Телепередача

      С этой стороны я видел себя совсем иначе.       Всё было обрывками — тёмно-синяя рубашка, пиджак с золотыми пуговицами, лацканы которого украшали витьеватые вышитые розы, переливающиеся на свету золотом, чёрные штаны с синими полосами, торчащая из кармана цепочка карманных часов. Всё это было так серьёзно, и так… по-настоящему.       Сегодня премьера пьесы. Всё должно быть идеально.       С другой стороны, это было очень волнительно. Они все будут смотреть на меня. Конечно. Я — директор.       Нужно было откинуть все лишние мысли в сторону и думать рационально. Я — директор. Я — лицо студии. Я…       Мой взгляд бегло пробежал по костюму, вновь и вновь изучая его блеском голодных глаз. Не слишком ли вычурно?       Я поправил криво сидящую бабочку и улыбнулся отражению. Я впервые был так напряжён и уверен одновременно. Конечно, никто не будет сомневаться во мне.       Я собрал в сумку всё необходимое — ручку, пару листов бумаги, несколько банкнот и листы со сценарием. Потом, открыв ящик стола, зачем-то машинально засунул в сумку документы из бывшего кабинета Владислава. Надо быть готовым ко всему.       Вышел из комнаты, напоследок нервно оглядевшись и скрипнув дверью. Наверное, я слишком много переживаю.       Деревянный пол приятного красно-бордового оттенка, покрытый тонким слоем глянца. Со временем он почти не поцарапался — родители с детства привили мне аккуратность к окружающим вещам. По поместью я никогда не бегал. Хотя, бывало, отец иногда сажал меня к себе на плечи, и, кружась, смотрел, как я почти достаю до высокого потолка с золотыми узорами.       Я посмотрел наверх.       Розы. Ими пронизан весь нежный, перламутровый образ поместья. Я не знал, почему родители выбрали этот цветок. Мама рассказывала что-то про то, что эти розы годами сажала наша семья ещё до моего рождения. С этими розами мы и жили.       Я подошёл к небольшому отступу у стены, где тоже пробились небольшие колючие лианы нежно-розовых цветков. Рядом в вазе стоял букет с алыми розами. Я провёл кончиками пальцев по лепесткам, словно боялся, что от одного моего прикосновения они все мигом опадут. Потом осторожно приблизился к цветку и вдохнул его чуть уловимый бархатистый аромат. Как же они прекрасны и в то же время так ранимы…       Спустившись по лестнице с узорами тех же неизменных цветов, я прошёл в гостиную, а потом вышел в сад.       В нос вновь ударил знакомый душистый аромат цветов. Маленькие птички, устроившиеся на ветках яблонь, пели свои песенки, а каменный фонтан в центре сада шумно журчал, словно рассказывая мне какую-то историю.       На часах была половина девятого. Репетиции начинаются в десять, щёлкнуло у меня в голове. Я вполне успевал.       Если честно, это был первый раз, когда мне удалось собраться и вовремя выйти, хоть я и очень не любил опаздывать. Это всегда получалось как-то само.       Фасады зданий высились надо мной, будто готовые в любой момент обрушиться, распавшись на огромные кирпичи и жёсткие, холодные и острые каркасы. Иногда фантазия действительно поражает.       Это был один из самых больших бульваров Москвы — Славянский — живой, динамичный, с вышками домов и шумом машин, с длинными асфальтированными дорогами и цветущими деревьями. Вдали виднелся мутный образ панорамы Кутузовского проспекта. Этот бульвар ещё недостроен, а уже настолько красив.       Перед глазами промелькнул магазин «Гастроном», кафе «Славянка», где раньше мы с родителями любили выпить кофе, универмаг «Минск»… Москва словно собиралась по кусочкам каждого кустика, забегаловки, улицы. И это было поистине уникально в совокупности.       Но мне нельзя было отвлекаться на роскошь здешних магазинов.       Я шёл с выпрямленной спиной, в идеально поглаженном костюме и всем своим видом показывал уверенность. Мне хотелось, чтобы проходящие мимо люди с восхищением оборачивались на меня. Некоторые и вправду останавливали взгляд на золотой цепочке часов, спрятанных в карман, на лакированных туфлях на небольшом каблуке и густых, завитых в крупные кудри волосы. Я чувствовал гордость, когда снова ловил на себе чей-то пристально-жадный взгляд. Большая часть этих людей не имеет и половины дохода моей семьи.       Наконец я вышел на Тверскую и направился к студии.       Здесь дома были ещё выше и стояли ближе друг к другу, совсем вплотную. Казалось, они шептались о чём-то в суматохе проезжавших, немного скрипящих машин, шелеста листвы с густых деревьев и людского гогота. Я с детства привык к этому шуму. Поначалу он глушил слух и не давал спать по ночам, но потом… Возможно, мои чувства слегка притупились.       Булочники предлагали мягкий ароматный хлеб, привезённый рано утром, флористы поправляли цветы, бакалейщики сыпали в баночки разнообразные приправы, сахар и чай, раскладывали на прилавках свежие овощи. Это выглядело очень знакомо, будто по-домашнему. Думаю, в этом и была основная прелесть Тверской улицы.       На секунду я останавливался у ярких прилавков, засматриваясь на какую-то любопытную вещицу. Меня учили смотреть сначала на качество, а уже потом на цену, хотя большинство людей делает наоборот. Впрочем, эта привычка — удел богачей, вроде нас.       Иногда я ловил себя на неловкой мысли, что, быть может, слишком задираю нос. Но могло ли быть иначе, когда ты чуть ли не с рождения жил, не зная никаких бед?       Студия поприветствовала меня лёгким ароматом кофе и прожжёных пластинок. Это место успело стать мне вторым домом… Я вздохнул полной грудью этот аромат и улыбнулся.       Идя по коридору, я рассматривал плакаты с персонажем Виктора. Это были различные зарисовки, картинки, коллажи. На них был Бенди. Проект, который сделает студию знаменитой.       Я поднялся по лестнице на третий этаж, и, достав из сумки ключи, отворил дверь в офис. Недавно я убрался в своём кабинете, поэтому теперь здесь стало намного чище, чем во времена Виктора.       Я быстро разложил содержимое сумки по ящикам, бросил её на стол и выбежал из кабинета.       Спустившись по лестнице на первый этаж, я пронёсся по длинному коридору с алым ковром и, остановившись у самых дверей, открыл их и вошёл в зал.       И снова этот манящий свет огромной люстры на потолке и ослепительных прожекторов. Вот что значит купаться в лучах славы. Ребята что-то бурно обсуждали на сцене. Андрей Александрович и Мирас Хайтнович уже почти расставили все декорации, Тимофей Дмитриевич со своей группой неизвестных мне музыкантов проверял инструменты, иногда подкручивая струны гитар; остальные сотрудники расхаживали по сцене, повторяя заученный текст сценария. Тут же была и Виктория Алексеевна.       На их лицах не было и капли сомнений или испуга — ребята словно делали это далеко не впервые и совсем не боялись предстоящего выступления. Это действительно очень поражало и в то же время невероятно восхищало. Оставалось полчаса до начала пьесы.       Мы скрылись за занавесом, заворожённо наблюдая, как в зал постепенно начали подтягиваться люди. Здесь были и взрослые — пухлые дяденьки лет под сорок, с деревянной тростью и в шляпе, дамы, то и дело поправляющие свои сумочки и бросая взгляды на карманное зеркальце, и дети — как совсем малыши, сидящие на руках у родителей, так и детишки постарше, но тоже неуёмно ёрзающие в креслах в ожидании начала. Все ждали пьесу.       Наконец часы пробили ровно десять часов. Пора начинать.       Я неуверенно выхватил у Тимофея микрофон и, стоя за занавесом, начал:       — Сегодня вы увидите нечто особенное, — мой голос звучал странно по-царственному. — Нечто, что надолго останется в вашей памяти. Невероятный проект. Прекрасная идея. И, конечно, качественно выполненная работа, — я оглянулся на коллег. — Но здесь есть что-то большее, чем просто хорошая пьеса.       Андрей Александрович потянул за рычаг, и свет в зале погас. Люди, секунду назад с вожделением слушающие мою речь, умолкли и зашептались. Я вышел на сцену, и сразу же оказался в свете прожекторов.       — Эту историю начал очень талантливый человек, — продолжил я. — И я, как его достойный заместитель, браво веду её. И сейчас вы увидите, насколько богата может быть человеческая фантазия.       Я выдержал паузу с пару секунд.       — Перед вами, возможно, самый известный человек в Москве. Да, я Никитин Станислав Сергеевич, — я бросил зрителям странноватую улыбку фанатика. — И я обещаю вам, что эту пьесу вы запомните навсегда.       Свет вновь погас, и я с загадочной интонацией произнёс финальную фразу:       — Что ж. Шоу начнётся прямо…сейчас.