ложкой снег мешая

      Дневной переход не был долгим или длинным, но рюкзак весил почти с половину его, Крошева, веса и оттянул ему плечи до копчика.       В гробу бы он видал массовика-затейника, придумавшего играть в туристов в зиму, в ебаный канун Нового года, но тогда бы пришлось по возвращению домой сколачивать себе горизонтальную будку и выть-вертеться в ней как сраная нежить, а на такие подвиги Крош пока был не готов. А вот страдать всякой хернёй, как оказалось — хоть сейчас.       И сейчас Крош пытался уснуть. Стремился наебнуться в сон с разбега, уставший до тошноты и мокрый до колен, четко (властно) и неумолимо, но что-то отчаянно мешало. В этот раз какое-то мельтешение на грани яви, зацепившееся за глаза, которые почти сплющились в белоресничные щелочки.       Ой, сука блядская!       — Ёжик. Ёжик, пожалуйста, проснись!       Крош пытался шептать, вокруг все предположительно спали, но выходил какой-то истошный полухрип от пережавшей горло когтистой лапы страха.       — Ну еб твою… Что?       Крош всмотрелся в собственные круглые от ужаса глаза. Он, блядь, в душе не ебал, какому душевнобольному приспичило поставить напротив спального места широкое зеркало. Скорее даже кусок зеркальной стены, отодранной в одном месте и за каким-то хером приволоченной сюда, в небольшой домик посреди заснеженного леса.       Обосраться Крош успел уже раз дцать за ночь.       — Я руку не чувствую, а в зеркале она двигается, — проскулил Крош, не найдя в себе мужества и сил обернуться назад, где за спиной на диване с ним спал Ëжик. Ну, как спал, пытался, пока Кроша не начинало выламывать от сиюминутного страха.       — Ты дебил? — ответил полумрак за его спиной заспанным и почти нежным голосом Ёжика. — Ты же всегда на руке дрыхнешь, под голову на подушке подкладываешь. И отлежал её в очередной раз сейчас. Всё, заткнись и спи, нам завтра на дольмены пешком пиздовать.       Крош уже сонно и успокоенный угукнул. И правда, на руке, одной и той же, он спал годами, наспал там выемку под свой череп, и постоянно утром её не чувствовал по пять минут. Наверное, он успел все же задремать, а потом проснуться и обмануться. Пламя свечи на тумбе возле дивана плавно дрогнуло, колеблясь в сторону зеркала. Идиотское зеркало, ввело его в заблуждение. И сквозняки ещё.       Крош вздохнул и в обманчивой полудреме отполз к середине дивана, ища чужого тепла. Не нашел. Ёжика наверно понесло на улицу, по нужде. Удобств в домике не было, всё на улице, зато группка из четырёх туристов разместилась в нём с некоторым комфортом. Не считая зеркала. И инсульта всех органов разом.       Крош резко открыл глаза, пинком неизвестного происхождения вышвырнутый из начинающегося сна, тут же натыкаясь на своё бледное, даже в отблесках свечи, лицо. Глаза застыли тёмными дырами, как от пуль, а рот оказался напряжённо сжат в бесцветную, отмороженную нитку. Вдруг один уголок будто дрогнул и криво пополз вверх, разрезая лицо поганой зубастой ухмылкой. Зубов там было явно больше положенного, особенно в это время.       Крош всхлипнул, хлопнул себя ладонью по губам. Это всё свеча, сказал себе он. И сквозняки. И зеркало. Сил, чтобы отвернуться от него опять не нашлось, мужество свалило в бессрочный отпуск. Хотелось в очередной раз схватиться за телефон и проверить календарь, но мобила сдохла ещё днём и никто не поделился с ним банкой, зажали энергию на последний день пути. Сволочи.       — Ëжик, Ëжичек?       Диван за спиной стремительно остывал, будто и не лежал никто с ним рядом, уткнувшись носом в загривок. Стало страшно вот совсем, кишки завертелись в животном ужасе узлами, вибрируя, мозг, откатываясь до рептильских предков, орал на него не переставая, уходя куда-то в ультразвук. И слышал Крош только его, а должен был совсем иное.       Совсем недавно проклятая избушка жила своей жизнью, хрипела пламенем в печи, которую Нюша разожгла с трудом, пока бесполезный, как вошь на жопе, Бараш крутился рядом, причитая и уговаривая ее не напрягаться. Возился с их обувью Ёжик, а потом кряхтя, как столетний дед, полчаса укладывался спать на кривой и древний диван.       Но теперь стояла стеклянная тишина и собачий холод.       Крош выдохнул мерзлый белый клубок пара изо рта и свернулся на диване пуганой улиткой, беспомощно блестя в зеркало глазами. Не сопели ни Бараш, ни Нюша, Ёжика не было за спиной, не скрипели доски, холодный воздух скрадывал все звуки и только свечка медленно, как сквозь толщу воды, трепетала пламенем. Зачесались зубы и кости, Крош взвился на диване, выкручиваясь из пледа и с жгучей ненавистью уставился в окно.       — Не может, нахуй, быть, — лихорадочно зашептал он и кубарем скатился с дивана, путаясь в термухе и комбинезоне. С проклятиями влез в теплые ботинки и, плюнув на шнуровку, принюхался. Запахи потекли в нос с обескураживающей готовностью, будто только и ждали на пороге приглашения. В домике был только он и разной степени разлагающиеся трупики мелких животных в полах и стенах. А полная луна за окном звала выйти под ее свет.       — Да как так-то, — чуть не плача пробормотал Крош. Метнулся за свечкой к тумбе, неловко крутнулся на месте — почему-то она стояла не с той стороны, где, как он думал, она была, и поковылял на выход, стараясь не смотреть на пламя, странно застывшее и стремительно голубеющее. Фонарики, что это, истерически подумал он и застыл перед дверью.       Луна за хлипкой защитой деревянной двери издевательски над ним смеялась.       Он столько лет уже не жил с семьёй, сепарировался от клана на пятерочку, успешно жонглируя как лунным календарем, так и своими социальными контактами. Его личная жизнь складывалась красивейшим пасьянсом, в основном держась на диво спокойном Ёжике и его полной невозмутимости. Не хочешь сегодня? Ладно. Нужно уехать? Напиши, как доберешься. Бегал, а от майки пахнет мокрым зверьем? Кинь в стирку и иди в душ. Ничего из того, что предрекал ему хмурый отец, успокаивающий плачущую маму, не случалось. Никто не орал при нем и вслед «открыть страницу триста девяносто четыре», фриланс спасал, а Ёжик всегда оставался собой, понятливым любимым засранцем.       Даже возвращение Нюши, контакт с которой был утерян годами раньше, пусть и с прицепом в виде рахитичного болезненно-бледного Бараша эту жизнь не портило, только делало все лучше. Больше друзей это больше друзей. Даже болезненных и чахлых, как кустик.       Он проебался. Крош уткнулся лбом в дверь, побился об нее, не считая урон. Расслабил булки, поверил в себя и вот это все. А как ещё назвать то, где он попутал новолунье с полнолунием?!       Глухо зарычав, Крош закрыл глаза и толкнул дверь от себя. В сени ворвался ухающий ветер, принося с собой колкий запах снега и посыпавшихся надежд. И запахи его спутников.       Ладно. Ладно, он же не кидается обращаться, верно? Может ещё и обойдется. Крош посмотрел на свою свободную руку и стиснул крепче свечку другой. Ну, облом, да.       Пальцы кончались когтями, молочно белеющими на фоне темного комбинезона. Крош свистяще вдохнул холодный воздух и несколько ленивых снежинок и шагнул от домика, не удосуживаясь захлопнуть за собой дверь. Что-то ему подсказывало, что ему возможно сюда вернуться уже не посчастливится.       Запахи влекли за собой, уволакивая подальше от домика, как обманчиво провисший поводок на рулетке. Никакого страха или боли в них не ощущалось, словно его друзья и вторая половинка не были украдены и не убежали в ужасе и криках от его вида, а просто наслаждались чем-то. И ждали. Чего-то или кого-то? Его? Но зачем? Почему не в доме, не рядом с ним, он же за любой кипиш, пока не обрастает непонятно чем в полнолуние. Но эти ноты его успокаивали.       Свечка, на которую он украдкой все же посмотрел, ответов не давала. Синее пламя горело на ней ровно, как обычная лампочка, а пахло странно знакомо. Как Нюша?       Крош встряхнулся и продолжил бесшумно красться по снегу. Очень быстро свободная от деревьев вокруг домика территория закончилась, и Крош вступил в границы голого, зимнего леса. Снег едва скрипел под его ногами, а черные ветки цепляли за отросшие волосы, иногда захватывая целые пучки и больно дёргая.       Крош рычал и бесился, грудь распирало от морозного воздуха, а где-то и вовсе матерился, если неожиданно уходил в снег по колено. Несовпадение утреннего пейзажа с ночным путало. Снег едва выпал, стоило им высадиться у речки с автобуса, и совсем немного покрывал землю. И потом не шел весь день. В этой же чернильной ночи, разбавленной лунным светом, на который Крош старательно не оборачивался, хоть и ощущал луну всем затылком, серебрящиеся сугробы вырастали как небольшие холмы и насыпи, которые приходилось обходить, все ещё ориентируясь на запахи.       Крош иногда думал, что переезд за километры от родного дома того не стоил. В этих темных, пусть и поздних ночах скрываться удавалось куда сложнее, чем в белых ночах дома. Ночью, когда темно как в погребе, кто угодно будет опасаться одинокой фигуры, которая просто вышла на пробежку, лишь бы не залезть на стену и не завыть.       Дома никому не было до этого дела, там все было как на ладони, и скучные чужие секреты интереса не вызывали. Он мог бегать хоть голый, а в ответ его всего лишь бы засрали на местном канале и тут же бы о нем забыли.       Здесь же… Крош встал, как вкопанный и замер, глубже вдыхая. К знакомым запахам примешался вкус азарта и костра. Адреналин, реагируя на чужие чувства, вкрадчиво пополз по венам, подгоняя его, заставляя обнажать зубы и глухо ворчать, поводя головой. Он ринулся вперёд, но за очередным сугробом влип в кажется метровую паутину, занавесями растянутую между деревьев, и взвизгнул, дезориентированный, пытаясь стянуть ее с себя когтями. Плотные нити липли заново, Крош катался по снегу, теряя вот такусенькие уже капли терпения.       Наконец, с трудом, но паутина поддалась, и Крош распластался по снегу, лёжа на спине и судорожно дыша. Свечка упала и воткнулась где-то рядом в сугроб, краешком глаза Крош зацепил ее так и не погасший огонек. Не понимая зачем, но почему-то зная, что так нужно, он потянулся за ней. Ее необходимо нести с собой.       Он дрожаще выдохнул и с усилием перевернулся, собираясь в комок, а потом встал на ноги. Сжал свечу обеими руками, почти втыкаясь в кожу когтями. Лёгкая боль принесла ясности, а голубой огонек будто подмигнул. Крош поднял от него взгляд и оглядел лес вокруг.       Все пространство окутывал сияющий паутинный кокон. Конец его терялся где-то в верхушках голых черных деревьев, высоких, а Крош и в лучшие свои дни не сказать, что ощущал какое-то родство с белками и котами. Его максимум — что-то (кого-то) погрызть, да отпинать, чтоб потом убежать как в жопу ужаленный.       Крош покачал головой, продолжая осматриваться. Видимого выхода как будто не существовало, спереди, сзади, сбоку все было в паутине, хотя он наверно мог бы поклясться, что этого точно не было, когда он только вошёл в лес. Только прямо перед ним мелькала будто бы невидимая тропинка, узкий коридор между стволов, свободный от паутины. Крош застыл, не решаясь двинуться, но свечка щёлкнула, а пламя взметнулось до его лица, чуть не оставив без бровей и ресниц.       — Да понял я, — простонал Крош, который нихуя конечно же не понял, но упрямо поперся вперёд, — я иду, вот, видишь.       Свечка словно успокоилась, огонек стал прежним, только подвижным, нетерпеливым. Как и запахи там, где-то уже недалеко. Крош уловил чей-то разговор смех и ускорил шаг. Вскоре перешёл на бег, задыхаясь, отмахиваясь от паутины, в которую иногда всё-таки попадал. В голове билось только одно — свои-свои-свой-Ёжик!       Паутинный лабиринт окончился резко, выплевывая Кроша на круглую площадку с утоптанным снегом по краям. Лес расступился вокруг, тихо покачивая ветвями. Огромный, сине-фиолетовый костер пускал в черную изнанку неба искры и дым, закручивающийся спиралями.       Крош по инерции пробежал ещё немного, пока не встал как столб как раз там, где снег кончался. Дальше начиналась трава, сочная и зелёная, как летом. Он перевел дыхание, сжал свечку, но та вспыхнула и, чуть обжигая ладонь горячим воском, вытекла из его руки в траву, застывая внизу белой крохотной лужицей. Он почти не дернулся.       За костром стоял гомон, словно несколько голосом перебивали друг друга, спеша высказаться. Гудение в ушах почти оглушало, но он все равно их узнал — свои-свои-свое! — и начал медленно обходить костер, настороженный и радостный одновременно от того, что теперь-то нашел.       Первой его заметила Нюша. Мягко улыбнулась и повела приглашающе рукой ближе к костру, качнулись полы дешёвой, из фикспрайса, ведьминской шляпы на ее голове.       — Приглашаю тебя на наш шабаш для своих, давай, проходи.       Крош глупо булькнул и застыл. От нее он как минимум ждал пинка под сраку за то, как он долго шел, а ему именно так и казалось, и эта мягкость его обескуражила.       — Не тормози, — фыркнула Нюша и подхватила откуда-то круглый черный камень, повертела его в руках, сжала в небольших ладонях, и он воспламенился, как какой-то маленький костерок. Крош ахнул, сжимая кулаки, когти опять продырявили кожу, он встряхнулся и смотрел, как она подкладывает камень к большому костру, который, как оказалось, весь состоял из таких же черных булыжников. Пламя танцевало над ними и грело с невероятной силой. Крош тут же взмок в своем комбинезоне.       — Что? Почему?.. А где!..       — Я здесь.       Родной голос пнул Кроша под колени, и он грохнулся на траву, разом обессилев. Ёжик сидел недалеко от костра, строгий, синеватый от отблесков пламя, отражающегося в его очках.       — Потерял меня, чудище? Иди сюда.       Крош мелко закивал и пополз к нему, не очень задумываясь, как вообще выглядит со стороны. Хотелось вжаться в Ёжика и не отпускать от себя в примерно ближайшее никогда. Но на пути встретилось леденящее душу препятствие — Крош вляпался рукой в нечто настолько холодное, что его обожгло, и он вскрикнул от боли, заскулил и сел на задницу, баюкая руку. Видел он до этого перед собой только Ёжика прямым курсом, но теперь пришлось оглядеться внимательнее.       Перед ним сидел достаточно расстроенный Бараш и с мукой смотрел на его руку, но прикасаться не спешил. Оглянулся на Нюшу.       — Блин, помоги ему, я даже не успел с ним поздороваться и остановить, он так ломанулся.       Крош моргнул. Реальность вокруг с шиферным хрустом сломалась ещё раз — Крош видел и Бараша и деревья за его спиной, только вот видел он их полностью, потому что Бараш просвечивал.       — Зай, — опасливо протянул Крош, не в силах оторваться от увиденного, — а это я ебнулся, или так и надо?       — Тебя только это смущает сейчас? — Участливо уточнил Ёжик под тихий смех. Крош вздрогнул, отвернулся от Бараша — его обожжённой руки коснулась Нюша и осмотрела, уважительно избегая трогать когти.       — Глянь, — слегка завистливо вздохнула она, — уже почти зажило. Вот что значит…       — Где мы? — Резко перебил ее Крош и не упустил, какими тревожными взглядами перекинулись Ёжик и Бараш.       Нюша пару мгновений молчала, пока мазала его руку какой-то прохладной мазью из баночки, которую она словно достала из ниоткуда. В ее темном балахоне он карманов точно не рассмотрел. И заговорила только когда баночка исчезла с ее ладони. Крош глубоко вдохнул, усмиряя внутренний крик.       — Это, — Нюша обвела рукой площадку, на запястье у нее нежно зазвенели браслеты, — Зазеркалье. Не говори, что ты ещё не понял, не настолько ты тугой, не прикидывайся. Даже ты должен был о нем слышать.       — Я бы поспорил, — пробормотал Бараш, но тему развивать не рискнул, напоровшись на неподвижный Крошев взгляд. Но в нем быстро загорелся огонек осмысленности.       — Зеркало? — Нюша кивнула. — И свечка, да? Твоя штука, ты же их заливаешь? Ох, ебать, Таро она раскладывает и свечками балуется, охуеть, — Крош зарылся руками в волосы и закачался на месте. — А паутина? Это что нахрен такое было?       — А это уже мои разработки, — донеслось почему-то со спины. Ёжик, не дождавшись, видимо, когда Крош до него доберется, пришел сам. Крош дернулся было обернуться, но тот удержал его за плечи. — Не смотри пока на меня. Не надо.       Но сел позади и обнял, притягивая спиной к себе на грудь. Крош покорно откинулся, запрокинув голову на чужое плечо. Уловил какое-то странное мельтешение, снова дернулся, но на глаза легла ладонь, принося пахнущую любимым (человеком) темноту.       — Сказал же — не смотри.       Крош вдохнул и полностью расслабился, растекся и отдался на волю случившегося. Костер где-то рядом шипел и ухал, потрескивая раскалёнными булыжниками. Какое-то время они вчетвером молчали.       — Зачем это все? — Слабым и сонным голосом спросил всё-таки Крош.       — Кому-то давно нужно было выйти из шкафа, — ворчливо отозвался Бараш, ледяным облаком торчащий сбоку. Крош его не видел, но очень хотел потянуть за кучеряшки, лишь бы заткнулся.       — Я как бы и так, не сильно скрываюсь, вообще-то.       — Ты не понял, — осторожно продолжила Нюша, ею пахло с другой стороны, — это не такой шкаф, а типа тот, что с Нарнией.       Крош вжался в твердую грудь позади себя, Ёжик в ответ сжал его плечи, теснее оплетая их руками.       — Вот смотри, — Нюша говорила уже как-то отвлечённо, — я про Бараша все сразу поняла, но я и нашла его в зеркале в одном доме, мы когда-то туда с одноклассниками забрались. Ну и он про меня, а как бы я тогда его вытащила, без приколов ведьминских. И про Ёжика быстро поняла, как только ты нас познакомил. Там сложно было не понять.       А что про Ёжика? Крош хотел ответов, но не хотел давать свои, баюкая осточертевшую тайну глубоко внутри. Хотелось убежать обратно в лес, но сил встать и сделать вообще хоть какое-то движение не нашлось. Мужество так и не вернулось.       — Но ты — ты всегда молчишь про себя. Что в детстве, что сейчас, как партизан, будто мы тебя не поймём и прогоним, обидим или убьем. Я слышала, ну думаю, что правильно соотнесла, что среди твоих выдать кому-то тайну это практически смертный приговор, причем грохнут свои же. Поэтому я так удивилась, стоило встретить тебя здесь, одного, только с ним. И никого из клана, семьи рядом. Я помню твоих родителей. Ты что, сбежал без обратного билета? Но я бы никогда тебя не прогнала и не обидела. И Бараш, верно? А уж Ёжик… мы все тебя любим. А в Зазеркалье легче быть самими собой, ты и сам понимаешь.       Ёжик повел рукой по его лицу, и Крош к своему стыду понял, что тот вытирает ему слезы. И тихонько укачивает.       — Ч-черт, — Крош выдохнул, с усилием толкая воздух из себя.       — Тих-тих-тих, — прошелестел ему в волосы Ёжик, — все нормально. Я всегда знал. С первого дня, с твоего рождения, до него, во сне и наяву, мое славное чудище. А я твоё, посмотри на меня сейчас.       Крош зажмурился под ладонью, и медленно развернулся, открывая глаза.