гипнотизируя меня своим невозможно красивыми желтыми глазами. — И сейчас я хочу этого еще больше. — Зачем? — тихо спрашиваю я. — Зачем тебе все это нужно? — Мне нужна ты, — просто отвечает Птица. А как все это будет выглядеть? С раздвоением личности-то? Я пока слабо себе это представляю, но… — Хорошо, — шепотом отвечаю, а потом тянусь к нему, буквально падаю в объятия. И сейчас они именно такие, каких я хотела утром, сильные, уверенные, потому что он тоже этого ждал, тоже хотел. Я закрываю глаза, погружаюсь в это чувство и позволяю ему осесть в моей душе, дать ростки веры в то, что все на самом деле, он не играет и не вышвырнет меня из своей жизни просто из-за того, что будет сложно. Не причинит боль. Мне так хочется попросить его не причинять боль. Птица укладывает нас на диван и продолжает меня обнимать, будто заслоняет от всего, что гложет. Пусть. Я попробую.