Стены, трещины

У двери кабинета Кончита помешкала и, следуя давней привычке, в последний момент перед решительным шагом спросила себя, разумно ли то, что она задумала. Привычка эта не раз оберегала её от глупостей, которые поначалу могли казаться соблазнительными: уйти из родительского дома с Хосе-дудочником, к примеру, или наброситься с руганью на заезжего рэя, чей конь обдал её из лужи, или раз и навсегда запретить Хуану заглядывать на кухню, чтоб не выводил её из себя. А сейчас ей предстояло говорить ох о каких непростых вещах да ни с кем-нибудь, а с самим соберано — святая Октавия, благослови и оборони, лэйе Анэмэ, защити!.. И всё же, рассудив, что без разговора этого не обойтись, Кончита шагнула к двери и постучала. Услышав короткое «да», она вошла. Соберано в домашнем чёрном камзоле, с волосами, стянутыми в хвост, отмерял пипеткой в чашу какую-то горьковато пахнущую жидкость, рядом на столе стояли флаконы тёмного стекла. Он выглядел сосредоточенным, однако, зная, что он запер бы дверь, если бы чужое присутствие могло ему помешать, Кончита подошла ближе и легко поклонилась. — Соберано. — Здравствуй, Кончита, — он неторопливо потянул на себя пробку флакона. — Чем порадуешь? — На кухне всё благополучно, — она улыбнулась, — к ужину будет утка в гранатовом соке, запечённая, как вы любите. Он кивнул, осторожно наклонил флакон — жидкость полилась тонкой струйкой. — Но я не о том пришла говорить, соберано. Я о доре Рикардо. Теперь уж она привыкла произносить имя оруженосца соберано, а первые дни невольно запиналась. Всё же странное удумали северяне. Ну, взяла юная дорита в руки шпагу, остригла волосы — что с того, на Марикьяре, бывает, девки в море баркас выводят, невод тянут, а парни их дома поджидают, на винограднике да у печи хлопочут. Но чтоб глазам своим лгать, имя, данное при рождении, отнимать… — Я сейчас видела дора Рикардо — после того, как вы во дворе на шпагах дрались. Дурно ей было, — Кончита покачала головой, вспоминая согнутую фигуру в запылённой рубашке и тёмных штанах, ладонь, прижатую к животу, закушенную губу. — Она к себе в комнату еле поднялась. Я уж хотела за лекарем послать, да она воспротивилась, уверяла, что ничего страшного, пройдёт. Соберано, не дело это! — шагнув ближе, она понизила голос. — Дорита, поди, стесняется вам сказать о лунных днях, а вы её со шпагой гоняете. А вы ведь в лекарских делах сведущи, вам бы, уж простите, самому вспомнить, что каждый месяц с женщинами и девицами делается. Дор Рикардо, она-то, кто ж оспорит, шпагой машет, как заправский мальчишка, и верхом скачет, и стрелять научена — немудрено и забыть, кто она на самом деле… Соберано аккуратно заткнул пробкой флакон, поднял взгляд. — В первый день, когда герцог Окделл тренировалась со мной, я сказал ей, что несколько дней в месяц она вправе отдыхать — и объяснять ничего не понадобится. Когда герцог Окделл поняла, что я имею в виду, она весьма пылко выразила мне своё возмущение. Среди прочего она заявила, что у неё дома, в Надоре, небольшое недомогание никогда не считалась поводом уклоняться от выполнения своих обязанностей. И ещё упомянула цитату из Эсператии — что-то про сосуд скверны и очищение праведными деяниями… не припомню, как звучало, — он усмехнулся коротко и зло, — но, судя по всему, ночные бдения в часовне почитались герцогиней Мирабеллой за лучшее средство от любой телесной слабости. Кончита не справилась с лицом. Больше всего ей в эту минуту хотелось перенестись в Надор и оттаскать герцогиню Мирабеллу за волосы — даром что та принадлежала к старейшему роду талигойской знати, а она, Консепсьон-Мария Мартинес, была дочерью мелкого судейского чиновника, которой посчастливилось в юности попасть в дом соберано Алваро. — Кроме того, герцог Окделл сказала, что дриксы и гаунау не станут спрашивать у неё о здоровье, перед тем как напасть. В целом я не могу не признать справедливость этого суждения, — он усмехнулся вновь, уже с оттенком одобрения. — Хотя тренировки всё же необходимы для того, чтобы приобрести и отточить мастерство, а не испытывать пределы своих сил. Так или иначе, в завершение нашего разговора я сообщил ей, что моё решение не изменилось и она вольна отдыхать, когда сочтёт нужным. — Но вы же видели сегодня, что ей плохо, — упрямо сказала Кончита. — Так плохо, как ты описывала — не видел, — он хмыкнул. — Герцогу Окделл следует самой научиться понимать, где её «плохо», и останавливаться. За неё этого никто делать не станет. Скорее уж наоборот, — тонкие губы тронула недобрая улыбка, будто соберано вспомнил нечто неприятное. — Если человеку не помочь, ему трудно научиться, — тихо заметила Кончита, и соберано пожал плечами. Выждав немного, она почтительно наклонила голову: — С вашего позволения, я пойду к себе, соберано. — Ступай. И захвати микстуру, — он махнул в сторону чаши, — отнесёшь герцогу Окделл. Скажи, от болей. — Отнесу, соберано, — Кончита подхватила чашу и, помедлив, обернулась: — Только, может, вы бы ей объяснили… Взгляд соберано был достаточно красноречив, чтобы Кончита поспешила выйти из кабинета. Что ж, оно, наверное, так лучше, неловкости меньше. А всё же с соберано дорита вряд ли стала бы спорить, а Кончиту может и не послушать, пить не станет, лишь бы слабости никому не показать… На юге говорят «горд, как рэй кэналлийский», а в северянке-то, поди, гордости этой на десять рэев припасено.