Эффект незавершённого действия

      — Я хочу яблоко… Или яблочный пирог.       Мечтательно произносишь ты, окинув Эймона жалобным взглядом. Прикованная к кровати ты можешь лишь медленно перебирать пальчиками.       — Тебе нельзя.       Между бровями уже появились морщинки от постоянно хмурых бровей, а губы плотно сжаты. Его взгляд строгий. Но ты можешь разглядеть в нем нотки жалости и вины.       Лучше бы не видела.       Отводишь глаза в окно. С кровати ты видишь лишь чистое небо и кончики раскинувшихся ветвей, обрамлённых едва распустившимися зелёными листиками. Весна — прекрасное время.       Жаль, ты не можешь насладиться ею полноценно. Твоя болезнь прогрессирует. За последний месяц твое тело стало столь болезненным и хрупким; ты едва способна устоять на ногах, не сломавшись.       — Мы можем… погулять?       Набравшись смелости, ты спрашиваешь разрешения у своего супруга. Уже готовая услышать отрицательный ответ, в груди хранишь надежду.       — Нет.       Вздох поражения срывается с твоих губ и ты снова устремляешь свой тоскующий взгляд в небо и прикусываешь губу. Честно говоря, ты даже не представляешь, как бы это выглядело в твоём состоянии. Его ответ был пощёчиной, вернувшей ясность ума, а вместе с ней отчаяние.       Кровать проминается под весом чужого тела. Смоченной тряпкой Эймон невесомо промакивает твои горящие щеки, лоб. Ты хмуришься от неприятного ощущения.       — Мастера из Эрудитио уже получили письмо. Они что-нибудь придумают.       Эймон утешает. Но твои мысли уже совсем в другой стороне. Мастера не успеют. Ты погаснешь быстрее, чем они примутся за работу. Та проклятая прогулка по Землям Отчаяния была твоим последним выходом в свет.       Приходится применить усилие, чтобы поднять свою руку. Эймон вздрагивает, но берет ее. Он боится. Боится сделать что-то неправильно. Причинить боль твоему хрупкому телу. Боится постичь, как сильно болезнь изменила тебя.       Осторожно накрывает твою ладонь своею. Его кожа мягкая, белая, контрастирует с твоими потемневшими пальцами. Но ты не чувствуешь. Потому что огрубевшие руки давно потеряли способность осязать.       Они стали такими сухими, твердыми, но в то же время хрупкими. Ты рассыпешься, стоит Эймону сжать твою руку сильнее.       Поэтому Эймон не трогал тебя. Лишь изредка он позволял себе коснуться мягкими губами твоего бледного лба. Лишь тогда, когда твой взгляд струился отчаянием и грустью.       Он хочет прижать тебя к себе. Укрыть твое озябшее тело. Сжать до хруста костей. Своими уверенными действиями убедить вас двоих в хорошем исходе. Однако столь яростный прилив нежности точно способен лишить тебя жизни. Поэтому Эймону остаётся сдержанно, почти невесомо поглаживать твои тонкие руки, убаюкивая.       Но не долго. Обязанности герцога не могут ждать. Эймон и так пожертвовал обеденным временем ради тебя. ***       Из дремоты тебя пробуждает тихое бормотание и ритмичные постукивания. Фарамис измельчает в ступе какие-то засушенные травы. Его тень подрагивает в свете настольной свечи.       — Вы так стараетесь.       Твой голос хриплый после сна или болезни. Фарамис с любопытством оборачивается на твой полушепот, но не прекращает свое занятие.       — Как я могу спасти тебя, если прекращу стараться?       Он отвечает, будто это самая очевидная истина. Ты заказываешь глаза и отворачиваешь голову. Его слова казались тебе слишком наигранными.       Поэтому ты не видишь, как Фарамис, держа в руках миску с мазью, подходит к тебе. Но видишь, к сожалению, свою поражённую руку.       — Спасти меня могут лишь врата Элизиума.       Разве способен простой человек спасти то, что уже обречено? И, будто прочтя твои мысли, Фарамис мажет каплей мази по кончику твоего носа. Его тут же начинает мягко покалывать, а и ты чувствуешь горький запах горчицы и полыни и каких-то ещё неизвестных тебе трав.       — Продолжай так думать и не доживешь до понедельника.       Фарамис берет твою руку в свою. Без жалости, с которой тебя ласкал твой супруг. Будто руки твои одолел обычный скабиес, а не демонское проклятие. Фарамис знал, как правильно обращаться с тобой. За время болезни ему было позволено изучить каждый сантиметр твоего тела.       Он размазывает масло по твоей руке, и растирает. Так что кажется, твоим ладоням стало теплее. И покалывание, словно ты в тяжёлых рукавицах ровняешь лепестки дикой розы. Ты ахаешь, наконец ощущая.       — Мне было легче думать, что это не мои руки. Но я, почему-то, рада.       Фарамис усмехается на твое признание и проделывает то же самое со второй рукой. Проходит по внутренней стороне ладони, вверх, до середины предплечья. Там, где твоя кожа соприкасается с темной чешуей, вдруг стало сильно печь. Ты шипишь сквозь зубы, а Фарамис, отстранившись, ерошит твои волосы.       — Ты молодец.       Ободряюще говорит он. И вдруг тепло стало не только на коже. Словно, проникнув под кожу, перечная мазь попала в кровь. Она растекалась по всему твоему телу, поджигая каждый сантиметр за собой. Но, дойдя до места в груди, замерла. Приятно согревает. Как не согревало давно.       — Спасибо.       Ты проговариваешь робкую благодарность, но ответа не следует. Мужчина что-то заинтересованно пишет в своем истрепанном блокноте. Что-то о болезни. Какие-то правки, заметки. К истории твоей болезни, а может и чужой. А может что-то о целебных травах. Неясно.       Неприятный ком собирается в горле. Обиженно прикусываешь губу изнутри и сверлишь Фарамиса недовольным взглядом. Ну, лучше так, чем думать о болезни.