Сборник зимнего волшебства.

      — Жень, доброе утро! — кровать прогнулась под чужим весом, окончательно вырвав из мира сновидений, что был построен в пределах подсознания.       Теперь часы показывали не раннее утро, а уже сдвинули стрелки за полдень, что, впрочем, уже было достаточно удивительно.       — Доброе, — потянувшись и заглянув в глаза барабанщика, Женя заметил огоньки задумчивости и новой по-детски захватившей Лёшу идеи.       — Я на кухне приготовил тебе сюрприз, — восторженно сообщил Бочкарёв, потирая ладони то ли от предвкушения, то ли просто отряхивая их.       Лишь сейчас Женя заметил белые разводы муки на щеках и кусочки теста в тёмных волосах, хотя Лёша никогда не пользовался духовкой. Запах гари не блуждал в воздухе, но, наоборот, чувствовались какие-то тёплые ароматы.       — Идёшь смотреть? — Лёша уже направился в коридор, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.       Женя выбрался из-под одеяла, вздрогнув от неизменного холода из открытой форточки, где декабрь разносил снежные облака.       В коридоре уже мигали огоньки гирлянд, а потому добраться до кухни оказалось достаточно легко. Чем ближе — тем сильнее окутывал запах чего-то невообразимо вкусного. Там было что-то с ароматом новогоднего волшебства.       — Смотри! — Лёша гордо указал на тарелку посередине кухонного стола. — Я сделал всё сам!       На цветной скатерти возвышалась белая посуда, а сверху горкой было разложено то, что наполняло всю квартиру великолепным запахом. Подойдя чуть ближе, Мильковский наконец рассмотрел свежее печенье, внутри которого был замурован вкус имбиря.       — Они с предсказаниями, Жень, — таинственно шепнул барабанщик, протягивая один из кружочков.       Мильковский осторожно сломал печенье пополам, утягивая края запеченного теста в сторону пола и наблюдая за маленькими кусочками, что разбились о плитку, а затем извлёк из середины бумажку.       — Подожди, давай прочитаем вместе. Кстати, некоторые предсказания повторяются, а это значит, что на одинаковых бумажках точно написана правда.       Барабанщик также разломал свой кружочек, уронив на пол несколько крошек.       — Открывай! — Лёша развернул и свой кусочек бумаги тоже. — Что у тебя?       Женя зашуршал листочком, а затем, почувствовав пристальный взгляд поверх своего плеча, открыл сложенную вчетверо бумажку.       «Буду любить тебя вечно», — было аккуратно выведено знакомым почерком, а внутри мир на миг словно рухнул, моментально запылав с новой силой.       — Открой ещё одну? — Лёша дышал громко и часто, находясь в каком-то счастливом предвкушении.       — А ты свою? — Женя уже сломал новый круг посередине.       — Потом, — махнул рукой барабанщик.       Мильковский лишь пожал плечами, не желая случайно испортить план, который уже наверняка существовал в чужой голове.       «Буду любить тебя вечно», — здесь почерк явно отличался, будучи уже более спешащим и небрежным, но таким же родным.       — Видишь, значит, это правда, Жень, — Лёша выдохнул весь воздух разом, а затем затерялся в объятиях важного человека.       За спиной барабанщика на пол приземлилась его, так и неозвученное, предсказание. От падения лист чуть приоткрылся, а возле самых краёв виднелись слова «буду» и «вечно». Остальная часть послания затерялась в сгибе бумаги, но, впрочем, не нуждалась в проявлении.       И теперь Женя осознал, что все бумажки, все предсказания в печеньях были одинаковы лишь для того, чтобы эта фраза оказалась правдой при любом выборе, независимо от случайности. Мильковский понял, прячась в объятиях родного человека, что написанное и впрямь является правдой.