Collaboration

Чонгук не пришёл ночевать. На дисплее телефона 2:03 ночи, за занавесками густая умиротворенная ночь, а в комнате тихо, пусто. Никто не жмётся сзади, не ласкает ухо невесомыми прикосновениями и не блуждает рукой по бедру. — Ведёшь себя, как пиздюк, — с сонным недовольством шепчут женские губы. Джи вглядывается в экран своего телефона и закидывает его на тумбу рядом с кроватью, откидывается на спину и тонет среди одиноких подушек в недовольных ночных стонах. Она пребывала в покое до того самого момента, пока под веками не проявился тот самый размытый образ. Дикий взгляд, не имеющий дна. Такой, что не знаком ей. Пугающий, пронзительный и практический неживой. Она распахивает глаза, устремляя замерший взгляд в потолок и даже задерживает дыхание, представляя, как выглядело это со стороны. Стыд колыхался следом за сонной дымкой, как только сознание прояснилось. Потереть ладонями лицо не помогло. Как ни старайся - его четкий, внимательный и до жути холодный взгляд пронизывал каждую клетку девичьего тела. Она переворачивается на живот и испускает еще один жалобный стон. Раньше не понимала, как смотреть на Чон Чонгука, сейчас не представляет, как смотреть на Тэхёна, при этом не сгорая от стыда. Нужно было сказать ему раньше. Он возможно обидится, что узнал всё почти последним, а может быть и последним. Явно Шуга не держал язык за зубами при Чимине. От вопящих в голове мыслей ей казалось, что она добровольно пускает собственное тело через мясорубку. В глотке пустыня и собственные защитные механизмы сигналят о том, что нужно позаботиться не только о душевных муках, но и уделить время здоровью. Кажется, что вся вода покинула тело через вспотевшие ладони. У них с Чонгуком новая игра. Она не спустилась к ужину, он не пришел ночевать. Она ловит себя на мысли, что становится похожа на Чонгука повадками. Перенимает его привычки, и порой это оборачивается против неё. — Надо было не отказываться от ужина, Хоби казался таким потерянным, — Джи присаживается на кровать, сонно чешет макушку, ища в темноте тапочки, ёрзая ногами. — Ну, хотя бы я знаю, что ты сопишь в пол Намджуна, а не в моё плечо, засранец. Гребаный Чон Чонгук со своими детскими капризами! Гребаная пустующая кровать! Гребаные надоедливые мысли, которые не дают уснуть! И Швейцария тоже гребаная! Горло пересохло так, что язык казался больше, чем должен быть, девушка гнала от себя мысли об их размолвке, пока натягивала на шелковую сорочку коротенький халатик, раздраженно сводя края. Могли бы сейчас спать в обнимку, и ей бы не приходилось тащить свою задницу через кромешную тьму в полном одиночестве. Упорно не смотрела на пустую кровать, пока искала пояс от халата, тихо ругаясь. — К чёрту его! Не сидят же они всей толпой внизу в два часа ночи, — девушка уверенно и раздраженно поплелась в сторону выхода. — Даже если и сидят, поделом тебе. Представляю уже твою физиономию. Джи Су выглянула из-за двери, прислушиваясь к внешнему шуму. Тихо и темно, хоть глаз выколи. Кромешный мрак даже немного успокаивал. Спускалась по лестнице и молилась лишь о том, чтобы не навернуться в темноте, но на входе в кухню все-таки споткнулась. Очередное тихое проклятие сорвалось с губ, но свет включать было откровенно лень. Джи подсознательно не хотела, чтобы ее кто-то видел сейчас. Потому что именно сейчас не было сил в очередной раз натягивать маску в стиле «все в порядке». Не придётся придумывать очередных нелепых оправданий и не объясняться по поводу того, почему Чонгук вдруг решил положить свою талантливую задницу на полу в комнате лидера. Потому что гордый, самовлюбленный, напыщенный… Она не подойдёт первая. Это его понесло, не её. Тонкая рука уже потянулась за стаканом, когда стройную талию сжали большие ладони. Все-таки пришел мириться, капризный мальчишка. — Что, решил послать свою гордыню в жопу и наконец понял, что не можешь без меня? — девушка чуть слышно выпустила тихий смешок, чувствуя, как чужое тело слегка прижалось к ней, заставляя собственное снова плавиться в обострённых ощущениях. Вжиматься в столешницу, слегка потираясь ягодицами о чужие бёдра, ведя пальцами по чужим, зарывшимся в шелк ее ткани. — О, Джи-Джи, — Такое родное обращение слишком сильно резонировало с безжизненным тоном, в котором сквозило лишь презрение и что-то еще, что она даже не могла идентифицировать. Извращенная, неприкрытая, и даже оскорбительная похоть ударила в ухо, обдав щеку выдыхаемым ветерком, за которым тянулся разгоряченный вздох. — Тебя, смотрю, умело научили вертеть задницей. Джи остолбенела, расширяя глаза насколько это возможно и вглядываясь в очертания шкафа перед собой. Пальцы замерли поверх чужих, губы задрожали в дикой боязни произнести хоть что-нибудь. Скинуть оцепенение и в этом самом моменте не превратиться в статую. Все неправильно, будто в параллельной реальности. Тонкий алкогольный шлейф, бархатный голос, который всегда ассоциировался с чем-то теплым, приятным и родным, был исковеркан до неузнаваемости. Пошлостью, грязью. Той самой, которая сейчас пачкает сжавшуюся до размера атомов душу. Заполняет своей приторной гнилью каждый рецептор слухового нерва, заставляя клетки отмирать от осознания, но всё же работать усиленно, чтобы понять весь кошмар, который подкрался к ней из глубокой тьмы. Шепот на ушко, который разбил не одно девичье сердце, вызывал лишь животный ужас. Волосы на загривке встали дыбом, а она почувствовала себя зайцем на шоссе, который не в силах пошевелиться перед стремительно надвигающимися на него фарами. Зайцем Вот и ее сейчас размажет также, как несчастного зверька на дороге. Превратит ее внутренности в месиво и растащит остатки по дороге. Осознание навалилось с тяжестью грузового состава. Он видел. Ей не показалось. Тело отказывалось подчиняться, девушка замерла в таких неправильных объятиях, желая испариться. Исчезнуть из этой комнаты, страны, вселенной, отмотать время назад и все исправить. Не знать всего этого. Не чувствовать никогда ни прикосновений, ни человека, который причинил самую невыносимую, неправильную боль ими. Ту боль, которая сочилась под его пальцами. — Что, ебля с моим лучшим другом вызывает жажду? Но, раз ты освободилась, может теперь я займу тебя? Мне как раз скучно, — его бедра недвусмысленно вжались в трясущееся тело, заставляя собственные рецепторы концентрироваться на пояснице, куда вжималась ощутимая твёрдость. — У меня для тебя кое-что есть, уверен, твоя шлюшья натура оценит. Теплый извращенный шепот прошелся толстой коркой льда по телу и убил её окончательно, заставляя вопящее сознание предпринять хоть какие-то действия. Джи резко развернулась, больно врезаясь ладонями в столешницу, шокировано уставившись в искаженное немой, насмешливой ненавистью лицо. Все те же вальяжные движения сытого кота, та же непринужденная поза и правильные, родные черты. Но не Тэхён сейчас стоял перед ней. Не тот Тэхён, которого она знала и любила. Всего лишь его оболочка. С растрепанными волосами, в домашней майке и волчьим взглядом, на глубине которого плескалась едкая злоба. — Ч-что ты делаешь? — она проглотила собственный шепот. Тряслась, как кленовый лист на осеннем ветру и просто, блять, не верила. Не осознавала до конца. Ползла медленно в сторону, на пути к спасению, шокированная лишь собственным ужасом, колышущим сердце, которое вот-вот выпрыгнет, покатится по ебаной столовой и прекратит её мучения. Спасения не было. На столе почти приконченная бутылка виски, сбоку стена, а впереди лучший человек на этом долбаном свете, который выдаёт лишь презрение своими выжигающими зрачками. Бежать некуда. — Брось. Хватит этих игр в святую наивность. Я умею трахаться не хуже, чем Чон. Тебе понравится, — он тянет к ней свои руки, жестом заставляя сжиматься, скользить к стене. Его мягкая злоба сползает вместе с иронией, которую он нацепил на собственное лицо. Он впечатывает ладонь в стену около её головы, выражая в жесте теперь уже реальную злость. Нависая над ней, кивая и улыбаясь на бред, что она лепечет своими дрожащими губами. — П-подожди, ты все не так понял, Тэ. — Судорожно вцепившись пальцами в его футболку, держа дистанцию и надавливая на грудь, Джи пыталась не утонуть в своем отчаянии, но тонула с каждым разом, где после её слов он вздергивает наигранно брови, насмешливо растягивает губы. А глаза не верят. — Мы…мы просто, это не то, что ты подумал. Она бегает растерянным взглядом по сторонам. Ищет спасения. Жмётся, а он чувствует ее колоссальную дрожь. Она пропитывает его тело под её пальцами, что упираются в грудь, стопорят, требуют отступить. — Да? — Тэхён нависает всё больше, пугая её до усрачки. До момента, где в туннеле тупик, а сзади полчища монстров. — Так значит, мне просто показалось, и Чонгук не драл тебя на столе, как последнюю шлюху? Все, что она выстраивала с таким трудом, рассыпалось прямо сейчас под этим новым взглядом ее лучшего друга. Он расслабил черты прекрасного лица и вглядывался в то, что напротив — обессиленное и пропитанное очевидным страхом. — Тэ… — ее глаза начинают искриться под тяжестью мертвого, бездушного взгляда. Ждущего взгляда. Она мечется, елозит по стене, пытаясь выскользнуть. Тэхён яростно хватается за девичье запястье, которое было последним удерживающим фактором. Он давал ей шанс оправдаться, прекрасно понимая, что оправданий нет для нее. — А давно это у вас? Давно тебя мой друг натягивает? Для него тоже не будет. — Вот, где ты ночевала тогда в отеле, скакала на его члене, пока я спал у тебя в комнате? Прикинь, дрянь, я всё это время носился за тобой, как в жопу ужаленный, пока ты ноги раздвигала, представляешь? Он улыбается, не скрывая боль в оскале. Она молчит, позволяя словам калечить собственную душу. Её лицо пухнет от напряжения, скопившегося в глотке, но она сдерживает, сдерживает, потому что рухнет прямо здесь в рыданиях. Будет сотрясаться тут перед ним, пока он льёт на неё всё новую порцию алкогольных помоев. И у него нет жалости. Она умерла в этих новых, демонических глазах, в которых отражаются лишь ледяные искры. А его бесит её прямой взгляд. Уже не тот, что он видел, когда ее брали на столе, прямо на его глазах. — Хули ты молчишь? — он больно стискивает чужую руку, отбрасывает, в рыке хватаясь за тонкую ткань ее халата, стискивает пальцами, дергает. — Даже щас одета, как дешевая прошмандовка, — злостно рычит, толкает в стену, в которую она и так жалась, для очевидного осознания того, что пути к отступлению нет. Маленькая хрупкая спина влетела лопатками в полотно, оставляя сильное ноющее послевкусие по позвоночному столбу. Она хотела рассыпаться. Расплавиться под натиском грубых пальцев, что умело обращаются с музыкальными инструментами и совсем не бережно сжимают края ее шелка. Ещё мгновение, и он трясёт ее, будто приводя в чувство, получая в ответ лишь едва слышный всхлип и треск ткани по швам. Глаза мечутся по нечитаемому лицу в попытках отыскать рассудок. И находят там лишь тьму. Лед, сталь и мгла тлеют на глубине близких глаз. Они не говорят о сострадании и не пытаются утешить, вглядываясь в такие же глаза напротив. Полные отчаяния, тоски и боли. Ткань под пальцами рискует быть растянута или даже разорвана. Она натянута как струна, позволяя хозяйке послушно болтаться, словно тряпичной кукле. Лишь ее протестующие пальцы давят на запястья, в пытках разорвать тесный контакт. А он дышит. Прямо ей в лицо. В ритме загнанного зверя. С таким видом, что ей кажется, будто он готов прямо сейчас размазать ее по стене. — Тэ…хён… — давит из себя, чувствует как костяшки упираются в ключицы. Ей больно. От его взгляда. От немой ненависти, застывшей в чёрных глазах. — Что? — выдыхает несдержанно ей в лицо, выдавая в голосе максимальную показную злобу. Рычит. Пугает ее ещё больше. — Думала, будешь делать из меня идиота, а я и дальше буду, как последняя псина, ходить хвостом и пятки тебе облизывать, да? — Тэхён…. Очередная подкатившая к горлу истерика. Она пытается сдержаться. Пытается смотреть прямо. Но этот некогда любимый силуэт размывают. Он растекается в пространстве, копится в уголках глаз и стекает горячей жидкостью по щекам. Губы сжимаются и подрагивают. Она мотает головой, отрицая его поступки, все ещё держа крепкие запястья пальцами. Слишком напряженные. Слишком злые. А его всё несёт. Алкоголем, агрессией, яростью. Он не собирается останавливать обиду, ядом выплескиваясь из переполненного резервуара. Его дыхание не помогает. Ее слезы бесят. Он винит ее, она видит, и он больше не заботится о ее муках. Тэхён дергает за края несчастного халата вверх, так чтоб она смогла хоть немного приблизиться к нему. Смотреть в эти ёбаные глаза противно. Наполненные жидкостью. Затуманенный разум кряхтит ему над ухом, что она притворяется, фальшивит, насмехается. Ему всё равно, что их услышат, ему всё равно, что Чонгук проломит ему череп. Пусть. Хотя бы так все едкие мысли выльются на пол кровавой лужей и он скорее успокоится. — Собралась строить из себя жертву, да? Это не его голос. Его бархатный и тонкий. Это не он скалится сейчас. — Ебёшься налево-направо, потом приходишь ко мне, виснешь у меня на шее, — горький смешок. — Слушай, ты сама себе не противна? Это не он. И слов этих нет. Они слишком отвратительны, чтобы быть правдой. Слишком нечестны и слишком резонируют. Это не ее Тэхён. Ещё один всхлип. Она не контролирует потоки слез. Ее сердце в тисках его металлического взгляда. Ещё секунда и оно лопнет. Остановится и никогда не продолжит свой бег. Он режет одним лишь созерцанием. Убивает в себе все хорошее сейчас потоком неконтролируемой брани и тяжелых оскорблений, за которые не имеет сожаления. Во взгляде пусто. Холодно, сыро и зябко. Его взгляд больше не согревал. Там зима. Там нет места теплу, лишь непреодолимой стуже. Она прорывается сквозь пронизывающие ветра и падает, зарываясь лицом в мокрый снег. Настолько он смотрел. Так сильно сейчас ненавидел. — Тэ, прошу, — стонет, топчется на месте, потому что тапочек съезжает к полу. Он слишком давно позволяет ей стоять на носочках. Слишком долго уничтожает своим убийственным взглядом. Она готова распластаться прямо здесь, рухнуть к его ногам и дать растоптать последние остатки самооценки. Он неожиданно для нее вздергивает театрально брови, кивая, удивляясь сам и удивляет ее. — Ааа, так ты просишь? — его правая рука отпускает ткань и несдержанно крадется по складкам одежды собирая халат. — Чонгука ты так просишь, да? Что ж ты не сказала, — его взгляд опускается к своей руке, пальцы небрежно собирают приятную ткань на талии, ведут по телу, замирая и снова набирая обороты, как изголодавшиеся, пытаются ухватить как можно больше. — Щас посмотрим, что досталось нашему золотому макнэ. Его угрожающий шепот действует точно раскаленному разряду по коже. Она дергается, вжимается в холод стены, хнычет, хватаясь за его пальцы, цепляясь, царапая, останавливая. — Прошу, не надо, — тихо истерит, ухватываясь за его руку в районе своего бедра. Лицо мокрое от слез, корчащееся в страданиях. Его спокойное, и лишь в глазах плещется горящая слепая ярость. — Ему можно, а мне нельзя? — рука порывается сжать ягодицу, съехать к аккуратной заднице, сжать. Прижаться ближе и понять, что он сходит с ума от этой тестноты между ними. — Ну давай, тебе же похуй с кем, Чимину ты тоже дала, да? — он неправдоподобно улыбается. Будто скрывает собственную боль. Смотрит на ее макушку сверху вниз, потому что попытки извиваться позволили ей съехать слегка вниз. — Хочешь, я ещё сверху накину? Он тебе платит? Как иначе? Как ты тогда, вся такая дотошная и правильная, забила на контракт и выставляла всех нас ебланами? Ну, давай же скажи, сколько ты стоишь? Слова трепыхались едким шепотом в районе уха. Ей стало тошно. Страшно. Больно. Толчок в грудь был ощутимым. Она трусиха. Она так и не смогла ударить его по лицу. Она слишком занята слезами. Она слишком любит оболочку, в которой не осталось ничего от прежнего Тэхена. Он отшатнулся, в порыве хватая ее за запястье, за грудки, за шею. Только так. Чтоб она осталась на месте. С него хватит. Заебала. Боль в парализованных скулах сменилась грубыми несдержанными терзаниями собственного рта. Она осознала не сразу, но когда поняла что происходит, по инерции выдала шокированный писк, невольно открывая губы и впуская в них чужой, тёплый и совершенно не сдержанный язык. Его губы другие. Жестокие. Злые. Насмешливые и быстрые. Язык сплетался во рту с ее собственным, выписывая круги, выплясывая остервенелый танец. Он дышал ей в рот сильным алкогольным шлейфом, хватаясь за нижнюю губу, терзая ее до укуса, до боли. До граничащего с безумием желания. На, подавись. Чувствуй это, стерва. Она никогда не думала, что поцелуи могут быть такими пошлыми. Такими грубыми и невыносимыми. Злыми настолько, что каждое скользящее движение вызывает приступы режущей боли. Она попыталась отвернуться, мотая головой, толкая его в грудь и лила слезы, крупными градинами роняя их на одежду и руки. У поцелуя привкус ее слез и его пьяной ярости. Она стонет, хнычет, но тэхеновы пальцы сдавливают ее щеки и от последующей боли она не в силах сомкнуть рот. Он все напирал. Углублялся. Пробовал и дурел с каждый разом, где она сдерживается, не дает ощутить себя. Не впускает. Захлопывается. Ей лишь удается протест в резком отвороте головы. Она вдыхает воздух, который он у нее забрал и душит в себе истерику, жмуря глаза. Он порывается в ее сторону пытаясь продолжить безумие, она крутится, истерично воет, отрицая, да чувствуя лавирование его головы и смазанные мокрые касания щек и носа. — Я люблю, — еще немного и она захлебнется в тихой истерике, — его… Она выпалила правду. Ту самую, которую он не принимал и не хотел видеть. Ту самую, которая проткнула его сердце своим тупым кинжалом. Он хотел, чтобы она подавилась, а давится он сам. В очередной попытке ворваться в ее губы он окаменел, вглядываясь в ее плачущее, отвернутое лицо. Замер. Гонял несколько секунд воздух по легким, но казалось, этого недостаточно. Ему нечем дышать. Он не хочет дышать. Он не хочет слышать. Он не хочет видеть ее трясущееся от плача тело и отвергнутую в бок голову. Он не хочет видеть этих убитых эмоций, с которыми смешалось отвращение. Ее отвращение. К нему. Пальцы Джи так сильно давили ему на грудь, что скорее всего под футболкой остались следы от ее ногтей. Они впиваются в его кожу, отрезвляют также, как слова, что прихлопнули его сейчас, как комара. Он разрывает сантиметры между ними. Будто пришедший в себя от звонкой пощечины. Наблюдает ее тихий плач и какое-то мгновение смотрит. Смотрит на человека, которого он потерял. Навсегда. — Если ты решила, что имеешь на это право, то ты глубоко ошибаешься, — выпускает растянутые края ее халата и Джи слегка съезжает вниз от внезапной свободы. У нее подкосились ноги, ее трясущиеся пальцы ухватились за косяк за спиной в попытке удержаться, — Хочешь рушить свою жизнь — флаг в руки, а его жизнь я рушить не дам, потаскуха мелкая. Начальству будет интересно узнать, чем ты занимаешься. Пальцы толкают её в косяк, поставив точку на её пытках. Она, способная лишь рыдать в собственную ладонь, осела вниз, скользнув по твердой поверхности спиной, едва его шаги скрылись за пределами пространства. Джи собрала обмякшие колени, раздирая свои губы ладонью, разрывая мягкую кожу, смешивая горячие слёзы с панической истерикой. С дикими рыданиями разносившимися по столовой приглушенным гулом. — Что ты сделал… — остервенело рыдает, трёт так сильно, что лицо начало плавиться под натиском собственной кожи, — Что…ты наделал… Она задыхалась, буквально захлёбывалась отчаянием, сжималась в большом пространстве изнывая от ужаса, что кружил вокруг неё. Пыталась содрать с себя, сорвать, стереть его прикосновения, проникшие внутрь. Отравляющие, заставляющие гореть в адском пламени, в желании умереть, только бы не чувствовать поганого унижения. Не ощущать. Выдернуть его из себя, понимая, что измазанная грязью душа впитала ту самую копоть, прокралась во все внутренности, оседая густым осадком. Поселилась навсегда, чтобы напоминать о себе каждый раз, когда он снова посмотрит на неё взглядом, в котором угас его милосердный огонёк. Заспанный, взъерошенный Шуга спускался по лестнице, едва приоткрыв глаза, шел наощупь в сторону уборной. До его тонкого музыкального слуха донесся приглушенный отчетливый визг, заставляющий остановить своё босое шарканье. Зайдя на кухню, он потирал глаза, высматривая в темноте причины звуков. Она сидела на полу, маленьким сжавшимся комочком и тряслась так, что её лихорадка отогнала всю завесу сна. — Джи Су? Она не реагировала. Он понял, что происходит. Понял, что она плачет, собирая свои колени в охапку, опустив голову. — Эй, — парень метнулся к ней, осторожно опускаясь на колени, стопоря свои руки, не имея смелости дотронуться до трясущихся плеч. Она всхлипывала, горько рыдая, сжимаясь насколько это возможно, съезжая тапочками по полу, елозила на месте, словно за спиной Юнги находились невиданные чудовища, или же сам Юнги ими и являлся, — Эй, слышишь? Он оглянулся по сторонам, растерянно искал помощи в густом мраке, возвращаясь обратно к ней, впитывая паническое отчаяние, как губка. — Джи, посмотри сюда, — чуть громче требует парень, пытаясь привести в чувство тонущую в слезах, слегка обхватив мокрые щеки и тут же откровенно ахуел от того, как её трясёт, буквально выворачивает, искажает, и это заставляет его вынести на спокойные черты очевидный испуг, — Что случилось? Чонгук что-то сделал? Она всё плачет, не контролируя потоки слёз, мотая отрицательно головой. Юнги выдохнул облегчение, откидывая назревшие вопросы в сторону. — Так, вставай, — Юнги принимает попытки поднять распластанное по стене тело, — Поднимайся. Сможешь идти? Она врезает свой истерзанный мокрый взгляд в парня, а его передёргивает от женской истерики. Потому что, блять, не знает, что делать. Потому что сам паникует, как школьник на экзамене, при этом вся очевидная паника - это округлившиеся растерянные глаза блондина. Она поддается, стискивая его ладони ледяными пальцами, трясётся. Ледяная до ужаса. Будто из тела вытрясли всё тепло, и кожа превратилась в безжизненную глыбу льда. Хватается за рукав его пижамы так сильно, что бедная ткань, покрытая детскими машинками, готова разорваться под чудовищным хватом. Пока наливал ей воды, самого колошматило от ее мертвой хватки. Она заглатывала истерику вместе с водой, а на лестнице спотыкалась, сжимая рукав Юнги, будто бы боясь, что он сейчас испарится. Оставит её одну наедине с тьмой. Он заводит девушку в комнату, оглядываясь. Отмечает про себя, что пространство пустует. Усаживает ее, еще подрагивающую на кровать, присаживается на корточки и смотрит. Жалость в глазах Юнги душит еще больше. Она смотрит опухшими, заплаканными глазами в сторону, подтягивая на плече потрепанный край халата. — Скажи мне, кто тебя обидел, и я сверну ему башку. Джи поднимает свой пустой взгляд на озадаченное лицо, вглядываясь сквозь завесу своих волос в настороженность Юнги. Он казался взволнованным, и Джи четко понимает, что таких очевидных эмоций она не видела никогда. Юнги по-настоящему был напуган и даже зол. Всё это перемешалось в его спокойных чертах и коробило всё больше и больше. Что она могла сказать сейчас? Что её друг оказался вовсе ей не другом? Чтоб Юнги пошел и начистил харю Ким Тэхёну? Джи всматривалась в обеспокоенность мембера и в первый раз понимала, где и с кем она находится. Они парни. Они все мужчины. А она просто моль. Маленькое насекомое среди них, которое только что грубо прихлопнули тапком. Поставили на место и выдернули из собственных фантазий, где она даже не допускала мысли, что подобное может сделать кто-то из них. От осознания того, что это был именно Ким Тэхён, ей захотелось завопить во всё горло, вопить в подушку, выпуская новые порции истерики. Всё, что сейчас оставалось Джи, так это вглядываться в Юнги, почти умолять его не лезть в это. Мысленно. Она не может допустить разлада в группе. Она будет причиной вражды. Она посеет ненависть не только в душе Тэхёна, но и всех. Её будет презирать Седжин. Её будут ненавидеть фанаты, а отец… Боже, отец был прав… Всё из-за неё. Это всё она устроила. Она позволила себе думать, что может идти на поводу у собственных чувств, игнорируя правила, которым старалась беспрекословно подчиняться. Тэхён прав во всём. Она не имела права смотреть на Чонгука. Не имела права быть с ним. Не имела права любить. Боже, да она призналась в чувствах к Чонгуку, даже не сказав это ему. — Юнги, — едва слышно хрипит, потирая мокрое лицо рукавом халата, убирает свисавшие у лица пряди, стыдливо опускает глаза, — Пожалуйста, не говори Чонгуку о том, что видел. Это просто паническая атака, я уже в порядке, а он будет волноваться. Бессовестная лгунья. Юнги недоверчиво щурит взгляд. Она знает, что он не поверил. Плевать. Ей осталось совсем недолго. Её вышвырнут. И похоронила свою мечту она своими же руками. — Джи, я не идиот, давай хоть Чонгука разбужу? — Юнги, пожалуйста, не надо, не говори ничего, я тебя умоляю, — она обрывает его на полуслове, хватаясь за его руку цепким хватом, поджимая губы, из последних сил пытается не сдаться очередному приливу истерики, и наверное Юнги всё понимает. Он без дальнейших лишних слов, помогает ей улечься в кровать и накрывает одеялом, в которое она зарывается с головой. Юнги простоял так несколько минут, всматриваясь в сжавшийся комочек, который едва слышно всхлипывает в приглушенной темноте. Шуга провалялся на кровати Чонгука до пяти утра, так и не провалившись в сон, решил вернуться в свою комнату, не желая сталкиваться с Чонгуком в дверях его собственной комнаты. Лишние вопросы сейчас не нужны никому. Ни Юнги, ни тем более Джи. Шуга перед уходом проверил Джи. Она спала, зарывшись в одеяло, из-под которого на подушке разбросаны длинные пряди и вышел из комнаты, аккуратно закрывая за собой дверь. Звуки с нижнего этажа привлекли внимание светловолосого парня, он бросил взгляд вниз, узрев, как под лестницу закатывается чемодан на колесиках, а следом слышит характерный звук закрывающейся двери.

***

Джи не имела ни малейшего желания спускаться вниз. Когда заглянула в зеркало, последние тлеющие на дне души сомнения улетучились. Лицо так сильно опухло от рыданий, что последствия истерики хорошенько отпечатались под глазами, преобразуясь в очевидные мешки. Она горько выдохнула, накидывая капюшон на голову, падая обратно на кровать, сворачиваясь калачиком. Ей казалось, что как только она прикроет уставшие веки, погрузится обратно в тот кошмар. Увидит дикий оскал, блестящие озлобленные глаза Тэхёна и растерянность Юнги. Жуткие картинки сразу вспыхнули перед глазами, стоило слегка сомкнуть их. Давно тебя мой друг натягивает? Твоей шлюшьей натуре понравится Начальству будет интересно узнать Джи-Джи Ее звал так только он. Этот шепот казался сейчас отравой для сознания, которое отчетливо передает тонкий голос. Она жмурит глаза, сдерживая воду, поступающую к уголкам глаз, оттягивая кофту, пытаясь утонуть в ней. Скрыться от едких воспоминаний, разъедающих ее оболочку, словно кислота. Не плакать. Не. Плакать. Не. Тонкие пальцы мягко забрались под худи, собирая материал в районе ребер. Пальцы прошлись по ребрам, пуская ток по тонкой коже. Он прижался к ней своей грудью, игриво мурлыча на ухо. — Доброе утро, вредина. Она вскочила, разрывая тесный контакт, оборачиваясь, сталкиваясь с очевидным непониманием. С явным вопросом. С удивлением. Чонгук застыл с рукой в воздухе, вглядываясь в панический испуг, — Ты чего? — Я…я, — бегает глазами в пространстве. Прячется. Сжимается, сползая ногами на пол и пятится, чем удивляет его еще больше, — П-прости, не слышала, как ты вошел. — Не слышала, как я вошел, и поэтому реагируешь на меня, как на маньяка? — Я сказала прости. Отворачивается, пытается не выставлять напоказ свой потрепанный вид и кричащие круги под глазами. Он следит за ее перемещениями по комнате. Она расхаживается, опустив голову и покусывает кожу на большом пальце, подперев бок рукой. Чонгук приподнимается к изголовью кровати, хмурясь в очевидном непонимании. — Ещё дуешься что ли? — парень делает еще одну попытку сгладить густое повисшее в воздухе напряжение, перепрыгивая через кровать, хватая за кофту, мягко подтягивая к себе, окольцовывая руками. Улыбается так искренне, крепко удерживая на месте, —Перестааань, ну. А ей тошно. От себя. От грязи, которая впиталась в нее. Она боялась сейчас только одного - запачкать этой грязью его. Человека, которого любит. — Пойдём позавтракаем? Он - яркий восторг. Она - кромешная тьма. Опускает голову как можно ниже, упираясь лбом в его грудь, пока улыбчивые губы целуют ее в макушку и причиняют боль еще больше, говоря такие ласковые слова. — Такое бывает. Парочки ссорятся, это ведь не повод сидеть здесь весь оставшийся отпуск. Пойдём, приготовлю тебе завтрак, пока ребята не проснулись. Он выпускает ее из объятий, готовый идти, и замирает, чувствуя, как сильно она сжала его в ответных. Таких нужных. Стискивает его так сильно, всё еще упираясь головой в плечо. И он счастлив. Обнимает ее в ответ, улыбаясь в пустоту. Не зная, как тихо она умеет плакать.