Есть ли в небе лисы?

— Я так больше не могу. Птица поднимает взгляд от документов, являющихся по сути компроматом на очередного неудачника, попавшегося ему под руку, и смотрит на мышку. Она стоит возле окна, спиной к двойнику. Он, прищурившись, рассматривает немного сгорбленную фигуру, подмечает детали, которым не придал значения, когда она зашла в офис. Попутно вспоминает, как двигаются ее дела, перебирает в уме, что могло спровоцировать подобную фразу. Новая выставка? Скорее всего. — Откажись от участия, — предлагает Птица, вновь обращая внимание на документы. — Я закончу с этим и можем поехать отдохнуть. Куда захочешь, мне все равно. — Само собой, — бормочет мышка. — Я не про выставку. — Про что тогда, душа моя? — с ноткой раздражения в голосе спрашивает двойник. Обычно она более прямолинейна, особенно в такие моменты, когда у него нет настроения играть в игры. — Про нас, — тихо отзывается девушка. — Конкретнее, — требует Птица, все еще не отвлекаясь от документов. Звучит грубее, чем он собирался, но это не имеет значения. Она и так поймет, что он не хотел ее задеть. — Я больше не хочу этого. Двойник отодвигает листы, заполненные печатным текстом от себя, натыкается взглядом на дурацкую вазу с сухоцветами и камешками. Давит желание резким движением смахнуть ее со стола и встает, неспешно подходит к мышке. Она оборачивается, все-таки смотрит на него. Птица хмурится, потому что то, как она смотрит, совершенно не нравится. Он давно похоронил такой взгляд, закопал и забыл о нем, разбалованный вниманием и эмоциями, которые черпал из нее горстями после начала их отношений. И вот опять. Двойник вспоминает, не убил ли кого случайно во время своих вылазок, но официально жертв не было. — Чего ты не хочешь? — спрашивает он, шагнув к ней. Она отступает ровно на столько же. — Не хочу быть с тобой, — произносит мышка, и столько всего вертится в ее темных глазах, столько презрения, страха и холода, что впору захлебнуться. Птица, хмыкнув, констатирует: — Смешно. В чем подвох? Какой-нибудь пранк из соцсети? На будущее: не пробуй на мне это дерьмо. — Это правда. Я… Извини, но я больше не хочу все это продолжать. Я устала от… — И от чего же ты, душа моя, — он шагает к ней еще ближе, заставляя прижаться спиной к стеклу, — устала? — От тебя, — шепчет мышка, испуганно глядя на него. — Я… Я думала, что смогу, но сейчас понимаю, что нет. — Объяснись, — холодно требует Птица. Она делает глубокий вдох и выдает: — Я не хочу больше быть с тобой! Я ошиблась, ясно? Я не люблю тебя, тебя в принципе любить невозможно! Птица вздрагивает от этих слов и надеется, что она не заметила. Они бьют именно туда, где больнее всего, потому что услышь он их от кого-то другого, ему было бы все равно. Но сейчас их говорит именно она, его мышка, которая клялась, что любит его, обещала быть на его стороне в любом случае, рассказывала, как вместе они преодолеют все. Птица всматривается в ее глаза, ищет признак того, что ее разум помутнен, но находит там лишь решимость и отражение сказанного ранее. Это… Это отвратительно больно. И не может быть правдой. — Ты не понимаешь, о чем говоришь, — заявляет он. — Отдохни. Я, так и быть, забуду о том, что услышал сейчас. — Да не хочу я отдыхать! — вспыхивает мышка. — Ты совсем меня не слышишь? Ты никогда меня не слышишь! Я расстаюсь с тобой. — Нет, — говорит Птица, положив ладонь на стекло рядом с ее головой. — Не расстаешься. — Между нами все кончено, — повторяет мышка с пугающей серьезность. — Мне с тобой плохо, я не могу так больше и хочу уйти. — Вздор, — шепчет он, склонившись к ее лицу. Она отворачивается, упирает руками ему в грудь. — Ты говорила, что любишь меня. — Пыталась любить. Не получилось. Ты не меняешься… — Ты говорила, что принимаешь все во мне! — не выдерживает Птица, хотя и не собирался повышать голос. Мышка закрывает глаза. — Я… соврала, наверно. Я не хочу быть с тобой. Ты ненадежный, холодный, рядом с тобой я постоянно чувствую себя в опасности, и… Да ты даже не можешь толком сказать, что чувствуешь! — Она отталкивает его, и Птица отступает на шаг. — Я думала, что у меня получится, старалась привыкнуть к тебе ради Сережи, но ничего не выходит! — Ради Сережи, — повторяет двойник, сжав руку в кулак. — Кончено, ради него, — обреченно выдыхает мышка и смотрит на Птицу. — Но я так не могу. Прости. Все кончено. Она отворачивается и пытается обойти его, обойти так, чтобы даже случайно не коснуться. Птица хватает ее за запястье, но мышка стряхивает его руку, с отвращением глянув на ее. Двойник шагает ей наперерез, берет за плечи. Она морщится, и он понимает, что сжал слишком сильно, расслабляет пальцы. На секунду кажется, что в них возвращается дрожь, но это не так. Его руки не дрожат. — Что с тобой не так? — спрашивает Птица, всматриваясь в ее лицо. Он абсолютно уверен, что мышка не стала бы говорить подобное по своей воле, это просто невозможно. Не после всего, что было между ними ранее, она не могла притворяться только для Сережи. Нет, не могла. Птица видел в ее глазах подтверждения, в словах, в действиях, да в любом случайном взгляде на него! Она не могла притворяться, не могла так играть. И все же двойник отлично знает, на что она готова пойти ради Разумовского. Настоящего Разумовского, как говорила в начале. — Что не так со мной? — уточняет мышка и сбрасывает его ладони. — Это с тобой что не так?! Я же все уже сказала! Оставь меня в покое и дай уйти, я не хочу больше… Не трогай меня! Я не хочу больше быть с тобой! Птица, кажется, пропускает момент, когда все летит с катушек. Мышка вновь пытается отодвинуться, пойти в сторону выхода, но ей это не удается. — Ты не уйдешь от меня! Птица, толком не осознавая, ловит ее и толкает назад, вжимает спиной в проклятое окно и только потом понимает, что схватил за горло. Пальцы впиваются в бледную шею, заставляя мышку вскрикнуть, когти легко прорывают нежную кожу, пустив кровь. Птица отдергивает руку, резким движением сделав только хуже, оцарапав сильнее. Мышка, всхлипывая, касается шеи, отодвигается в сторону, вжимаясь в перегородку. Кровь, стекающая по черным когтям на пальцы, кажется ненастоящей. Птица смотрит на нее, поднимает взгляд на мышку, чувствуя, как все мысли затапливает липкая паника. Почему печать сработала? Раньше такого не было! Почему он вообще схватил ее за горло! Он клялся себе, что никогда… — Мышка, — шепчет двойник и тянет к ней другую руку, тоже с когтями. Девушка дергается, пытаясь уйти от прикосновения, но деваться ей некуда. Птица не трогает ее. Он сталкивает с ней взглядом и не видит ни удивления, ни обиды, лишь обреченность. Будто она ждала этого с самого начала, и вот подтверждение. Двойник сжимает руку в кулак, желая впиться когтями в ладонь, но жесткая черная кожа не дает ему себя ранить. Кровь, такая яркая, слишком хорошо видна, она же тонкими струйками стекает по шее мышки на светлую футболку. Птица сжимает кулак сильнее. Это не на самом деле. Он не мог ее ранить, он никогда бы не стал ее ранить, не схватил бы вот так. Этот жест существовал между ними только как знак доверия, Птица мог положить ладонь ей на шею лишь для того, чтобы лишний раз доказать мышке и себе самому, что он никогда не причинит боль. Кому угодно, но не ей. — Ничего нового, да? — тихо говорит мышка, судорожно вздохнув. — Грош цена всем твоим обещаниям. — Я не… Птица запинается, слова просто не приходят на ум. Он не понимает, как это вышло, он уверен, что никогда бы… Он был уверен. — Я хочу уйти, — в очередной раз повторяет мышка и осторожно обходит его, не смея повернуться спиной. Двойник вновь сжимает кулак, но когти все никак не прорвут проклятую кожу. Он пытается дышать, но легкие будто горят без воздуха. — Подожди, — просит Птица и заставляет себя двигаться, подойти к ней, но застывает, увидев слезы в полных страха глазах. — Подожди, я… Ты не можешь его бросить. — У меня нет выхода, — тихо произносит мышка и демонстрирует ему испачканную в крови ладонь. — Ты победил, радуйся. Ты же так хотел нас разлучить. — Не хотел, — горько возражает Птица. — Не хотел, я… Не уходи от него. Останься с ним, я не появлюсь больше рядом с тобой. — Ну конечно, — бормочет мышка и отступает назад. — Обещаю. — Птица с трудом подавляет порыв броситься за ней. — Обещаю, я не побеспокою больше. Только не уходи от него, он не сможет без тебя. Она касается двери и открывает ее, не сводя с двойника испуганно-настороженного взгляда. — Мне надо подумать, — говорит мышка перед тем, как выбежать в коридор. Птица смотрит ей вслед, смотрит на закрывшуюся дверь. Отступает, пока не сталкивается со столом. Чертова ваза все-таки летит на пол, как и все остальное, что на нем есть. Птица впивается пальцами в волосы, но когтей на них больше нет. Схватившись одной рукой за край стола, он едва удерживается на ногах, задыхается, не в силах осознать произошедшее. В голове голос мышки, произносящей все те слова, смешивается с образом ее крови на его пальцах. Птица выпрямляется, быстрым шагом идет к двери, чтобы догнать мышку, заставить понять, заставить услышать, заставить остаться. Заставить. Удержать силой, если понадобится. Он хватается за ручку, а другая ладонь наоборот давит на дверь, чтобы та не открылась. Колени подламываются, но Птица заставляет себя стоять на ногах. Он не станет ее удерживать, не так. Он попробует иначе, он объяснит. Не причинит ей боль. Но ведь уже это сделал. Птица открывает дверь, сорвав когтями ручку, и бросается к лифту. Она останется. Она не может его бросить, не может уйти, она сама говорила, что не уйдет от него, это лишь розыгрыш. Или период, затуманенный разум, ошибка, что угодно. Когти врезаются в панель с кнопкой, оставляя на ней кровавые разводы. Лифт медленно отсчитывает этажи. *** Птица просыпается на диване. Первое, что он делает, — смотрит на руки, на которых нет ни следа крови. Ногти обычные. По-другому и быть не может, печать не меняет это тело. Двойник садится, оглядывает офис. На экране схема, над которой он работал с Марго, вещи на столе лежат в беспорядке, но так и было раньше. Ваза с сухоцветами стоит на краю. На месте. Птица подходит к ней, двигает так, чтобы не смахнуть случайно. Смотрит в сторону окон. Морщится. Конечно, все это не по-настоящему. Он бы не смог… Волков с самого начала тренировал мышку защищаться от него. Она не стояла бы просто так, не позволила бы себя ранить и… Он бы не смог. — Марго, где Ася? — спрашивает Птица и, получив ответ, спускается на этаж ниже. В студию он заходит без стука, не желая терять ни секунды. Ему нужно убедиться. Сейчас. — Привет, — улыбается мышка, отрываясь от книги. — Я не стала тебя будить, ты и так вымотался. Птица подходит к ней, сидящей на диване, закутанной в дурацкий розовый плед, из-за которого он не видит шею. Садится позади мышки до того, как она поймет, что что-то не так. Он уже говорил несколько раз Сереже, что она слишком внимательна, когда дело касается их двоих. Порой это большой минус. Птица не дает ей повернуться, проводит по плечам вниз и прижимает к себе спиной, чутко следит за реакцией. Мышка не вздрагивает, не сопротивляется, следует за его руками, будто только его объятий и ждала. — Я тут тоже зачиталась немного, — говорит она, демонстрируя книгу. — Интересная оказалась. Короче, мы с тобой оба прошляпили ужин. — Ничего, — коротко отзывается Птица. — Выбери, что захочешь. Можем поужинать на крыше. — А давай, — счастливо протягивает мышка, пристраивая закладку в книгу. — Только еще чуть-чуть посидим, ладно? Птица не отвечает, лишь прижимает девушку к себе крепче, чувствуя, как ее тело идеально подстраивается. Ни капли напряжения, мышка расслабленно ерзает в его руках, устраиваясь поудобнее, полностью откидываясь на него. Двойник не может больше сдерживаться, он касается ее шеи спереди, кладет пальцы на кожу, нетронутую, без царапин и крови. Воспоминание об этом, настолько яркое, что начинает душить, вспыхивает перед глазами, и Птица убирает руку. Слова эхом отдаются в голове. — Тебе хорошо со мной, душа моя? — спрашивает он. Спрашивает и тут же жалеет, потому что в ее игривом «Дай-ка подумать» кроется гораздо больше, чем может показаться. Мышка знает их слишком хорошо, они отдали ей себя без остатка. Он. Он отдал ей себя без остатка, позволил увидеть все, поверил, что она принимает все. Уязвимость сейчас кажется почти болезненной, но Птице нужно услышать ответ. Он должен знать, ему нужны слова, которые затмят те, что звучали во сне. — Та-а-ак, — бормочет мышка и швыряет книгу дальше на диван, а сама начинает загибать пальцы. — Просто хорошо, очень хорошо или хорошо так, что крышу уносит. Иногда все сразу, как передоз, но это настолько хорошо, что я не против. — Ты любишь меня? — шепчет Птица, сдаваясь окончательно. Мышка отстраняется и поворачивается, становится на колени, оказываясь теперь чуть выше. Двойник ждет вопроса. Она гладит его по щекам, а Птица отстраненно отмечает, что нужно проверить, не закончился ли у нее крем, который Марго заказывает из Франции. Он отлично помнит, что только это средство помогает справляться с последствиями ее работы. — Очень люблю, — говорит мышка, так и не спросив ничего. Она улыбается и коротко целует его. — Очень и очень сильно, Птиц. Двойник завороженно смотрит, как она берет его ладонь и кладет себе на шею. Он-то думал, что не заметила. — Я тебя люблю, — повторяет мышка. — Как его? — Как тебя. Птица заводит руку дальше, на затылок, легко давит, чтобы поцеловать ее еще раз, снова и снова, стереть этим отголоски кошмара. Это не было по-настоящему, не было и не могло быть реальностью. В реальности мышка тает от его прикосновений, подается ему навстречу и не смотрит так… Смотрит не так. Птица отводит с ее лица волосы, чтобы не терять этот взгляд, сейчас он ему жизненно необходим. — Люблю тебя, — негромко произносит мышка, когда двойник целует ее в уголок губ. — Расскажи мне как, — тихо просит он, усаживая девушку на себя. Мышка обнимает его, жмется к нему, нашептывая сладкие речи, в которые было так нелегко поверить когда-то. Птица отстраняет ее, смотрит в глаза, пока она говорит, потому что ему нужно видеть, видеть и чувствовать, как ладони мышки скользят по шее к щекам и обратно, как ее тело выгибается от его прикосновений, наслаждаясь ими, желая их, желая его всего. Мышка вздрагивает, когда он прижимает ее теснее, и улыбается в предвкушении, поднимает руки. Птица мажет взглядом по светлой футболке, зацепившейся за подлокотник дивана. Крови на ней нет.