В мире грёз

Тайлер

      Я хочу отмотать время на десять секунд назад, чтобы ещё раз прожить тот чудесный момент. На улице моросил дождь, наша открытая кожа покрылась мурашками, а на одеждах появились мокрые пятна. Когда мы собирались на пикник, погода обещала быть солнечной. Только в тот августовский день всё пошло не по плану: по небу вдруг забродили тёмные грозовые тучи, ветер дерзко обдувал кожу и задирал подолы, птицы летали низко и внедряли в моё сознание чувство тревоги. Обычно такие перемены сулили нечто плохое. Это было как предупреждение нам, чтобы мы разворачивались и уезжали домой.       Только Уэнсдей — это Уэнсдей. Её не пугала пасмурная и холодная погода, её не стеснял грубоватый ветер, без зазрения совести задирающий подол её лёгкого ещё летнего платья, будто она стала Мэрилин Монро на один день. Её не волновали громкие и резкие голоса ворон, словно те неумелые певцы, а их пение — похоронный марш. Она только тихо вздыхала, кривила губы и угрюмо смотрела на лужи перед собой, но упёрто продолжала тащить за собой плетёную корзинку со всем необходимым для пикника.       Я ступал за ней следом. Мои глаза всегда были опущены вниз, потому что я не просто шёл за ней следом — я ступал в те места, куда до этого наступала её нога. Я предлагал ей отказаться от этой затеи и перенести пикник на другой день, когда погода будет не такой скверной. Но это же Уэнсдей. Это не она должна подстраиваться под погоду — это погода должна подстраиваться под неё. Поэтому мы уже около часа шли в сторону леса.       Спросите, почему мы не сели на автобус, не поехали на своей машине или не вызвали такси, чтобы не мучать себя походом под дождь? Ответ есть: в автобусах много людей, а Уэнсдей всех скрыто ненавидит; если ей кто-то наступит на туфлю, словесную перепалку не избежать. Это бы испортило настроение ещё сильнее.       Машины нет ни у меня, ни у Уэнсдей. Собственно, у нас и прав не имелось, поскольку нам всего шестнадцать. А на такси пришлось бы выложить красивую сумму, потому что расстояние было немаленьким. Был другой вариант: велосипед. Первые тридцать минут нашего прелестного путешествия прошли именно так — на велосипеде. Уэнсдей долго возмущалась, что перед принятием такого решения, что после, но в конечном итоге её опасения сбылись, и мы, правда, сломали велосипед. На её локте теперь ранка, заклеенная пластырем, а в корзинке, я уверен, не осталось ничего съедобного.       Всё с самого утра шло будто бы против нас. Уэнсдей не подтвердила, но мой мозг прекрасно дополняет недостающими деталями картинку в моей голове, из-за чего я могу предположить, что временами кровоточащий порез на губе она получила не неделю назад, а вчера или сегодня. Белый лифчик, просвечивающий сквозь мокрую ткань, будто бы подтверждал, что она собиралась в спешке.       Меня смешили все эти недоразумения. Я боялся, что что-то плохое будет происходить со мной, поскольку я суеверный. Неудачное начало дня — повод, чтобы молча сидеть дома, смотреть телевизор, слушать музыку и поглощать шоколад. Уэнсдей такой не была, поэтому и шла против ветра. Её глаза сейчас слезились, а чёлка разлеталась в разные стороны, но она продолжала идти вопреки всему. В её лицо прилетел пакет, и я услышал какие-то выражения на испанском языке. Звучало красиво, но, наверное, это была нецензурная лексика. Всё дурное по иронии происходило с упрямой Уэнсдей.       Она этот день почти возненавидела. Уэнсдей проклинала мои предложения снова сходить на пикник. Плед достался её собаке, которая с удовольствием спала на нём. Корзинку она выкинула, а платье, в котором она была, разрезала ножницами, потому что его она испортила, упав в грязь.       Самая интересная часть из нашей попытки устроить пикник — это момент, когда стальные нервы Уэнсдей не выдержали. Она остановилась посреди дорожки, а я, не поднимая глаз со своей промокшей обуви, врезался в её спину. Но она почти не шелохнулась. Вместо этого Уэнсдей бросила быстрый взгляд на урну справа от себя, чтобы потом в негодовании стиснув зубы, протянуть корзинку к урне и оставить там.       Я глядел за этим сюжетным поворотом как немой. Мои брови были приподняты в удивлении, а рот раскрыт, но слова не спешили вылезать из горла. Мой вопрос оказался незаданным. Уэнсдей сделала всего пару шагов, чтобы остановиться возле моста, а потом свернуть на спуск к берегу реки. Я следовал за ней, как околдованный. Вопросов в голове прибавлялось, особенно, когда она, сняв туфли, ступила на влажный песок и вошла в воду до середины колен.       Я продолжал стоять возле реки, словно вкопанный. Будто это не обычный песок подо мной, а зыбучий. Уэнсдей вскоре оказалась в воде по шею. Капли дождя растворялись в реке. Дождь лил с такой силой, будто его капли — смертоносные стрелы, и они насквозь проходили сквозь синюю воду. Я не помнил, что эта за река и можно ли было в ней купаться. В любом случае, в августе это не рекомендуется. Но это же Уэнсдей, поэтому я оставил при себе свои размышления, советы и наставления.       Она встретилась со мной глазами. Её хитрый взгляд так и велел мне присоединиться к ней, отбросив страх. Уэнсдей знала, что я боюсь глубины. Она знала, как я не люблю холод и ощущение мокрой ткани на теле. Она и знала, насколько сильно я хотел остаться сегодня дома; насколько мне противен дождь, попадающий и в рот, и в глаза и даже в уши. Но она продолжала диктовать свои условия, продолжала рушить мои убеждения.       Я не мог винить её за это: если бы мне, правда, не нравилось её это отношение ко мне, я бы давно отказался от таких отношений. Только меня в целом всё устраивало: и её сложный характер, и её желание вести за собой. Потому что порой этим она открывала глаза на другой мир; этим же Уэнсдей помогала взглянуть на ситуацию под другими углами. Поэтому в тот день я снова пошёл за ней.       Стоя на берегу, я переминался с ноги на ногу, пока Уэнсдей расслабленно плыла на поверхности реки. Прозрачность воды позволяла увидеть очертания её платья и фигуры. Она ждала меня. Терпеливо, смиренно. А я, словно трус, боялся ощутить ещё больший холод, чем прежде. Температура воды определённо не была тёплой и пригодной для купания.       Вздохнув и собрав всю волю в кулак, я снял кроссовки и носки, а потом приблизился к воде. Уэнсдей, заметившая движение с моей стороны, обратила на меня внимание и медленно смотрела за тем, как я вхожу в воду. Она подплыла ближе и стала брызгать на меня, когда я вошёл по колено и остановился, боясь двинуться дальше. Но Уэнсдей знала меня наперёд: я испытывал в себе соревновательный дух, поэтому в моей голове страх скоро сменился на желание отомстить. Я стал брызгать на неё в ответ, она уплывала подальше от берега, а я, не замечая, что дно подо мной скоро испарилось, старался забрызгать её как можно сильнее. Я и не заметил, как совсем скоро всё мое тело погрузилось в ледяную воду.       Однако вся эта картина завораживала. Где-то в небе гремело, сверкало, темнело. В реке скоро стали мелькать огоньки фонарей, над нами всё также низко пролетали птицы. А тревоги больше не было. Уэнсдей смеялась и говорила, что мы обезумевшие, потому что какой нормальный человек пойдёт плавать в такую ужасную погоду? Мы и не были нормальными; я с ней соглашался. Мои мысли и посетил вывод, что пикник, наверное, был бы не столь интересным, сколько весь этот день и его завершение. Подумаешь, светило бы солнце, подумаешь, птицы бы пели мелодично и радостно, подумаешь, посидели бы в лесу среди насекомых и растений. Плавать в реке во время грозы — лучшее решение в моей жизни, но не в её. Она бы ни за что не повторила тот день: ей понравилось только окончание, которое Уэнсдей с нетерпением ожидала.       Поэтому я бы отмотал время на десять секунд назад, но никогда не вперёд, чтобы прожить раз за разом все те с виду угнетающие моменты, которые вскоре стали чудесными для меня. Всё пошло не по плану: всё пошло даже лучше, чем можно было предположить. Как бы мне хотелось устроить ещё один такой пикник, окончившийся провалом, но Уэнсдей такое не одобрит.