Холодные крылья

Сегодня Сергей не стал оставлять весь свет в кабинете. Только две лампы: одна над столом, вторая над диваном. Даже его любимая картина затемнена. Он сидит на диване, подогнув под себя ноги, халат раскрыт и висит на плечах. Он лопает «Нутеллу» прямо пальцами из банки. Паста размазана по лицу и рукам, немного пасты даже испачкало кончик носа, но Сергей этого как будто не замечает. Его мысли далеко. Ему просто… вкусно. Это так приятно, когда вкусно. Ощущение расходится волнами от горла и языка куда-то в сердце и ниже, в живот. Они так долго дрались, чтобы сыто и вкусно было каждый день. Но вкусного почему-то всегда мало. Сергей ставит банку на стол и шуршит пальцами по обёрткам шоколадных батончиков. С тоской смотрит на огромные холодильники. Хочется ещё, но вставать с тёплого места не хочется. — Опять ты? Этот вздох был даже скорее усталым, чем раздражённым. Олег стоял в дверях, ведущих на кухню. Он подпирал плечом косяк, а в руке держал книгу, заложив нужную страницу указательным пальцем. На кухне ему всегда было как-то спокойнее по вечерам. Готовить он тоже любил. Чисто хобби по жизни, выросшее из детдомовской необходимости. Но вечерами он просто сидел на кухне. Читал, изредка бездумно листал интернет, просто сидел, положив подбородок на сложенные руки, и смотрел в пространство, позволяя сознанию отдохнуть. В кабинет Олег вышел, потому что почуял неладное. Это всегда было похоже на звук. Будто где-то на фоне мыслей прошуршали огромные птичьи крылья. Он, как обычно, задвинул второго подальше. Этот Олег его беспокоил. Он сохранил ему жизнь, потому что тот, другой, просил. Он кричал, плакал и умолял. И Сергей уступил. Вернее, нет, не Сергей. Сергей — тот, второй. Вечно трясущийся и заикающийся. Нуждающийся в поддержке. Он не Сергей. Он — Птица. Он мог летать и выжигать взглядом города. Но это было давно. Сейчас города приходится жечь пешком. — Принеси, — он покрутил банкой перед лицом. Зачем ещё, блин, нужны слуги? — Я думал, ты больше по мясу, — хмыкнул Олег. Книгу он со вздохом отложил в сторонку, загнув уголок страницы. С Птицей просто не бывало никогда. Ни разу с того памятного кровавого дня. И сейчас точно банкой лакомства не закончится. Пройдя к холодильнику, Волков нагрёб сладкого и вернулся к столу. Он бросил хитрый взгляд на еду, но еды больше не хотелось. Первое: больше сладкого опасно для носителя. Второе: живое всегда слаще. — Хочу, — промурлыкал он, быстро разгибаясь и оказываясь с человеком нос к носу, — хочу тебя. Олег прикрыл глаза и вздохнул. Взял его за руку. Осторожно, мягко. Нет, он хотел не этого. И будь Птица кем-то более материальным, он бы не стал церемониться. Каждый, каждый миг Волков напоминал себе о том, что в случае чего пострадает Серёжа. А чёртова тварь не всегда в достаточной мере осознаёт, что для носителя плохо. — Если я спрошу, ты мне ответишь? — Олег провёл кончиком языка по костяшкам пальцев Разумовского. — Только быстрее, мне не терпится. Волков усмехнулся. На нём сейчас были простые чёрные брюки и чёрная же рубашка на голое тело. Он отстранился, расстёгивая пуговицы: — Тяжко зависеть от тела, в котором живёшь, а, пернатый? — Да. Но это очень-очень приятно. В этот раз он разрывает тонкую ткань одежды очень аккуратно и сразу начинает целовать. Кожа человека пьянит. Такая тонкая, такая хрупкая конструкция. Олег запрокинул голову, поддаваясь: — Но крыльев-то нет. Назови меня идиотом, но я не единственный человек, который хоть раз думал: «А каково это — крылья иметь»? — Ты хочешь дня три ухаживать за человеком? Он не сможет встать с постели. Но я могу показать тебе крылья. — Ему будет плохо физически или духовно? — Олег прищурился. — И то, и другое, — он облизнулся, — но ты же хочешь? Волков чуть отстранился и провёл пальцами по чужому горлу. — Ты лучше меня видишь мои желания. Показывай. Для человека-носителя это не больно сейчас. Но потом будет ломить спина, кружиться голова. Он забирает много сил в этот момент. Вначале они больше похожи на дымку, на туманную взвесь. Но потом они тяжелеют, наливаются жизнью: чёрные тени проступают перьями, и он раскрывает их — огромные, тяжёлые. Немного смыкает, чтобы Олег оказался в их тени. Поскольку они — часть его мира, комнату наполняет запах грозы и угля, запах железа и немного — аромат сирени. Он иногда задавал себе вопрос: почему именно такие запахи. И решил, что там, в том мире запахов нет, но каждый носитель чувствует их, и они всегда разные. Некоторые люди кричат, что им воняет кровью и тухляком. А для Разумовского страх и беспомощность почему-то пахнут сиренью. Олег протянул руку. В такие моменты он просто посылал логику ко всем чертям. В общении с Птицей ей вообще не было места. Это безумно реальный бред, до ужаса нереальный кошмар. О котором не расскажешь, в который просто никто не поверит. Но они в нём живут. И до сих пор ещё живы. Немного больная, злая улыбка тронула губы Волкова: — Ад замёрз, а нам не сообщили? Его пальцы медленно проникают между перьев, ведут вниз под тихий шелест и треск. — М-м-м, не знаю, — он прикрыл глаза от удовольствия, — думаю, ты меня недостаточно любишь, дорогой. И что теперь? — Я его люблю, Птица, — Олег откинулся на спину. — Тебя я бы убил. Но я не могу. И, кажется, уже тоже теряю себя. Протянув руку, он положил ладонь между ног существа. — Ты бы убил меня, если бы не Сергей? Он смотрел на это создание. Оно было очень красивым. Для людей. — Знаешь, человек, тот, кто любит, всегда делает больно. Мучает. Чтобы ты не ушёл, чтобы ты подчинялся, чтобы был верным до конца. Наверное, убил бы. Чтобы защитить его. — Что ж, хоть что-то у нас взаимно. Хм, ты, кажется, чего-то хотел? Протянув руку в сторону, Олег вслепую нашарил один из батончиков из кучи на стеклянном столе. Кажется, «Сникерс». Зубами сорвав обёртку, Волков прикусил шоколад, глядя этой твари в глаза. В ответ он ухмыльнулся и куснул человека за сосок. Жри сам свою химию, когда под боком живой вкусный кусочек мяса. — Много сладкого вредно, — он ухмыльнулся. — А сырое вообще опасно. Батончик полетел на пол. Олег протянул руки. Одной он поглаживал его по бедру, пальцами другой вновь касался чёрных перьев. Он наклонился к брюкам, застегнутым на ремень. Недостаточно широкий. Разгрызть кожу удалось практически в пару укусов и с треском вырвать. — Молнию советую расстегнуть самому. Нам с Серёжей дорого то, что под ней. — Ты позёр. Знаешь такое слово? От брюк и белья Олег избавился даже не вставая: просто выгнулся на лопатках и пятках, стаскивая тряпьё и отбрасывая в сторонку. Рухнув обратно на диван, Олег провёл пальцами по воротнику рубашки, слегка встряхнул чёрную ткань, будто бы ему было жарко. В принципе, уже было. — Всё же тешу себя мыслью, что Серому дорога во мне не только моя плоть, демон. — Сами разбирайтесь, — он тут же перевернул наглое тело на живот, скидывая остатки изорванных вещей. Потом снял обноски, которые таскал носитель дома. Его бесило всё это барахло, кроме халата и красной куртки. Халат был сшит из красивой ткани, а куртка была тяжёлая и вкусно пахла смертью животных. Цена остальных вещей пропорциональна их бессмысленности. Эти тряпки не впитали запах поколений, они все до единой отвратительно новые. Избавившись от этих кусков мерзкой ткани, он вытянулся всем телом на Олеге и нежно подул на волосы у него на затылке, разлохматил идеальную причёску. Его так умиляло это создание. Сила солдата — и при этом стриженая бородка, эти невинные яркие голубые глаза. Иногда он замирал в такой позе… «Мыслитель», хоть из камня выбивай. Живой пафос, так люди говорят? — Хочу на тебя пьяным посмотреть, — прошептал он ему на ухо, — ты такой же дурак или интереснее? Олег повернул голову и шало глянул на него из-под свесившейся чёлки: — Ну, тащи. Что? Быть может, я тоже хочу тебе приказывать. Иногда. Он захохотал и вытянул руку. Бар в кабинете для важных персон открылся. На этаже никого не было, так что путешествие бутылки по воздуху не заняло много времени. На столик у дивана она приземлились уже открытой. — Немножко, — напомнил он и стал целовать все тело человека. Конечно, по факту ему хотелось поиграть с ним грубее, но в прошлый раз человек сильно пострадал. Волков ухмыльнулся. Протянув руку, он сцапал бутылку. Запрокинув голову, сделал глоток. Другой, третий. Кадык судорожно вздрагивал под напряжённо натянутой кожей. Капля вина, алая, словно кровь, стекла по губам, пальцам, руке. Ему всё же изменила выдержка: он обхватил человека руками за талию и прижал спиной к своей груди, гладя и целуя всё, до чего мог дотянуться, и стараясь не впиваться когтями. Руки носителя медленно менялись: удлинялись пальцы, утолщались ногти, превращаясь в острые загнутые когти. Ранить было нельзя, впиваться клыками — тоже. Это просто невыносимая пытка. — Если бы я мог, я бы хотел тебя полюбить, — он зарылся носом в сгиб шеи Олега, — ты такой, такой… Он попытался подобрать слова: — Ты такой породистый… Бутылка выпала из рук, с глухим звоном покатилась по ковру, потом по полу, пятная всё вокруг разводами алой жидкости. Олег рыкнул, выгибаясь в этой бешеной хватке. Схватив Птицу за руку, он в беспамятстве обвёл языком красивые тонкие пальцы, матовые гладкие когти. Привкус крови на языке не отрезвил его от слова ни хрена. — Ты меня или я тебя, человек? Птице этим нравились эти игры. Его носитель почему-то опасался мужчину и если и был с ним, то снизу. Хотя всегда хотел быть сверху. Ему, в сущности, было плевать, но подчинение человека было бы актом предсказуемым и скучным. — М-м-м, пёрышки не помну? — Олег широко оскалился. — Ну, попробуй, — он всё же намекающе прижал кончики когтей к рёбрам. Олег резко прянул вперёд, гибко уходя из объятий монстра. Перекатившись на спину, он оттолкнулся от подлокотника и, скользнув спиной по дивану, обхватил Птицу за талию ногами. Дёрнул, заваливая на себя, до боли впился пальцами в бёдра, прижимая к себе. Он тихо засмеялся. Человек так старался не помять крылья, как будто они были чем-то материальным. Люди ещё до рождения скучают по ангелам. Он прогнулся, позволяя возбуждённому члену человека скользнуть между бёдер. Дальше пусть решает сам. Олег вскинул бёдра и гортанно застонал. С Сергеем всё же было не так. Не так сильно, не так ярко, не так до дна. Подняв руки, он заставил Птицу наклониться. Пальцами одной руки он вёл по холодным чёрным перьям крыла, пальцы другой вплёл в рыжие огненные волосы. У монстра они словно сверкали золотом, как и глаза. — И всё-таки в тебе что-то есть. Не от Тьмы. — Море секса и капля терпения. Вставляй, иначе шею скручу. — Не злись, цыпа, — Олег игриво провёл пальцами по горлу монстра. Он вновь ударил бёдрами. Снова и снова, постепенно набирая темп. — О да! Он зажмурился от нарастающего удовольствия быть живым. Это всегда было необыкновенно, запредельно хорошо. Зашипев, он рванул обшивку дивана когтями, выдирая какой-то наполнитель. Решив, что этой уродской штуке и так конец, с наслаждением вырвал из него кусок материала. Как сердце из добычи. Олег мотнул головой, стряхивая ставшие мокрыми от пота волосы с лица. И, осмелев, дёрнул перья на себя, ущипнул чудовище за соски, обвёл ладонями живот. Он зарычал, расправляя крылья ещё сильнее. Завтра мальчик Серёжа на четвереньках только сможет ползать. Его проблемы. — Ты нереально великолепное животное, — проурчал он комплимент человеку. — Сильнее. Один чёрт твой Серёжа завтра с постельки не слезет. — Да ты всё равно никуда не денешься, сука пернатая, — оскалился Олег. — Будешь сидеть вот тут, в его черепушке. Будешь жрать наши чувства, эмоции. Ненасытная тварь. С этими словами он резко притянул Птицу к себе, впиваясь в его губы поцелуем. — Ты просто не просишь ничего взамен, — он хитро ухмыльнулся, возвращая поцелуй. — Не нуждаюсь в подачках! И Олег, теряя последние связи с реальностью, рванул ногтями кожу у него на спине. Сжав человека внутри, он выгнулся так, чтобы тот не пострадал, и его крылья вспыхнули. Этот огонь горел в другом мире, но, наверное, это было красиво. А потом с довольным видом он исчез, дав пинок тому, второму. Пусть попробует, на что способен его святой Олежа. Олег вскрикнул, как раненое животное. И кончил, выгибаясь всем телом. И рухнул, обмяк, запрокинув голову, вздрагивая, облизывая губы, водя пальцами по чужому телу. — Олег… я… больно… — Сергей застонал или, скорее, захныкал. Он помнил, что захотел шоколадку и, оставив работу, подошёл к автоматам. Больше ничего. Снова секс, снова разрушенные вещи, снова боль. И в душе тоже больно. Он чувствовал Олежу в себе, и обидно было осознавать, что у них, у них двоих, было очень редко. Чаще всего было вот так. Олегу хватило лишь одного взгляда. Одного взгляда полных боли, наполненных слезами фиалковых глаз. Дёрнувшись всем телом, он отстранился, практически отпрянул. И снова придвинулся, обнимая за плечи, утыкаясь лбом. — Серый… — хрипло прошептал он, буквально выдавил из сжавшегося спазмом горла. — Серёж… — Тебе было хорошо? Я… остальное неважно. Я просто хочу знать, что тебе было со мной хорошо. — Он — не ты, — лицо Олега исказила гримаса. — Я… у него твоё лицо. Но этот взгляд. Он совсем другой. Безумие. Обман. Обманывает меня. И тебя обманывал. Всю жизнь. Как всегда, Волкова в такие моменты немного несло: — Знаешь, я раньше не спрашивал… неужели тебе не было страшно, когда он к тебе пришёл? — Он был моей защитой. Тогда у меня был только он. Сергей нежно поцеловал руку Олега и перевернулся, раскинувшись на диване. Он старался быть желанным. — Я люблю тебя. Олег вытянулся рядом, зарылся носом в рыжие волосы, провёл пальцами по лицу, телу. Коснулся губами кончика носа. — А ещё у него крылья. Вот только чёрные. И холодные… Словно из мрамора. Красивые вроде. Но тебя я люблю тем, кто ты есть. — Мне хочется посмотреть… на мои крылья. Отнеси меня в постель, мне холодно. Сергей поцеловал Олега. Уже в тепле, под одеялом, он зарылся ему под бок. На секунду его лицо исказила дьявольская улыбка. Но быстро исчезла. Есть вещи, в которые Птица мудро решил не влезать.