Строчки на волнах

Как же давно ты ждал этого момента. Лет семь, не меньше. Поминутный взгляд на часы и на табло. Многие сотрудники аэропорта посматривают с улыбкой. Еще бы, целый контр-адмирал, с букетом нежных роз, почти приплясывает на месте. Первые пассажиры. — Папа! — издалека. Вниз по эскалатору, бегом, сбивая прохожих. — Ленка! — ты несешься к ней на встречу, узнавая и не узнавая одновременно. — Папка, — она как в детстве прыгает на тебя с разбега. От острой боли перехватывает дыхание. Рана еще не зажила. Сжимаешь ее крепко, а перед глазами мир расплывается. И звуки отдаленно. — Как же я соскучилась, — ты аккуратно опускаешь ее, стараясь скрыть свои чувства. — Пап, что с тобой? Я так потолстела? — дочь неуверенно улыбается. — Нет, просто я совсем постарел, — дыхание прерывисто и руки сами тянутся к груди. — Пап! Сердце? Кто-нибудь! — Нет. Лен, все нормально. Сейчас пройдет, — ты жмуришься. Боль слегка отступает, но не исчезает. — Что с тобой? — Поскользнулся и упал неудачно, — пытаешься шутить. — Ранили? — Лена останавливает тебя и бесцеремонно лезет рукой прямо под китель, без труда нащупывает бинт. — Так, все! Поехали домой, я на сегодня выходной выбил. Рассказывай давай, как долетела? Как там мама? Все рассказывай. Дочь, что-то щебечет под ухом, но слов ты не разбираешь. Слишком больно в груди. Дома в ванной находится несколько ампул с обезболивающим, пока хватит. — Ну что, сделал себе укол? — Лена стоит на пороге ванной. — Какой укол? — игриво хмуришься. — Я моряк, а не врач. — Пап, ну сколько можно? Зачем тебе эта служба, ведь ты уже давно пенсионер! — Чего? — Не прикидывайся. Зачем Вы все это делаете? Ты, тетя Рита, Бизон? Кто Вам за это спасибо скажет? Вас же убьют, зароют и все. Забудут, зачем эти подвиги. Ради Родины. Ну ладно выплаты, и те того не стоят. Сколько раз ты ранен был? Пап, я же помню. И мама помнит. Как ты мучился, и сейчас. Тогда семь лет назад, ты тоже был ранен, всю ночь простонал. У тебя же в домашней аптечке полный комплект всевозможных болеутоляющих. Что у тебя есть, пап? Служебная двушка в Питере, да старая дедушкина дача. Здоровья никакого, вон седина давно. Ты ведь даже из страны уехать не можешь. Ты не военный, ты заключенный, пап. Вы все, неужели вы этого не понимаете? — Заключенные говоришь, — ты усмехаешься. — Может и так. — Не «может», пап, а так и есть. Там наверху делят деньги, крутят всем, а вы пешки. — Может и пешки, — ты грустно киваешь. — Только Лен, как же все те, кого мы спасли? Несколько тысяч жизней. Предотвращенные трагедии. Войны. Взрывы. Этим же тоже должен кто-то заниматься. Кто, если не мы? А раны, раны заживают Лен. Пусть не сразу, пусть болят. — Может уйдешь, пап. Ради меня… — Пап, — ты повторяешь. — Пап… Но я ведь не только папа, я еще и Батя. Понимаешь, Лен? — Нет. — Когда-нибудь поймешь, а сейчас, давай-ка, чайку!