Я постелю тебе под ноги небо...

Макао открывает глаза и жмурится от ярких лучей солнца, приветливо заглядывающего в распахнутое настежь окно. Несколько секунд моргает, стряхивая с ресниц последние отголоски сна. И неотрывно смотрит на Чудо, лежащее рядом и сокрытое ласковой тенью. В который раз благодарит всех Богов за очередную возможность проснуться, чтобы воочию узреть… любовь. Порчэй… хрупкий. Неверное слово, необдуманное движение или нечаянный шаг в сторону, и он уже ломается, превращаясь в маленького испуганного ёжика, выпустившего милые иголки. Нецензурная брань — надёжный щит. Грубость — средство устрашения. Они часто препираются. Вернее, Порчэй презирается к каждой незначительной мелочи вроде немытой посуды и опоздания на две минуты, а Макао спокойно выслушивает, а затем молча сгребает фырчащего любимку в охапку, игнорируя беспочвенные (он знает) угрозы, и уносит в спальню, чтобы хорошенько побаловать и разнежить свою колючку. Бывают и ссоры. Иногда доходит до того, что Порчэ начинает сыпать злыми словами о том, что Као ничем не лучше своего отца. В такие моменты Макао не пытается остановить Порчэя. Так как знает, что его попытки возразить ещё больше разозлят. Поэтому просто занимается делами, изредка отвечая односложными фразами на грубые вопросы. Проходит время, и Порчэ сам приходит к нему, залезает на колени и долго молча сидит, прежде чем пролепетать севшим голосом: «Прости меня! Я опять ляпнул лишнего!» и громко расплакаться, бормоча сквозь слёзы о своём скверном характере и обещая исправиться. Као же никогда не злится. Обнимает худенькое, всегда ледяное, тело и греет, приговаривая: — Будь собой, Ангел! Я люблю тебя! Као буквально растворяется в нежности, которой Порчэ щедро одаривает его, вечером встречая тёплыми объятиями и вкусным ужином. А ночью устраивая такое огненное шоу, что к утру у парня поджилки трясутся, шея пестрит алыми засосами, а счастье захлёстывает с головой, когда он слышит сонное, ворчливое: — Ты меня вымотал! Иди кофе гони! Порчэ никогда не отпускает без еды. Даже если Као уходит на два часа по делам, всегда впихнёт в сумку яблоко или маленький сэндвич. На попытку ласково отказаться говорит: — Не спорь! Не съешь — скормишь псам! За свою короткую жизнь Порчэ наголодался. Поэтому всегда следит, чтобы никто из его близких никогда не узнал, каково это… Когда ты настолько истощен и голоден, что при любой попытке поесть не можешь сглотнуть ни кусочка… Порчэ старается меняться. С каждым днём всё чаще прерывает себя, если чувствует, что снова заносит не в ту степь. Прислушивается к советам Макао и раз в неделю посещает психолога, чтобы проговорить некоторые спорные моменты со знающим человеком. Благо, доктор Ким оказывается золотым человеком, с которым можно просто задушевно посидеть за чашкой кофе в мирной тишине. А можно без стеснения задать любой вопрос и быть абсолютно уверенным в том, что тебя поймут правильно и обязательно дадут обнадёживающий совет. Порчэ работает над собой. Хочет быть достойным Макао. А Макао… Макао видит каждый уверенный шаг Порчэя к лучшей версии себя. И с каждым днём влюбляется всё сильнее… Порчэй хмурится, приоткрывая один глаз. Смотрит на Као сердитым взглядом, в котором прячется сонная нежность. — Ты меня сожрать собрался с утра пораньше? — задумчиво тянет он, с наслаждением потягиваясь. — Заманчивое предложение, Пи’Чэ. Но боюсь, кроватка твоя не выдержит ещё одного аккорда! — смеётся Као, продолжая сверлить хитрым взглядом. — Кроватка или моя задница? — уточняет Порчэ, а шаловливые ладошки поглаживают обнажённую грудь, пощипывая пальцами затвердевшие от прикосновений соски. — Ммм? — рука неторопливо скользит ниже, с нежностью очерчивая линии тренированного пресса. — Као! — тягуче выдыхает в приоткрытые губы. — Чэ! — вторит Макао и ловит парня страстным поцелуем, притягивая ближе за шею. Целует глубоко, жарко, исступлённо. Оглаживает языком каждый доступный дюйм рта, наслаждаясь тихими стонами. Чувствует цепкие пальцы, обхватившие уже твёрдый ствол, и рвано вздыхает, не разрывая поцелуя. Макао прижимает Порчэ к себе вплотную, заставляя закинуть ногу на талию. Ощущает прошедшую по чужому телу дрожь и улыбается, снова завладевая любимыми губами, ласково покусывая сочную мякоть. Хватка на члене усиливается. Порчэ ведёт ладонью плавно, лаская каждую вздувшуюся венку. Сжимает головку и аккуратно щекочет ноготком щелочку, добавляя чуть остроты. — Ты такой отзывчивый, мой милый Као! — воркует он, дыша очередным жарким стоном. — Так чист в своей искренности... Макао не может говорить. Он всегда теряет дар речи в моменты… любви. Боится разрушить словом идиллию… Полное единство с прекрасным созданием, которое льнёт к его рукам, стонет его имя так мягко и сладко, что Као готов кончить от одного этого звука. Порчэ выгибает спину, желая потереться о живот Као. Не прерывает ритмичных движений рукой, жадно сцеловывая чувственные вскрики и одаривая довольным рычанием, от которого мурашки бегут по коже. Наслаждается широкими ладонями, ревностно сжимающими дрожащие бёдра. — Ангел, ты торопышка! — мягко усмехается Као, осторожно отстраняясь и глядя в потемневшие глаза. — Позволь себе быть чуть медленнее. У нас много времени! — и медленно, с завораживающей грацией, склоняется к прикушенным в нетерпении губам, целуя с нежностью, ласково покрывая кожу румянцем смущения, ибо это бесконечное мгновение чувствуется чем-то сокровенным. А большая ладонь идеально оборачивает оба ствола и стискивает их, вжимая в друг друга и вырывая из Порчэ ошеломлённый вскрик. Она движется неспешно, создаёт необходимое для горящей плоти трение, но не даёт кончить. — Као, пожалуйста! — Порчэ скулит в поцелуй, толкаясь бёдрами. Он горит в сладкой нежности, ощущаемой им жестокой пыткой. Вминается в Макао сильнее, жаждая быть ближе, чувствовать родной жар и дышать одним с ним дыханием, утопая в лихорадочных поцелуях. — Не сдерживайся, мой Ангел! — шепчет Као и, целуя успокаивающе мягко, с грубым нажимом проводит по их стволам, почти царапая мозолистыми пальцами гиперчувствительную кожу. Кажется, Порчэ видит взрыв. Перед глазами мир ослеплён яркими вспышками, сжигающими весь мрак, оставшийся в душе. Тело обмякает в крепких объятиях, разнеженное и нестерпимо горячее. А на губах, дрожащих от стихающих стонов, витает нежный шёпот, тающий в мягком поцелуе: — Люблю тебя, Чудо…