angulus ridet

За окном шуршала пурга, мелкая, как стиральный порошок. Это не хотелось называть снегом: он не оставался мягким ковром на земле, а мгновенно превращался в тонкий слой неприятной грязной массы. Еще не было поздно, вообще, наверное, был даже не вечер, но грязно-серое небо теперь круглые сутки было такого цвета, иногда прерываясь на ночь. И все же, если посмотреть в окно, среди прочих чувств возникало одно приятное: радость от пребывания не на улице, а в доме, относительно теплом и уж точно защищенном от грязной мокрети. Якоб сидел на подлокотнике дивана, упираясь рукой. Мартин сидел на диване, в его ногах валялся колючий, но любимый плед. Они соприкасались спиной к спине. Для протокола они смотрели записи игр с мажора (у них не было достаточно причин смотреть с утра пораньше живьем), но на самом деле больше залипали в телефоны — в конце концов, это был Контр-страйк, чего они там не видели. Якоб вставал отнести на кухню стаканы из-под какао с зефирками и остался полусидеть на подлокотнике, как будто хотел куда-то сорваться или что-то предложить. Наконец, он погасил телефон и спросил: — У тебя нет ощущения, что у нас как-то пустовато? Как будто чего-то не хватает, неуютно… — Да, ты абсолютно прав! — тут же отозвался Мартин. — Я и сам хотел предложить купить торшер в коридор. — Оу, — у Якоба было очень удивленное выражение лица, которого Мартин не увидел. — честно говоря… — Думаешь, он будет лучше смотреться в прихожей? Я не настаиваю, наверное, ты прав, — он поднял руки, сдаваясь. Они все еще смотрели в разные стороны. — Мартин, я вообще не про торшер. — Тебе больше нравится бра? — Нет, я даже не знаю, что такое бра. И мне плевать, — Якоб, наконец, сделал два шага и сел на диван рядом с ним, отодвинув плед и обнажив Мартиновы вязаные носки с ежиками. Он положил руку ему на щиколотку, залез пальцем под борт носка и погладил теплую кожу. — Я думаю, нам стоит завести домашнее животное. — Домашнее животное? — Мартин ошеломленно переспросил и только теперь отложил телефон из рук. — Да, питомца. Например, пса. Щенок может быть нашим подарком на Рождество себе э-э-э друг другу? — Якоб почесал затылок и посмотрел на него с надеждой. Целую минуту Мартин очень внимательно смотрел Мибр/Мауз. — Тебе кажется, что это слишком большая ответственность? — продолжил Якоб, не получив ответа. — Да ну, тебе же всегда нравились собаки. — Ага. Но, когда я был маленьким, наш домашний пес меня покусал. Даже шрам остался, — Мартин отобрал ногу, закинул на колено, задрал штанину и поискал на щиколотке. Там было несколько еле различимых пятен и полосочек, свидетельств активного детства. — Какой-то из этих. Не могу вспомнить. — Офигеть. Ты мне не рассказывал! Ну, мы ведь живем в квартире. Нужно просто подобрать дружелюбную и некрупную породу. — Мне потом недели две нельзя было играть в футбол, — он продолжил, игнорируя Якоба, как будто сказать ему было важнее, чем быть услышанным. — И никому рассказывать об этом, ну, из друзей, потому что иначе Гизмо бы усыпили. — А почему? — удивился Якоб. — Почему его не усыпили, в смысле? Пес напал на ребенка! — Папа бы этого не допустил, — Мартин пожал плечами. — У него было три сына и всего один любимый пес. Я думаю, иногда он бывал не против, чтобы усыпили кого-нибудь из нас, — он хихикнул. — Звучит жестоко. — Слушай, это, конечно, неприятная история, но я сам нарвался. Гизмо был не виноват. Мартин пересел поближе и уложил голову Якобу на плечо. — Ну уж нет, ты сам меня заинтересовал. Рассказывай теперь. — Серьезно? — Нет, шучу, мне абсолютно все равно, что было в твоей жизни до нашей встречи, — Мартин обвил руку вокруг его талии и оставил в опасной близости от худого бока, готовясь защекотать. Впрочем, прежде чем он успел это сделать, Якоб прижал его кисть к дивану своей. — Я весь внимание, — добавил он. Мартин вздохнул. — В общем, мне было восемь, край девять лет. Неподалеку от нашего дома есть детская площадка рядом с большим футбольным полем, — он говорил отрывисто, стараясь не затягивать рассказ. — после футбола я часто шлялся там один. Однажды я увидел незнакомых детей с собакой; у них была необычная игра, и мне стало интересно. Они, — Мартин сжался и пересилил себя, прежде чем продолжить. — привязали на нитку кусок жестяной банки из-под газировки. А на этот кусок, с острыми тонкими краями, нанизали немножко колбасы. — Бля-ять, — протянул сбоку Якоб, догадавшись, в какую сторону клонилась эта история. — Ниточка забрасывалась псу под лапы, за нее тянули, пес бежал следом; но он ведь быстрее ребенка, он всегда догонит. Вот только стоило наклониться за колбасой, собака кололась об острый край жестянки, выпускала из пасти, и в этот момент ниточку можно было забрать. И игра начиналась заново. Мартин чуть-чуть отстранился и заглянул Якобу в глаза, будто боялся, что он не поверит: — Я не понимал, что они делают. То есть, я видел, конечно, но мне казалось, что собаке должно быть не больно. Она ведь чья-то. Собственно, я подошел и спросил “А чей это пес?”, но дети просто разбежались. Наверное, испугались, что я позову взрослых. — А потом? — тут же спросил Якоб. — Еще с неделю я вспоминал, как весело собака бегала за ниточкой. И в какой-то случайный день сделал такую же игрушку и вывел Гизмо во двор, даже не на задний двор. Гизмо очень любил меня, когда я был ребенком; его завели, когда мне было около трех, и щенком он сильно привязался, доверял и даже спал у меня в ногах. И еще он постоянно клянчил еду со стола. То есть, мы хорошо кормим собаку, но только кормом, такое правило. А Гизмо очень хотел чего-нибудь со стола, и мне хотелось ему чего-то дать, и… О чем я только думал? — Мартин обреченно потер под глазами. — Он с таким доверием бросился за ниткой, догнал меня в два прыжка. Но Гизмо — это не худая облезлая собачонка, ты видел его, это брохольмер, крупный, сильный пес. Короче, он схватил кусок колбасы вместе с жестянкой и оборвал нитку. Острые края стали резать язык, рвать пасть, я сразу подбежал и полез к его морде. И, выплюнув острую штуку, Гизмо зубами в крови вцепился со злости мне в ногу. Я закричал и заплакал, прибежала мама, дома была только она. Пес меня тут же отпустил, мама стала обнимать и жалеть, потому что я, конечно, важнее собаки, но чувство было абсолютно отвратительное, — Мартин сухо закашлялся от долгой беспрерывной речи. — Вот, типа того, — помолчали. — Я зря рассказал? — Нет, конечно, нет, — Якоб взял его ладони в свои, погладил по пальцам. — В этом нет ничего плохого, ты же не хотел, чтобы так получилось. Дети часто делают глупости, ну и что. Мартин встал, неловко опустил взгляд, находя вязаными носками мягкие тапочки. Ничего не сказал и ушел на кухню. Якоб пошел за ним, сел на краешек стола. Мартин включил воду, подставил стакан и тупо пялился, пока вода не перелилась. Он несколько раз стряхнул кистью, вытер тряпочкой дно стакана, прежде чем поставить его на стол. Из другой комнаты раздавались английские голоса аналитиков. Эх, прошли счастливые времена ТВ2. — Ну, слушай. Питомец — это ведь не только собака, — отвлек его Якоб. — М? — Мартин поднял лицо, и по ожившему взгляду стало понятно, что он вернулся в реальность. — Мы всегда можем завести камень. Или дождаться, пока Гейб добавит куриц. — Вообще-то я имел в виду кота. — Высокомерные куски шерсти сразу отправляются на мороз, — категорически отказал Мартин. — Окей, согласен. Но у меня есть еще варианты. Мартин резал шпинат, чтобы бросить на кусок черного хлеба, где уже лежали картошка, куриная грудка и луковый соус. Якоб подошел со спины и заговорил ему на ухо, как будто собирался шептать непристойности: — Может, все-таки попугай? Мартин вскинул нож с желанием убивать таким же острым, как лезвие, но вместо этого просто стал усерднее крошить шпинат в труху. — Мы научим его говорить. Он сможет давать инфу в играх. — Я не хочу, чтобы животное в этом доме было умнее тебя, — съязвил Мартин. — Меня? — Якоб удивленно переспросил. — Тогда это не аргумент против попугая. Он конкурирует только с твоими умственными способностями. Мартин совершенно случайно заехал локтем Якобу в живот, и тот предпринял тактическое отступление. — Смотри в свой монитор, — недовольно ругнулся Якоб, пытаясь заглянуть в экран через Мартинову макушку, прогнать захватчика и еще нажимать какие-то кнопки. Изначально идея поставить компьютеры рядом казалась очень перспективной — совсем как на буткемпе. Не учли только, что у них было не два стола, а один длинный, и они сидели плечом к плечу буквально. — У тебя там то же самое! — Не то же самое, а венты. Дай мне подумать. Подумать Мартину не удалось: Якоба убили в бок. Он запрокинул голову и с видом полного презрения сложил руки на груди. Мартин остался один в два; теперь он, конечно, смотрел в свой экран. — Хомяк, — внезапно напряженно прозвучало сбоку. — Что? — Мартин судорожно зыркнул на радар, как будто это была позиция, название которой он забыл. — Идеальное животное для нас — хомячок. Сидит в клетке, крутит колесо. Красота? Отвлекшийся и потерявший концентрацию, Мартин подох максимально тупо и, стукнув мышкой по столу, выплюнул сквозь зубы: — Ненавижу грызунов. Якоб рассмеялся и откинулся в кресле. — Что ты думаешь про ящерицу? — У меня уже есть одно холоднокровное, — в этот момент Якоб грел ладошку у Мартина в кармане. — Рыбки? — Слушай, может, все-таки камень? Смысла столько же, зато дешевле. Где-то здесь варианты домашних животных закончились. Окно было открыто. Теперь там шел настоящий снег, но и тот стает к обеду. Что поделаешь, CO2. Из-за ебаного red cross youth Мартин знал об этом на целый час больше, чем хотелось бы. Крупные бесформенные хлопья задувало внутрь, и они оставались кляксами на подоконнике. Мартин сидел совсем рядом, подставив нос зимнему воздуху. Впрочем, он был в свитере. От мороза его кожа сохла и начинала трескаться. Губы уже были похожи на вишневое месиво. Но Мартин не слишком думал об этом. Долго глядя в зеркало, он всегда начинал смущаться своего взгляда. В кружку кофе упала снежинка и тут же растаяла. Раз она долетела до молочной поверхности, значит кофе остыл. Он помнил, как ощущался прошлый декабрь. Получше прошлого ноября, когда он каждый день просыпался с ощущением стыда и засыпал с ощущением ненависти. Уж точно лучше февраля, который вообще не хотелось вспоминать. Прошлый декабрь ощущался так, как будто жизнь проходит мимо них. Совсем как… этот декабрь. На окно с обратной стороны налипли комья снега, Мартин постучал костяшками по стеклу и, чуть опав, комья поползли вниз, оставляя широкие мокрые полосы. Ему открылся вид на фасады и кусочки крыш соседних домов и улицу, пустынную, так что на тротуарах еще оставалась свежая снежная целина. Крыши и снег, талая вода и ветер, и какая-то апокалиптическая пустота. А потом щелкнул замок и открылась входная дверь. Мартин слез с подоконника, оставив остывший кофе. Якоб согнулся вдвое, пытаясь стянуть ботинок, минуя развязывание шнурков. К его чести, это был второй ботинок. — Hej, — сказал Якоб, снял и повесил ветровку. — Я пропустил тебя, — сказал Мартин. — смотрел в окно и не увидел. — Смотрел в окно? Тебе заняться было нечем? А это, наверное, потому что в белом, — у него действительно была белая куртка, и, в налипших снежинках, Якоб был немного похож на снеговика. Отчего-то, несмотря на такую же бледность, по сравнению с Мартином, вспыхивающим как китайский фонарик, он меньше краснел, и лицо оставалось нетронутым холодовым румянцем. Мартин потянулся и растормошил его холодные вихры все в белых иголочках. — У меня есть что-то, — он отошел, нашел свой рюкзак, покопался в нем и достал какую-то вещь, поднял над головой, как трофей. Это был ошейник. Черный кожаный мягкий ошейник ремешком. — О, ты все-таки решился на собаку! — обрадовался Якоб, но, подойдя к Мартину, понял, что ошибся. — Нет, — тот неловко хихикнул. — Но я подумал, что могу сделать тебе другой подарок на Рождество, — Мартин дал ему ошейник повертеть; приблизил лицо и понизил голос: — Ты говорил, что хотел бы… попробовать. Вот теперь Якоб покраснел, не в силах оторвать взгляда от куска черной кожи, погладил замшу с внутренней стороны. Он поднес ладонь к шее и не коснулся. — Ты правда хочешь? — вместо этого, как будто так и было задумано, он почесал затылок. — Прости, глупый вопрос. Спасибо. — Не за что пока, — многообещающе произнес Мартин. Якоб притянул его к себе за пояс и нежно, долго поцеловал. Мартин положил руки ему на спину, обнимая сзади за плечи. — Как плохо было прошлой зимой, — прошептал он, дав волю затаенным мыслям. — Сейчас все по-другому, — уверил его Якоб и потащил в спальню. Якоб сглотнул, коротко дернулся кадык, и он задержал дыхание. Мартин погрел в руке металлическую пряжку, потянулся к его шее и аккуратно затянул ошейник на последнюю выемку, убрал хвостик в шлевку, так что получилась ровная черная полоска. Он подвигал ремешок, вызывая трение замши о кожу и повернул, чтобы пряжка оказалась ровно посередине. — Туго? — Ослабь, — сдавленным голосом попросил Якоб. — На одну, пожалуйста. Мартин сделал, что попросили, и отстранился, чтобы посмотреть на дело своих рук. Якоб залез двумя пальчиками сверху и поводил, поправляя и привыкая к ощущению. — Не натирает? — спросил Мартин. — Нормально? — Угу, — Якоб убрал руку и опустил плечи, еще сильнее вытягивая шею. Мартин толкнул его, и он упал спиной на постель. Мартину хотелось еще немного полюбоваться, посмаковать необычную картинку. Он оседлал его живот, поерзал, устроился поудобнее у выступающих ребер, потираясь через ткань белья. Раздеть друг друга полностью терпения не было. Мартин коснулся ошейника и повел легкими касаниями ниже по тонкой коже, до ключиц, а потом погладил под подбородком и линию челюсти. На своей щеке Якоб поймал его ладонь. — Можно? — снизу-вверх он протянул ему сведенные запястья. — Ты наглеешь. — Не думай, что это твоя привилегия. Не дождавшись помощи со стороны, Якоб потянулся к прикроватной тумбочке. Ему было далеко, и искал нижний ящик он наощупь. — Ну, что ты делаешь? — спросил Мартин с усмешкой и сложил руки на груди, невольно мешая ему коленками. Перевернув ящик вверх дном и все там пороняв, Якоб вытащил свернутую недлинную атласную ленту и завозился, пытаясь длинными пальцами связать самому себе запястья. — Стой, подожди, ты не то делаешь, тебе будет неудобно, — попытался остановить его Мартин, но делать ничего не стал; ему было слишком забавно за этим наблюдать. — Разве не в этом смысл? — Нет, будет неудобно, но не так, как ты хочешь. Пока они обсуждали, делать что-то стало поздно, потому что Якобу удалось затянуть узелок. Он показал обездвиженные ладошки. — А теперь смотри, что будет, — Мартин поднял его руки и положил за голову, в результате чего те согнулись локотками вверх. — Бля, да, ты был прав. Мартин сделал самодовольное лицо, развязал, хлопнул его по предплечью, чтобы тот перевернул руки и, наконец, перетянул лентой еще раз. — Теперь ты целиком похож на мой рождественский подарок, — чуть отстранился и окинул оценивающим взглядом. Якоб смущенно улыбнулся, издал непонятный замученный звук и попытался спрятать лицо. Он всегда так делал, если смущался, именно в таком порядке, как будто Мартин нажимал какую-то кнопку. — Нравлюсь? — чуть слышно спросил он, сверкнув светлыми глазками. — Нравишься, — подтвердил Мартин. — Поцелуй тогда. Мартин уперся рукой у его головы, прижав несколько светлых прядок. Другой рукой он подцепил ошейник и, вместо того, чтобы склониться, дернул на себя. Волоски хрустнули. Голова Якоба безвольно мотнулась, у него сбилось дыхание, и белый рот со впалыми щеками округлился, пытаясь словить воздуха. Но Мартин продолжил тянуть, пока сухие губы не соприкоснулись, сначала совсем чуть-чуть, шершавыми корочками потрескавшейся кожи, и сразу после глубоко и жадно, как будто жаром поцелуя можно было надышаться. — Ты делаешь… мне больно, — просипел Якоб без какой-либо претензии, улыбнулся, насколько мог, и еще раз коснулся его губ, прихватывая нижнюю, так, чтобы не оставалось сомнений: ему похуй. (хотя он оценил бы, если бы ему перестали драть волосы) Но Мартина перебило. Он резко и грубо отстранился, бросил его и, напугавшись, закрыл лицо руками. — Ай, блять, — Якоб недовольно посмотрел снизу-вверх: — Мартин? — тот сдвинул пальцы, показывая глаза. Пару секунд Мартин выглядел совершенно сбитым с толку, а потом дернулся и развязал его руки. Якоб по очереди потер запястья, затылок и заднюю сторону шеи. — Ты чего? — он сам схватил себя за ошейник и открыто Мартину протянул. — Мне нравится, ты же знаешь. Ему показалось, что Мартин заплачет, но тот просто убрал его руку и мягко положил на кровать. — Все э хорошо, — робко предположил Якоб. Мартин не ответил, закутавшись в свои загоны. Якоб не хотел его насиловать, не хотел и упрашивать. — Мы продолжим? — спросил он требовательней. Мартин же сам предложил… Но вряд ли он сейчас думал об этом. Прикусив губу, Мартин повинно выбирал между “я не хотел” и “я не хочу”. — Черт, — Якоб процедил сквозь зубы.  — Пошло оно все, — спихнул Мартина с себя и сел на кровати, еще раз потер запястья. — Нет значит нет, — и сорвался с места. Не то чтобы он много куда мог уйти: в одну из двух комнат или на кухню. Что-то звякнуло толстым стеклом о дерево, захлопали крыльями дверцы кухонных шкафчиков, стул скрипнул по паркету. Прошла минута, по деревянному столу стукнуло что-то металлическое. Мартин натянул штаны и футболку, чтобы оправдать свое отсутствие. Он нашел Якоба на кухне. Он сидел, подтянув одну ногу к себе на стул и поставив подбородок на коленку; другую, наоборот, вытянул, чтобы не затекала. Между средним и указательным пальцем у него зависла тлеющая сигарета. Якоб забывал курить, оставив руку над пепельницей. Поодаль валялся расстегнутый черный ошейник, на который теперь было противно смотреть. Мартин встал за спиной Якоба и стал массировать ему плечи, насилу выпрямляя спину. Кожа у него была лягушачья, холодная, вся в мурашках, и неудивительно: он же был почти голым. Мартин обхватил его сзади через ключицы и клюнул поцелуем в скулу. — Когда я был маленьким, — начал Якоб через тишину. — в моей комнате стоял тяжелый икейский комод. У него сломался и не задвигался до конца нижний ящик. Из-за этого ночью комод всегда выглядел так, как будто собирался меня укусить. Я боялся и не мог уснуть. И тогда, чтобы успокоить меня, мама рассказала такую сказку. Каждый раз, когда в доме рождается ребенок, там появляется еще один ниссе. — Мама рассказывала тебе сказки про ниссе!? — Мартин быстро вовлекся в рассказ. Напряжение спало, будто они болтали как всегда. — Моя мама говорит «mojn», Мартин. Так, о чем я. Но детям еще не надо помогать по хозяйству, и поэтому этот ниссе особенный. У него есть высокий красно-белый колпак, который делает его сильным и неуязвимым, невидимым и неосязаемым. Этот ниссе нужен, чтобы охранять ребенка от всех, кто пожелал бы ему зла. И я мог спать спокойно под защитой своего ниссе в красно-белом колпаке. Поначалу это сработало. Во-первых, я перестал бояться комода, — Якоб хохотнул. — Во-вторых, история мне очень понравилась, и я много фантазировал про своего ниссе. — Фантазировал? — Мартин поиграл бровями. — Мартин! — Якоб хлопнул его по запястью. — Мне было шесть! — Просто продолжай. — Э-э-э да. Ниссе в красно-белом колпаке всегда появлялся в конце игры, чтобы всех спасти, и я придумывал монстров страшнее и страшнее, но никто из них не мог ему ничего сделать. И тогда со временем я стал бояться его самого. Из сказок я знал, что ниссе могут обижаться на людей. И, если бы мой ниссе захотел мне навредить, я бы не смог ему помешать. Я чувствовал себя беззащитным перед ним. Я опять стал плохо спать, но в этот раз боялся даже рассказать маме, потому что именно эти слова и могли разозлить ниссе в красно-белом колпаке, — Якоб притих. — Это все? — спросил Мартин после продолжительной паузы. — То есть, а чем все кончилось? Ты избавился от него? — Я, честно говоря, плохо помню. Кажется, я подрался и получил на продленке, и решил, что раз ниссе не пришел, то его больше нет и можно жить спокойно. — Пиздец. Якоб почувствовал жар прямо у пальцев и судорожно выбросил истлевшую сигарету в пепельницу. Мартин обошел его, встал рядом и взял за руку: — Я никогда-никогда не сделаю тебе зла, — негромко, но с чувством сказал он и добавил с серьезностью истукана: — могу поклясться. — Не нужно, — ответил Якоб со смешком и прильнул щекой к его ладони. — Я знаю и так. Мелкой дробью посыпался с той стороны окна то ли град, то ли дождь, выстукивая сложный ритмический рисунок. Пушистого снега теперь можно было только дожидаться. — Давай заведем собаку, — внезапно предложил Мартин. — Стой, — Якоб запротестовал. — Если ты не хочешь, то, конечно, не надо. Я рассказывал не для этого. И делать мне одолжение не надо тоже. — Я не поэтому. — Оу, ну, тогда… хорошо? — Якоб пожал плечами, и Мартин тихо рассмеялся.