брошены на холмах

Это собака — мертвая собака. Лежит на дороге под палящим летним солнцем, гниет; впрочем, тело еще свежее — вокруг вьются только две мясные мухи, сияющие маленькими изумрудами в лучах солнца, а выбитые мозги выглядят влажными и липкими, не успевшими засохнуть. Собака некрасивая, беспородная. Тощая, с торчащими ребрами и шерсткой цвета грязи, собравшейся колтунами. Алиса, хрупкая белокожая девочка-подросток в кружевном платье и туфельках на низком каблуке, бессмысленно смотрит на труп несколько секунд и, удовлетворившись увиденным, бежит дальше, по свежей траве. Из травы вспархивают несколько бабочек и летят мимо мух. В этом году лето аномально жаркое, густое и вязкое, как мазут. Алиса не очень любит жару: от нее потеешь, а пот неприятно ощущается на теле, дурно пахнет и пропитывает собою одежду, приклеивая к коже. Еще от пекла мутит голову, и мозги будто вскипают и растворяются внутри черепной коробки. Если честно, Алиса не хотела ехать сюда, к дяде Вертеру. Сельская местность, конечно, интересна и примечательна своей природой, например дохлыми собаками на обочине дороги, но Алиса девочка максимально не сельская, и ребята, живущие тут испокон веков, не очень ее любят. Загорелые, крепкие из-за постоянных активных игр и работы, они смотрят косо на бледную и слабую чужеземку. Алиса среди них — тоненькая березка в окружении кленов и дубов. К тому же ей запрещены слишком подвижные игры — так говорят врач и мама; а малышня не хочет возиться со странной девочкой, которая может разваливаться из-за любого чиха и принести проблем, как разбитая мамина ваза. Дядя Вертер человек хороший. У него есть высшее образование, что-то связанное с социологией, но по специальности он не работал. Зато был брокером, перепродавал домохозяйкам прогрессивные рисоварки и кофейники, таксовал в большом городе, а сейчас занимается починкой техники в этих окрестностях. Зарабатываемых денег хватает, чтобы сводить концы с концами. Когда Алиса возвращается домой, дядя Вертер копается в своем помятом пикапе. Алиса некоторое время молча наблюдает за мужчиной, пока он ее не замечает и не вздрагивает, уронив промасленную ветошь на грязные ботинки. — Тьфу ты! — восклицает дядюшка. — Напугала. Я уже подумал, по мою душу пришел какой-то призрак Аннабель. — Простите, — неловко отвечает Алиса и шаркает ножкой. — Да ладно. Молодец, что вовремя пришла. Скоро будем обедать. — Дядя Вертер захлопывает капот и отряхивает руки. — Запомни, Алиса, одну мудрость: работать надо не двенадцать часов в сутки, а воровать. — Но воровать — это плохо. — Хм, я сказал «воровать»? Я хотел сказать «крутиться и действовать по ситуации». — Это как? — Это талант. Дома дядя Вертер разогревает себе острое жареное рагу с перцем чили, а Алисе дает фруктов и стакан яблочного сока. Так уж повелось, что дядюшка любит острое и жареное, пряное и жирное, больше масла и специй — в общем, то, что повышает содержание холестерина в крови и вызывает изжогу. Алисе такое нельзя. И ей, если честно, такое не нравится. — Мамка твоя звонила, — говорит дядя Вертер за обеденным столом, — спрашивает, как дочурка поживает. — И как я поживаю? — Прекрасно, — с удовольствием отвечает дядюшка и запивает острую пищу молоком из канистры. — Порхаешь, как бабочка, оздоравливаешься, как Лазарь. Лепота. — Но это не правда. — Тебе что-то не нравится? — с подозрением щурится дядя Вертер. — Мне одиноко и скучно. Дядюшка заметно расстраивается и угрюмо ковыряет вилкой рагу. Алиса жует яблоко. — Ну, — говорит дядя Вертер, — бывает. А дома тебе весело? — В последнее время нет, но там хотя бы все знакомо. — Нету у тебя духа авантюризма. — Дядюшка вздыхает. — Знаешь, как было тяжело мамку твою уломать, чтобы ты ко мне приехала. Мать твоя меня за придурка держит, а я старше ее на два года. — Простите. Алисе становится совестно, что дядя Вертер так старался ради лета с ней, а ей скучно здесь. Алисе становится совестно, что мама пренебрегает дядей Вертером. Алисе становится совестно, что она вообще живет. — Да ладно. — Дядюшка насаживает на вилку кусочек баклажана и гипнотизирует его взглядом. — Сам дурак. Очень эгоистическое желание, я ведь в твоей жизни почти никак не фигурировал. Просто вся эта холостяцкая жизнь… Скука, одиночество, как ты сказала… Надоело. Захотелось с племянницей повозиться. А хотелось ли тебе со мной возиться — это я не подумал. Алиса молчит. — Давай досидим эти выходные, и я позвоню мамке, чтобы забирала тебя. Дядя Вертер холост. Он хозяйственный мужчина, жилистый и в меру атлетичный, несмотря на любовь к нездоровой пище и пиву; обладатель шикарных усов и взгляда, выражающего нечто между бесконечной похмельной болью и наслаждением от проживания очередного неспешного дня, но — одинокий. Мама говорила: это потому, что дядюшка безалаберный и безответственный, а еще лживый. Дядя Вертер в ответ на это говорил, что его не интересует мнение отмороженной мегеры и черной вдовы. — Если вы страдаете от следующих симптомов: недостаток чувств; эмоциональные вспышки; «туман» в голове; потери памяти — то это может быть выраженная деградация эмоциональной сферы… — бубнит диктор, скрытый за гладью голубого экрана. Дядюшка с Алисой смотрят телевизор. Дядя Вертер восседает на засаленном кресле, цедит пиво из банки и напряженно думает, зависнув где-то в пространстве между небом и дном пивной банки; Алиса сидит на подпаленном ворсистом ковру и наблюдает за всполохами на экране. — …всю палитру эмоций: счастье; грусть; злость; страх; покой; опустошенность; разложение; детство; ампутация; ярость; голод; нежность; жажда бесконтрольного насилия; онемение; вампиризм; эротомания… — Это все, безусловно, интересно, но где «Моя игра»? — бурчит дядя Вертер и переключает канал. — Что значит слово «эротомания»? — спрашивает Алиса, задрав голову. — Без понятия, — отвечает дядюшка и пригубливает пиво. — Откуда ты выудила его? — Из телевизора. Только что сказали. — Чушь какая-то. Посмотрев вечерний выпуск новостей: что-то про убийства и маньяков, что-то про внешнюю политику и внутреннюю погоду, немного про сельское хозяйство, — Алиса отправляется спать на второй этаж лачуги. Впереди еще два дня выходных.

*

Среди зеленого луга вспыхивает белое пятно — кролик-альбинос. Алиса завороженно наблюдает, как маленькое животное рассекает изумрудное море травы. Внезапно кролик оборачивается и одаривает Алису взглядом воспаленно-красных глаз. Дует прохладный ветер. Кролик продолжает свой путь, отдаляясь все дальше и дальше. Кажется, его морда измазана в крови. Алиса шагает по полю и натыкается на труп овцы со вспоротой глоткой и обагренной шерстью. Земля вокруг залита свежей кровью. На холме вырастает черно-белая собачья фигура и, заметив Алису, несется на нее с непрекращающимся лаем. Алиса в ужасе кричит и пытается убежать. С ее головы слетает венок из васильков, опускаясь возле стеклоглазой овечьей морды. — Значит, ты видела кролика с окровавленной моськой, да? — переспрашивает фермер. Возле его ног сидит довольная бордер-колли и громко дышит, высунув язык. Заплаканная Алиса с опаской поглядывает на слишком жизнерадостное существо, сидя по-турецки в окружении гуляющих и жующих траву овец. — Да, — кивает Алиса. — Он был альбиносом. Кролик или зайчик. Еще он посмотрел на меня так… странно. — Так, — фермер задумывается, — я даже не знаю, что сказать. Ты уверена, что это была не галлюцинация? — Не знаю, — расстроенно отвечает Алиса. — Скорее всего, на овцу напала лиса. А кролик тебе привиделся. Голову напекло — и ты увидела такое чудо-юдо. — Может, он был ранен? — робко предполагает Алиса. Она не хочет быть в чужих и собственных глазах ненормальной девочкой с галлюцинациями. — Тут проблема в другом, — качает головой фермер, — у нас не водятся ни кролики, ни зайцы. — Почему? — Исторически сложилось. Перетравили и переубивали их всех, а те, что выжили, ушли в другие места в поисках лучшей жизни. Так что для ушастых эти холмы и поля заброшены уже лет как пять. — А вдруг они вернулись? — Возможно, и вернулись, — соглашается фермер, — но меня больше заботят мои овцы, чем дикие кролики или зайцы. К Алисе подходит тонконогий ягненок и тычется в плечо. Алиса зябнет, будто бы от холода, оценивает взглядом ягненка — нескладный бестолковый подросток с мягкой шерсткой — и осторожно гладит его морду. Тот благодарно ласкается, подставляя голову под ладони Алисы. Немного странно осознавать, что этот малыш в будущем станет освежеванным куском мяса. И это будущее может наступить не когда-то далеко, во взрослой жизни, а вполне в ближайшее время: дядя Вертер говорил, что мясо ягнят очень нежное, нежнее маминого поцелуя на щеке, и на них спрос есть даже в таком юном возрасте. Убивают, не дав распробовать вкус жизни, — свежая плоть молодости. — У меня жена дома готовит пирог, — говорит фермер. — Хочешь, угостим? — Я не знаю, можно ли… Мама не разрешает идти куда-либо с незнакомцами. И дядя Вертер может беспокоиться. — Ты племянница Вертера? Мы с ним приятели. Мой сын может проводить тебя домой после того, как ты перекусишь. Наверно, ты проголодалась, малютка? После такого? — Ну… Я не хочу есть, я хочу домой. — Не хочешь нас удостоить своим присутствием, принцесса? — усмехается фермер. — Я-я не это имела в виду! — смущается Алиса. — Я не принцесса и не хочу вас обидеть, но дядя… — Не оправдывайся, твое право. Я понимаю тебя, ты напугана, хочешь домой… В другой раз зайдешь. Оставив овец на попечение собаки, фермер провожает Алису в дебри своих владений. По участку разбросаны связанные венами дорог постройки: двухэтажный дом с верандой, просторный амбар, плюс два строения, похожие на курятник и сарай. Среди них возвышаются две водонапорные башни-близнецы. По залитым солнцем полям прогуливаются немногочисленные коровы, не больше пяти. Из жадно распахнутых дверей амбара доносится запах навоза и старого, слежавшегося сена, отчего Алиса брезгливо морщит носик. Эта вонь отличается от привычной химической вони выхлопных газов, топлива и масла у дяди Вертера дома. Настоящие животные, не с картинок, пахнут далеко не лавандой и свежей выпечкой. Из амбара выходит красивый женственный юноша. На нем бело-белая рубашка, висящая парусом на худощавом теле, черные брюки и грязные туфли-лоферы с пряжкой. Длинные золотистые — или солнечно-пшеничные? — волосы собраны в хвост на затылке. У мальчишки большие голубые глаза, бледная «рафинированная» кожа, хрупкие руки, будто созданные для ласк и поцелуев, но сжимающие пустое помойное ведро. — А вот и наш бездельник. Ты покормил скотину? — ожесточившимся тоном спрашивает фермер. — Как видишь, — небрежно отвечает юноша. — Поздно ты, уже девять. Опять проспал? Юноша неопределенно пожимает плечами. — Все ты не знаешь, амеба, — хмурится фермер и показывает на Алису пальцем с грязным ногтем. — Видишь девочку? — Вижу. — Это племянница старины Вертера. Тебе нужно проводить ее. Помнишь, где он хоть живет, бестолочь? — Приблизительно. Алиса робко подает голос: — Я подскажу. — Значит, — кивает фермер, — сбегай домой, возьми бутерброды на дорогу. Если что — перекусите. Не хочу вас голодными оставить. — Фермер окидывает взглядом Алису; видимо, это неизбежно: в любом случае ее чем-то накормят. — Чтобы проводил ее без приключений. Понял? — Понял, — кисло отвечает мальчик. — Иди давай. И мордой больше так не косороться, смотреть противно. Юноша оставляет пустое ведро у амбара и неспешным шагом идет в дом, сунув руку в карман. Фермер говорит будто в пустоту, извиняясь неизвестно за что: — Это мой сын Дилан. Несносный малый, его еще многому нужно научить. Он пацан, если что. Его часто… путают. Не признают. Алиса замечает: в дверном проеме амбара струится паутина, чьи нити сплетаются в слово «WHORE». Солнце палит нещадно, Алиса чувствует, как под ее нежными кружевами платья струится холодный пот. Мальчишка — Дилан — выглядит свежим и будто не замечает жары. В его руке — подвернутый бумажный пакет, с четырьмя сэндвичами внутри: два с арахисовым маслом и джемом, два с остывшим ягнячьим мясом, жареном на огне. Алиса и Дилан идут по пыльной сельской дороге, как вдруг он оборачивается и говорит: — Тебе обязательно сейчас домой? Алиса недоумевает: — В смысле? — Можем ли мы сходить куда-нибудь перед тем, как пойти к дяде? Просто я… — Мальчишка прикусывает губу. — Хочу воспользоваться ситуацией и немного погулять. Это не совсем честно, но с отцом иначе нельзя. — О! Конечно, давай погуляем немного, — послушно соглашается Алиса и осторожно интересуется: — …а где? — Давай в город. Мне надо зайти в магазин и навестить одного моего друга. — Ладно, — кивает Алиса, — я поняла. Это здорово — навещать друзей. Ну, наверное… На лице Дилана мимолетно появляется удивленное выражение, может, даже беспокойства, но оно тут же затмевается привычной маской оцепенения и безразличия. — Отлично. Пошли. — Мальчишка берет хлипкую ладошку Алисы в свою ладонь — такую же ломкую и костистую — и ведет за собой. — Ты же была в городе? — Н-нет, ни разу. — Он на деле, ну… не такой уж и город. Городок. Промежуточное звено между деревней и настоящим городом, с небоскребами и биллбордами. — Угу, — сглатывает Алиса. Если честно, Алиса боится настоящих городов, с небоскребами и биллбордами. Они большие, громоздкие, в них много людей — и в целом город похож не на структуру, где все на своих местах и работает как слаженный механизм, а на свалку. Дядя Вертер говорил, что чем дальше от центра города, тем более эта свалка хаотичная и зловонная. Но Алиса — вроде как — ни разу не была в городах, так что не особо уверена в своих выводах. Может, дядя Вертер вовсе врет — он же лжец, сказочник, мифотворец, мама говорила… — Дилан, — произносит Алиса, выскальзывает вспотевшей ладошкой из хватки Дилана и вытирает о чахнущую под гнетом солнца траву. — Я хочу кушать. Мальчишка морщится. — Хорошо. — Он разворачивает пакет и смотрит внутрь. — Тебе с мясом или с джемом? — С джемом. — Держи. Дилан протягивает помятый сэндвич, сочащийся джемом, — в уме вспыхивает ассоциация с человеком, которого сдавило между плит и через тоненькую щель брызнуло его нутро: смятые мозги, кишки, кровь… Алиса мотает головой, отгоняя морок, и с тихим «спасибо» берет бутерброд в свои руки. Кстати, сэндвич с мясом ягненка — это тоже как плиты и труп, ведь и там, и там, по сути, стиснутое меж двух поверхностей мясо. — Что-то не так? — спрашивает Дилан. — У тебя лицо какое-то подавленное. Сэндвич неаппетитно выглядит? — Все хорошо! Просто я задумалась… о тяжелых штуках. Я немного странная. — Все мы тут «немного странные», — с какой-то горечью в голосе говорит Дилан. Алиса находит на краю пыльной дороги выброшенную покрышку, садится на нее и медленно ест бутерброд. Дилан швыряет пакет возле шины и, сделав ладонь козырьком над глазами, смотрит вдаль. Виднеются крыши провинциальных домиков и шпиль церкви. — Дилан, — шепчет Алиса, — а бывают ли кролики-убийцы? Дилан опять морщится. — «Кролы-убивцы» — это что-то из разряда дешевой хоррор-фантастики пятидесятых, — говорит он. — Много животных убивают других животных и даже людей, но судьба кроликов и зайчиков — это быть убитыми, а не убить. — Грустно… они даже отпор дать не могут. — Природа не знает такого понятия, как «грустно». Она знает понятие «так надо». Или «мне абсолютно похер». Алисе становится совсем печально. Она слегка зажимает сэндвич между зубов и даже не прокусывает его, погрузившись в свои вязкие мысли. Дилан замечает это и говорит: — Эй, не грусти. Я… немного сгустил краски. Конце в концов, кролики и зайцы быстро бегают, в некоторых странах они зимой даже цвет шкуры меняют под цвет снега… еще они размножаются много, для компенсации. Давят количеством. — Размножаются много… — повторяет Алиса. — Да. И потомство у них многочисленное. Конечно, доживают немногие, но поэтому их и стругают побольше. На небе нет ни единого облачка. Алиса смотрит на голубую гладь и жует сэндвич — остался последний уголок, протекающий и капающий кровавым джемом на зеленую траву. Внезапно Дилан произносит: — Называй меня Долли, пожалуйста. — Почему? — удивляется Алиса. — Это женское имя. — Н-нет, не женское, — дрогнувшим голосом говорит он. — Точнее, не в моем случае. Я же… неважно. Меня так зовут, потому что я, м-м… красивый? — он неуверенно склоняет голову, — как кукла. Игрушечный такой… Dolly. — А как же Кен? Который с Барби. Он тоже кукла, и имя у него мальчуковое. — Не хочу ему уподобляться, — морщится Долли, — он унылый и отстойный кусок пластмассы. — Не знаю. — Алиса смотрит на остатки бутерброда. — У меня никогда не было таких современных кукол. Может, они отстойные, я не пробовала. — Тогда какие куклы у тебя были? — Красивые. На которые надо смотреть. — Тогда ты понимаешь, о чем я. Я больше отношусь к таким куклам, чем к пластмассовым кенам. Алиса пожимает плечами и выбрасывает остатки сэндвича. Желудок будто тянет к низу живота от съеденного. Долли покусывает ноготь большого пальца, задумавшись о своем. — Д… Долли? — Ты все? Пошли. Он подбирает с земли бумажный пакет с бутербродами, хватает Алису за запястье и ведет за собой. Город становится все ближе.

*

Колокольчики звонко переливаются, когда Алиса распахивает дверь и входит в аптеку. Изначально Алиса ожидала увидеть за прилавком дедушку. Доброго дедушку с седыми волосами и «адвокатской» — докторской? аптекарской? — бородкой, этакий собирательный типаж врача-фармацевта из рекламы по телевиденью, Санта-Клаус от мира медицины. За прилавком дедушки не было. Вместо него — молодой парень, поджарый, загорелый. Брюнет. С нескладной стрижкой: короткие волосы спереди, с выбритыми висками, но длинные на затылке, облизывающие плечи. Выглядит это так, будто его постригли ножницами по образу и подобию того, как плотник грубо обтесывает топором деревянную чурку. На горбатый нос водружены черные солнцезащитные очки-сердечки. Щеки покрытые жесткой, но редкой трехдневной щетиной. В чертах лица прослеживается что-то шакалье, облик человеческого койота. Парень сидит за прилавком, закинув ногу на ногу, одетый в фланелевую рубашку, белую майку и поношенные джинсы, складками ниспадающие на грязные кроссовки. — Эм… это аптека? — осторожно спрашивает Алиса. Продавец, не отвлекаясь от журнала, отвечает низковатым, несколько замедленным голосом: — Вроде аптека. Не помню, что на вывеске написано. Можешь выйти и посмотреть. Вновь раздается звон колокольчиков — это входит Долли, осторожно, стараясь не хлопать дверью. — Привет, Дерек, — говорит Долли. Продавец, наконец, отлипает от журнала и поворачивается к вошедшим: — Она с тобой? — Да, конечно. Алиса рассматривает содержимое аптеки. На полках лежат медикаменты первой необходимости, от жаропонижающих до бинтов-шприцов; различные БАДы-витамины, в виде желейных мишек и обычных таблеток; бытовая химия: отбеливатели, стиральные порошки, мыла. Слева от входа протягивается стелаж с журналами, в том числе эротическими. В углу ютится прозрачный холодильник с газировкой и — почему-то пивом. Алиса подходит к крутящейся стойке. Она испещрена солнцезащитными очками с ценниками. Очки на лице Дерека, кстати, тоже с биркой ценника, висящей возле носа. — Это точно аптека? — повторяет Алиса. — Да, точно, — мягко отвечает Долли. — Алиса, не задавай глупых вопросов. — Ее зовут Алиса? — переспрашивает Дерек. — Кстати, — он снимает очки, и Алиса видит, что у него карие глаза и весьма добрый взгляд, — о господи! Она же седая! Алиса передумывает насчет доброго взгляда. — Дерек, черт… — Долли вздыхает и прикрывает лицо ладонью. — Твоя прямолинейность меня убивает. — Я в порядке! Просто у меня вывелся, э-э, меланин, кажется. И поэтому у меня бесцветные волосы, — робко говорит Алиса. — Они белые. Дерек протирает переносицу и фыркает: — Ладно. Неважно. Все мы не без недостатков. Не обижайся, ты очень красивая, просто… господи, белые волосы. Тебе сколько лет-то? — Шестнадцать, — подвирает Алиса. — Шестнадцать лет человеку… На год младше меня. — Дерек, заткнись, пожалуйста, — просит Долли. — Из-за таких придурков, как ты, у людей потом комплексы появляются. — Ну простите сельское быдло, до этого я не видел такого… такого. Долли касается плеч Алисы, шепчет на ушко спокойное «пошли» и ведет ее за прилавок. Там стоит еще один стул с облупившейся кожаной обивкой. Мягкий. Долли усаживает на него Алису, затем сует Дереку какую-то бумажку, кладет пакет у прилавка и подпирает спиной стену. — Та-а-ак. — Дерек разглядывает бумажку. — Сколько? Тридцать? Не мало? — Сколько предписали. — Ла-адно, дай мне пару секунд и поправлю эту троечку на пятерочку. — Дерек, ты… — Что «Дерек»-то, а. — Как минимум, у меня нет столько денег с собой. — Я доплачу в кассу. Дерек достает шариковую ручку из стакана с канцелярскими принадлежностями, кладет на стойку бланк с символами «Rx» и осторожно «поправляет» цифры. Долли вздыхает. — Сейчас все будет, — говорит Дерек и встает, держа в руке бумажку. Посмотрев на Алису, он хватает с кассы очки-сердечки и надевает на нее. — На, за счет заведения. Не обижайся, малютка. Я просто тупой. Дерек открывает еле заметную дверь в стене и уходит туда, словно волшебник в детском мультфильме. «Куда он?» — спрашивает Алиса, поправляя очки. «Там фармацевтический склад с рецептуркой», — бурчит Долли. Скоро Дерек возвращается, сует в ладонь Долли оранжевый пузырек с таблетками и садится обратно на стул. Долли протягивает мятые купюры и мелочь, Дерек их пересчитывает, после достает еще пару банкнот из своего кармана и складывает в кассу. Алиса смотрится в зеркало, стоящее напротив прилавка, и любуется своим бледным лицом с черными очками-сердечками на нем. — Хорошо, дело сделано, теперь можно отдыхать, — говорит Дерек. — Ты остаешься? — Алиса? — спрашивает Долли, глядя на нее. — Хочешь тут еще посидеть? — Эм-м, — мнется Алиса, — я не знаю. — Конечно, после такого гостеприимства я бы тоже не захотел остаться. — Теперь вы мне всю жизнь это дерьмо припоминать будете? — бурчит Дерек. — Встаньте на мое место! А кто-то вовсе мог ее чумной заклеймить и сделать ей… кое-что нехорошее. Прецеденты были. — Спасибо, что не избил ее и не пытался вылечить кровопусканием, Дерек. — Ага, не за что. Алиса наблюдает за их ленивой перепалкой и испытывает стыд за то, что именно она стала камнем преткновения. Алиса странная — и она понимает, что Дереку, да и любому другому нормальному человеку, чуждо видеть седую девочку-подростка. И что реакция довольно безобидная — он не сказал ничего обидного, просто констатировал факт. — Лучше остаться, — неуверенно говорит Алиса. — Дома мне все равно скучно. — Хорошо, — кивает Долли и обращается к Дереку: — Там в пакете бутерброды. Будешь? — Конечно, еще спрашиваешь. Посетителей нет, поэтому они проводят время, болтая о всяком. Алиса остается сидеть на потертом стуле, Долли располагается на прилавке, закинув ногу на ногу, отчего появляется зазор белоснежной кожи между короткими черными носками и низами штанов. Дерек ест сэндвичи с ягнятиной: с первым он расправился весьма быстро, проглотив чуть ли не с собственной рукой, а второй жует уже минут десять, потому что отвлекается на пространные монологи обо всем. — Вообще тоскливо, — жалуется Дерек. — Грустно. За свое будущее. Папаня полощет мне мозги этим мединститутом… козлина. — Он все еще настаивает? — интересуется Долли. — Как ему не настаивать. У нас же семья — потомственные врачеватели. Дина-астия. — Не знаю, — пожимает плечами Долли. — Врач — это профессия интеллигентная. Тонкочувственная. Ты не похож на врача, ты выглядишь как автомеханик. — Спасибо за комплимент, — скалится Дерек. — Сразу видно, что ты не шпаришь в медицине и прочей урине. Романтик. Вот к месту ты упомянул автомеханика. Автомеханик и врач — на деле очень похожие профессии. Только первый копается в механических внутренностях, а второй — в телесных. И никакой романтики. Только руки в каком-то дерьме — либо в машинном масле, либо в крови. — Машина не скажет тебе «спасибо», когда ты спасешь ее. — Машина не посадит себе печень на пивке по собственному желанию и тупости. — Я отказываюсь жить в мире, где машины пьют пиво. Алиса хихикает. Дерек стреляет взглядом исподлобья и с таинственным видом кусает бутерброд: мол, отказывайтесь дальше, это вас не спасет, этот мир неизбежен. Долли задумчиво накручивает локон себе на палец. — Твой папа доктор? — спрашивает Алиса у Дерека. — Бывший практикующий врач, — отвечает тот. — Нынче — владелец этой аптеки. Бизнесмэ-эн типа. Мать — бывшая медсестра. Нынче… прилежная домохозяйка, кто же еще. — О, здорово. Получается, ты работаешь на папу? — «Работаю». Долли говорит: — Знаете, у меня с отцом тоже не очень хорошо. — О-о, твой самодур — это отдельная категория в кунсткамере, — скалится Дерек и облизывает губы. — Тот еще боров-осеменитель… не понимаю, почему он себе новых детишек не настругал, раз ты такой-сякой и ваще отстой. — Во-первых, — резко обрубает его Долли, — каким бы придурком не был мой отец, но называть его «боровом-осеменителем» — это хамство. — Черт, я имею в виду… ты типа не знаешь его, что ли? Он же из той породы, у которых дюжина детей и на всех положен хер. Я слышал… он моему отцу нотации читал, грит, че у тебя дите одно, большая семья это круто, наша предки так жили и нам велели, бла-бла-бла… а у самого один ребенок. При молодой жене. Ханжа. — Это во-вторых, — вздыхает Долли. — Мария бесплодна. Дерек на время замирает, придирчиво осматривает сэндвич и прыскает сквозь зубы от смеха. Потом еще раз. Кусает бутерброд, неторопливо жует и, проглотив, говорит: — Это просто уморительно. Долли молчит с мрачным видом. Ему, видимо, не «уморительно». — Типа, — Дерек продолжает, — все норм? Твой папаша не видит в ней паршивую овцу? Она же бракованная для его «семейных ценностей». Я думаю, ему бы не составило труда найти свиноматку, которая настругала бы тебе единокровных братьев и сестричек. Троих, пятерых, десятерых. Чертова дюжина спиногрызов. Семья большая, как Манхэттен. — Он любит ее. Ты переоцениваешь его самодурство. — Значит, ее он любит и бросать на основе такого, кхм, дефекта не планирует — что весьма неожиданно для его ретроградской бошки, — а тебя терроризировать за милую душу, да, братанчик? — Он меня тоже любит, — отвечает Долли с грустным взглядом. Дерек ничего не говорит, даже лицо его выражает каменную маску бесчувствия вместо привычных скользких, шакальих ужимок. Он закидывает в рот остатки сэндвича и вытирает руки о джинсы. — Мария — не твоя мама? — спрашивает Алиса у Долли. — Или она стала бесплодна после твоего рождения? — У Долли и Марии разница лет в десять, — вставляет свой комментарий Дерек. — Моя мама в другом месте, — отвечает Долли. — Моя тоже, — признается Алиса. — Я у дядюшки как гость. Я впервые тут, если честно. И дядюшку вижу второй раз в жизни. Но дядя очень хороший человек, а вот место это не очень интересное. — Мама периодически отправляет меня сюда, потому что отец настаивает, — говорит Долли. — Прошлым летом, к примеру, я тут не был. — Поэтому его папаша еще сильнее охренел, когда увидел, какие патлы у сынишки, — добавляет Дерек. — Дерек, замолчи… — И что из сынишки вырастает не боров, как он, а нечто элегантное. Дерек достает из-под прилавка початую колу и пригубливает ее, после брезгливо морщится — видимо, теплая и выдохшаяся. — Вообще, — говорит Дерек. — Медицина, автомеханика, фермерство — ребят, это все хрень. Реальные деньги крутятся в сфере компьютерных технологий. — Ты опять? — хмурится Долли. — Блин, дорогой мой, но я же прав. Знаешь, хотел бы я работать с компьютерами. Разрабатывать софт. Делать деньги. Сфера развивается, и в данный момент нужно вовремя запрыгнуть на поезд, пока он тебя не передавил или не оставил позади. — Софт? — переспрашивает Алиса. — Я люблю мягкое. — Да по тебе видно, что ты не любишь пожестче, — небрежно бросает Дерек. — Но я про программный софт. Кстати, игры тоже можно делать. — Какие? — Компьютерные, конечно же. — Не играла. — Многое теряешь, — пожимает плечами Дерек. — Я играл игру, где ты приезжаешь в проклятый город, главная героиня девушка с проблемами по части бошки, и там, короче, у нее появляется странный друг по переписке… — Дерек, хватит, — говорит Долли. — Ла-адно. Вот создам контору, сделаю хитовый продукт, разбогатею, стану популярным и вас позову. — Дерек пригубливает колу и спрашивает у Алисы: — У тебя как с математикой? — М-м, — Алиса мнется, — вроде неплохо. Я хорошо считаю задачки про проценты. — Во! Как минимум, деньги считать сможешь. Умничка. Алиса приободряется от таких слов. Конечно, Дерек не владеет никакой перспективной компанией в сфере компьютерных технологий, он еще ничего не сделал, не разбогател, не стал популярным, но — приятно, что он взял в расчет не только Долли, но и малознакомую Алису. Приятно быть частью чей-то мечты. — Иногда я думаю, что я готов на преступления, лишь бы сбежать из этого захолустья, — говорит Дерек. — Мне кажется, это того стоит. Он смотрит на Алису и прямо спрашивает: — Вы встречаетесь? Алиса стыдливо вспыхивает: — Нет. — Мы знакомы меньше дня, — отвечает Долли. — И мы не встречаемся. — Что? Долли, я уже обрадовался за тебя, а ты… э-эх, бестолочь. Я бы на твоем месте… — Мне надо в уборную, — парирует тот, спрыгивает с прилавка и уходит в туалет. Как только он пропадает, в магазин тут же врывается первый за час-полтора посетитель. Алиса оживляется. Вошедшей оказывается молодая девушка холодной красоты, с выточенными, как приморские скалы, скулами, безразличными голубыми глазами и стрижкой под мальчика. Кажется, она врач — на ней белый халат. В руке клетка-переноска с каким-то мрачным существом, забившимся в угол. — Здравствуйте, мисс Бейтман! — скалится Дерек и вскакивает, тряхнув гривой. — Хорошо выглядите. Что-то подсказать? — Здравствуй, Дерек, — сдержанно здоровается мисс Бейтман. — Где у вас тут бинты с тампонами? И, желательно, что-то для дезинфекции. — Сейчас покажу. Дерек опирается о прилавок и перепрыгивает его, после снует между полок и дает комментарии по типу «вот очень хорошие бинты, а вот бинты похуже, зато дешевле, у них структура просто более рыхлая». Мисс Бейтман ступает за ним, лениво озираясь по сторонам. Набрав нужное: три пачки бинтов, ворох штучных квадратиков-тампонов, флакон хлоргексидина, — они возвращаются к кассе. Дерек неспешно считает цены и говорит между делом. Мисс Бейтман взирает на Алису, сидящую в уголке, и спрашивает: — Привет, как тебя зовут? Я не видела тебя раньше. — А, это Алиса, — отвечает Дерек, оглянувшись назад. — Дерек, я не с тобой говорю. Тот весьма громко клацает зубами, стиснув их, но молчит. — Эм… Я Алиса, — растерянно говорит Алиса. — Я не местная. Живу с дядюшкой Вертером. Он очень хороший человек. — Ты очень милая. Я Ребекка, местный ветеринар. А это, — она поднимает клетку-переноску, — мой новый пациент. Кролик. Он стесняется, поэтому забился в угол. Прям как ты. — У-у… — Алиса теряется и не знает, что сказать в ответ на такие недвусмысленные намеки. — Он меня слегка укусил. — Мисс Бейтман ставит клетку на прилавок и задирает рукав халата, обнажая розовый от крови бинт с кривой красной линией — отпечатком уродливой раны, ее чертежом, контуром. — Профессиональные травмы, — сдержанно улыбается Ребекка. — Господи, — выдыхает Дерек. — Я… сочувствую вам, мисс Бейтман. Звучит даже как-то дико — «травма при работе с кроликом»… — Это, наверное, адски больно, — тихим голоском соглашается Алиса. — Я почти не почувствовала боли, но кровь залила мой основной халат и рабочее место. Это напрягает меня немного, но мое самочувствие более-менее сносное. — Может, лучше в больницу? — предлагает Алиса. — У меня нет времени, — отрезает Ребекка. — Спасибо за заботу. Из туалета выходит Долли, поправляя волосы. Все поворачиваются в его сторону. — М… я сделал что-то необычное? — спрашивает он. — Привет, Дилан, — говорит мисс Бейтман, быстро закрывая бинт рукавом халата. — Можешь не прихорашиваться, ты и так хорошо выглядишь. — Л-ладно, — смущается Долли. — Как там хозяйство твоего отца? Моя помощь или консультация не нужна? — Овцу сегодня убили, но, думаю, это не в вашей компетенции. — Воскрешать мертвых я не умею, это правда, — кивает Ребекка и показывает взглядом на Алису. — Эта девочка — твоя сестра? — Н-нет, просто з-з… подруга. — О как. Вы хорошо смотритесь вместе. — Не в этом плане «подруга». — Я тоже считаю, что они хорошо смотрятся вместе, — подмигивает Дерек, глядя на мисс Бейтман. — Пх, молчи, сводник, — сдержанно улыбается та. — Кстати, ты еще планируешь идти в медицинский? — Я — нет, а вот мои родители планируют, чтобы я пошел. — Я думаю, из тебя выйдет хороший врач. Отучишься, приедешь к нам. Ты будешь лечить людей, а я зверей. Здорово, не так ли? — М-м… — стушевывается Дерек. — Заставляет задуматься. — Ладно, мне пора. Сколько с меня? Мисс Бейтман оплачивает покупки, берет пакет с медицинскими принадлежностями в одну руку, переноску с кроликом в другую и уходит. Дерек перескакивает прилавок и услужливо открывает дверь даме, сахаристо улыбнувшись. После того, как за ней захлопывается дверь и звенят колокольчики, Дерек стенает: — Долли, черт, если бы ты не вышел, я бы ее уже соблазнил! — Прости, — пожимает плечами Долли. — Я как-то не думал, что ты занят соблазнением. — Я был почти близок, как вдруг пришел ты и на твоем фоне я стал смотреться ну ваще лошком-среднячком! Блин, угораздило мне дружить с таким красивым мужиком. Че-ерт, она выглядит как Твигги, только без макияжа… — Я не думаю, что я причастен к этому. И ты не лошок. И… и не бросайся такими словами, ты меня перехваливаешь. — Ты типа сейчас хочешь поломаться, что-де ты не красивый и вообще жирный-убейте-меня? — Нет, я не хочу ломаться! — обижается Долли. Дерек ухмыляется, подходит к нему и зажимает его подбородок между своих грубых, мозолистых пальцев. После поворачивает недовольное личико Долли к Алисе и спрашивает: — 'Лис-са, скажи-ка, наш дружочек Долли красивый? Алиса смущается: — Ну-у… мне кажется, он красивый. — Очень? — Не знаю. Мне тяжело даются такие… штуки. Оценивать людей. — Перевожу, брат: «ты настолько красивый, что я боюсь сказать что-то неприличное». — Нет! — на этот раз обижается Алиса. — Я не имею в виду ничего такого. Двусмысленного или похабного. — Ладно, — фыркает Дерек. — Придурок, отпусти меня. — Долли отпихивает руку Дерека, и тот покорно отходит. — Шут гороховый. Позоришь меня лишний раз. — Я не позорю тебя лишний раз, я тебя позорю в нужных, необходимых для тебя количествах. И вообще — глаз за глаз, зуб за зуб. Ты тоже выставил меня перед девушкой лошком! — Дерек, какой же ты… экспрессивный, — цедит сквозь зубы Долли. — Артист. — Есть такое. Когда Алисе и Долли пора уходить, Дерек выходит из магазина, пожимает руку одному, взъерошивает волосы другой и говорит: — Ну, до встречи. А я отсижу эту смену, покурю и пойду домой комиксы читать, или еще какое-то дерьмо делать. — Молодец, береги легкие, — прощается Долли. Двое идут по дороге, и Алиса сама незаметно сует свою ладонь в руку Долли. Задумчивый мальчишка никак не реагирует на это. Они идут так долго, что у Алисы болят ноги и даже немного стреляет в хребте. Но вот уже близится хижина дяди Вертера на отшибе: сетчатый забор, небольшая свалка из машин и бытовой техники, полутораэтажный дом с объединенным вторым этажом и крышей, старый пикап под крылом гаража-навеса. Пахнет выхлопными газами, машинным маслом, жженной резиной. Дядюшки нет во дворе — значит, он в доме. — Дальше сама дойдешь? — спрашивает Долли. — Нет. Мальчишка вздыхает, но не спорит. — Отдам тебя ему лично в руки и пойду домой, хорошо? — Угу. Они останавливаются у двери, и Долли стучит по ее деревянной поверхности. По ту сторону раздается шумный грохот и сменяется тяжелыми шагами. Дверь распахивается. На пороге стоит грустнолицый дядя Вертер. — Алиса… — говорит он. — Ты вернулась. Я уже собрался звонить в полицию, ты так меня напугала. — Простите, я гуляла, — шаркает ножкой Алиса, потупив взгляд. — Извините, это я ее задержал, — признается Долли. — Я не хотел беспокоить вас. — О! — дядюшка хитро улыбается. — Алиса, а это что за молодой человек? — Эм… я Д— Дилан. Сын [Джона Доу]. — А, знаю твоего папашку, — кивает дядя Вертер. — Ты совсем не похож на него. В мать растешь? Долли лепечет «спасибо» с кислым видом и добавляет какой-то невнятный комментарий, а дядюшка отходит в сторону и откидывает руку в пригласительном жесте: — Погостишь? — Извините, мне пора, отец будет переживать… я и так слегка оступился по времени, потому что хотел, м-м, погулять с Алисой… — Ничего страшного! Я позвоню ему и скажу, что ты помогал мне по хозяйству. — Ну-у, я не знаю… — Да ладно, Дилан, пошли. Че ты у своего папашки не видел? Я тебя еще пивом угощу, посидим, выпьем. — Я… — Долли замолкает. — Как скажете. Мне трудно отказывать. — Молоток! И давай на ты. А то ладно еще Алиса, глупышка, выкает мне тут, ее не отучить, мамка воспитала так. Но от тебя, — дядюшка показушно хмурится и угрожает указательным пальцем, — я такого хамства не потерплю, нет-нет! — Хорошо, я понял. Дома Алиса берет подушку с дивана, бросает на ковер и садится на нее привычным жестом. Долли, растерянный, стоит посреди гостиной и осматривает суровые, спартанские условия жизни в хижине дядя Вертера. Дядюшка высовывается из кухни, приказывает Алисе переодеться, «ибо негоже в парадном по дому щеголять», после вновь пропадает на кухне. Алиса послушно вскакивает, бежит к себе на этаж, быстро сбрасывает мокрое после жары белое платье и одевается в другое, черное, но целом похожее на предыдущее — у мамы весьма консервативный вкус в подборе одежды дочери, чему Алиса не противится. Когда она возвращается на первый этаж, Долли уже сидит в огромном засаленном кресле дяди Вертера и кажется на фоне такой громадиной маленькой, хрупкой тростиночкой, даже колени вместе свел и руки на них положил. Дядюшка откуда-то принес колченогий журнальный столик, подпер его книжкой «Джейн Эйр» и заставил поверхность столешницы сэндвичами и шестью (!) банками пива. Долли вяло сопротивляется: — Простите, я не могу пить, мне нельзя… — Чего так? — спрашивает дядюшка, садясь на свой диван, по совместительству спальное ложе. — Язвенник? — Лекарства, — уклончиво отвечает Долли. — Боже, такой молодой, а уже лекарства… впрочем, Алиса тоже болезная. Хлипкое у вас поколение, молодежь. — Время такое. Алиса подбегает к ним и занимает свою подушку: — Мне тоже нельзя. — Ну это вообще возмутительно, — бурчит дядюшка, — я еще могу понять, почему мамка запрещает тебе есть жареное, сладкое, плюс мучное в больших количествах, ограничивает тебе время на улице и физические нагрузки, но запретить ребенку пить пиво — просто зверство какое-то! — Но ведь алкоголь вредный и от него отмирает мозг, — теряется Алиса. — Это шутка такая, — подсказывает Долли. — Так-то ты права. — Еще мама говорила, что если я буду пить, то меня будет тошнить моими внутренностями, а глаза ослепнут, и я подавлясь своим сердцем. Ее хрупкое сердечко встанет колом посреди ее тонкого горла и будет беспомощно трепыхаться, как алый воробушек, сунутый в горлышко бутылки. Так говорила мама. — Мамка ее всегда была с дурной башкой, — признается дядя Вертер перед Долли. Алиса замолкает и опускает голову, ощущая себя посмешищем. — Ну, про сердце, скорее всего, неправда, — соглашается она. — Задохнуться можно от рвоты. — Было дело, — говорит дядя Вертер и пригубливает банку пива. Долли протягивает руку, берет один хрустящий сэндвич с начинкой из маринованных огурцов и свежего сыра и кусает. Алиса, поморгав пару раз, тоже хватает такой же бутерброд и ест. Весьма вкусно, контраст холодных огурцов и теплого хрустящего хлеба действует по-своему освежающе после пекла снаружи. — Откуда очки? — спрашивает дядюшка. — Друг подарил, — отвечает Алиса. — Какой еще друг? — Она про Дерека, — вмешивается Долли. — Она с ним тоже только сегодня познакомилась, но уже поладила. — Дерек? Случаем сынишка не владельца местной аптеки? — Он самый. — Он же полудурок. Ему в прошлом году руку в драке сломали, а он пацану чуть нос не откусил. — Нет, Дерек хороший, — с каким-то нажимом говорит Долли — впрочем, нажим этот недостаточно сильный, чтобы стать хамским и дойти до уровня самого Дерека. — Верю, — серьезно кивает дядя Вертер.

*

Долли возвращается домой поздно — слишком поздно. Впрочем, Вертер позвонил отцу и замолвил словечко, так что есть надежда, что папа ругаться не будет: в конце концов, Долли якобы занимался общественно-полезным делом, а не ворон считал. Но в душе все равно беспокойно. Предчувствие наказания, казни. Дом встречает тишиной и полутьмой. Долли настораживается и замирает у входа, коснувшись дверного косяка кончиками пальцев. Слегка дует ветер и скрипят петли. Фигура отца, его тяжелая тень, угадывается во главе пустого кухонного стола. — Пап, — осторожно говорит Долли. — Я уже пришел. А где Мария? Почему тут так тихо? — Мэри ушла прогуляться, — отвечает отец. Долли закрывает за собой дверь и шагает в сторону кухни. — Может, лучше включить свет? — спрашивает он. — Дилан, почему ты так поздно? От этих слов сердце Долли замирает. Он сглатывает и говорит: — Тебе же звонил Вертер. Я помогал ему. С ремонтом и немного по хозяйству. — Ты думаешь, я поверю этому старому пиздоболу? Дилан, не обманывай меня. — Я помогал Вертеру, — дрогнувшим голосом повторяет Долли и опускает голову. — Отец, я не вру, я правда помогал ему. Он сказал, чтобы м-мы обращались к-к нему, когда что-то сломается. Позвони ему сейчас. Он подтвердит. И-и он х-хвалил меня... Отец встает из-за стола с характерным звуком отодвигания стула. — Маленький лживый мальчишка. Тебя научила этому твоя мать? Или этот неотесанный отпрысок Грантов? Дилан, ты мой сын, а я твой отец. И я не хочу слышать от тебя ложь, особенно такую неумелую. — Я не общаюсь больше с Дереком, — шепчет Долли. — Он плохо на меня влияет. Дерек плохой. — Я рад, что ты это осознаешь, но главный вопрос остается открытым: где ты был так долго? Ты пропустил ужин. Долли прикрывает глаза, опирается плечом о вход в кухню и считает до десяти, представляет себя на нежном песке морского пляжа, отрывочно читает молитвы, какие знает и как знает, но слезы все равно появляются на ресницах. Долли утирает их воздушным рукавом рубашки, поднимает голову и, глядя размытым взглядом на размытую фигуру отца, говорит: — Я помогал Вертеру. Честно. Его ломает пополам от удара в живот. — Дилан, какой же ты неправильный, — говорит отец, наблюдая, как сын сгибается у его ног. — Папа, пожалуйста... — Ты не мужчина и не женщина, ты какой-то третий пол, — продолжает отец. — Твой внешний вид, твои манеры, твой ход мысли... ты не похож на меня. И на мать, насколько я помню, тоже. — Он замолкает. — Иногда я думаю, что ты не мой родной сын. Что твоя шалава-мать завела тебя от какого смазливого педика, «артиста», и выдала тебя за моего ребенка. — Папа, нет. — Дилан ужасается и поднимает взгляд. — Не говори так. П-папа, пожалуйста, нет. Я т-твой. Дилан. Отец хватает Дилана за длинные волосы, наматывает на кулак и подшучивает: — Специально отрастил, чтобы в драке было легче драть тебя? Очень непрактично. Ударь меня. — Ч-что? — Въеби мне. Как мужик мужику. Я унизил тебя, не думаешь, что это достойно наказания? — Я-я не могу! — Дилан еще сильнее заливается слезами. — Т-ты мой п... папа! Он вцепляется зубами в собственную кисть, вгрызается до кровавых капель, шумно и судорожно выдыхает. Перед глазами стоит образ, как он стискивает горло отца между своих тонких пальцев и ломает ему шею, позвонки хрустят, как чипсы, отец хрипит и исторгает из себя кровавую слизь на белые рукава рубашки сына, и от такой сцены становится тошно, подрезает ноги в коленях. — Истеричка. Даже защитить себя не можешь. Новый удар приходится по левой скуле и впечатывает Дилана в косяк двери, уже правой стороной лица. Отец отпускает волосы и переступает ноги сына. Тот хнычет и выпускает изо рта руку с глубоким следом от зубов между большим пальцем и запястьем. На секунду Дилан думает, что лучше было бы сказать правду. Частичную. Что он гулял с Алисой, но не видел никаких неотесанных Дереков и не помогал никаким старым пиздоболам Вертерам. Что он просто гулял с девочкой. Как делают нормальные сыновья. — Какая печаль, что ты мой единственный ребенок, — говорит отец, пересекая коридор и останавливаясь у входной двери. — Если бы у тебя был брат, я бы бросил попытки сваять из тебя что-то приемлемое и, наконец, отстал бы от тебя. — Я-я был бы тебе не нужен? — с ужасом спрашивает Дилан. — Да. Дилан занимает более удобную позу, уперевшись спиной в дверной косяк и прижав колени к груди, и вновь заливается слезами. — Папа, п-па, папочка, — лепечет Дилан и нервозно, на рефлекторном уровне поправляет прическу дрожащими пальцами. — Ты же меня любишь? Отец частично оборачивается и говорит: — Хотел бы. Но ты всеми силами отводишь меня от этого. Хлопает дверь. Дилан чувствует, как у него в очередной раз что-то трескается, ломается, то ли зуб, то ли душа, то ли нечто среднее. Он шмыгает носом и кладет голову на свои колени. — Прости, — говорит мальчишка пустому дому. Собравшись с силами, Дилан встает, наливает в кружку воды из-под крана и выпивает пять таблеток зараз. Заходит в ванную и смотрит на свое отражение долгие полминуты. Испытав отвращение, поднимается в свою комнату и ложится спать. Проходит час, полтора — таблетки ласково убаюкивают его вместо мамы. Препаратная колыбельная. Twinkle, twinkle, little star. Он час-полтора смотрит в стену. «Я не маленькая звездочка», — думает Дилан и засыпает.