Дыхание

      Разомкнув веки, Уэйд сразу почувствовал что-то не то. Подскочил на кровати, как ошпаренный, и вдруг осознал, что не может сделать ни единого вдоха, — перед глазами непроглядная мгла, а лёгкие переполняет жидкость. Она прожигает дыхательные пути, и регенерирующий фактор никак не облегчает страдания. Будь Уилсон смертным, всё было бы куда проще, и не пришлось бы сейчас давиться горькой водой в предсмертных судорогах с сердцем подобно взбесившейся птице стучащим о грудную клетку.       «Логан».       Приоткрытые веки тут же становятся зажмуренными до сверкающих искорок перед глазами — боль адская. Пытаясь на ощупь обыскать кровать на наличие сожителя рядом, Уэйд мысленно усмехается — теперь они со слепой Эл на равных. Тонны воды давят на тело со всех сторон, и Уэйд, думая об этом, удивляется, как ещё не превратился в кровавую лепёшку на предполагаемом дне океана. Здесь холодно. Очень холодно и мерзко. Технике — конец, и Уилсон пускает слезу в память о своих танчиках. И пушках. На другом конце кровати он дотрагивается до чужой груди, тёплой и вздымающейся, будто её обладатель кислород прямо из воды синтезирует. Ещё бы: они двое — живучие, как таракашки, способные пережить атомный взрыв. Но несмотря на это, Уэйд беспокоится. Росомаха ведь не такой уж бессмертный; в его вселенной — точно. Вдруг ему не хватит воздуха? А может ли Логан плавать, с его-то металлической стружкой продиффуженной аккурат меж костных клеток? В ином случае, они вынуждены остаться тут навсегда?       Его пальцы, дрожащие от холода и паники, вцепляются в край грубой ткани, и он с силой тянет Логана к себе, словно от этого может стать легче. Ненасытная могильная пелена обнимает их, сковывая каждое движение. Уэйд чувствует, как его собственная плоть отчаянно сопротивляется, регенерация бьется в агонии, пытаясь залатать дыры, которые пробивает в нем соленая бездна.       — Ты в порядке? — выталкивает он из себя, слова рассыпаются пузырьками, которые тут же тонут в холодной синеве. Голос хрипит, как будто его сдирали с глотки ржавыми щипцами, но Уэйд не может молчать. Не сейчас. Не когда они, возможно, навечно заперты в этом подводном склепе.       Логан в ответ сжимает его руку, его пальцы, твёрдые, как гранит, оставляют болезненные вмятины на мокрой коже. Он не произносит ни слова, только издает низкий, утробный рык, от которого по спине Уэйда пробегает ледяная дрожь. Это не успокаивает, напротив, разжигает панический огонь, который выжигает остатки разума. Что, если он задыхается? Что, если сейчас его глаза закатятся, и все, что останется от Росомахи – это каркас из метала, тонущий где-то здесь, в этом невыносимом аду? Уэйд не понимает, почему волнуется, ведь Логан — грубый, вечно недовольный и невыносимый засранец. Но, чёртова боль, Уэйд не готов потерять его.       Уэйд отпускает его, чувствуя как по щеке катится слеза, затерявшись в океане, не долетев даже до его берега. Он должен. Должен осмотреться, что ли. Его пальцы скользят по матрасу, нащупывая неровные края, и он поднимается, медленно, словно старик. Боль пульсирует в висках, и вязкая тьма застилает сознание. Утонет ли он здесь, как щенок? Чей-то зловещий голос разносится эхом и бъет прямо по голове. Эта чужеродная мысль, такая ужасная, так некстати, заставляет Уэйда улыбаться. Он не даст этому случиться. Пусть их и преследуют чудовища, пусть их жизнь — это вечная борьба, они оба — не просто тела, застрявшие в сраном океане. Они — это всё, что у них осталось. И Уэйд готов бороться за них обоих, даже если для этого придется прогрызть дыру в дне морском своими зубами. Но сейчас внутри его сознания, словно эхом, разносится другая, странная и неясная мысль.       Сквозь туманные образы борьбы и погонь, пробилась яркая, почти физическая ясность. Они с Логаном – не два отдельных существа, запертых в морской пучине. Их дыхание стало общим. Словно два лёгких, переплетённые, как корни одного дерева, черпали жизнь из одного источника. Уэйда пронзило осознание: они не просто сражаются плечом к плечу, они дышат вместе. У них на двоих – одно дыхание, один жизненный пульс, бьющийся в унисон. Эта мысль пришла не просто так. Это как набатный звон, напоминающий о той хрупкой нити, что связывала их воедино. И если один из них ослабнет, то и второй не выстоит.       Уэйду стало страшно. Страшно, как никогда прежде. Страшно за Логана, чей силуэт он чувствовал рядом. И это не был страх за товарища. Это был страх за самого себя, потому что они теперь были единым целым.       Сознание металось, проваливаясь в зыбь неясных образов. Он задерживал дыхание, пытаясь отдать, вытолкнуть весь свой кислород. Чтобы Логану хватило. Чтобы он мог дышать, пусть даже всего на мгновение. В этом странном трансе он думал, что сможет как-то выплеснуть, перелить в Логана то, чем он так беспечно дышал. Но тело не подчинялось. Инстинкт выживания был сильнее. Он не мог перестать дышать, и от этого его ужас только креп. Он жаждал отдать весь свой кислород, раствориться в нем, чтобы Логан смог жить, чтобы их дыхание стало сильнее. Он просто чувствовал, что должен. Защитить. Отдать. Всё.       Разорвав объятия тьмы, Уэйд резко вскочил, и холод, пронизывающий его до костей, тут же отступил. Он жадно глотал воздух, словно рыба, выброшенная на берег, и только сейчас осознал, что не задыхался в соленой пучине, а валялся в кровати, весь в холодном поту. Комната, залитая тусклым светом, пробивающимся сквозь щёлки занавесок, казалась чужой, искаженной призраками пережитого кошмара. В голове все еще пульсировало от ужаса, и сердце трепыхалось как раненый птенец, но теперь страх приобрел отчетливые очертания. Страх за своего Логана.       Он повернулся, ища его глазами, и увидел знакомый силуэт, спящий рядом. Его грудь мерно вздымалась, а лицо было спокойным, безмятежным, словно он не участвовал в его персональном аду. Но Уэйд знал – это не так. Логан не избежал кошмаров, они терзали его изнутри, как и самого Уэйда.       Тяжело дыша, Уэйд опустился на матрас рядом с ним, касаясь его плеча. Ткань грубой майки под его пальцами казалась утешением, единственной точкой опоры в этом шатком мире. Но он не мог просто молчать. Он должен был убедиться, что Логан здесь, рядом, живой.       — Логан, — прошептал он, и голос дрогнул, предавая его. — Ты в порядке?       Росомаха издал хриплый стон, словно разбуженный посреди апокалипсиса кот, и резко развернулся к нему. Его глаза, обычно полные вечной усталости и раздражения, сейчас были наполнены тем же страхом, что и у Уэйда. Он смотрел на него, напряженный и встревоженный, словно ожидал увидеть тот же кошмар, что терзал и его самого.       — Какого хрена, Уэйд? — прорычал он, и его голос звучал как скрежет металла, грубый и раздирающий. — Опять твоя сраная голова что-то выкинула?       Уэйд проглотил ком в горле и попытался выровнять дыхание. Он чувствовал, как его сердце все еще бьется как бешеное, а руки трясутся. Он не мог просто так отмахнуться от этого. Не после того, как однажды уже видел безжизненное тело Росомахи. Пусть и не этого Логана, но боль была такой же. Эта едва уловимая нить, тянувшаяся между ними, была странной и пугающей. Он не мог объяснить ее, как не мог объяснить, почему его сердце сжимается всякий раз, когда он представляет, как это тело лежит на холодном полу. — Мне приснилось, что я… — начал он, но не смог закончить. Как он мог описать эту ужасную агонию? Как он мог объяснить, что почувствовал, как его легкие наполняются водой, и как он тонул в ледяном мраке, боясь, что потеряет Логана? Он просто не мог. Это было слишком личным, слишком интимным, и в то же время, слишком болезненным.       — Снилось, что тонешь в море дерьма, да? — огрызнулся Логан, его брови сдвинулись, а глаза наполнились раздражением. — Я же говорил, не пялься на свои идиотские тиктоки про дельфинов, мозги совсем растекаются. Приснится потом всякая херня.       Шутка Логана прозвучала как попытка скрыть собственное волнение. Уэйд знал, что Росомаха страдает от ночных кошмаров. Он это видел, он чувствовал это. Физически. Сквозными ранами в груди и рваными дырочками в пижаме с запёкшимися по краям каплями крови, напоминающими обо всём. И оттого сейчас Уэйд боялся еще больше. Он смотрел на него, на его напряженное лицо, на его стиснутые кулаки, из которых поблёскивали едва выступившие металлические когти. Он видел, как Логан не хотел признавать свой страх, но не мог его скрыть.       — Это не про дельфинов, Тузик, — прошептал он. — Там… там было холодно. И я тонул. И я… думал, что потерял тебя, блин.       Он поднял глаза на Логана, и в их глубине плескался страх, боль, и что-то еще, что он не мог понять.       — Знаешь… — продолжил Уэйд, и его голос дрогнул. — Я уже видел тебя мертвым однажды. Не тебя, но… это все равно, это нихрена не меняет. Это… это дерьмово, понял? Пожалуйста, не дохни, никогда, Логан. Никогда, слышишь?       Логан замер, удивленный и потрясенный этой внезапной вспышкой искренности, такой нехарактерной для Уэйда. Он уставился на него, словно увидел в нем что-то новое, что-то, что заставило его растеряться. На его губах дернулась усмешка, но в глазах по-прежнему отражался отголосок ночной тьмы.       — Какой же ты идиот, Уилсон, — проворчал он, но голос был мягче, чем обычно. Логан протянул руку и слегка потрепал Уэйда по гладкой макушке, словно успокаивая дерганного сфинкса. — Ты меня так напугал, что я чуть кровать когтями не распотрошил. Ты там давай, не лезь никуда, чтоб мне потом твою дурную башку из дерьма не прошлось вытаскивать. А пока… — он замолчал на мгновение, и потом добавил уже тише, словно эта речь давалась с трудом, — …я здесь.       Слова Логана как грубое, колючее, но теплое старинное одеяло, пахнущее табаком и сталью, которое он нежно накинул на плечи Уэйда, защищая от холода ночного кошмара. Они не исцелили тревожный бред, но помогли ему зацепиться за реальность, за ту самую реальность, где Логан — раздражённый и вечно пьяный, — все еще сидел рядом. И где он, кажется, тоже испытывал что-то похожее на страх, в чем не признается даже самому себе. И ту странную, необъяснимую связь, которая тянулась между ними, словно невидимая нить, связывающая два одиноких корабля в бескрайнем океане, делая их не просто двумя мутантами, вынужденными волочить своё проклятие — бессмертие — бок о бок, а чем-то большим, чем-то, что они еще не до конца осознавали, но отчаянно цеплялись за это, как за хлипкую шлюпку в бушующем море. Они не просто делили пространство и битвы, они делили и эту тьму, этот страх, это… дыхание.