Моя Джоконда

Тут тайны нет, и боль легко понятна эта. Для всех она ясна, как ваш счастливый вид. Мой любопытный друг, не ждите вы ответа, И голос нежный ваш пусть лучше промолчит. Шарль Бодлер, Sеmреr Eadem, "Цветы Зла" — Пахнет католическим Рождеством. — Пахнет католическим Рождеством. — приближаясь к нему тяжёлой поступью, повторяет за ним Дамиано. Он занавешивает багрово-огненными шторами одно за другим все окна, кружась по stanza в танце с импровизированным спутником, и несколько часов не выпускает Его из объятий. Он испытывает сексуальный голод, но к этому голоду примешиваются ещё несколько видов голода, названия которым он не успел ещё придумать. Пахнет елью. Коричным пирогом. Запах апельсинов щекочет розовые ноздри. Томас лежит на спине голый с широко раздвинутыми ногами и смотрит ему в глаза определённо детскими глазами. Дамиано трахает его, хмурится и нервно трёт его кожу рядом с анусом. О, Мадонна. Потом он обхватывает его спину под лопатками, притесняясь к нему ещё сильней. Томас кричит. Дамиано впитывает ртом его красивый, чистый, но слегка хрипловатый голос. Он подкрикивает за ним вслед, видя его наслажденческую муку. Ноги его раскинуты. Дёргаются вдоль вздрагивающих ног Томми. Дамиано щекочет носом его верхнюю губу. Его собственный взгляд плывёт. Он смотрит на него словно из непроницаемой капсулы тумана. — Скажи что-нибудь тихо да глухо. Так люблю в твоём голосе низкие обертона. Божья роса... Дамиано, ползая по нему змеёй, сцеловывает с его бледного живота капельки спермы. А одной, точно бензиновой помадой, красит его губы. — Горячее католическое Рождество... — Горячее католическое Рождество. — Иногда любить тебя такая мука. — Так и не люби. — В последний раз пробовал лет пять назад. На меня не действуют многие практики. Дамиано потыкал носом его длинный острый нос. Поцеловал его в лоб. Вполголоса продекламировал стихи, которые только что сочинил. Его веки в этот момент были блаженно прикрыты: В этой нежности я, в этой нежности мы Добываем огонь в лабиринте зимы. Ты мой вечный огонь, ты мой Огненный Крест В этой патоке лжи из потерянных мест. Подари мне любовь, подари мне ветра. На поверхности снов они дремлют с утра. Согнувшись пополам, он как-то обречённо ткнулся головой в его ступни. Внезапно все звуки оборвались. Замерла Вселенная. Даже облака в небе замедлили свой ход. Томас видел как в странном тумановом сне: руки хозяина по неведомой скользящей траектории медленно тянутся к его горлу, и замирают в районе ключиц. Он просто гладил большими пальцами рук попеременно его кадык, и больше ничего не делал. В его глазах расплескалось Безумие. Тронуло лоб, вены на висках, волосы и брови. Томас, не соединяя ног, дрогнул под ним и всхлипнул. Отвернул голову. Дамиано раскидывает его руки в разные стороны. Прислоняет к залитым нежностью простыням ломкие запястья. Толкается в его пах ещё вздыбленным членом. Объёмно целует его в рот. — У меня шизофрения, что я каждый раз краду твою девственность. — Нельзя украсть уже украденное. Диво Томас. Он одномоментно умудрялся проговаривать одну и ту же вещь и с упрёком, и с Благословением. Его член, прикрытый рукой, поднимался и распускался как разбуженный солнцем цветок. — Не пущу тебя больше никуда. Будешь удовлетворять меня ещё несколько часов. Или просто лежать рядом. Посмотри, какой он отзывчивый и живой. Это я, я, я сделал. Ты не представляешь, Томми, как сильно я хочу причинить тебе боль и страдание. Любовник стеганул его плетью по краю ступни. Побил ладонями по нежным яйцам, по внутренней стороне бёдер, по растревоженному анусу, покрывая их плевками и сладчайшими поцелуями. Надел прищепки на его соски. Потащил его за плечи к крестовине. Томас выпорхнул из его рук, встрепенулся, как воробей, вытряхивающий из перьев песок, и скрылся за дверью ванной. Там Дамиано его догнал, и начал яростно его умывать: — Хочу смыть, смыть, смыть твою проклятую красоту. О, Мадонна. Время тантрума. Необъяснимая сила, непостижимая горечь любви, которая раздирала его Утончённое Художественное Нутро на тысячи атомов, отчего в уголках его губ залегали крохотные дорожки вселенской скорби. — Но я даже не красив, — отплёвываясь от воды, легкомысленно сообщил Томас. Зад он соблазнительно оттопырил. И стоял он, не оборачиваясь к хозяину. Дамиано ударил его хлыстиком по заднице — и, вертя его в разные стороны, почти безвольного, упаковал в белый надушенный халат. Они спустились вниз с шампанским. Любовник гонялся за ним по комнате, пытаясь прихватить губами кончики его пахучих волос, с которых капала влага. Запах лимонов и яблок ударил в ноздри. Томас чихнул. Дамиано, бросив его лицом на диван, пощекотал его голую пятку, потом развернул его в обратную сторону, и уткнулся носом в рыжеватые волоски на его хлипкой груди, будто бы таким образом уравновешиваясь и успокаиваясь. Он потрогал языком нежную пупочную раковинку. Забился в неё языком. Затем прилёг головой, полыхающим лбом, на его миниатюрный венерин живот. Кажется, у него впрямь поднялась температура. — Проклятая твоя красота. — точно в делириуме чеканил, повторял он. — У меня нет никакой красоты. — Сумасшедший. Дамиано косится на него, как на Диво. Они распивают шампанское в компании Итана и Вик. Опьянённый любовью Сатир, откинув его на подушки, точно нежную одалиску Экбатана, бегает глазами по его тонкому венериному лицу, гладит по несносным изящным щиколоткам. Язык он по-собачьи высунул. Да ещё и захрипел при этом. Впоследствии, взяв под локоть, он снова уводит его трахать. — Жопу красивую себе отрастил. — Где ты видишь среди костей жопу? — Скромность — вселенская добродетель. Твой образ глубоко нравственный. Потому что скромный. В такие минуты Дамиано становился философом и смотрел на него как на непостижимую вещь в себе, едва заметно хмуря брови. А Томас — молчаливой Джокондой. Его светлые волосы отрасли, слегка посеклись на концах, спустились ниже плеч. Дамиано любил зарываться губами в его пшенично-медовые волосы, которые почему-то казались ему змеями на голове Медузы Горгоны. — Жду момента, милый, когда ты станешь целовать мои руки. О, Мадонна, под конец соития Томас, с минуту мечась в оргазменной лихорадке, действительно целует его руки. Дамиано любит этот момент и одновременно конфузится, что даже закрывает лицо руками. На пластинке играет «Стена» Pink Floyd. Папоротники, свисая с каменной горы, машут ветхими листьями. Томас открывает глаза: они будто бы находятся в тропическом лесу. Обожатель тем временем натягивает на его собственные ноги чёрно-белые полосатые гетры. Вращает пальцем в его заду, покусывая его затылок. — На тебя бы у меня стоял, даже если бы ты был девушкой. — будто бы вслух сказал он. Но нет, не сказал. И трахает его, трахает, трахает, крепко зажмурившись. Потом рассматривает его раздвинутые ноги, и нервным заученным движением трёт его кожу рядом с анусом. Дамиано впитывал глазами, как на его лице медленно разливается удовольствие. Наслаждение одновременно сковывало и расслабляло его детские, кукольные черты. — Поцелуй меня. — дрожал под ним Томас, почти плача. Томас так редко просил о поцелуях. Дамиано его целовал, и орал, почти выл ему в рот. — Такую красавицу иногда надо бы бить. Чтобы слушалась и чувствовала хозяйскую руку. — выл в его рот Дамиано. В комнате пахло католическим Рождеством. Томас кончал. Они растирали животами капли его спермы.