Сокджин

Он настолько разучился быть человеком, что сейчас ощущает себя несуразной тряпичной куклой. Нет... Не тряпичной. А этой - хрусткой фигуркой из веточек и сена, что небрежно и туго перевязана нитками. И если потянуть за ручки-ножки, они того и гляди переломятся с резким треском. Как собственные суставы в коленях и локтях. Всё вокруг непривычно меньше, глуше и грязнее. Да ещё и чёткость сразу резко в минус. Однако продолжает будто пульсировать и как-то дрожать. Трястись. Или это он сам трясётся? Вполне возможно. Он, чудится ли, в конец позабыл, как надо ходить. Передвигать ноги, поднимать и ставить. И пальцы на них - ногах - сводит от желания цепляться, загребая листву и землю отросшими ногтями, хотя человеческие для подобного вовсе не предназначены. Юнги то ли прихрамывает, то ли косолапит. Подпрыгивает, пружиня на носках босых ног, а пальцы утопают в листве. И нелепо падает рядом с костром, хватаясь за землю, чтобы сохранить сидячее положение, а не завалиться. Пальцы рук точно артритом сводит, голова всё ещё по-птичьи подёргивается. Он поворачивает её, склоняя к плечу, и смотрит - не прямо. Одним глазом, быстро моргая из-за дыма, что мутно чадит от ветвей. По карей сейчас радужке всполохи пламени. Но поверхность всё такая же стеклянная и вместо зрачка, точно чёрный омут. Джину от всего его вида и, в особенности, взгляда и этих дёрганных движений немного так много жутко. И внутренности стягивает колючим холодом страха. Как давно Юнги не обращался в человека? Кажется, уже и не вспомнит, как выглядит собственное отражение. Впрочем, нынешний вид памяти и не поможет. Одежда поистрепалась, волосы отрасли и в совершенном беспорядке падают на тёмные глаза. Ногти тоже не в лучшем виде. Живая иллюстрация книжных ведьмаков, не иначе. Даром, что возраста они почти одного и под всеми этими разводами гари и патлами, не мужчина - пацан. Сам Юнги, тем временем, тянет ладони к огню, чтобы отогреть напряжённо вывернутые пальцы, и всем телом наклоняется ближе. - Аккуратнее, волосы подожжёшь же, - Джин выныривает из мыслей, смаргивая и дёргаясь. А потом спешно принимается рыться в сумке и поднимается. У него гребень один, только свой, но какая разница. Широкой ладонью он накрывает чужое плечо, ощущая под жёсткой тканью выпирающую кость ключицы. Кажется, стоит нажать сильнее, и та затрещит, как ветви в костре. "Не такой-то он и дохлый!" Джин одёргивает себя и принимается пальцами свободной руки загребать отросшие пряди друга, собирая их со лба и глаз и пропуская сквозь. А затем подключается и гребнем. Но, поймав на подушечки новую белёсую прядку, он на короткий момент замирает, хмурясь. - Вороны одни из самых умных животных. А я не животное, а перевёртыш. Чужой голос трещит как искры в костре и царапает древесной корой по позвонкам, от седьмого в самый копчик. Мурашит внезапностью по коже. "Пробуждает" от липко загустевающих мыслей. Скрипучий, глухой и хриплый. Каркающий. Но с такими привычными нотками пренебрежения и раздражения. Впрочем, не серьёзными, как будто ребёнку объяснять приходится. - Ты уже на грани. Ещё дольше проведёшь в облике ворона, вовсе перестанешь быть похожим на человека. Станешь как эти безумные старики из сказок. - Ты не перевёртываешься, а кряхтишь больше стариков, - ему и говорить непривычно, кадык царапает кожу от усилий и слова приходится выплёвывать. Как удобно, что вороны способны подражать людской речи, ха-ха. Однако тело расслабляется под аккуратными прикосновениями и благодаря массажу гребня, а вместе с ним и глотка да пальцы. Джин сперва распутывает волосы пальцами, а затем чешет, собирая пряди с лица и висков назад, в хвост. Который приходится повязать ниткой со своего запястья. От чужих волос пахнет хвойно, костром и чем-то тяжёлым, травянистым. Однако на ощупь они вовсе не жёсткие, а как всё то же вороное перо. Джину очень нравится и этот аромат, и это ощущение на самых кончиках пальцев. Такие родные. Примиряющие, хотя бы на время, его с ненавистным лесом. - Обращаться стоит разве что ради этого. Почеши ещё, - запрокинув голову назад, Юнги требовательно трясёт ею. Но Джин упрямая зараза: - Тебе помыться бы. Да поесть... По-человечески. Достаточно, сеанс окончен. Порой он удивляется, почему именно ворон. А не какой-нибудь кот. Друг страсть как любит, когда его гладят, особенно по голове. Не важно - человеком ли, птицей. Тычется своей иссиня-чёрной макушкой то в ладонь, то куда-то в ямку под подбородком и залипает. А ты его начёсывай, пока пальцы не отвалятся. Вот же смешной. Седая прядь слишком короткая для хвостика и поэтому, снова выбившись, падает на уголок глаза. Юнги смахивает её взмахом головы, уже не обращая внимания на подобные перемены. Переминает в пальцах какие-то травы, набранные раньше в свой мешочек, тянет носом их аромат и подсыпает в булькающий над костром котелок. Джин наблюдает за ним через лёгкую пелену дыма и пара. Следит за тем, как всполохи огня щекочут по острым скулам горячим танцующим рисунком, как тени наползают на плечи, растягивая худой силуэт, и как искры пляшут по радужке и белку глаз, путаясь в ресницах. Юнги не меняется из раза в раз. Как будто время течёт мимо него. От отца он в качестве компаньона перешёл к нему. И чудится, что до этого успел пережить ещё с десяток чужих жизней. Так ли? Если и так, то слишком уж хорошо играет роль упрямого молодчика. И когда Джин в очередной раз за шкирку оттягивает его от кусающего жаром костра, каркающе чертыхается и фырчит, таки успев выудить пальцами горячую картофелину и подставляя тому - дрожащему язычками - босые пятки. А потом засыпает, свернувшись клубком в горке опавших листьев. И отчего-то одним своим видом наполняя грудную клетку теплом и успокоением.