Сложности семейной жизни Северуса Снейпа

      Он проводил её до места трансгрессии, на ходу помогая ей надеть старинное ожерелье гоблинской работы – наследство его матери, прибрал на кухне после приготовленного им быстрого завтрака, закрыл её одежный шкаф, сложил в комод с кровати разбросанное белье, – они проспали, и она собиралась на бегу, притом что выглядеть ей надо было сегодня на все двести, субботний прием для участников иностранной делегации и особо приближенных сотрудников Министерства в приморской резиденции Министра магии – это не шутки.       Потом что-то поел, выполоскал рот, прошёл по дому, скучая. Подумал, что, наверно, зря предложил ей съехаться и вообще зря изо всех сил способствовал её карьерному продвижению. Он, Северус Снейп, всё на том же, пусть и весьма неплохом, месте – консультант по темной магии при отделе мракоборцев, а она, Гермиона Грейнджер-Снейп, взлетела, стала публичной персоной, поговаривают, что ее готовят на замминистра, и вот уже когда они где-то вместе, это он при ней, а не она при нём. А сейчас её пригласили одну. Без него.       Она умчалась пугающе красивая в новом рубиновом платье натурального шелка («дорогой, я наконец начала зарабатывать на роскошные платья, здорово, правда») и в древнем ожерелье с крупными рубинами. И с распущенными каштановыми в медь волосами, прическу сделать не успевала. Откуда и когда у нее в волосах появилась медь?       Дикое сочетание – рубины и медь, подумал он, на нее будут обращать внимание. Впрочем, а когда на нее не обращали внимание?       Снейп лежал на незаправленной кровати и вспоминал, вспоминал, как она одевалась, как смеялась, путаясь в колготках, в украшении, перчатках… Зачем к платью перчатки?       Не эту женщину он позвал к себе.       Нет, он не хочет расставаться. Он просто хочет, чтобы ее в его жизни было чуть больше, чтобы они говорили не только о ее работе и чтобы хоть иногда она готовила ему еду. А не только он ей.       Когда-то это было традицией, – она по субботам варила суп, жарила котлеты, они много смеялись, разговаривали о книгах, о магии, о политике, потом из разговора как бы незаметно и случайно переходили к сексу, потом ели на кухне холодные котлеты посреди ночи...       Как давно этого не было. И разговаривают они только о её рабочих проектах. Точнее, она говорит, а он слушает, любуясь ее воодушевлением, серьезностью, злостью, радостью... Ее живыми чувствами.       Когда последний раз он – тот, кого она, как говорит, ужасно любит, – вызывал в ней живые чувства?       ...Гермиона пришла уже затемно. Аккуратно сняла украшение, сложила в тяжелый кожаный футляр, инкрустированный россыпью мелких самоцветов, который так с утра и лежал на комоде, вывернулась из платья, пошла в душ, вышла быстро, легла рядом, без слов начала мелко и дробно целовать его плечи, грудь...       Очнулась, спросила:       – Можно? Хочу зацеловать тебя всего, а то что ты тут лежишь такой притягательный!       – Целуй... Только я сегодня в душ не ходил.       – Я переживу! – ответила она.       И, поднимая и закидывая за голову его руку, добавила:       – Зато пахнуть будешь собой, а не гелем для душа.       Провела пальцем по волоскам у него подмышкой и прижалась к ней лицом. И тихонько хихикала, чмокая и чмокая его чуть влажную подмышку.       А ему было ужасно щекотно. И в сердце тоже.