В мире грёз

            — Когда мы вырастем, я буду дарить тебе цветы каждый день.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Тайлер

      Уэнсдей не любила солнце, не любила цветы. От солнца её нежная, почти прозрачная кожа покрывалась красными пятнами; от цветов её глаза-пуговки слезились, а нос алел, потому что Уэнсдей чихала каждые пять секунд. Казалось, у неё аллергия на все растения в мире. Весной и летом она не жила — выживала.       Я не знал об этом, пока не подарил ей первый скромный букет из трёх ромашек. Наше знакомство — первый раз, когда я ей вручил дрожащими руками цветы, бессовестно сорванные с чьей-то клумбы. Я прятал взгляд, поджимал губы, а мои щёки, вероятно, были краснее самой свежей розы. Потому что я долгое время вёл себя как безнадёжный романтик, мирно наблюдающий за понравившейся девочкой из-за угла.       Я боялся подойти, а уж тем более заговорить, но насмотревшись фильмов и сериалов про подростковую любовь, я решил идти по следам одного бестолкового героя. На этого актёра я даже внешностью походил: такой же милый, стеснительный и закомплексованный мальчик, речь которого напоминала мышиный писк.       Так делать не нужно. Так делать не следует, потому что некоторые сценарии абсолютно не соответствуют действительности. Какие-то ситуации специально утрированы, чтобы навеять больше драматичности и этого эффекта погружения в историю. Поэтому это интересно смотреть, поэтому хочется жить, как любимые герои кино, хотя в какие-то моменты обдумывания иногда доходит, что так не получится.       Собственно, моей ошибкой было то, что я как и волосатый Лорри решил подкинуть красивой девочке сюрприз и молча убежать, как последний трус, вместо того, чтобы попробовать завести первый, пусть и неловкий разговор и узнать друг друга получше. Да, стыдно, да очень нерасторопно, однако быть может я бы узнал, была ли у неё на что-то аллергия и не опозорился бы дважды в тот день.       Когда я отдал удивлённой Уэнсдей ромашки, то мигом сорвался с места и рванул за поворот, откуда я хотел понаблюдать за её реакцией. Она сначала смотрела, куда я пропал. Потом задумчиво вертела букетик в руках, рассматривая его, видно думая, что там где-то сидела готовая ужалить пчела, а после она отодвинула от себя ромашки, закрыла нос и рот рукой и зачихала. А я с ужасом глядел за этим и понимал: скорее всего — аллергия.       У Лорри же всё получилось: подбросив маленькую коробочку с розовым бантиком в школьный шкафчик Майи, та отреагировала прелестной улыбкой. В коробке также лежала записка, от кого подарок, поэтому у Лорри и Майи начало общения прошло гладко, а закончилось отношениями. Я хотел того же, но записку Уэнсдей не обнаружила, потому что начавшаяся аллергия вынудила её передарить букет своей подруге. Эта же подруга записку и нашла, поэтому попыталась связаться со мной. Возникла одна большая путаница, поэтому разъяснив всю ситуацию поникшей Энид, я решил действовать прямо.       Без букетов, без цветов, без трусливых пробежек, без заикающейся речи. На следующий день я попытался извиниться перед Уэнсдей шоколадными конфетами. Я снова не знал её предпочтения в сладостях, но от неё пахло горьким кофе и шоколадом. Я снова испытал неудачу: Уэнсдей кофе пила, но на шоколад у неё тоже была аллергия. Желание избежать повторной неловкости — провалилось, потому что и в этот раз я предстал перед Уэнсдей не с лучшей стороны.       Я хотел сбежать так же, как и в прошлый день, стоило ей только взять предложенную коробку с конфетами и сказать: «На шоколад у меня аллергия, но я его люблю». Мне думалось, будто слова про любовь к продукту, от которого выступает аллергия, — ложь во благо. Вероятно, ей тоже было неловко от моих попыток понравиться ей. На моём глупом лице, наверное, было написано, как я расстроен таким исходом событий. Я уже думал развернуться и пойти прочь, оставив эту странную идею влюблённости где-то позади.       Только Уэнсдей всегда была увереннее меня. Её глубокий взгляд вселял одновременно и страх, и желание продолжать смотреть на эти два уголька. Её длинные чёрные ногти прямо передо мной избавили коробку от защитной плёнки, чтобы Уэнсдей смогла попробовать одну конфету. А я глядел с приоткрытым ртом: по-хорошему нужно её остановить, потому что я не знал, насколько сильно и плохо её организм реагировал на шоколад. Вдруг она бы начала задыхаться? Я не умел оказывать первую медицинскую помощь, поэтому я в то же время верил в её благоразумность. Стала бы она пробовать конфеты, если бы её самочувствие из-за этого сильно страдало?       Конечно, Уэнсдей бы стала. Я позже узнал о том, какая она мазохистка, стоило ей однажды сказать, что ромашки приятно пахли; стоило ей только заикнуться о том, как ей было обидно отдавать букетик Энид; стоило ей попросить меня не останавливаться и продолжать устраивать ей сюрпризы.       Я не мог отказать ей в этом. Она мне нравилась, и пусть знакомство произошло не самым лучшим образом, мне хотелось продолжения. Но в моих мыслях было едва ощутимое сомнение насчёт этой ситуации.       Наше общение продолжилось с лёгкостью, стоило Уэнсдей дать мне повод чаще контактировать с ней. Я не могу сказать, что благодарен ей за это. С одной стороны мне прельщало, что Уэнсдей шла против аллергических реакций на цветы и шоколад, но с другой — я беспокоился, а не делала ли она одолжение этой самоотверженностью? Не хотела ли Уэнсдей меня расстроить тем, что она терпела разнообразные букеты и коробки ради нашей дружбы и любви? Я боялся, будто я на самом деле не важен ей; будто наше общение — груз для неё, от которого она была бы не прочь избавиться.       А потом я понял. Понял, насколько она ценила моё внимание. Вышла неоднозначная ситуация, в которой Уэнсдей действовала не совсем правильно. Она была глубоко одинока. А внезапно свалившийся я, словно капля дождя, подогрел в Уэнсдей огонёк нужности. Так печально осознавать, что ты никому не нужен; Уэнсдей была одной из таких. Поэтому она просила продолжения, поэтому терпела и подавляла свои позывы чихания; поэтому Уэнсдей отреагировала на моё обещание так ярко. В тот момент я ещё не акцентировал внимание на таком странном поведении возлюбленной: я всё ещё жил в своих наивных иллюзиях того, что всё прекрасно.       Я осознал, что всё с самого начала было не кристально лишь позже. Намного позже: когда стало уже поздно что-то менять. Я говорил, что во многом полагался на сюжеты в кино? Поэтому я и думал, будто Уэнсдей избавилась от аллергий; будто она испытывала радость от общения со мной; будто она пылала от счастья, когда я ей вручал пионы, бархатцы, гипсофилы, лилии, розы, а также все виды шоколада.       Глаза Уэнсдей загорались красным цветом, почти от радости из-за оказанного внимания, но в то же время — от аллергии. Только я всё ещё жил во лжи во благо и в своих романтических фантазиях. Для меня такого рода подарки девушке — наилучший знак проявления любви к ней. Уэнсдей верно считала также, поэтому ничего против этой маленькой традиции не говорила.       Как я уже и сказал, задумался я об этой истории любви позже. До меня стало доходить, что наши искренние желания превратились в прах. В буквальном смысле. Мы хотели романтики, мы хотели тепла и внимания, мы утопали в лучах солнца и вдыхали ароматы растений. Мы наслаждались горьким кофе, закусывая каждый глоток сладким тортом. Мы хотела как лучше. Оба. Но нашим мечтам не суждено было исполниться.       Уэнсдей скрывала. Уэнсдей терпела. Уэнсдей смотрела на меня глазами полного восхищения и любви. Ей больно, но приятно. Ей плохо, но меня расстраивать она и вправду не желала. Никогда. Зная её характер, она могла послать меня куда подальше с этими ромашками в тот же самый день. Но Уэнсдей влюбилась. Уэнсдей ради этой любви сгорала на солнце, задыхалась цветами и обмазывалась шоколадом. Она знала, что это нравилось мне, но я не учёл, могло ли её что-то беспокоить. Вернее, я каждый день помнил об её аллергиях, но верил её словам о том, что всё в порядке, а потом моё сердце трепещало от нежных поцелуев, и я забывал, что губительная любовь — нисколько не хорошо.       Только было уже поздно что-то вспоминать и осмыслять. Было уже бессмысленно говорить о том, в чём мы ошибались. Я был невнимателен к её самочувствию. Я был слишком наивен и доверчив. Я был слабохарактерным, потому что не желал вступать с Уэнсдей в конфликт и пытаться доказать ей, что мои подарки приносили ей страдания, а не радость. Потому что я предугадывал её ответы: она бы снова сказала, что всё хорошо. А я бы поверил, потому что любил; потому что я не мог встать на её место и представить, что она лгала мне.       Однако теперь, Уэнсдей, я надеюсь, что цветы и шоколад не способны причинить боль. Уэнсдей их больше не почувствует, хоть и ощутит. Может быть сейчас она и вправду будет им рада по-настоящему. В этот раз я принёс на её могилу очередные цветы. Но не искусственные — живые. Меня ругали за это друзья и родители, вторя, что мертвецу неважно, насколько дорогие цветы покоятся на его могиле и прибавляя, что искусственные — дешевле.       Но я помнил преданность Уэнсдей живым цветам, потому что однажды, когда время начинало поджимать, я подарил ей искусственные цветы, оправдываясь тем, что на пластик у неё нет аллергии. Хотя бы в предпоследний раз я хотел попытаться пойти против её жестоких игр с попыткой показать, как необходимо было играть и с чем. Если бы она не была упряма, если бы она говорила о своих настоящих чувствах, если бы она не врала мне… Всё было бы по-другому. Но на это она отреагировала так, будто я предал её. Уэнсдей глядела на меня таким неверящим взглядом, что я почувствовал стыд. Она всё ещё была предана каким-то своим идеалам, которые я не до конца понимал и до сих пор в полной мере не осознаю. Я же всё равно дал второе обещание: каждый день я ей буду дарить только живые цветы. Кто же знал, что в какой-то момент эти два мои обещания загорятся совсем другими красками.       Уэнсдей, прошло уже пять лет, а я не забываю о твоей своеобразной любви к цветам, шоколаду и ко мне. Всех нас она мысленно ненавидела, но тем же и наслаждалась. Наша любовь, увы, закончилась так: печально и серо, вопреки тому, что нас окружало бесчисленное множество цветов. Но в этом и наша вина — мы начали издалека, поэтому мы так и остались в разных сторонах поля. Уэнсдей, я надеюсь, в другом мире, в какой-нибудь альтернативной Вселенной, наша история закончилась бы иначе: счастливо, долго и навсегда. Жаль, что ты поникла, словно неполитая вовремя чёрная роза, а я сгорел в объятиях собственного пламени. Но может — так было лучше для нас.