Смородина со вкусом лжи

      Антон в каком-то тумане находится всю дорогу до общежития, не до конца вообще понимая произошедшее, — фотографии эти в общем чате до сих пор перед глазами стоят вместе с комментариями глумливыми. Он только Арсения на заднем сидении такси к себе продолжает крепко прижимать, по плечам гладит и носом в тёмную макушку, лежащую на собственном плече тычется, запах вдыхая — невероятный такой, мурашки по коже пускающий и будто ярче играющий сейчас, до пальцев слегка подрагивающих.       Впрочем, тремор у Антона явно не только от тесного присутствия Арсения рядом, но и от того, что случилось, пока он, Антон, с Эдом прохлаждался, решив пары прогулять по причине: «Братан, мне перерыв от Арса нужен, это невыносимо становится. Он у меня из головы не идёт».       Сделал перерыв, Антон?       Как тебе последствия, нравится?       Он Арсения в комнату общежития на руках затаскивает, всё ещё отпускать не желая от себя, хотя тот и бубнит тихое, еле слышное: «Я сам могу дойти, Антош». Но он бледный такой, ещё более крохотный, хрупкий будто в миг ставший, и желание держать его при себе — в карман внутренний на куртке, у самого сердца спрятать — только сильнее с каждой минутой.       Плевать Антону на то, как всё это выглядит, на то, что говорят в универе, на то, что смотрят на них косо все, кому не лень, на фотографии эти, в общий чат группы — и не только их группы — скинутые, на то, что они оба альфы — тоже. Ему только на чувства свои не плевать — на то, что он в Арсения влюблён безнадёжно.       Плохо ему физически и морально от случившегося, потому что он Арсению обещал, что эти уроды ему ничего не сделают, а в итоге позволил всему этому произойти. Одного оставил. Господи, Антон выть готов в голос, глядя на Арсения сейчас. Тот лежит на кровати, в клубок свёрнутый, сопит тихо и подрагивает всем телом, как от холода.       Антон смотрит на него ещё пару секунд, а после к своей кровати подходит, одеяло с неё снимая, возвращается назад, накрывает Арсения и рядом садится, руку на волосы укладывая, поглаживая успокаивающе, пряди перебирая в пальцах.       — Арсений, — зовёт тихо, — слышишь? Извини меня. Извини, что оставил тебя одного среди этих коршунов. Я ведь даже подумать не мог, что они до такого додумаются. Я придурок, знаю. Мы с Эдом решили пары проебать сегодня, потому что… — осекается, губу до боли прикусывая. Не может ведь он сказать, что прогулял только для того, чтобы Арсения не видеть. — Просто потому что мы раздолбаи, — усмехается невесело. — Пожалуйста, прости меня. Это я во всём виноват. Эти дуры с первого дня мне на шею вешаются, а я игнорировал их, вот они на тебя и взъелись. Ещё и ссора ваша та на тусе свою роль сыграла. Придумали себе какую-то ерунду. Или не ерунду, я не знаю, что ты чувствуешь на самом деле. Мы ведь так и не поговорили с тобой нормально о том поцелуе. Арсений, там Эд в аптеку сбегал, мазь купил от ушибов. Давай рёбра твои помажем, а? Тебе легче станет. И поспишь потом немного.       Арсений смотрит на мир вокруг каким-то слишком уж отсутствующим взглядом, радует только одно: при фокусировке на Антоне, — потемневшие от явно пережитых не лучших в его жизни эмоций, — голубые глаза немного просветляются. Может и не настолько, чтобы перестать за него переживать, но явно становятся на пару тонов менее тревожными и безучастными.       — Я впервые попал в такую ситуацию, — улыбаясь невесело, криво так, одним уголком губ. — Никогда не думал, что буду когда-нибудь втянут в драку. А ещё я забыл свою сумку в лекционном зале, а там конспект для тебя и Эда… и карикатура. Я тебя и Добровольского в гондоле романтично нарисовал… — старается разрядить обстановку, вот дурик трогательный.       Антон улыбается, придвигаясь чуть ближе, смотрит на Арсения, склонив голову на бок, а у самого ком в горле стоит. И он вообще не помнит, когда последний раз плакал — в детстве разве что, когда они с Эдом залезли на участок приёбнутого дяди Вани с соседней улицы, чтобы стащить яблок, а тот их солью обстрелял. Задница горела так, что они до озера бежали без остановки, зарёванные оба.       — Я схожу за твоей сумкой, только сначала в порядок тебя приведём, — обещает Антон, чёлку с его лба убирая. Как раз в этот момент в дверь настойчиво стучат, и он отрывается от Арсения, кивнуть только успевшего, поднимаясь на ноги и впуская Эда в комнату.       Ураган в лице Эда.       — Я этим говноедам яйца бантиком завяжу, залупоглазые пиздоуёбища! Пускай потом их тёлки распутывают! Матвиеныч, блять, чё ты посреди коридора замер, как член в невесомости? Сюда иди! — Эд был бы лёгок на помине, да только глаза его горят так ярко, как никогда в этой жизни не горели: концентрированная ярость на пару со вспышками садизма.       Загляденье так-то.       Вот только друга потом, жизнь свою в тюрьме загубившего, лицезреть никакого желания нет. Лучшей судьбы Эд заслуживает.       — Да не ори ты, — вздыхает Антон. — Забей на этих говноедов, они того не стоят. Ты мазь принёс? — а после, увидев предмет вопроса в руках друга, сам забирает его и указывает на дверь. — Валите, мы разберёмся. После поговорим.       — Арс, чувак… — Серёжа подойти пытается, но у Антона кажется инстинкт защищать своё просыпается прямо из воздуха, потому он ему путь преграждает.       — Я же сказал, позже поговорим, — он кидает взгляд на Арсения. — Ему отдохнуть надо.       — Никуда я не пойду, понял? — Серёжа вспыхивает, точно петарда. — Это вообще всё из-за тебя случилось!       — Пошёл ты! — Антон рычит, руки в кулаки сжимая. — Это не я, блять, в аудитории его одного оставил! Друг, блять. Свали отсюда уже.       Они оба со стороны, наверное, как два петуха выглядят. Как в том стишке детском: «Петухи распетушились, но подраться не решились». Впрочем, Антон и на драку готов, — очередную — если Серёжа сейчас не отступит.       Да и петух среди них, как оказалось, один.       — Шастун, блять…       Рычание впрягшегося за Серёжу Эда, который, судя по виду, тоже так-то намеревался никуда не уходить, в такой-то стрессовой ситуации, прерывает слабый, но на удивление бескомпромиссный и с ощутимым напором голос:       — Хватит, ребята. Никто ни в чём не виноват, — выдыхая вымученно, Арсений лицо своё красивое скривив, переворачивается на спину, нехотя выпутываясь из одеяла, чтобы иметь возможность захватить взглядом всех и каждого из присутствующих. Выглядит он крайне несчастно. И тону своему уверенному не соответствует совершенно. — У меня болит голова, давайте вы потом отношения повыясняете? Пожалуйста. Эд, Серёж, спасибо, что пришли, но я сейчас… поспал бы просто в тишине. Понимаете?       Парни в момент успокаиваются — все трое. Смотрят на Арсения сочувственно и кивают синхронно. Эд руки на плечи Серёже укладывает и к выходу его молча толкает. Через пару секунд дверь за ними закрывается, и Антон выдыхает тяжело, возвращаясь к Арсению.       — Извини, не знаю, что на меня нашло, — говорит виновато, усаживаясь на край кровати, губу закусывает и смотрит из-под полуприкрытых век. — Матвиенко прав. Это всё из-за меня…       — А ты сказал, что из-за него. А в результате неправы оба, — мягко так отбривает Арсений, головой качая с улыбкой, но отрицательно. И обратно в одеяло Антона кутается, как в самую ценную накидку. А ещё Антон поклясться готов старой коллекцией пластиковых крышек от пива, — Эда конечно, не своей — что Арсений запах его вдыхает специально, носом зарываясь в ткань. — Антон, вы не виноваты в том, что мне вот… не посчастливилось запомниться этим двум отбитым. И прихвостням их заодно. Я просто невезучий.       — Не говори так, — Антон улыбается. — То, что они уроды, не значит, что ты невезучий или с тобой что-то не так. Ты… ты потрясающий, Арсений, — и сам смущается своих же слов. Он ведь прежде никому такого не говорил. Да он в принципе не уверен, что может говорить комплименты. Самое милое, что он способен извлечь из своего рта — это предложение без мата. — Можно, я… — рукой к Арсению тянется, всё ещё тюбик с мазью во второй зажимая. — Дай глянуть, что у тебя там.       Арсений мнётся отчего-то, такой беззащитный в своём смущении, в одеяле этом завернутый как конфета в обертке, — и пахнет так же сладко, ягодно… Ощутимее, чем обычно.       — Мне, если честно, даже страшно смотреть, что там у меня, — Арсений отшутиться старается, собственную нервозность скрашивая, но всё-таки из кокона медленно выпутывается, обратно на кровать откидываясь и болезненно выдыхая.       Антон кивает благодарно, будто ему добро на нечто, давно желанное, дали. На самом же деле он просто благодарен Арсению за доверие. За то, что его он не боится, несмотря ни на что. Ему немного дурно от чужого запаха — и это что-то странное. Потому что всё, что он знал о запахах других альф и их восприятии рушится рядом с этим человеком. Так ведь просто не должно быть. Так и не бывает. Верно?       Антон, кажется, сходит с ума.       Или уже давно сошёл, потому что сидит сейчас, задирает футболку Арсения, разглядывая синяки на рёбрах, а сам думает о каком-то бреде. И всё же решается на одну шалость, после того как закончит тут — ему просто ответы нужны. Он не может больше всё это в себе переваривать, без возможности разобраться в ситуации и самом себе. Если всё это окажется его больным бредом — что ж, он это примет. Любить Арсения от этого, конечно, не перестанет, кем бы он на самом деле ни был.       Мазь холодная такая, с улицы принесённая, и Антон её на пальцах греет, чтобы Арсению дискомфорт ещё больший не доставить. Улыбается, растирая густую субстанцию по его рёбрам — осторожно так, бережно, сам удивляясь, откуда в нём всё это.       — Сильно болит? — спрашивает, когда Арсений вздрагивает на очередном прикосновении.       — Ой! — щекотки, видно, побаивается. — Не знаю!       Заладил конечно Арсений с этим своим ответом, но это даже умиляет, хоть и раздражать скорее должно, ведь никакой конкретики в подобных ответах не дождёшься.       — Ты попугай что ли? — Антон усмехается, закрывая тюбик с мазью и откладывая его на тумбочку у кровати. А после футболку Арсения поправляет и одеялом его накрывает, затыкая — как мама в детстве делала, уголки подбивая под тело, чтобы не мёрз. — Я ведь серьёзно тебя спрашиваю. Скажи мне, если хуже станет. Нужно было в больницу тебя везти, а не сюда. Мало ли что, — вздыхает, руку свою поверх чужой укладывая, которая из-под одеяла выглядывает. Сам свой жест не понимает, но отстраняться не хочет, гладит костяшки пальцев.       И Арсений лучше своим поведением не делает совершенно — пальцами тонкими Антоновы подцепляет, по-детски так, только вот образ этот мягкий и невинный чувствами совершенно взрослыми развращается, не получается уже эти касания воспринимать без откровенных мыслей.       — Не хочу в больницу, — Арсений шепчет так капризно сквозь робкую улыбку — наконец-то улыбку — слава тебе Господи, значит мазь действительно действенная, помогает. — И…       В воздухе зависает ощутимая горечь сожаления и чего-то ещё.       Недосказанности ли?       Разочарования в студенческой жизни?       Если Арсений сегодня действительно впервые столкнулся с травлей, несладко его ранее сформированному мирку пришлось.       — На пары тоже больше не хочу. Извини, Антош… из-за меня столько слухов пошло о нас. Вдруг теперь проблемы будут с институтом?       — Так, Арсений, — Антон улыбается снова, ладонь его в своей сжимает, крепко так, но всё ещё бережно, — послушай меня, ты не виноват ни в чём. Тебе не за что извиняться, понял? Я… плевать мне, что они говорят. А на тебя — нет. Не будет у нас проблем, не переживай за это, я всё улажу. И на пары ты пойдёшь, понял? Вместе пойдём. Я тебя больше одного не оставлю среди этих уродов.       Антон тебя, Арсений, вообще одного оставлять не хочет больше, как минимум, никогда.       — Всё наладится, — говорит со всей уверенностью. — Веришь мне?       Арсений смотрит так, что хочется думать, — верит. Точно верит. Безгранично и слишком охотно. Верит так, будто они уже много лет знакомы и их связывает что-то намного большее, чем дружба. И эту веру хочется оправдывать, ради этой веры хоть горы сворачивать, хоть моря осушать. Как минимум.       — Верю, — подтверждает всякие сумасшедшие и слишком смелые догадки, в ответ ладонью своей крепче перехватывает. Но сникает всё-таки невольно, видно, что не может абстрагироваться абсолютно, в мысли свои мрачные погружается. Какой же Арсений ранимый. — Знаешь… я и подумать не мог, что омеги способны на такую жестокость.       — Я никогда не перестану удивляться твоей наивности, — Антон ладонь его гладит подушечками пальцев, вздыхает и в глаза смотрит. — Дело не в омегах и альфах. От долбоебизма никто не застрахован. Ты не представляешь, сколько дерьма я видел, которое творят омеги. Думаешь, я просто так решил, что мне отношения не нужны, что я просто трахаться с ними буду? А богатые омеги — в разы хуже. Они думают только о себе, а на остальных им похуй.       — И не дружил никогда с омегами? — Арсений звучит удивлённо, совершенно, видимо, жизнью этой не наученный, только начинает во все тонкости вникать, раз такие вопросы очевидные задаёт. Может он не просто девственник и секс-теоретик, а ещё и просто за ручку ни с кем никогда не ходил?       Такой смешной.       — Не дружил, да и вряд ли бы стал, — Антон плечами ведёт. — Не верю я в такую дружбу. Это как… — задумывается, подбирая слова. — Смотреть на гору еды, после того как неделю не ел — рано или поздно сорвёшься, и дружбе конец. А потом начинаются недопонимания, недомолвки и в итоге вы делаете вид, что никогда не знали друг друга. Классика, — смотрит внимательно за реакцией Арсения.       Стрелки ресниц занавешивают голубые глаза, опускаются на летнее небо тёмным маревом ночи, глуша любую расцветшую сейчас в зрачках эмоцию. Арсений закрывается. Подозрительно так расслабляет свои веки, но и выглядит при этом действительно сонным — так или иначе, а унять чрезмерную подозрительность сейчас — увы — непросто. Невозможно из-за всего произошедшего. Как бы сомнения эти отринуть и не хотелось.       — Ммм, понятно… — зевок скрашивает повисшую паузу: Арсения, получившего не так давно порцию живительной мази, нещадно размаривает. — Может ты и прав. Кому нужны эти серьёзные отношения в нашем возрасте, да?       Рука в ладони Антона медленно, но верно слабеет и тяжелеет, неподвижно замирая на месте. Дыхание Арсения становится глубже и размереннее. Диалог, очевидно, подходит к логическому завершению.       — Какой же ты придурок, Шастун, — Антон вздыхает тяжело, медленно выпуская руку Арсения, поднимается с кровати, но не уходит — замирает над парнем, разглядывая его светлое лицо, головой качает и губами ко лбу прижимается, целует трепетно, жар чужой ощущая.       Может у Арсения температура на нервной почве, а Антон просто сам всё придумал?       Постояв ещё недолго, Антон всё же уходит из комнаты туда, куда планировал заглянуть ещё с утра. Ему нужно выяснить правду, а этот разговор и нотки обиды в чужом голосе…       Неужели не ошибся?

***

      Арсений знал, что будет тяжело. С замиранием сердца ожидал, напряжённо подсчитывал даты и уговаривал себя, что врачи всегда немного приукрашивают в целях запугивания клиента-пациента и гарантии, что тот будет следовать рекомендациям и инструкциям. Арсений был предупреждён обо всех последствиях своего, хоть и обдуманного, но крайне рискованного поступка.       А предупреждён — значит вооружён.       В мире технологий, научных открытий и медицинского развития в сферах влияния на основные инстинкты и контроля над животными порывами, помогающими блокировать тягу к размножению в особые даты и, в принципе, не ограничивать себя рамками гендерной идентичности — жить легко.       Намного легче, чем жилось омегам и альфам раньше, когда не существовало подавителей, — притупляющих первобытное начало, восприимчивость к запахам и выработку собственного, данного природой, феромона — когда к течке и гону относились пренебрежительно и постыдно, — хоть от данного цикла не был освобождён никто — когда не придумали ещё препаратов, способных облегчить тягу организма к удовольствию, сексу, вязке, сцепке — ко всему, что могло хоть немного унять этот жар в теле и зуд желания.       Но при этом и тяжелее, ведь любая таблетка, вещество, решение, выявленное учеными, несут за собой как панацею, так и осложнения от злоупотребления и халатного отношения к серьёзным гормональным структурам.       Арсений злоупотреблял. Ради будущего, ради жизни без родительского гнёта, ради того, чтобы быть свободной омегой и самостоятельно распоряжаться собой, своими решениями и выборами, — в том числе за кого выходить замуж, с кем делить быт и для кого, по желанию конечно же, разжигать тот самый семейный очаг — выборами, в которых нет месту юридическим вузам, Руслану Викторовичу и уготованной судьбы в бездушном контракте, который подписан даже не им, а собственным отцом, использовавшим его, как гарант развития бизнеса, как вложение в этот самый бизнес.       И ради борьбы со всей этой несправедливостью, ради отстаивания собственных границ и ради того самого солнца в окне его будущего, Арсений был готов пить подавители. Серьёзные, губительные подавители, рассчитанные для омег-спортсменов только в особые дни, — течку — для сокрытия запаха и унятия животных инстинктов и сексуального желания. И даже так они грозились нанести организму непоправимый вред, что уж говорить о регулярном, ежедневном употреблении?       Арсений ожидал всего, чего угодно. Он консультировался у омеголога, получил от него прямой и чёткий ответ: «Опасно, Арсений, под твою ответственность», — и это было намного лучше и честнее, нежели завуалированное «не рекомендую» или «всё очень индивидуально». Арсений хотя бы в полной мере осознавал на что идёт.       И всё равно медленно просыпаться в тишине и сумраке комнаты, в одиночестве и духоте, было для него огромной неожиданностью. Осложнение в виде болезненной и усугубившейся течки было последним в списке того, что мог предположить Арсений — ему наоборот казалось логичным её длительная задержка или скудность.       Тем ироничнее.       В последний раз так плохо и потно Арсений чувствовал себя только в первую, — она всегда самая сложная, ведь организм терпит стремительные изменения и метаморфозы взросления — и сейчас, нащупав ослабевшей в край и одолеваемой тремором рукой блистер препарата в чёрной лежащей на прикроватной тумбочке сумке, Арсений осушает практически всю пол-литровую бутылку воды, запивая таблетку подавителя и прикрывая болезненно пересохшие глаза; откидывается на жёсткий матрас поверженным воином и тихо стонет от такой подлянки судьбы.       Должно полегчать. Состояние должно нормализоваться. Из-за течки теперь будет сложнее, ведь организм уже начал испытывать привыкание к употребляемым пилюлям, — и это было без гормональной вспышки цикла как вот сейчас, — значит на сутки одной таблетки не хватит точно. Максимум до вечера. И это в лучшем случае.       Но Арсений не переживает совершенно. Поспит сейчас немного, пока лекарство успокаивает буйство тела, очухается и выпьет ещё одну, — всё будет отлично. Что-что, а препараты у него качественные, немецкие, такие не подводят.       — Арсений, Арсений, слышишь? — прорывается сквозь сон, и он лениво глаза приоткрывает, разглядывая слегка мутный силуэт Антона, освещённый тусклой лампочкой над головой. — Привет, — на чужом лице улыбка тёплая такая играет. — Извини, не хотел тебя будить, но ты уже давно спишь, и я волновался. А ещё я твою сумку принёс, — рукой куда-то в сторону машет.       Воспоминания о накануне случившемся бьют под дых, но, благо, уже фигурально выражаясь — второй такой драки самолюбие Арсения и его изнеженный организм точно бы не вынесли без последствий — и он морщится сонно, на пробу ладонью огладив собственный живот, и облегченно выдыхает, — тот побаливает, но только на поверхности, когда касаешься синяков.       Жить будет.       — Спасибо тебе большое…       Взгляд уже более осмысленный, но не менее рассеянный. Для полного пробуждения и осознания себя в пространстве Арсению нужно больше времени и меньше суеты — считайте, особенность восприятия.       От Антона пахнет сильнее чем обычно. Природный феромон окутывает обоняние густым ароматом, оставляя послевкусие травянистости и свежести на языке. И если секунду назад Арсений вообще не понимал, для чего ему приходить в себя окончательно и выныривать из царства Морфея, если можно ещё немного поспать, то сейчас осознавал чётко: вставать действительно надо, хотя бы для того, чтобы принять ещё одну таблетку подавителя.       Упорное приближение медикаментозно сдерживаемой течки даёт о себе знать.       — Ты проверил, всё на месте? — стараясь растормошиться и на Антона смотря открыто и благодарно, с извечной улыбкой на губах. На Антона просто без неё смотреть практически невозможно, слишком он сердце волнует.       — Я не стал ковыряться в твоих вещах, но надеюсь, что всё на месте, — Антон возвращает ему улыбку, странную какую-то — не как обычно. И взглядом будто впервые впивается, будто изучает. Даже не по себе как-то. — Как ты себя чувствуешь? Принести тебе чего-нибудь? Воды? Поесть? Могу сбегать за чем-то сладким.       — Я…       Арсений пугается на мгновение, до встающих дыбом волосков из-за покрывшейся цыпками кожи, но первоначальный ушат ледяной воды сходит на нет спустя секунду рефлексии: Арсений опять себя накручивает. Они уже вместе столько времени, а таблетки работают так исправно, что даже задумываться и нервничать по этому поводу не нужно. А странные вопросы Антона разбавляются логическими доводами сознания. Да, это подозрительно похоже на заботу в разгар вступающей в бразды правления течки. Но Арсений буквально пережил сегодня утром не самые лицеприятные и счастливые события, поэтому желания позаботиться и предложения накормить вкусным вполне нормальны.       Антон ведь его друг.       Антон заботится о нём.       Арсений почти признался в тот самый злополучный диалог, — удобнее и естественнее момента просто не бывает. Почти признался, но в последний момент не смог выдавить из себя ни слова. Потому что страшно. Потому что до дрожи жутко потерять то существующее, хрупкое и важное, что уже между ними есть, сформировалось, построилось за эти месяцы. Уж лучше быть просто другом, — хотя бы им, имея возможность оставаться рядом, делить тепло и внимание на двоих — чем оказаться той самой «горой еды», о которой так проникновенно вещал ему Антон.       — Даже не знаю, — тушуется смущённо. Приятно всё-таки, что Антон вот так о нём думает и утешить после произошедшего хочет. Заодно, вот, и с течкой совпало. — Ничего вроде не хочется, всё хорошо, Антош, спасибо. Я ещё не до конца проснулся наверное… — зевая сладко в ладони до слезящихся глаз. — Действительно так долго спал? Но чувствую себя намного лучше!       — Хорошо, но если что, скажи, ладно? Не то чтобы очень долго, но уже вечер скоро, — Антон с кровати встаёт, к своей отходя, задумывается о чём-то на пару секунд, и снова взгляд на Арсения переводит. — Кстати, там Эд предлагает посидеть попозже, если у тебя силы есть. Они с Серёжей тоже переживают.       Тоже переживают.       Тоже.       Верить в участливость и не безразличие Антона это одно дело, а получать настоящее подтверждение своим сентиментальным надеждам — совсем другое. И Арсений глаза прикрывает расслабленно, вдыхая любимый запах полной грудью, совершенно теряя всякую бдительность и тревожность. В чём их смысл, если он в Антоне не сомневается и в их взаимоотношениях тоже?       Они уже почти лучшие друзья, не разлей вода. Большего Арсению и не нужно. Единственное, что нужно, это немножко поплакать в душе под струями воды. Вот это определённо нужно.       — Я за! А то как-то некрасиво мы их выпроводили, чуть ли дверь перед носом не захлопнули, — фыркая шутливо и с толикой пристыжённости.       — Ну и хорошо, — Антон улыбку победную натягивает. — Можешь пока в душ сходить, если хочешь. А я сгоняю до магазина с Эдом. Купить тебе чего-то сладкого? — он футболку с себя стягивает, как всегда без толики смущения, достаёт с полки чистую толстовку и натягивает её.       И пока весь этот импровизированный псевдо-стриптиз происходит, Арсений, — слишком поздно одёрнувшийся — таким вором себя в законе чувствует, что аж щёки жаром и краской наливаются от смущения. Антон складный такой весь, с плечами своими широкими и явно сильными, а ключицы у него — просто смотря, порезаться можно. И Арсений режется. Душой. Потому что уж слишком от увиденного всё внутри щемит, — ещё между ягодицами предательски влажнеет, но это так — лирика изнывающего тела.       Поправимо.       Препараты в помощь.       — Ну ладно, — губу закусывая в знак внутренней борьбы, — ты победил. Капитулирую. Возьми мне, пожалуйста, что-то сладкое... но с кислинкой. Может лимонные кексы, с цедрой такие, они ещё в упаковке такой, в бело-жёлтый горошек, или консервированные персики…       Извечная спутница в душ — чёрная спортивная сумка — удобно перекочевывает с тумбочки в руки. Антон действительно прав — ополоснуться Арсению не помешает. Ополоснуться и заняться сопротивляющимися гормонами.       — Понял, — Антон кивает, отдавая честь шутовски, — консервированные персики и кексы с лимоном. Иди уже, мы с парнями тут будем к твоему возвращению.       — Только не выбирайте без меня фильм, если вдруг запланируете что-то глянуть!       Дверь комнаты мягко прикрывается с характерным, приглушённым щелчком.