Есть ли в небе лисы?

Так кричали птицы, так шептали души,

Кто кому не снится, кто кому не нужен...

Линда - Так кричали птицы

Это какой-то кошмар. Я проматываю новостную ленту, смотрю некоторые ролики, останавливаюсь на выпуске новостей, где показывают карту Санкт-Петербурга, на которой какие-то там специалисты выделили все происшествия и обвели линиями. Теперь они образуют проклятую маску. Нет. Это не он. Это не может быть он! Разумовского кто-то подставляет, Сережа не стал бы творить такое. Наверняка кто-то хочет еще больше очернить его репутацию, может быть, даже полиция замешана. Все мы знаем, как работает наша система, ничего удивительного. — Ну что, любимая? Как тебе? Я кладу телефон на кровать и медленно поворачиваюсь. Разумовский как раз закрывает дверь. В другое время я бы оценила вид передо мной, ведь фиолетовый цвет ему всегда шел, и этот плащ исключением не стал. Вот только взгляд цепляется за маску с клювом, которую сжимает рука в белой перчатке. — Что ты натворил? — спрашиваю я, встретившись с ним глазами. — Небольшая демонстрация, — ухмыляется он и неспешно подходит ко мне. Все силы уходят на то, чтобы не шагнуть назад, прочь от него. — Для нашего дорогого Игоря Грома. О, я запланировал для него отличное приключение, моя маленькая мышка. — Сережа, ты… Я замолкаю, потому что не знаю, как продолжить. Что тут вообще можно сказать? — Не понравилось представление? — спрашивает Разумовский, останавливаясь рядом, и наклоняет голову набок. — Там люди погибли. Сережа, как ты… Зачем? — В любой войне есть потери. — Мы не на войне. — Разве? — Он преодолевает разделяющее нас расстояние, снимает перчатку и ласково гладит меня по щеке. — Подумай, мышка. Все эти люди, все они сейчас против нас. Гром охотится за мной, и я заставлю его понять, что это гиблое занятие. На сей раз ему ничто и никто не поможет, вот мы и узнаем, такой ли он герой, каким его рисуют. — Да какая разница?! — не выдерживаю и все-таки отхожу назад, вписавшись бедром в тумбочку. — Мы ведь можем просто скрыться! Он бы не нашел нас, он… — Он не остановится, — прерывает меня Сережа, нахмурившись. — Цель оправдывает средства. Мы обыграем его, и потом… Потом посмотрим. Что такое, мышка? Разве ты не говорила, что будешь рядом со мной, несмотря ни на что? Он снова подходит, теперь практически нависает надо мной. Ладонью накрывает щеку и смотрит так… Не так. Я облизываю пересохшие губы и спрашиваю: — Что из обвинений в твой адрес было правдой? Он ухмыляется, ведет рукой дальше, сжимает волосы на затылке. — Все, — спокойно отвечает, наблюдая за мной. — Отойди. Отойди, я… — Ты сделаешь что? Уйдешь от меня? — Отойди, — повторяю и отталкиваю его. В глазах напротив плещется злость пополам с любопытством. Такой родной синий опять скрыт за дурацкими желтыми линзами, превращающими его в хищника. Разумовский отходит на шаг, но взгляда не отрывает. Я сбрасываю его руку и стараюсь не сорваться на бег. Добравшись до двери, хватаюсь за ручку и замираю. Это какая-то ошибка. Не могут быть те обвинения настоящими, он не мог… А если мог? Что дальше? Я выхожу в коридор, не обернувшись. В этом долбанном замке ориентироваться очень сложно, поэтому просто иду вперед по коридору. Меня гонит желание оказаться сейчас как можно дальше от Разумовского. Такое впервые. Особняк в Санкт-Петербурге, где мы проводили каждые выходные. Я не ходила в сад, потому что Сережа говорил, что он не готов, и там полно строительных материалов и везде сплошной бурьян. Да и не до прогулок нам было, мы просто наслаждались жизнью, покоем после шумных мероприятий и рабочих будней. Да, Разумовский часто ночевал в моей квартире среди недели, но нам все равно было мало. Всегда мало. Я останавливаюсь на первом этаже, когда набредаю на темный альков где-то в коридоре, и сползаю на пол, прижавшись спиной к холодной стене. Особняк в Санкт-Петербурге. Убийства с особой жестокостью, пытки, похищения. Я закрываю лицо руками и подтягиваю колени к груди. Особняк в Санкт-Петербурге, принадлежащий Сергею Разумовскому. Тому самому, что когда-то подошел ко мне на выставке. Мне кажется, это была любовь с первого взгляда, мы сблизились так быстро, что иногда становилось страшно. Происходящее между нами невозможно описать словами. Я влюбилась в него так сильно, как никогда раньше. Я люблю его и сейчас, я, не раздумывая, бросила свою жизнь и рванула за ним, и мне было совершенно неважно, куда мы направляемся, лишь бы вместе с Сережей. С тем самым Сергеем Разумовским, который убивал людей в том же доме, где мы клялись друг другу в любви и мечтали о будущем. И все тот же Сергей Разумовский сегодня устроил настоящий кромешный ад в Санкт-Петербурге, чтобы… Чтобы что? Отомстить одному-единственному полицейскому? Чему я удивляюсь? Если он делал все то, в чем его обвиняют… Он просто сумасшедший. От него бежать надо. Дело не в том, что с ним что-то сделали в тюрьме. Он до нее был таким. Я закрываю себе рот ладонью, чтобы как-то заглушить всхлипы. Там, в Питере… По крайней мере, я знаю, что моя семья в безопасности, написала им сразу же. А я? Сережа никогда бы не навредил мне. Или? Я съеживаюсь на полу и даю волю слезам, потому что внутри горит четкое осознание. Я слишком люблю его. Люблю настолько, что не смогу уйти даже теперь.

***

Олег еще не вернулся. Я же просидела на первом этаже очень долго. Из алькова все-таки пришлось выползти, потому что стало холодно, да и все тело затекло от неудобной позы. Кое-как найдя ванную комнату, умываюсь и стараюсь не смотреть в зеркало. Меня не пугает мое отражение, меня пугает, что я увижу в собственных глазах. По крайней мере, мне удалось запомнить дорогу до кухни, и туда добираюсь без препятствий. Горло саднит и пересохло, и я осушаю два стакана воды. Еще немного постояв в тишине, отправляюсь на второй этаж. Нам придется поговорить. Не знаю, с чего начать и как продолжить, понятия не имею, чем закончить, но поговорить придется. У двери спальни останавливаюсь и делаю глубокий вдох. Открываю. Первое, что бросается в глаза, — разбитое зеркало. Почему-то сердце сразу ухает в пятки. Я распахиваю дверь и захожу. Разумовский сидит на кресле, пальцами пытается вытащить осколок стекла из ладони. Зрелище настолько дикое и нереальное, что я, не осознавая этого, шагаю назад. Сережа поднимает взгляд, потерянный, испуганный. — Прости, — говорит он тихо. — Я… Я сейчас уберу все. Голос заставляет прийти в себя. Я срываюсь с места и в одно мгновение оказываюсь рядом с ним, сажусь на колени и хочу коснуться бледных дрожащих рук, испачканных в крови, но не делаю этого. Сколько на них ран? Вдруг сделаю больно? — Что произошло? — спрашиваю, заглядывая ему в глаза. Синие. — Разбил, — отвечает Сережа, опустив голову. — Я… Не понимаю, как это случилось. — Ладно, потом. Где аптечка? Она здесь есть? — Там, в ванной. Метнувшись в указанном направлении, возвращаюсь уже с небольшим ящичком. Пинцет внутри находится, но он валяется просто так, без упаковки. Приходится тратить драгоценные секунды на то, чтобы обработать его хотя бы спиртом. — Нужно смыть кровь, — говорю я, сжав готовый инструмент. — Идти можешь? Голова не кружится? — Вроде нет, — бормочет Сережа. Я все равно поддерживаю его под локоть и веду в ванную. По пути мы проходим то самое разбитое зеркало. Что он с ним сделал-то? Руками бил? Ничего не понимаю. Тряхнув головой, пинаю дверь и захожу. Комната достаточно просторная, поэтому ни обо что запнуться я не боюсь. Дойдя до раковины, включаю слабый напор. Из кармана достаю пачку марлевых салфеток, разрываю и смачиваю одну теплой водой. — Постараюсь аккуратно, — говорю я, повернувшись к бледному как мел Сереже. Он лишь пожимает плечами и протягивает мне руки. Максимально бережно стираю с них кровь, то и дело поглядываю на Разумовского. Он морщится, но ничего не говорит, терпит. — Нужно вытащить осколки, — резюмирую, осмотрев несколько порезов. — Их три. Может, стоит обратиться в больницу? — Нет, — упрямо качает головой он. — Я сам. — Не сам. Подожди, сейчас стул принесу. Лучше, если ты не будешь стоять. На ватных ногах иду в спальню и обратно, Сережа без возражений садится. — Прости, — заранее говорю я и берусь за пинцет. Разумовский сжимает зубы и ничего не говорит, не жалуется и не возмущается по поводу своего невезения или неловкости. Кажется, что он еще не до конца пришел в себя после произошедшего, и я поневоле задаюсь вопросом, что же все-таки случилось? Что его так напугало? Особенно над этим не раздумываю, полностью сосредотачиваю внимание на осколках. Страшно только на первом, оставшиеся два уже даются легче. Кинув их в мусорку, снова открываю в воду. Порезы вроде бы неглубокие, может быть, обойдемся без иголки с ниткой. Надеюсь, что обойдемся, ведь Олега рядом нет, а я понятия не имею, как зашивать раны. — Солнышко, — зову, коснувшись его плеча. — Давай вернемся в спальню. Он отстраненно кивает и встает. Я все так же поддерживаю его, вывожу из ванной и усаживаю в кресло. Сама опускаюсь на пол, стукнувшись об него коленками. Терять время на возвращение за стулом не хочу. Открыв аптечку, достаю новые салфетки и антисептик, после чего принимаюсь за работу. Стараюсь быть спокойной, но руки все равно дрожат, когда я осторожно прикасаюсь к израненной коже. — Я думал, ты уже на пути в аэропорт, — вдруг говорит Сережа, чем вгоняет меня в краткий ступор. — С чего ты взял? Он не отвечает, а я не стремлюсь продолжать это. Сейчас нужно закончить с ранами, позже все остальное обсудим. Закончив с обработкой, я вытаскиваю на свет упаковку с бинтами. Притихший Разумовский наблюдает за моим действиями, пытается поймать взгляд, но я пока что его игнорирую. Смотрю в глаза только тогда, когда заканчиваю. — Ты обещала, что будешь со мной, — произносит Сережа, и это звучит настолько по-детски обиженно, что я без раздумий отвечаю: — Я с тобой. — Надолго ли? — Навсегда. Я… Я люблю тебя. Да, я не понимаю, что сейчас происходит, но я люблю тебя. И не уйду, буду рядом, пока нужна тебе. Сережа… Что случилось с зеркалом? Как ты поранился? Он смотрит в сторону, где валяются осколки и зияет дыра в старинной оправе, передергивает плечами. Я встаю и помогаю ему перебраться на кровать, накрываю одеялом плечи. — Ася, со мной что-то не так, — потерянно шепчет он, глядя на свои забинтованные руки. — Я пью таблетки, которые выписывал врач, но лучше не становится. — Может, не нужно тогда их принимать? — Без них будет совсем плохо. Прости, я… Посидишь со мной? Я не хочу быть один. Я двигаюсь ближе, запахиваю на нем одеяло и разглаживаю встрепанные длинные волосы. Вспоминаю, как мы смеялись, когда мне приспичило заплести ему косички, и как потом он рассматривал себя в зеркале и картинно недовольно морщился. Насколько живым и счастливым Сережа был тогда, настолько потухшим выглядит сейчас. Что же с ним сделали в этой долбанной тюрьме? — Я рядом, любимый, — говорю, обнимая его. Разумовский жмется ко мне, неразборчиво что-то шепчет. — Что? — Я боюсь причинить тебе вред, — повторяет он, сжавшись. — Возможно, тебе лучше действительно уехать. — Я тебя не оставлю, — возражаю, поцеловав его в лоб. Он молчит некоторое время, и я уже начинаю думать, что заснул, но как только пытаюсь отодвинуться, чтобы уложить его, Сережа вздрагивает и поднимает голову. — Тебе нужно отдохнуть, — объясняю в ответ на настороженный взгляд. — Ты будешь со мной? — Конечно, родной. Я отстраняюсь, поправляю подушки. Когда Разумовский ложится, укрываю его одеялом и пристраиваюсь рядом. Сережа, повозившись, поворачивается на спину и поднимает руки, чтобы я могла прижаться к нему теснее. — Я люблю тебя, — шепчу, обнимая его. — Всегда буду. Поспи, ладно? А завтра поговорим. — Завтра я кое-что тебе покажу, моя мышка, — тихо обещает Разумовский, положив забинтованную ладонь мне на спину. — У нас будут гости. *** Гости действительно к нам приходят. Точнее, их приводят со связанными руками и черными мешками на головах. Я, обняв себя руками, стою в стороне, пока Сережа разговаривает с заложниками, и пытаюсь переварить это страшное слово. Заложники. Люди, которых он издевательски называет гостями, — настоящие заложники, пленники, которых похитили и собираются удерживать против воли. Для чего-то. — Как ты? — негромко спрашивает Волков, подходя ко мне. Я смотрю на него, протягиваю руку к птице на его плече. Белая ворона, издав довольный клекот, перебирается ко мне, игриво клюет в висок, абсолютно довольная жизнью. Милая Марго, хоть какой-то крошечный лучик света в том, что сейчас происходит. Олег все еще ждет ответа, но я молчу. Не знаю, что говорить. Не знаю, как понять его действия, ведь именно Волков притащил сюда этих людей. По приказу Разумовского, но сделал-то это тот человек, которого я считала и своим другом тоже, всегда видела в нем сильного, храброго и благородного воина. — Ася? — зовет Олег. — Зачем все это? — только и выдавливаю, поглаживая Марго. — Так нужно, — мрачно говорит он. Кому? Зачем? Что Разумовский собрался делать? На кой ему этот спектакль? Я знаю ту красноволосую женщину, это Юлия Пчелкина, журналистка, которая копала под Сережу и вылила на него не один ушат помоев в своих эфирах. И она с Громом, значит, все это — часть безумного плана мести Разумовского. Но что он приготовил для этих людей? Я почему-то не верю, что он просто задаст им пару вопросов. — Олег, будь так добр, проводи наших дорогих гостей, — торжественно объявляет Сережа и идет ко мне. Обняв за талию, целует в щеку. — Любовь моя, почему бы нам не подняться в спальню? Я же вижу, у тебя явно есть вопросы. Он чешет Марго шею, и мы втроем отправляемся на второй этаж. Уже в комнате Разумовский небрежно швыряет свой плащ на пуфик и валится на кровать с телефоном. — Потрясающе, — выдыхает он, после чего кидает мобильник на подушки. Марго слетает с моего плеча и отправляется исследовать новые владения, а я сажусь рядом с Сережей. — Что такое, мышка? — интересуется он. — Не рада гостям? — Зачем ты их привел? — Ну как же? Я говорил внизу. Мы будем общаться, узнавать друг друга и Грома заодно. — А потом? — Не знаю, — легкомысленно говорит Сережа и садится. — Не думал пока. Есть предложения? — Послушай… — Не бойся, моя мышка, — протягивает Разумовский и заключает меня в объятия. — Я одержу победу. Все будет хорошо, пока ты верна мне. Я разворачиваюсь в его руках, чтобы взглянуть в глаза, снова спрятанные за чертовыми линзами. Он улыбается и наклоняется, целует, не давая возразить. Уже опускаясь со мной на кровать, шепчет: — Верь мне, маленькая мышка. Дальше будет только интереснее. *** — Блин, — бормочу я, рассматривая в зеркале шею с россыпью багровых следов. — Ты вчера перестарался. — Разве? — отзывается Сережа, не отрываясь от ноутбука. — Ты была вполне довольна. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, он же не тратит на это время, продолжает печатать. Что за хернь с ним происходит? Нет, мы оба любим разный секс, начиная от медленных, сводящих с ума движений, и заканчивая размашистыми быстрыми толчками. С ним мне всегда было хорошо, но… Не в последнее время. Он будто разучился чувствовать грань. Никогда раньше Сережа не кусал меня настолько сильно, никогда не брал так жестко, вжимая лицом в чертов матрас, никогда на моем теле не оставалось синяков от его пальцев. — Ты сделал мне больно, — говорю я, складывая руки на груди. Тело ломит, и это совсем не приятно, не так, как было раньше. — Тебе понравилось, — отмахивается Разумовский. — Нет. — Нет? — Он отрывает взгляд от экрана и недовольно смотрит на меня. — Что, хочешь кого-то другого? — При чем тут это. Ты был слишком груб. — Тебе показалось. Сережа вновь утыкается в ноут, а я выхожу из спальни, потому что меня одолевает дикое желание разреветься от обиды, а сдаваться ему не хочется. Ничего не понимаю. С ним всегда было хорошо, просто до дрожи в коленках. Сейчас они тоже дрожат, но далеко не от желания вернуться в комнату и оседлать его прямо за рабочим столом, как бывало. Нет, я хочу быть от него подальше, поэтому спускаюсь на первый этаж и иду на кухню, чтобы заварить кофе. — О, привет, — машет мне рукой один из наемников Олега, Виктор, улыбчивый светловолосый паренек, молодой, но очень талантливый, по словам того же Волкова. — Привет, — киваю ему и подхожу к столешнице. — Я тут кофейку решил бахнуть. Тебе сделать? — Ага. Спасибо. Я сажусь за длинный деревянный стол посреди кухни и рассеянно смотрю, как парень орудует кофемашиной. Мы молчим, потому что Виктор напевает какую-то мелодию, а мне не хочется говорить. — Доброе утро, — раздается от двери, и к нам присоединяется Волков. Он останавливается напротив меня, взгляд падает на шею. Нечасто можно увидеть его таким ошарашенным. Я жалею, что не надела шарф. — Это?.. — начинает было Олег, но встретившись со мной глазами, замолкает. — Держи, — Виктор ставит передо мной кружку, я киваю в знак благодарности. — Командир, тебе тоже? Сейчас сделаем. Волков обходит стол и садится рядом. Глянув в сторону наемника, берет меня пальцами за подбородок, вертит голову из стороны в сторону. Я не препятствую. — Твою мать, — чуть слышно цедит он сквозь зубы. — Ага. Виктор подает кружку и ему и садится напротив. Только сейчас, отхлебнув кофе, замечает синяки и кровоподтеки, натурально давится. — А… Олег строго смотрит на него, качает головой. Парень захлопывает рот, но видно, что ему очень бы хотелось высказаться. Волков гладит меня по спине и присущим ему спокойным тоном говорит: — Можешь занять мою спальню, если хочешь. Я пытаюсь отказаться, честно, пытаюсь, но горло сжимает спазм, и я просто опускаю голову. В кружку падает одна-единственная соленая капля. Остальные не попадают туда только из-за того, что Олег отодвигает ее и обнимает меня. *** Я выхожу в холл первого этажа и нос к носу сталкиваюсь с Разумовским. Вздрогнув, пячусь назад, только потом вспоминаю, что мне вроде бы нечего бояться. После той злополучной ночи и утра он позже долго извинялся, держал в объятиях и клялся, что никогда больше не обидит, не понимает, что нашло на него. Почти умолял дать ему возможность загладить вину вот прямо сейчас, и я сдалась ему. Я сдаюсь ему снова и снова, с того самого момента, когда он устроил те ужасные взрывы. Я знаю, что это неправильно, знаю! И не могу ничего сделать с собой. Я люблю его, кажется, люблю так сильно, что готова закрыть глаза на все, что он сделал и сделает. Люблю безумно. Это чувство отравляет и грызет изнутри и одновременно является самым прекрасным, что когда-либо ощущало мое глупое сердце. Я понимаю, что на кону жизни, может быть, даже моя, но несмотря на это, не откажусь от него. — Что случилось? Мне показалось, я слышала что-то похожее на выстрел. — Досадная мелочь, — пожимает плечами Сережа и, обняв меня за плечи, разворачивает обратно. — Уже все хорошо. — Но… — Мышка, слишком много вопросов. Если я говорю, что ничего страшного не произошло, значит, так и есть, верно? — Что с тобой происходит? — спрашиваю я, когда мы останавливаемся возле двери спальни. — Ты в последнее время постоянно пропадаешь. Появились какие-то проблемы? Сережа, ухмыльнувшись, открывает рот, чтобы сказать что-то, но молчит. Губы смыкаются, недовольно поджимаются. Он несколько секунд смотрит в пустоту, а я уже начинаю всерьез волноваться, беру его за руку. Сережа встряхивает головой, больше не улыбается. — Пойдем, — говорит он, и тянет меня в сторону комнаты напротив. — Покажу кое-что. Он отпирает дверь своим ключом, и пропускает вперед, заходит следом. Я, застыв, рассматриваю стену, увешанную рисунками с чем-то непонятным, но откровенно зловещим, внизу приклеена надпись «КУТХ». — Что это? — спрашиваю, обернувшись. — Я не до конца понимаю, — признается Разумовский, опустив голову. — Но… Со мной что-то происходит. И оно связано с этим и преследует меня в кошмарах. Он указывает в сторону рисунков. Я вновь обвожу их взглядом и вспоминаю, как буквально вчера обнимала его и пыталась успокоить после очередного сна. Значит?.. Но что это? — Помоги мне, — просит Сережа, снова беря мою руку в свои. — Пожалуйста, любимая. Я не справлюсь без тебя. — Я рядом, солнышко. Расскажи мне больше. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь. Он судорожно кивает и притягивает меня в объятия, согнувшись, тыкается носом в шею. — Давай сходим к другому врачу, солнышко, — предлагаю я. — Может, он выпишет что-то еще. — Мне не нужен врач. Не волнуйся, скоро все закончится, мышка. *** Это происходит во вторник утром. Я, зевая, надеваю джинсы и футболку, сверху Сережину фиолетовую рубашку. Перед тем, как уйти из комнаты, он просил спуститься поскорее на первый этаж в холл, сказал, что у него для меня сюрприз. Ночью его не было, это я поняла, проснувшись в половину четвертого. Собралась идти его искать, но Сережа меня опередил и вернулся, одетый в свой фиолетовый плащ и с дурацкой маской в руках. Заверил, что все хорошо, и свалился на кровать. Сказал, что у нас полно дел, но часик можно поваляться. Спустившись, осматриваюсь и нахожу Разумовского возле дальней стены. Перед выходом он переоделся в черный костюм и темно-красную рубашку и, к моему удовольствию, не стал укладывать волосы, оставил свободными. — Любовь моя, — улыбается Сережа и протягивает мне руку. — У меня подарок. Я с сомнением кошусь на небольшую коробку с ярко-зеленой ленточкой, которая стоит на столике, где раньше была какая-то древняя ваза. — Два, — поправляет он, проследив за моим взглядом. — Для начала… Разумовский лезет в карман и достает оттуда еще одну коробочку, бархатную и очень говорящую о том, что внутри. Я почему-то, вопреки всему, надеюсь, что там серьги, но нет. Сережа открывает, и становится понятно, что в ней кольцо из светлого металла с россыпью переливающихся прозрачных камней. — Я… — Ты ведь хочешь быть моей? — улыбается Разумовский и берет за руку. — Конечно, Сереж… Не медля, он надевает кольцо мне на палец. Садится как влитое. И будто придавливает сверху невидимой тяжестью. — Давно хотел, — вздыхает он и вдруг громко щелкает пальцами. — И второй подарок. Сережа мягко подталкивает меня к столу и становится сзади. Я открываю коробку без какой-либо задней мысли. Уходит пара секунд на осознание, крышка падает на пол. Это?.. Я отшатываюсь, но твердые ладони сжимают мои плечи и толкают вперед, на прежнее место. — Что же ты, моя любимая мышка? — протягивает Сережа над ухом. — Нехорошо так реагировать на подарки. — Что это? — шепчу я, не в силах даже взгляда отвести. — А на что похоже? — На сердце, — говорю, не веря сама себе. — Так это оно и есть! — радостно заявляет Разумовский. — Угадай, чье? — Что ты наделал? — одними губами спрашиваю, дрожа от ужаса в его руках. — О, ускорил события. Тот наемник так на тебя смотрел, что вскоре явно бы захотел подарить тебе свое сердце. — К-какой наемник? — М-м-м, сейчас, дай-ка вспомнить. Как там его? О, Виктор! Точно! Виктор? Боже мой… Сережин веселый тон совсем не вяжется с происходящим. Он разворачивает меня, а я чувствую себя куклой безвольной. Смотрю на него почти с мольбой, отчаянно желая, чтобы он засмеялся и сказал, что шутка не удалась, прости, милая. Но Разумовский только ухмыляется. Мой любимый мужчина злорадно скалится, вырезав человеку сердце. — Что такое, мышка? — Он наклоняет голову набок. — Думала, я не узнаю про твои заигрывания у меня за спиной? — Ты… — А так в верности клялась, — грустно вздыхает Сережа и вдруг вскидывает руку. Правое плечо обжигает острая и сильная боль. Я вскрикиваю, схватившись за него, пыльцы тут же становятся мокрыми от крови. Ее же Разумовский рассматривает на ноже, который держит за рукоять. Он… Он порезал… меня? Он меня порезал. Я отшатываюсь от него, опрокинув столик и коробку. — Мышка? — вопросительно зовет Разумовский, нахмурившись. — Не подходи ко мне, — шепчу я, зажимая рану. — Ты не мой Сережа. — Не сходи с ума, — закатывает глаза он. — Кто же еще? — Кто угодно! — выкрикиваю, шагая назад. — Ты не он! Ты чудовище какое-то, но не Сережа! Я разворачиваюсь, намереваясь убежать, но не успеваю даже на метр отойти, как спину разрезает новая вспышка боли. Споткнувшись, падаю на колени, не получается даже дышать. Что-то горячее ползет по коже. Кровь! Он снова… Я открываю рот, чтобы закричать, но вырывается только полузадушенный всхлип. Как же больно! — Говорила, что никогда не уйдешь, — произносит Разумовский, присаживаясь напротив меня. — Опять соврала. — Ты… Он заносит руку снова, и на этот раз я успеваю закрыться, но что толку? Лезвие полосует по предплечью, а потом еще раз и еще. Вот теперь я все-таки кричу и пытаюсь встать, а он все засыпает меня обвинениями в том, что предала его, солгала, помешала. Один удар я пропускаю, и он приходится на грудную клетку, длинная кровавая полоса расчерчивает ее прямо под ключицами. — Остановись, — хрипло умоляю я, пытаясь отползти от него. — Сережа, пожалуйста, перестань… Сережа… — Ничего личного, маленькая мышка, — пожимает плечами он. — Ты мешаешь, путаешься под ногами со своей любовью. Мне она даром не сдалась, если честно. — Я… — Ты говорила как-то, что будешь со мной, пока нужна мне, — напоминает Разумовский, обходя меня кругом. Я кое-как встаю на колени, но сил подняться дальше нет. — Так вот. Он садится, хватает за шею, а в следующую секунду меня швыряет в новый виток агонии, которая на этот раз во много раз сильнее, чем была. Потому что Сережа вонзает нож мне в живот. — Ты мне не нужна, — спокойно говорит он и выдергивает клинок. Я кричу от боли, но из горла вырываются только отрывистые хрипы. Мне кажется, что горит все тело. Разумовский встает и швыряет нож в сторону, я же валюсь обратно на пол. Сережа окидывает меня безразличным взглядом желтых глаз и вздыхает. — Не попал. Надо было выше, дурак. Может, тебе и повезет, — бормочет он, перешагивая через мои ноги. — Ну вот, придется рубашку менять. Мне уже не повезло, потому что я не умираю сразу. *** В бесконечной тьме тишину разрезает вой полицейских сирен, топот и крики.

Дальше бежать, может, нас унесёт тоже

Сзади ножом в кожу, будем, ещё сможем...

Total - Шива