Невинность, брат мой

      Ужас.       Ужас загнанного кролика, хребет которого вот-вот переломят лисьи челюсти. Озверевшие лица столпившихся вокруг товарищей, которых ты когда-то любил и которые любили тебя в ответ.       Боль.       Невыносимая боль от бесчеловечных пыток, от содранной наживую кожи, выдернутых прямо сквозь плоть рёбер и перерубленных сухожилий. От пыток, свершаемых любимыми Тёмными братьями и сёстрами.       Отчаяние.       Убийственно давящее, предсмертное отчаяние. Ведь ничего уже не изменишь, будучи подвешенным на мясные крюки подобно свинье, не промолвишь слов мольбы сквозь выдранные зубы. Поздно доказывать, что это не ты предал свою Семью.       …И ярость. Не нашедшая выхода, молчаливая, утонувшая в криках предсмертной агонии. Не на членов Семьи, по ошибке сверших самосуд не над тем человеком — о нет, их он простил сразу же. Но на истинного предателя, чей грязный дух он бы хотел мучать, без конца жестоко мучать и после смерти…       Энви в который раз проснулся в холодном поту от одного и того же кошмара, преследовавшего его все те годы, что он пробыл в Скайриме, с завидной периодичностью. Дышать было трудно от подступающей к горлу паники, и Слышащий резко приподнялся в постели, словно это могло бы помочь расправить грудную клетку. Руки предательски дрожали. Когда он немного отдышался и смог обратить внимание на происходящее вокруг, то тут же заметил призрак Люсьена Лашанса, невозмутимо левитировавший у шкафа, любовно перебирающий фантомными пальцами корешки книг.       Ну конечно. Кто же ещё.       Энви шумно выдохнул и вновь упал на безнадёжно смятую подушку. — М-м-м, Люсьен… — недовольно проворчал гомункул сонным уставшим голосом, — Я же просил не приходить ко мне ночью… Призрак отвлёкся от книг, развернулся к Слышащему и удивлённо обратился к нему своим тихим, бархатистым баритоном: — Так тебе всё снятся кошмары о моём прошлом? Энви со вздохом отвернулся, утыкаясь носом в подушку. — Экий ты впечатлительный, — приподнял уголок тонких губ Люсьен, — А ведь я всего раз тебе показал. Энви недовольно прицокнул языком и собрался было возмутиться, но не успел — в комнату бесцеремонно ворвался чокнутый шут, всё это время, по-видимому, карауливший снаружи, подслушивающий, когда же его Слышащий наконец проснётся. Энви не успел даже толком отреагировать, как Цицерон в несколько резвых прыжков проскочил через всю комнату и запрыгнул прямо на кровать, выбивая последний воздух из лёгких гомункула. — Ц-цицеро, какого?!.. — начал возмущаться Энви, но рыжий Хранитель — с самого утра при параде, в шапке с бубенцами и потрёпанном ярко-красном шутовском наряде — нагло перебил его. — Бедный Цицерон ждал так долго, так долго!.. Когда Слышащий вернётся, когда Слышащий проснётся, и Тёмная Матушка улыбнётся, и вновь заговорит, заговорит!.. — жалостливым голосом пропел давно обезумевший ассасин, — Верный Цицерон ждал, ждал, ждал, ждал-ждал-ждал-ждал-ждал!.. И его Братья и Сёстры ждали тоже, о да!.. Особенно бедняжка Софи!.. Слышащий цыкнул и начал спихивать с себя шута, что оказалось на удивление непросто сделать. Цицерон сжимал его торс бёдрами очень крепко, как если бы сжимал извивающуюся жертву. — …а Слышащий так ничего и не сказал, вернувшись, только притащил какого-то полудохлого нищеброда!.. И даже пытать его не стал, не стал душить, мучать, добивать раненую птичку!.. — уже более едким голосом продолжил Цицерон, растягивая нараспев лишь некоторые из слов, — А всё сидел и сидел у его кровати… Пока не выбежал оттуда вечером, как ошпаренный, и не заперся сперва у Бабетты, а потом у себя в комнате!.. — Не было… такого!.. — возмутился Энви, слегка зардевшись от смущения, пока продолжал тщетные попытки вытолкать Цицерона из кровати, — Ниоткуда я не выбегал!.. — Бы-ыло, бы-ыло! — лукаво прищурился Хранитель, — Бежал, как лось подстреленный!.. Энви недовольно рыкнул и финальным усилием спихнул, наконец, несносного паяца с кровати вместе с одеялом. — Неправда!.. — обиженно вскрикнул Слышащий, тоже спрыгивая с кровати и пиная хохочущего и пытающегося выпутаться из одеяла шута. — Ну хорошо, хорошо, — сказал Цицерон, когда отсмеялся и выбрался из мягкого плена, — Для лося Слышащий слишком… маленький. Энви едва не подавился возмущением, чем вызвал у шута крайне бурную реакцию. Цицерон загоготал громче прежнего, хлопнув себя по бедру от переизбытка эмоций, и затем благоразумно помчался к выходу. Энви успел только кинуть в него напоследок подушкой.       Когда шут выбежал из просторных покоев Слышащего, Энви с полным фрустрации рыком завалился на кровать. Люсьен тихо усмехнулся, взвился под потолок и куда-то пропал.       Энви проводил его взглядом и тяжко вздохнул. Какое-то время он продолжал лежать в постели, задумчиво глядя на серый каменный свод над головой, но вскоре подскочил с кровати, потянулся, заправил назад растрёпанные волосы, стянул со спинки стула шаровары и кожаный жилет, сшитые Назиром на редгардский манер специально для него. Они хоть и сильно отличались от одежды, к которой он привык, но носить их всё равно было безумно приятно. Приведя себя в относительный порядок, Энви прошлёпал босыми ногами по холодному каменному полу до двери, приоткрыл её, оглядываясь, и, убедившись, что шутовская рыжая бестия не притаилась за углом с каким-нибудь «сюрпризом», покинул комнату.       Пора было покончить с накопившейся работой.

***

      В следующий раз Эдвард проснулся в совершенно пустой комнате. Он не мог понять, что чувствовал по этому поводу — облегчение или всё же разочарование. С одной стороны, в отсутствие невесть зачем спасшего его гомункула он чувствовал себя куда безопаснее.       А с другой… одиночество удручало.       В чужом мире — без электрических ламп, поездов, машин, телефонов и больших, оживлённых бетонных городов, полных знакомых аместрийских лиц — оно чувствовалось особенно остро.       Приподнявшись в постели, Эд с удовольствием отметил, что по сравнению с вчерашним днём боль в грудной клетке заметно уменьшилась. На удивление быстро!..       «Зажило почти как на гомункуле…» — подумал Эд и усмехнулся своим мыслям.       Холодная комнатушка, полная скляночек с разноцветными жидкостями, стоящих исключительно на нижних полках, уже успела ему порядком осточертеть. Да и когда такое было, чтобы Стальной алхимик валялся в постели два дня подряд?! Не было такого!..       Встав с непривычно твёрдой постели, Эд первым делом решил посмотреть, что за интересные субстанции стояли на полках. На первый взгляд напоминали обыкновенные растворы солей, но кому они могли понадобиться в таком количестве?!. Вряд ли Энви внезапно решил заняться промышленным производством какой-нибудь там серной кислоты.       Единственным «веществом», которое действительно могло бы понадобиться гомункулу, был философский камень. Поэтому склянки непременно стоило проверить. К тому же, внутри некоторых из них было что-то подозрительно красное…       Ох, и несдобровать Зависти, если Эдвард окажется прав и узнает, что тот вновь занялся созданием этой мерзости!..       Эд присел на корточки перед нижними полками и взял в руки один из флакончиков с красной жидкостью, хмурясь в ожидании худшего. Только он взялся за скользкую пробку, как дверь в комнату со скрипом отворилась. Эдвард растерялся, и, сам не понимая, что делает, лихорадочно задёргал руками в попытке не то поставить склянку обратно на место, не то закончить начатое и успеть определить субстанцию до того, как его поймают с поличным. Руки его сработали раньше, чем мозг успел определиться, и в итоге одной рукой Эд вытащил пробку, а вторую зачем-то разжал, и продолговатый стеклянный флакон полетел вниз и звонко ударился о каменный пол, разбившись на сотни мелких осколков. Тёмно-красное содержимое растеклось по полу, как обычный гранатовый сок. Эдвард чертыхнулся и с опаской покосился на дверь, чуть сжавшись в плечах. Стеклянная пробка так и осталась зажатой между его пальцами, не оставляя алхимику никаких шансов на оправдание.       В чуть приоткрытую дверь просунулась голова маленькой девочки — на вид ей было лет десять, не больше. Она с любопытством смотрела на Эда, невинно хлопая глазками. — Ребёнок?.. — озвучил Эдвард свои мысли, не в силах сдержать недоумение, — Малышка… Что ты здесь делаешь?.. Девочка быстро проскользнула внутрь комнаты и болезненно всхлипнула, утирая быстро выступившие слёзы. У Элрика сжалось сердце и он подошёл к ребёнку, тут же опустился перед ней на колени и положил ладонь на макушку, пригладив её тонкие, чуть растрёпанные волосы. — Ну, ну… Тише… Не плачь… — тихо заговорил Эд, раздумывая, стоит ли девочку приобнять или же дать ей побольше пространства, — Что с тобой случилось?.. Что ты здесь делаешь? Девочка всхлипнула, убрала ладони от лица, чтобы посмотреть на Эдварда своими большими, полными слёз глазами, и жалостливо просипела: — Меня похитили!.. Эдвард убрал ладонь с макушки девочки и тут же сжал её в кулак, едва не задрожав от негодования. Губы его сжались в тонкую линию, и ему стоило огромных усилий не оскалиться от гнева — сдержался он только ради того, чтобы не напугать малышку. — Похитили, говоришь? — переспросил он с затаенной угрозой в голосе, — Не бойся. Я тебя защищу. Только подожди немного, сейчас я этому засранцу задам!..       Как только Эдвард дёрнулся, чтобы встать, детская ручонка неожиданно сжала его запястье с совершенно несвойственной для детей такого возраста силой, и девочка заливисто рассмеялась. Алхимик застыл, с недоумением смотря на ещё совсем недавно рыдающую взахлёб, напуганную малышку. По спине его пробежался холодок, а в голову закрались сомнения и очень нехорошее предчувствие… — Куда это ты собрался?! — спросила девочка, обнажив широкой улыбкой белоснежные клыки. — Спасать тебя… — буркнул Эдвард. От вида кошачьих клыков во рту ребёнка по его телу вновь пробежались мурашки. Похоже, «спасение» здесь было нужно вовсе не ей.       Маленькая девочка — или кто бы не скрывался за её личиной — вновь от души рассмеялась. — С переломанными рёбрами и рваной раной поперёк груди?! — изумлённо покачала головой она, — Не зная даже, с кем тебе придётся столкнуться? — Ну, почему же «не зная»… — обиженно проворчал Эдвард, — Похитить тебя тут мог только один… человек. Визгливый такой, с дикобразом на голове. Девочка в восторженном изумлении приподняла бровь, усмехнувшись столь пространному и в то же время точному описанию. — Ты про Слышащего?.. — неуверенно уточнила она, — Вы с ним знакомы? — С Энви-то?! — хмыкнул Эд, подперев забинтованные бока руками, — Ещё как знакомы!.. — И ты… знаешь, что он такое? — осторожно спросила девочка. — Лучше, чем хотелось бы, — печально ухмыльнулся Эдвард, глядя в пол, на котором медленно растекалась лужа красной жидкости, пропитывая поросшие мхом трещины между камнями. Девочка посмотрела на него, округлив глаза, будто Эд был мессией, с неба спустившейся, а затем расхохоталась, запрокинув голову к потолку.       Эдвард сперва обиженно надулся. Девчонка была права, конечно — идти на гомункула раненым и с голыми руками было бы действительно смешно… Но потом он кое-что о себе вспомнил. — Ты либо смельчак, либо совсем дурак!.. — продолжила насмехаться девочка, пока Эд не перебил её громким хлопком в ладоши. Пока та недоумённо хлопала жёлтыми глазками, он приложил ладони к каменным плитам в полу, собирая всё железо, что только могло найтись под ногами, в одну точку, чтобы трансмутировать какое-нибудь оружие. Железа вокруг оказалось на удивление много — видно, земля здесь была богатой на минералы, а потому Эд не стал мелочиться и решил сделать копьё. Добавить ещё парочку элементов — получится отменная сталь!..       Бабетта завороженно наблюдала, как из земли, окружённой всполохами голубоватых молний, похожих на те, что появлялись вокруг Слышащего, когда тот превращался в других людей, вырастает небольшое копьё со стальным драконом, обвивающим наконечник. Она видела много талантливых магов за свою долгую жизнь, но способного создать из ниоткуда настоящее оружие, не уступающее шедевру кузнечного искусства — ни одного. Что ж, теперь рвение, с которым Слышащий уговаривал её спасти этого паренька, перестало казаться вампирше таким уж нелогичным.       Эдвард с самодовольной ухмылкой крутанул копьём и со звоном стукнул лезвием об пол, оперевшись об оружие не только красоты ради, но и потому, что в теле до сих пор ощущалась липкая слабость. — Нравится? — хмыкнул он, наслаждаясь пристальным вниманием и восхищением со стороны девчонки, — Это — алхимия. Брови девочки взлетели вверх и она обратилась к Элрику с искренним любопытством: — Ты называешь это алхимией?! Эдвард недоумённо моргнул, перевёл взгляд сперва на нижние полки шкафчика, заполненные разноцветными колбами, склянками и ретортами, затем снова на Бабетту. — Ты тоже алхимик?! — вскрикнул он радостно, сложив, наконец, два плюс два. — Причём один из лучших во всём Тамриэле! — подмигнула ему девочка, прежде чем осуждающе покачать головой и указать пальцем на разбитый Эдом сосуд, — А ты разбил флакон с моим лечебным зельем. Для тебя же сваренным, между прочим! — Извини… — Эдвард виновато сморщился и почесал затылок, — Я починю флакон. Он прислонил копьё к стене и вновь присел на корточки, прикладывая ладони к полу рядом со стеклянными осколками. Несколько секунд — и новенький флакон был у Бабетты в руках, радуя её чистыми прозрачными стенками. Эдвард поднял уцелевшую ранее, уже притёртую пробку и заткнул ей горлышко сосуда. — Как ты это делаешь?!. — восхищённо спросила клыкастая девочка, рассматривая прозрачные как никогда стенки флакона. — А ты… так не умеешь? — хмыкнул Эд, — Похоже, мы с тобой по-разному понимаем алхимию. Бабетта задумчиво кивнула, затем поставила флакон на самую высокую полку, куда только могла дотянуться, и ухватилась за руки Элрика своими маленькими, холодными как лёд ладошками: — Расскажи мне всё, что знаешь!

***

      Энви не знал, чего ожидать, поднимаясь по широким каменным ступеням к постаменту с гробом Матери Ночи.       Что она скажет ему после трёхгодичного отсутствия? И скажет ли вообще что-нибудь? Может, его за это время и вовсе успели из Слышащего разжаловать, а в таком случае… на пенсию его наверняка отправят только ногами вперёд.       Энви подавил истеричный смешок и остановился перед раскрытым гробом, сцепив руки в замок за спиной, без остановки перебирая тонкими пальцами. Он неловко кашлянул, как будто это могло бы привлечь внимание духа, говорящего через древнюю мумию тёмной эльфийки.       Некоторое время ничего не происходило. Пульс у гомункула участился — похоже, пришёл конец его беззаботному привилегированному существованию… Интересно, что они теперь с ним сделают?.. — Дитя моё… — внезапно зашипел голос у Зависти в голове, вытесняя из головы всякие другие мысли без подготовки или предупреждения. Ему тяжело было проанализировать интонацию голоса, давящего на виски изнутри, будто у него в черепной коробке кто-то надувал автомобильную шину до предела, но похоже было, будто Мать Ночи немного ехидничала. Если, конечно, Энви себе это не придумал, и она вообще была способна на такие эмоции, — Боюсь, тебе понадобится блокнот.       Энви оглянулся по сторонам. Голова немного кружилась. К счастью, на скамейке рядом с гробом действительно лежала раскрытая записная книжка. Гомункул поднял её, пробежался взглядом по рисункам и каракулям внутри — в основном какие-то странные буквенные обозначения и рисунки цветов. Энви взял лежавший рядом уголёк, перевернул страницу и сел на верхнюю ступень, подогнув ногу. Мумия Матери Ночи возвышалась прямо над ним, зияя пустыми глазницами. Без лишних слов она начала перечислять имена людей, совершивших Чёрное Таинство за те три года, что Энви не появлялся в Убежище. Шипение её звучало размеренно и почти ласково, как если бы дух пытался смягчить своё воздействие на Слышащего, но, по правде говоря, это мало помогало. К концу озвучивания десятого контракта голова у Энви болела так, что он готов был её себе снести, лишь бы это невыносимое давление и болезненная пульсация в висках прекратились.       Слава Ситису, на этом список заказов закончился, и Мать Ночи смолкла.       Энви выдохнул и прислонился к тяжёлой железной створке гроба, захлопнув видавший виды кожаный блокнот. Здесь пахло горноцветами, заботливо разложенными Цицероном у подножия гроба, воском свечей и ладаном от бальзама, которым Хранитель смазывал мумию. Сладковато-древесный аромат немного облегчал мигрень.       А вот голоса из столовой внизу — наоборот.       Разговаривали Бабетта и Эдвард. Беседа, похоже, была настолько увлекательной, что Стальной коротышка опять позабыл о регуляции своего низкого гортанного голоса. Более того — он ещё периодически что-то удивлённо вскрикивал и громко смеялся. Жаль, между этажами не было нормальной стены — одна решётчатая перегородка.       Энви брезгливо поморщился и нехотя поднялся с насиженного места у ног Матери Ночи, чуть пошатнувшись. Терпеть чьё-либо присутствие сейчас совсем не хотелось, а уж крикливой мелочи — тем более. Потому Энви как можно незаметнее прошмыгнул на улицу. На свежем воздухе наверняка станет полегче.       На улице было пасмурно. Со стороны моря тянулись низкие акварельные тучи, но штормовой ветер пока не поднялся. Энви медленно побрёл вдоль берега. Стопы приятно утопали в холодном шершавом песке с вкраплениями мелкой гальки при каждом шаге, и дышать влажным солёным воздухом было намного приятнее, чем духотой подземелья — пусть там и пахло вкусной едой и травами.       Когда Зависть дошёл до своего любимого места на пляже — огромного валуна посреди песчаного пляжа, на котором можно было без труда и даже почти с комфортом усесться — то без раздумий обошёл его и лёг прямо в морскую воду. Голову он опустил прямо в том месте, где волны заканчивали омывать кромку пляжа, а вот ноги до колен и вовсе оказались под водой — берег здесь был довольно резкий.       Сперва было холодно, но с каждым мягким прикосновением новой волны к коже он всё больше привыкал к воде. Спутанные волосы быстро промокли, пропитались солью и спутались с сотней песчинок. Мокрые шаровары то прилипали к телу, то надувались пузырём, когда очередная волна вновь накатывала на гомункула. Головная боль начала проходить.       Энви сделал пару глубоких вдохов и выдохов, и, чтобы, не заснуть, уставился в серое небо. Над головой плавно парил огромный одноногий альбатрос, узкие серые крылья долго не двигались, словно птица была наполнена гелием и потому зависла в воздухе просто так. Энви помнил этого одноногого альбатроса — он заприметил его ещё три года назад, когда впервые оказался в этом Убежище в погоне за Цицероном. Птица свила гнездо на скале прямо над Чёрной дверью, и когда она тревожно снялась со своего места — он заметил отсутствие одной ноги. Удивительно, как она ещё не померла, с такой-то инвалидностью.       Вскоре к Одноногому присоединилась ещё одна птица — пёстрый альбатрос, поменьше и помоложе. Теперь птицы парили уже вдвоём, о чём-то перекрикиваясь. Похоже, теперь Одноногому было с кем делить гнездо.       Какое-то время Энви смотрел, как они улетают дальше в море, но его отвлёк звук приближающихся шагов — неравномерных и громких, этот «кто-то» прихрамывал и бренчал стальным протезом.       Энви тяжко вздохнул и перевернулся на бок, отворачиваясь от алхимика, который как раз обошёл валун и заметил его.       Эдвард оценивающе оглядел обманчиво хрупкую фигурку промокшего и испачканного в песке гомункула, демонстративно отвернувшегося от него, хуже прежнего спутанные волосы, затем хмыкнул и не без труда взобрался на огромный валун. — Это мой камень, — тихо буркнул Зависть, не оборачиваясь. Эдвард фыркнул. — Можно подумать, на нём написано. Энви продолжил молча лежать спиной к Эду. Эдвард раздражённо выдохнул. — Ла-адно, ладно, — снисходительно протянул он, — Слезу я с твоего булыжника, раз ты у нас такой обидчивый!.. — Да сиди уже!.. — рявкнул Энви, — Всё равно солнца нет… Эдвард недоумённо моргнул, а затем громко рассмеялся. — Ты что, — насмешливо начал он, — Об него как ящерица греешься?! Энви цокнул языком и послал алхимика во всем известном направлении, чем вызвал лишь новый приступ ещё более громкого хохота.       После вялой, но ожидаемой, и оттого комфортной перепалки они некоторое время молчали. Энви пытался ещё раз сосредоточиться на холодной воде, ласкающей кожу, но никак не мог этого сделать, пока всё его внимание уходило на мысли о человеке, сидящем рядом, на рассуждения о том, что творится в его голове. А Эд просто любовался бескрайней водной гладью стального цвета. — Ты как-то поспокойнее стал, что ли, — наконец сказал он, опустив взгляд на гомункула, неподвижно лежащего в морской воде, пока та ритмично омывала берег под ним, не прекращая своё вечное движение ни на секунду. — У меня просто болит голова, — на удивление безэмоционально ответил Зависть. — О-о-о, ну тогда понятно, — протянул Эдвард и добавил, хмыкнув, — А я-то думал, жизнь без постоянной угрозы смерти или унижения за любую оплошность творит чудеса. Энви нервно посмеялся и перекатился на спину, наконец посмотрев собеседнику в глаза. — Ты от меня благодарности ждёшь? — ядовито процедил гомункул, — Хочешь, чтобы я тебя похвалил, сказал, какой ты герой, раз уничтожил моего создателя? — Да ничего я от тебя не жду, — вздохнул Эд и грустно улыбнулся. На самом деле он был рад слышать что-то кроме лобызания и похвалы, и в кои-то веки ядовитый сарказм Зависти его больше веселил, чем раздражал. Но признаваться в этом гомункулу он не собирался ни за какие коврижки, — Я просто пытался сказать, что рад за тебя. — Чего-чего?.. — нахмурился Энви и саркастично фыркнул. — Ну, эти, сектанты твои, — алхимик махнул рукой в сторону главного входа в Убежище и ухмыльнулся. Бабетта уже ввела его в курс дела и объяснила, среди кого он оказался, — Они о тебе практически не затыкаются. Слышащий то, Слышащий сё… Энви скривился, как будто лизнул что-то очень горькое. — Они тебя любят, — тихо добавил Эдвард, уже без тени сарказма или издёвки. — А я их — нет.       Элрик помрачнел. Он не спешил верить каждому слову Зависти, но даже если тот врал, слышать подобное было очень неприятно. Как будто гомункул не друзей своих сейчас оскорбил таким отношением, а самого Эдварда. — Я тебя ни в чём не виню, — вздохнул Энви и резко оттолкнулся от песка, садясь и притягивая колени к себе, — Мне плевать, считаешь ли ты себя ответственным за судьбу гомункулов, раз порушил все наши планы, или нет. Я свою выбрал сам. Эдвард фыркнул и покачал головой, раздражённо отводя взгляд. — Так что не надо мне тут доказывать, как у меня всё замечательно, — сдавленным голосом продолжил Энви, — Мне всё равно. И тебе должно быть тоже. Элрик сжал кулаки. Давненько они у него так не чесались от желания кому-то врезать по лицу!.. — Да имей ты уже совесть в конце концов!.. — крикнул он на гомункула, стукнув кулаком о камень, — Собираешься наказывать тех, кто тебя полюбил, за то, что ты не выбирал, видите ли, среди них оказаться?! Да как ты!.. Как можно быть таким эгоистом?! — Я не- — собрался было оправдаться Энви, сам не зная зачем, но был тут же перебит очередной гневной тирадой. — И ты ничего в своей жизни не выбирал, — выпалил Эд, хоть ему и больно было об этом говорить, — Кроме как собственными руками разрушить любой шанс на нормальную жизнь. — Да лучше уж так, — вспылил Энви, впечатав кулак в мокрый песок — Чем притворяться хорошеньким и ждать, пока они узнают, что я на самом деле ничего к ним не чувствую, и возненавидят меня!.. Эдвард фыркнул с возмущённым смешком и развёл руками. Он уже и забыл, до какой фрустрации Зависть умел доводить всего за несколько минут общения…       Только Элрик собрался ответить гомункулу, сказать, что ему вовсе не обязательно всех любить чтобы вести себя уважительно по отношению к чувствам других людей, что любовь порой возводится по кирпичикам и очень долго, как многоэтажный дом, и процесс строительства может быть выматывающим и трудным… Как их спор прервала девочка лет пятнадцати с кудрявым каре, вышедшая из тени находившейся позади них скалы. Эд удивлённо посмотрел на неё. Ладно он, но Энви-то её присутствие почему не заметил?! — А ты что здесь забыла?! — возмущённо рявкнул гомункул, осознав, что их разговор был подслушан Софи — если не весь, то наверняка большая его часть. Софи стушевалась и ухватила себя за предплечья, виновато спрятав взгляд в пол. — Назир заварил собачий корень, — тихо сказала она, неловко переминаясь с ноги на ногу, — Просил вам передать. — Хорошо, — улыбнулся Эдвард, — Мы сейчас подойдём. Софи кивнула и пошла было обратно, но остановилась, сделав пару шагов, и развернулась, посмотрев на Энви. — А… — несколько секунд она не могла начать, но вскоре набралась смелости и выпалила, — Это ты в моём блокноте написал? Энви недоумённо заморгал, но вскоре вспомнил, что действительно делал записи в чьём-то блокноте. — Я не знал, что он был твой, — фыркнул Энви, отводя взгляд. — Ясно, — тихо ответила Софи, прежде чем быстрым шагом отправиться обратно в Убежище.       Эдвард одарил Зависть осуждающим взглядом и спрыгнул с валуна. В боку сильно закололо от резких движений, и он чуть не упал, когда в глазах начало темнеть и заплясали искры от прострелившей грудную клетку боли.       Его подхватили холодные, мокрые руки, и противный ехидный голос пропел над ухом: — Ну давай, ещё башку о камень мне тут разбей!..       Сперва Эд хотел оттолкнуть гомункула — он был всё ещё зол на него, да и как-то унизительно было принимать помощь от бывшего врага… но успел вовремя себя одёрнуть.       Глупо получилось бы, если б после всех своих речей об уважении к чувствам других он взял да и оттолкнул чужую помощь. Тем более зная, что гомункулу чуть ли не через себя переступать приходится, чтобы её оказать. Нет уж, раз он взялся раздавать советы — то и сам должен им следовать. — Спасибо, — устало выдохнул Эдвард, опираясь о подставленное костлявое плечо, — И за то, что не оставил меня на пожарище — тоже.       Энви ошарашенно посмотрел на алхимика, раскрыв рот от удивления, но быстро пришёл в себя и фыркнул, отвернувшись. — А вообще… вырос ты, что ли? Что-то наклоняться не приходиться, чтобы до тебя дотянуться… — насмешливо прищурился Энви. — Я выше тебя, идиот! — недовольно нахмурился Элрик. Зависть украдкой оглядел алхимика. Тот теперь и правда был на голову выше него. Да и мускул у него было что надо…       Энви тряхнул головой и как только довёл Эдварда до Убежища, прекратил предоставлять свои плечи для поддержки — впрочем, она Эду больше и не требовалась, боль уже прошла и он вполне мог передвигаться самостоятельно, хоть и медленнее обычного.       Энви подождал, пока алхимик спустится в столовую, внёс небольшие изменения в свой повседневный облик, затем подхватил со скамейки блокнот, который Софи так и не забрала, и спустился в столовую тоже.       Там уже пахло горьким напитком из собачьего корня — аромат чем-то напоминал смесь запахов смолы и полыни. Цицерона с Софи за столом не наблюдалось, но Энви не стал придавать этому особого значения — напротив, он был рад, что не придётся общаться с членами Братства, в присутствии которых у него сосало под ложечкой и в груди как будто что-то неприятно шевелилось.       Бабетта внимательно присмотрелась к гомункулу, и спросила, недоверчиво прищурившись: — Слышащий, ты что… подрос? Эдвард прикрыл рот рукой и затрясся от беззвучного смеха, за что тут же получил тычок в больной бок от Энви — не до обморока болезненный, но всё равно безумно неприятный. — Я?! Вовсе нет! С чего ты взяла?! Я всегда таким был!.. — чересчур увлечённо начал оправдываться Слышащий, — Может это ты уменьшилась, м-м-м?!       После этого смеялись уже все.       Назир разлил бодрящий напиток по трём кружкам — Бабетта никаких вкусов, кроме солёного, не признавала. Эдвард с любопытством отхлебнул из своей кружки и тут же удивлённо воскликнул: — Это же!.. — Кофе, — с улыбкой закончил за него Энви. Напиток из собачьего корня обладал благородным горьковатым вкусом, как кофе в их мире, и тем же бодрящим эффектом — не зря маги использовали его, чтобы восстановить силы после сотворения тяжёлых заклинаний.       Вскоре Эдвард с Бабеттой вновь зацепились языками и ушли в лабораторию вампирши — Эд хотел проверить какое-то из своих предположений. Энви со вздохом посмотрел им вслед и раскрыл блокнот на той странице, где он записал все контракты от Матери Ночи. Назир хлопнул его по плечу, заметив на лице Слышащего тревогу, и пересел на ближайший к нему стул. — Давай помогу раскидать контракты между нашими, — улыбнулся редгард, забрав блокнот из рук гомункула, — Только тебе тоже часть достанется — а то мы ничего к зиме не успеем. И Софи с собой возьмёшь. Она отличный стрелок, но девочке явно не хватает практики… — Ла-адно, ла-адно, — Энви пренебрежительно замахал рукой, отпивая из своей кружки остывший напиток, — Так и сделаю. Только разберись с этим…       Назир начал что-то объяснять про то, что отправится на контракты в Маркарт, а Слышащему стоило взять на себя Солитьюд, но Энви его уже не слушал. Он лёг на стол, отставив кружку и, измотанный полной кошмаров ночью и мигренью, быстро заснул.       Назир вздохнул, накинул на него одеяло, и продолжил делать пометки в блокноте Софи, внезапно ставшим общественной записной книжкой.