Каждый бродячий кот...

Все смешалось. Генри переложили на софу, на которой так любил поваляться Гарри, рядом с ним, причитая, склонились Эмма с Реджиной, то пытаясь привести ребенка в сознание, то гавкаясь друг с другом. Гарри отошел в сторону, потер с силой лицо. Вновь посмотрел на нож, взял и покрутил тот в руках. Но нет, не показалось. Лезвие действительно сменило свой цвет. Можно считать эксперимент успешным? Артефакт-то им сделать точно удалось. — Предлагаю считать Генри твоим внуком. Не сыном же, точно? — поднял он взгляд на Румпельштильцхена. — Я не… не понимаю, — мотнул головой Румпельштильцхен, наконец-то отмерев. И Гарри засмеялся. Запрокинув голову и беззаботно открыв шею. А ведь мог догадаться… Мог. Ведь чуял… Говорил. Но не о том. И не так. Идиот, право слово. И столь же резко, как начал смеяться, Гарри прекратил. Мотнул головой, собирая мысли в кучу. Отодвинул в сторону Реджину и присел рядом с Эммой, прислушиваясь к все затихающему дыханию Генри. — Гарри, я не знаю, не знаю, — шептала, плача, Эмма, уже прекратившая попытки внешне провентилировать легкие и только отчаянно гладившая Генри по голове. — Скорая уже едет, но эта ваша… магия! — будто выплюнула слово. — Они успеют? — Обязательно. Вот только Гарри был совсем не так уверен, как пытался показать. Он все же слишком далек от магии, чтобы понимать глубинные процессы: почему же произошло то, что произошло. — Поцелуй, — неожиданно глухо заговорил Румпельштильцхен. — Магия истинной любви, поцелуй как спусковой механизм. Должен как минимум стабилизировать. — О эта магия любви! — скривилась презрительно Реджина. А затем нервно дернула плечами, вытерла слезы, окончательно размазав макияж. — Чего ждешь?! Целуй! Эмма мягко взъерошила волосы Генри, наклонилась, задерживая дыхание. И прикоснулась губами к его лбу. Магия была. Несомненно, была, волну силы почувствовали все они: Гарри обернулся, ловя ее отблески в глазах Румпельштильцхена и Реджины. И Генри стал дышать легче, на одной тональности, будто… спит. Но разве он не должен был очнуться? — Почему не подействовало? — срывающимся от отчаяния голосом вторила его мыслям Эмма. — Подействовало. — Румпельштильцхен подошел ближе, откинул в сторону трость и встал на колени перед софой. Дотронулся кончиками пальцев до лба Генри, затем до живота. — Но мало. — Что ты имеешь в виду? — Магия слишком быстро рассеивается в этом мире. Поцелуй стабилизировал Генри, малыш больше не умирает, он просто… спит. Вскрикнула сдавленно позади Реджина. — Не умирает? — переспросила Эмма, смотря с надеждой. — Клянусь тебе. — Румпельштильцхен сжал ее ладонь, поддерживая. — Просто спит, как в… сказке. — Ужасная сказка. — Да. — Но если поцелуй не помог, как тогда?.. — Это была Реджина, сейчас больше похожая на потерянного котенка, чем на стерву-королеву, привыкшую казнить без милости и сожалений. — Магия. Наполнить мир магией, как мы планировали, и тогда у поцелуя хватит мощности снять проклятие, — задумчиво коснулся подбородка Гарри. — Но почему нож подействовал именно так? — Отток сил. У Генри оказалось достаточно внутреннего резерва, чтобы наполнить нож силой, завершив артефакт и активировав его сразу: кровь — лучший проводник. Но недостаточно, чтобы выжить после такого. Мой просчет, я не ставил ограничитель, полагая таковым сам этот мир, но… — Не важно, — оборвала их Эмма. — Что вы там планировали с возвращением магии? — Убийство дракона — подвиг, истинно достойный награды. — Малефисента… — прошептала Реджина. — Просто прекрасно. И чья это была идея? — Но смотрела Эмма исключительно на Румпельштильцхена, видимо, не сомневаясь в ответе. — Прости. — Тот чуть склонил голову, поистине огорченный. — Я не планировал, что все будет… так. Не видел, не знал… Есть ритуал, стоит провести его над «Колодцем Желаний» и магия наполнит мир. Но для этого необходим один эликсир, который я и спрятал… в драконе. — Победа над драконом — подвиг, а значит, дополнительная сила для эликсира, не так ли? — горько уточнила Реджина. — Просчитать ваше желание не оставлять подругу было несложно, госпожа мэр, — иронично отметил, обернувшись ненадолго к ней, Румпельштильцхен. А затем вновь повернулся к Эмме: — Прости. — Все нормально. Нормально, — махнула она головой. — Значит, дракон. Хорошо. Надеюсь, будут подручные материалы и нет условия про обязательные «голые руки»? — У меня есть меч твоего отца, как раз идеальный для этого дела. — А пистолет? — уточнила она с мимолетной — последней — надеждой. — Прости. Но чешуя… — Дракон — значит дракон. Да. Да… Гарри, присмотришь?.. — Конечно, — улыбнулся поддерживающе он. — И подпитаю своими силами, коль будет необходимость. Не волнуйся. Все будет хорошо. — Обязательно будет. — Мадам мэр, пожалуйста, составьте нам компанию, не сочтите за труд, — встал Румпельштильцхен, на миг сжав руку Эммы, подавшей ему трость. — Ваша же подруга, право слово. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты… Все ближе выла сирена скорой. Гарри покосился на нож, неаккуратно кинутый на стол. Бережно взлохматил волосы Генри — как есть взъерошенный котенок. И легко подхватил его на руки, выходя из ломбарда навстречу подъехавшей машине и уже выскочившему на улицу мистеру Вейну.

***

Гарри в очередной раз подпитал Генри магией, стоило его дыханию сбиться, а кардиограмме неравномерно дернуться. Поправил чуть сползшее одеяло и встал, пройдясь по палате и тем самым размявшись. Подошел к окну, столь удачно выходящему на лес; он даже мог отсюда смотреть ровно в сторону колодца. Костяшки правой руки уже полностью затянулись, все же он был так небрежен при ударе, аж стыдно. Но приятно, что Август, которым Генри весь пропах, будто последний день только с ним и общался, лежит теперь в одной из палат. Даже дереву внутренние органы нужны, если то хочет функционировать подобно человеку. Ну а по лицу ударить было просто приятно. Малые радости, право слово, хоть что-то в этот проклятый день. За окном зеленел лес — несмотря на январь. Зеленел лес и все заметнее становился лиловый туман, словно волна цунами, поглощающий ряд деревьев за рядом, не оставляя никому и шанса спастись. Гарри улыбнулся, глубоко вдохнул. Удар. Второй. Третий. Когда туман поглотил и его — он зарычал. Зарычал, как не рычал уже очень, очень давно. С забытым удовольствием опускаясь на четвереньки, чувствуя, как выламывает кости и тянет мышцы, как перестраиваются глаза, уши, глотка… Уже будучи львом, он всласть потянулся, выгибаясь. Подошел к Генри, носом поправил детскую руку, соскользнувшую с койки. Вдохнул его запах, улавливая то, что невозможно было учуять в человеческом облике: голодную пустоту энергетического центра, сейчас жадно всасывающего магию, репей проклятия, почти отозванный уже, усталость и нервное напряжение, не отпустившее ребенка даже в беспамятстве. Гарри фыркнул, лизнул, привстав на задние лапы и оперевшись о койку, щеку Генри. Вновь встал на все лапы, насмешливо покосился на Реджину, застывшую у двери. Облизался лениво, ловля ее взгляд, зная, что именно в этой форме как никогда похож на отца — только шрама через левый глаз не хватает. И обратился обратно, соскальзывая в человеческий облик с легкостью и грацией, доступной лишь сильнейшим из чистокровных оборотней. — Вы что-то хотели, мадам мэр? — Гарри сыто и расслабленно улыбался. — Сын Шрама… — звучало практически с ненавистью. — М-м-м, мадам, но я ведь назвал вам мою фамилию так давно, что и упомнить уже сложно. Неужели так и не дошло? — чуть склонил голову набок, мурлыча. — Мало ли ублюдков могло наплодиться, у котов пометы большие. — Осторожнее, мадам, ступаете на скользкий лед оскорбления моей матери… Знаете, что стало с тем племенем койотов, которые решили, что пришлая волшебница им не указ и что она «позорное пятно» на роде Така?.. Племя было небольшое, всего голов в тридцать, включая женщин и детей. В живых не осталось никого, ведь даже самые мелкие щенки помогали в устройстве покушения. Искали нужные травы, подносили доски, веревки… Заманивали. Гарри был тогда еще совсем котенком, почти и не помнил те события. Только рев, звенящий в ушах, хруст и вой. Мамину колыбельную, которую та напевала, обнимая его, прижимая лицом к себе — у мамы была сломана нога; часть племени была убита ей — но только самцы, — не все достались отцу. Еще долго воронье клевало растерзанные тела, отец запретил убирать их или хоронить кому бы то ни было, лишь мама барьер поставила, чтобы вонь на мили вокруг не разносилась. И даже дядюшка Муфаса был вынужден отступить тогда, так и гнили тела под открытым небом. А тетя Сараби смотрела странно-странно на отца, но уговаривала мужа не вмешиваться. Реджина сбледнула, отвела взгляд в сторону. Да, ту историю знал каждый приближенный к правительству любого из государств Фейритейла. Отец сделал все для этого. Чтобы раз и навсегда мир уяснил, что его выбор спутницы жизни — не ошибка. И любое сомнение в искренности и силе их чувств — оскорбление лично ему. Смываемое кровью. У Гарри с отцом было множество разногласий. Ведь не зря он ушел из дома; по глупости и подростковой импульсивности, но не о том речь. Но в любви родителей Гарри был уверен так же, как в своем хвосте. Как и в том, что отец никогда не оскорбит маму — и память о ней — неверностью. — Проклятие почти спало, — отвернулся Гарри от нее и вновь посмотрел на Генри. — Советую спрятаться, — усмехнулся, подходя к койке и садясь на стул, беря ребенка за руку. Стук каблуков был ему ответом. Не прошло и получаса, как в палату вбежала Эмма, а Румпельштильцхен застыл в дверях — без трости. Гарри встал, чтобы не мешать, отошел к нему. Спросил, пока Эмма целовала Генри, а магия грозовыми разрядами бушевала в воздухе: — И что дальше? — Я найду своего сына. Теперь у меня есть даже имя — больше, чем долгое время до этого. — Почему так много обреченности? — Гарри обернулся, заглядывая в глаза Румпельштильцхена, пытаясь увидеть больше, чем пустые отблески силы в зрачках. — Генри — мой внук. — И? — И моя смерть. — Ненавижу пророчества. — Я отныне тоже. Плакал, обнимая Эмму, очнувшийся Генри. Жители Сторибрука приходили в себя после возвращения памяти и магии. Солнце заходило. Безумный. Воистину безумный, проклятый день.