Призрак Консерватории

Себастиан в третий раз обернул повязку вокруг правого запястья, затянув ее так сильно, что пальцы рефлекторно сжались в кулак. Красный цвет просочился сквозь тонкую марлю, обнажив свежую рану, которая все еще раздраженно пульсировала под ней. — И пусть это будет тебе уроком, Себастиан. — Отрывистые слова отца заставили его вздрогнуть. Это, а также ритмичный скрежет тряпки по дереву, когда он вытирал инструмент в своих руках. Свет из эркерного окна гостиной отразился от капель крови, запятнавший лицевую часть линейки, когда он поднял ее на уровень глаз, изучая ее так, как скрипач изучает свой смычок после выступления. С вниманием и гордостью. — Да, отец, — автоматически ответил Себастиан, завязывая последнюю петлю. Время и обильная практика были его учителями в этом отношении, и он с легкостью выполнил задание, стараясь не пролить ни капли. Последнее, что ему было нужно, это испортить шелковую обивку дивана и пополнить свой и без того обширный список некомпетентностей. Он встал и раскатал рукав рубашки, застегивая его на манжете. Он только начал надевать пиджак, когда пара тяжелых рук опустилась ему на плечи. — Стой спокойно. — пробормотал отец прямо у него за спиной, и он замер от горячего дыхания, коснувшегося его затылка. Никакого запаха алкоголя, отметил он. Но, конечно, его и не должно было быть, для этого было еще слишком рано. Слава Богу за небольшое милосердие. Тем не менее, его желудок скрутило от ощущения этого слишком нетерпеливого пожатия, которое говорило о грядущих худших вещах. Сначала будет продолжительное пожатие, затем медленное скольжение вниз по ребрам... Но отец лишь осторожно просунул руки в рукава пиджака, прежде чем накинуть его на плечи. Он развернул его, чтобы расправить лацканы. Жест был таким домашним, таким заботливым, что Себастиан почувствовал, как слегка подался в его сторону, как мотылек на пламя: жаждущий тепла, но обрекающий себя на неизбежный ожог. — Итак, Себастиан, — начал он, оттягивая лацканы, чтобы швы легли ровно. — Я не понимаю, почему ты настаиваешь на том, чтобы вот так давить на меня. Мне от этого больнее, чем тебе. А, так вот оно что. — Да, отец. — Но ты Швагенвагенс, и я ожидаю, что ты будешь вести себя как один из них, — Густав холодно вздохнул. — Подумать только, скромный цыган, превзошедший моего сына. Моего сына! После всего, что я для тебя сделал, так ты хочешь мне отплатить? Приходишь на церемонию открытия только для того, чтобы опозорить себя, — Резкий щелчок лацканов грубо толкнул Себастиана. — Опозорить меня. — Я тебя больше не подведу, отец. Отец только хмыкнул, сузив глаза. Затем его руки потянулись к галстуку-бабочке, прикосновение его длинных пальцев обжигало холодом там, где они касались его шеи. — Ну, просто подумай, что сказала бы твоя мама...если бы она все еще была с нами. Напоминание причинило достаточно боли, но именно невысказанное обвинение, стоящее за ним, вывело Себастиана из себя. С таким же успехом он мог потерять обоих родителей в день своего рождения: мать — из-за родов, отца — из-за разбитого сердца. Теперь, в результате, он каждый день страдал за грех, который никогда не собирался совершать и за который никогда не мог получить прощения. — Возможно, я и впустил сюда этого бродягу, — прорычал Густав. — Но его зачисление — это одолжение, а не привилегия. Не позволяй ему забывать об этом. Как его «личный опекун», твоя обязанность — присматривать за ним. Убедись, что он следит за собой и не создает никаких проблем. Это понятно? — Да, отец. — Хорошо. — Закончив, он отпустил его коротким кивком. — Теперь иди проведай свою невесту. Не подобает заставлять леди ждать. Себастиан молча поклонился и направился к двери. Он не успел сделать и двух шагов, как отец остановил его. — И еще кое-что, сынок. Повернувшись назад, он впервые за все утро поднял глаза на отца. Момент, казалось, растянулся, пока отец и сын смотрели друг на друга. Окруженный ореолом утреннего света, Густав выглядел доброжелательным ангелом, готовым даровать милость своей своенравной душе. Был ли он, наконец, прощен? Закончились ли дни его позора? Надежда осмелилась пробудиться к жизни. Но Густав не смотрел на него прямо, его взгляд остановился на чем-то ниже. Его губы презрительно скривились. — Приведи себя в порядок, ради Бога, — усмехнулся он, отворачиваясь, как будто полоска бинта, выглядывающая из-под манжеты Себастиана, была личным оскорблением его тонких чувств. Двери гостиной захлопнулись за Себастианом, как пощечина, когда он уходил. Он все еще застегивал запонку, когда шел по коридору, ведущему в столовую. Слуги в ливреях суетились вокруг него, вытирая пыль здесь и наводя порядок там, но они всегда останавливались на своих обязанностях, чтобы сделать реверанс и вежливо пожелать молодому хозяину «доброго утра», когда он проходил мимо. Он приветствовал их небрежным кивком, желая побыть наедине со своими мыслями. Или настолько одиноким, насколько это было возможно. Семейные портреты украшали стены коридора, поколение за поколением Швагенвагенсы наблюдали за ним из-за своих рамок. Там были дедушки-основатели и богатые дяди, знатные дамы и знаменитые музыканты, позирующие со своими инструментами. В самом конце состава был маленький портрет трехлетнего Себастиана, скрипка детского размера прижата к подбородку, губы опущены в вечной хмурости. Остановившись прямо перед дверями столовой, Себастиан воспользовался моментом, чтобы оставить свой привычный поцелуй на маминой свадебной фотографии, висящей там, и на стекле навсегда запечатлелась форма его губ. Это была его любимая фотография с ней и одна из немногих вещей, которые временно развеяли его меланхолию. Мэри Швагенвагенс была красивой при жизни, доброй и кроткой молодой леди, слишком рано украденной из этого мира. На фотографии ее руки были аккуратно сложены на коленях, голова наклонена, как будто она слушала приятную песню. Оттенок сепии, однако, не смог передать сияние ее глаз, которые, как говорили, были голубыми, как Средиземное море, и такими же глубокими. Отец говорил о ней только тогда, когда давал свои «уроки», но Себастиан знал, что лучше не сомневаться в его любви к ней. Он был свидетелем этого в те личные моменты, когда поздно ночью отец часами смотрел в камин, потягивая бренди. Его разум терзали мысли о ней, безжалостном призраке, который преследовал его мир наяву. Густав не мог сбежать от нее, потому что с тех пор, когда Себастиан унаследовал глаза Мэри, он не мог удержаться от напоминания о ней всякий раз, когда смотрел на него. Себастиан потер глаза, чувствуя, как к нему подкрадывается очередная зевота. Чего бы он только не отдал, чтобы уснуть. Искушение сделать крюк обратно по коридору, мимо спальни отца в свою собственную было сильным. Господь знал, что ему нужен отдых. Тяжелое дело прошлой ночи сказывалось на нем, сонливость затягивала веки и скрывала мир в тонкой дымке. Только жгучая боль в запястье не давала ему уснуть, тыча в него, как беспрестанная школьная учительница. Не расслабляйся сейчас со своими обязанностями, молодой человек, это его отругало. Шоу должно продолжаться. Да, шоу должно продолжаться, покорно согласился он, кладя руки на дверные ручки. Сделав глубокий вдох, он подавил крайнюю степень своей усталости и одновременно распахнул двери. — Доброе утро, Лидия, — объявил он, подходя к своей невесте за завтраком и кланяясь. Он взял ее протянутую руку и коснулся ее губами. — Моя дорогая, ты сегодня сияешь. Как всегда. Лидия действительно была безупречно одета. Каждый дюйм ее наряда был сшит так, чтобы превозносить ее чистоту и добродетель. В накрахмаленных белых кружевах и синем атласе, с волосами, уложенными по последней моде, она была, по всем меркам, настоящей леди. Неудивительно, что у нее было так много поклонников, многие из которых до сих пор преследовали ее, несмотря на то, что о ее помолвке с Себастианом стало известно на балу ее дебютанток. Ни для кого не было секретом, что Лидии нравилось внимание, но, похоже, ей нравилось исходить от любого, кто не был ее женихом. — Себастиан, — обратилась к нему Лидия, не поднимая глаз. — Ты льстишь мне, как всегда. — Ответ был лишен эмоций, не более чем строчка, прочитанная по сценарию их брака по расчету. Романтика растерялась, став рутиной. Флирт фактически фальшивый. Завтрак еще даже не начался, а Себастиан уже был истощен ее присутствием. Трудно было представить, что когда-то было время, когда все было по-другому, когда они действительно любили друг друга. Летние месяцы в семейном коттедже на берегу моря они провели вместе в детском блаженстве, и они с Лидией, или Крошкой Лотти, как он тогда ее называл, были неразлучны. Она была первым прикосновением Себастиана к любви, невинным, хотя и невежественным чувством, которое побудило его нырнуть прямо в море за ее голубым шарфом в знак безрассудной преданности. Как они смеялись над тем днем. Лидия больше не смеялась. Но именно это оковы высшего общества делают с человеком: одаривают его богатством, одновременно лишив всякой радости, поймав в ловушку жизни, которую они не сами создавали. Вот почему эти глаза, когда-то полные веселья и удивления, теперь только молча осуждали Себастиана, когда он занимал свое место напротив нее. То, что изначально было принято за безрассудную преданность, теперь казалось ей просто безрассудным. Слуга положил салфетку Себастиану на колени, пока тот рассматривал сегодняшний завтрак. Сервировка была заставлена тонким фарфором и столовым серебром. Пышки с джемом, обжигающе горячие сосиски и набор сезонных фруктов для нее. Тарелка простой овсянки для него. Он вздохнул. — Я хотела спросить, что тебя задержало, — непринужденно начала Лидия, прекрасно зная, что задержало его этим утром. — Надеюсь, ваша небольшая беседа прошла хорошо? — Она ухмыльнулась ему поверх своей чашки и поглубже вонзила лезвие. — Я знаю, какой у дяди может быть вспыльчивый характер. Дорогой кузен. Себастиан ощетинился при напоминании о семейных отношениях. Он был вынужден признать, что их сходство было сверхъестественным, почти как если бы они смотрелись в зеркало. Не раз их даже принимали за брата и сестру, на чем Себастиан старался не слишком зацикливаться. Но на этом сходство заканчивалось. Они были совместимы, как масло и вода, эти запланированные завтраки по выходным - все, что Себастиан мог вынести в ее обществе. Лидия, похоже, тоже возмущалась самим его существованием. Однако, по мнению их родителей, они идеально подходили друг другу, чтобы обеспечить чистоту родословной Швагенвагенсов и произвести на свет качественных наследников. На этом Себастиан тоже старался не зацикливаться. — Все прошло так хорошо, как можно было ожидать, — ответил он так же без эмоций, пытаясь пресечь этот конкретный ряд вопросов, импульсивно сжимая правое запястье, лежащее у него на коленях. — О, правда? — Она смерила его холодным взглядом, как будто могла видеть следы его избиения, спрятанные под столом. — Ну, ему, должно быть, было что сказать, да? Учитывая, что ты позволил этому противному маленькому цыганенку испортить твое выступление. Себастиан нахмурился и сдвинул брови. — И как этого отброса вообще сюда пустили? — Лидия продолжала, ничего не подозревая, накалывать вилкой невинную виноградину. — Сидеть рядом с талантами — не значит быть талантом. Или класс, если уж на то пошло. Нет таланта? Ты не слышала, как он играет? Размазывая комочки овсянки по тарелке, Себастиан вместо этого благоразумно спросил: — Кстати, о занятиях, моя дорогая Лидия, как продвигаются твои дела? — Не пытайся сменить тему. — Лидия сузила глаза, поджав губы в уродливой гримасе неодобрения. — Этот негодяй обчистит нас до конца семестра. — Она театрально приложила руку к своему колье. — Ты забыл, что он украл мою брошь в честь помолвки прямо у нас из-под носа? Себастиан чуть не уронил ложку. — Итак, ты говорила, — осторожно начал он, прочищая горло. — Почему ты так уверена, что это был он? — Умоляю, кто еще это мог быть? Я готова поспорить на что угодно, что он, вероятно, уже сдал его в ломбард за запрещенные вещества на улице, дикарь. — Она впилась взглядом в своего воображаемого преступника. — На самом деле, я уже подумываю пойти в администрацию и самой заявить о воре! Себастиан сжал губы, сунув руку в карман, пальцы собственнически сомкнулись вокруг спрятанной там броши. Сапфир согрелся в его ладони. Внутри разгорелся ожесточенный спор: оставить его или отдать? Позволить ей осуществить свою угрозу невинному мальчику или потерять прекрасное новое дополнение к своему городу? Черт возьми, если бы только ему не пришлось отдавать это ей первым делом. Он знал, что рискованно брать его себе, думая, что его невеста не будет скучать по его отсутствию. В любом случае, раньше она никогда не заботилась о семейной реликвии, так что же такое одно маленькое украшение среди огромной коллекции? Но теперь, когда она нацелилась на свою жертву, ее будет нелегко отговорить от охоты на ведьм. Сейчас или никогда. Он незаметно уронил салфетку и наклонился, как будто хотел поднять ее с пола. Там он достал сокровище из кармана, сжал его в последний раз, затем выпрямился. — Ну, ты только посмотри на это. Что у нас здесь? — Он был воплощением невинного удивления, положив брошь в центр стола. Все тепло, которое в нем было, казалось, сразу рассеялось под резким солнечным светом. Глаза Лидии расширились, когда она потянулась за ним, бормоча: — Г-где, ради всего святого, ты это нашел? — Прямо здесь, у ножки стола. Ты, должно быть, уронила его во время нашего последнего завтрака. — Ответил Себастиан, элегантно накладывая ложкой порцию овсянки. Не каждый день ему доставляло удовольствие сталкивать Лидию с ее благородного насеста, и эта маленькая победа отчасти восстановила его аппетит. Даже если это стоило ему его драгоценного фонтана. — Вам действительно следует быть более бдительными со своими вещами, — сказал он с ухмылкой. Лидия все еще смотрела на сапфир в гнезде из тонкого серебра, блестящая голубая поверхность отбрасывала блики света на ее восхищенное лицо. Однако прошло совсем немного времени, прежде чем ее облегчение сменилось надменным раздражением. — Да, хорошо, — фыркнула она, прикрепляя брошь к своему колье, где она сверкала в ложбинке на ее шее. — Это случается даже с лучшими из нас. Давайте просто будем благодарны, что его не подобрала прислуга. Себастиан прекрасно понимал, что не стоит ожидать прямого признания Лидии в проступке, но сбить ее со следа было достаточной наградой. И, по крайней мере, теперь ее потенциальная жертва была избавлена от дальнейшего негативного внимания. Однако тяга Лидии к драме не была удовлетворена, и вскоре она нашла свежее мясо, в которое можно было вонзить зубы, на этот раз в виде ее ничего не подозревающих одноклассников. Во главе ее списка стояли другие сопрано, самые безмозглые из них. Они были на пути к тому, чтобы полностью испортить промежуточный концерт. Если бы не она, конечно. Кто-то должен был вмешаться в это дело, и они, конечно же, не могли полагаться на свою новую странствующую учительницу, которая, откровенно говоря, была груба и неотесанна. Устрашающая, как выразились другие девушки. Неужели Себастиан ее еще не видел? Ну, неважно. Скорее всего, ему было бы неприятно встретится с ней в конце концов… Ее голос превратился в жужжание комара, когда мысли Себастиана унеслись в сторону, отступая, чтобы оценить сцену в целом. Здесь была сцена с маленькими актерами в их маленьких костюмах, играющими свои маленькие роли, декламирующими строчки, написанные людьми без капли воображения. Все это было так утомительно. Так предсказуемо. Слушая ее сейчас, когда каждая банальная жалоба резала ему слух, Себастиан мог только удивляться, как он вообще мог подумать, что она может быть той, кто споет для него. Да, она была такой же талантливой примадонной, как и все остальные, и уже должна была сыграть главную роль в опере консерватории в конце года. Раньше он считал, что ему очень повезло, что она стала его невестой, полагая, что она может быть именно тем, что ему нужно. Брак, заключенный в оперном раю. Но ему не потребовалось много времени, чтобы понять, что Лидия совершенно не подходит для его музыки. Неправильная подача. Неправильный звук. Все неправильно. Себастиан впал в месячное отчаяние, когда впервые осознал степень своего затруднительного положения, убежденный, что никогда не найдет того, что ищет. Но потом...он появился. Очарован глас прошлой ночи в унисоне, Чудесны звуки, в сладостном и мелодичном звоне. Ее вибрации бесподобно душу покоряли, Сладкие мелодии, подобные царским, красиво волновали. Тот, кто мог заставить свою песню взлететь. Странное ощущение, похожее на то, как пузырьки шампанского щекотали его кожу головы во время импровизированного куплета, и он внезапно отчетливо осознал свое физическое тело: прохладное прикосновение столового серебра под пальцами, острый аромат малины в воздухе, привкус соли на языке, слабое пение птиц за окном. Он закрыл глаза, отворачивая свое лицо от кричащего дневного света, в то время как внутри еще более яркое зрелище красок взрывалось и кружилось, как фейерверк, не сдерживаемое рамками реальности. Все ощущения были намного ярче, реальнее, чем это было даже мгновение назад, как будто туман вокруг мира рассеялся. Песня сфокусировала внимание. Еще немного, пообещал он себе, находясь в безопасности в темном уединении своих мыслей. Тебе нужно только пережить день, а потом... А потом... Мысль была слишком мучительной, чтобы закончить. Но его разум уже обрисовывал, как это будет выглядеть, в комплекте с бойкими пальцами по гитарным струнам и беззубой улыбкой. Если Лидия и заметила легкую улыбку, тронувшую его собственные губы, она никак это не прокомментировала. Наконец завтрак закончился. Двое встали из-за стола, целомудренно поцеловали друг друга в щеку и разошлись. Лидия, уходи со сцены направо. Нашему герою снова отведена роль Себастиана Швагенвагенса. Он идеальный сын и верный жених, Чудный вундеркинд, звучит из уст учителей и других. Его тайный двойник внутри скрывался хотя, С нетерпением ждал начала настоящей игры, шелестя. Ночь не могла наступить достаточно скоро. Но, в конце концов, солнце прекратило свою гнетущую стражу, и успокаивающая темнота вернула консерваторию в мир тишины. Одетый в свежий костюм, с зачесанными назад волосами после вечернего купания, Себастиан сидел на краю кровати, обновляя свой дневник при свечах. Нотные записи заполняли небольшую книгу страница за страницей, аппликатуры были аккуратно выложены, как линии Брайля. Готовы ожить под его пальцами. Все еще находясь в зачаточном состоянии, либретто складывалось довольно удачно. Хотя он все еще пытался уловить некоторые из более тонких мотивов героини. Не говоря уже о главной любовной интриге. Он постучал кончиком пера по бумаге. Возможно, с его стороны было неразумно браться именно за этот жанр. В конце концов, что он знал об этом предмете? И все же опус заставил его закончить его, бесстрашного перед лицом его собственных сомнений в себе. Глядя на него сейчас, он уже мог видеть крепкие кости, которые формировали его каркас. Да, еще немного разработки и вдохновения, и он смог бы это сделать. Это сработало бы. Довольный своими успехами, он осмелился напевать припев из песни героини, стараясь говорить потише, чтобы отец не услышал. Из кабинета напротив доносились переливы скрипичных струн. Это была та же печальная мелодия, которую Себастиан слышал всю свою жизнь, тоска его Отца, выраженная в вибрато и тремоло. Его тяжелые шаги разносились топтанием из одного конца кабинета в другой, пока он играл. То останавливаясь у камина, то проходя мимо двери, то останавливаясь перед окном. Он расхаживал взад-вперед. Когда отец ходил взад и вперед, это означало, что он был беспокойным. И когда он был беспокойным... Себастиан перестал напевать и поднял голову от своего дневника, спина напряжена, уши напряжены. Слушаю. Но не было ни хлопка откупориваемой бутылки. Ни звяканья льда в стакане. Только игра скрипки продолжалась. Себастиан перевел дыхание, которое он задерживал, и вернулся к своей работе, когда зазвучала музыка. Слабая. Блеклая. В следующую свечную метку дверь в кабинет открылась и закрылась, Отец удалился в свою спальню. Только когда до ушей Себастиана донесся храп, он приступил к своим ночным обязанностям. Он встал. Осторожно и нежно дверь он спальни прикрыл, Чуть пол он приподнял, и тут же застыл. Его дневник он от посторонних лиц скрыл, Свет отключил, и свечу погасил. В кромешной тьме он ощупывал плинтус задней стены, пока не нашел небольшую выемку в деревянной обшивке. Надавил как следует, и она разжалась с глухим хлопком. Потайная дверь распахнулась наружу на бесшумных петлях, принеся с собой порыв затхлого воздуха. Остановившись в последний раз, чтобы убедиться, что все тихо, Себастиан проскользнул через вход и исчез. Сначала ему пришлось бочком пробираться по узкому проходу, стены которого были грубо обтесанны и могли легко поцарапать. Но затем пространство расширилось там, где оно пересекалось с первым из главных проходов, и он смог передвигаться более свободно. Он взял фонарь, который оставил там про запас, зажег фитиль и начал свой путь вниз. Сеть туннелей для прислуги змеилась прямо за комнатами и коридорами консерватории, невидимый второй скелет, который когда-то позволял прислуге обходить здание с вежливой осмотрительностью, вне поля зрения их благородных хозяев. Давно заброшенные дорожки теперь были пыльными и затянуты паутиной, которая вздымалась, как паруса корабля. Он спускался все ниже и ниже по этажам, воздух становился сырым и густым со вкусом старого камня и, еще ниже, древесной гнили. На стенах скопилась влага, стекая ручейками, которые блестели в танцующем пламени, а его волосы распустились, свободно и неукротимо развеваясь вокруг головы. Он снова начал напевать. Громче, увереннее. У подножия последней лестницы, ведущей на самый нижний уровень подвала, он ощупал участок стены, пальцами и светом лампы обнаружил тонкую грань фасада, вырезанную в каменной кладке. Как и туннели для прислуги, она тоже была потеряна во времени, но теперь была переделана для использования Себастианом. Отодвинув искусственную стену, он полез в маленький закуток. Какие новые радости ожидали его сегодня вечером, размышлял он, вытаскивая свой плащ, набрасывая его на плечи и застегивая спереди. Несомненно, будет больше зажигательных разговоров и смеха. Еще много чего! У него вырвался тихий смешок, когда он натягивал перчатки, сердце уже начало трепетать в предвкушении прибытия гостя. К этому времени он уже прочитал его записку и знал, когда и где встретиться. Мальчик был умен. Он найдет к нему дорогу, в этом он не сомневался. Трудной частью будет ожидание. Но, напомнил он себе, ночь только началась, и ему все еще нужно было подготовиться к предстоящему номеру. Наконец-то появилась маска. Оно смотрело на него со своего места на черной бархатной скатерти, сияющее, как луна. Его руки дрожали. Он уже слышал, как инструменты начинают настраиваться, его невидимая аудитория перешептывалась в тревожном ожидании. С благоговением он поднес маску к лицу. Закинул ленту за голову. И трансформация была завершена. Все внутри него затихло, одна завеса закрылась...когда другая поднялась. Ушел Себастиан дня. Теперь осталось только это порождение ночи, этот измученный артист, рожденный в тенях. Призрак.

***Начало сцены***

[Обстановка: Темная пещера, где находится освещенное факелами подземное озеро, с его поверхности поднимаются пары.]       (ПРИЗРАК садится в маленькую лодку,       пришвартованную к берегу, и с помощью длинного шеста       толкает ее вниз по каналу.)

ПРИЗРАК

      (Поет) О мелодии звучной скрипят пещерные стены, Чаща с ветром гудит, ощущая дождя перемены. Если мой оркестр — шум морских волн, С песней мягкой меня проведет он.

РАССКАЗЧИК

Как часто люди осуждали темноту как предмет страха. Место кошмаров и порочности. В то время как другие маленькие мальчики и девочки боялись ночи, Призрак всегда находил в ней обнадеживающего защитника. В жизни, где день приносил только пристальное внимание и презрение, тьма... тьма приветствовала его. Она не сравнивала его с отцом и не жалела о потере матери. Она не краснела при одном упоминании его имени и не пыталась ослепить его пустой лестью. Она не поздравляла его с помолвкой и не отмечала семейное сходство. Она не восхищались его золотыми волосами и не считала его красивым призом. Она просто слушала его музыку и позволяла ему играть сколько душе угодно.       (За поворотом туннеля появляется       окружение из свечей.       ПРИЗРАК выходит из лодки       и направляется в свое логово.) [Декорации: Участок каменного пола поднимается из воды на другой стороне озера. В естественной нише можно увидеть письменный стол, заваленный пергаментами, кровать, другую непонятную мебель и трон на возвышении.]       (ПРИЗРАК прокладывает себе путь к трону,       сначала прогуливаясь по промышленному району,       вальсируя по бутикам Вест-Энда и грациозно       перепрыгивая через купол собора Святого Павла.       ОН останавливается на центральной площади и       смотрит вниз.)

ПРИЗРАК

Бедный маленький фонтан, в твоем бассейне не осталось ни капли синего. Но твоя потеря была достойной жертвой.       (Грациозно растянувшись на троне,       ПРИЗРАК обвисает в его объятиях,       одна нога небрежно перекинута через       подлокотник, и издает мелодраматический       вздох, обозревая свои владения.) Осталось недолго. Прежде чем закончится ночь, я пойду к зеркалу, и там меня будут ждать...       (Поет) Очаровательны его остроумие и прозрения, Чудесную великую симфонию он создает. Его неземной голос застенчив и без презрения, Сердце мое его красота проведет. О, прекрасная муза, жду тебя в загадочной маске, Чудесны и забавны от тебя песни и сказки. Если стихи и придания меня увлекают втройне, Стоит ли просить тебя рассказать больше мне? Чес. О, мой Чес!       (ПРИЗРАК хихикает, обнимает себя       и откидывает голову на подушку.)

РАССКАЗЧИК

Странно. Никогда раньше ему даже в голову не приходила мысль пригласить кого-то еще в свое священное логово. Одна только перспектива обычно наполняла его страхом. И все же он был здесь, с нетерпением ожидая их встречи, которая зудела у него под ребрами, как живое существо.

ПРИЗРАК

Какие новые вдохновения принесет сегодняшний вечер? Что ж, возможно, мы даже решим вопрос с концовкой первого акта! Вот это был бы как раз тот прорыв, на который я надеялся. Конечно, можно будет услышать еще много увлекательных историй и еще больше этой чудесной музыки. О, какое мастерство. Какой гений!       (Внезапно Призрак вскакивает со       своего места и начинает расхаживать, обезумев от       возбуждения. ОН поднимает обе руки,       соединяя указательный палец с противоположным       большим, чтобы сформировать прямоугольник.) Я уже вижу это сейчас. Чес стоит... да, да, прямо там, у моего письменного стола, тесно прижавшись друг к другу, пока мы работаем над либретто. Мы будем шутить и размышлять, экспериментировать с новыми арпеджио и создадим собственный концерт!       (Призрак крутится, его мантия раздувается,       когда он фиксирует одну сцену за другой       в кадре своих пальцев.) Или, может быть, Чес сядет там... там! ...у книжной полки. Эта прекрасная гитара у него на коленях, эти талантливые пальцы, создающие такое великолепие. Или, может быть, он будет играть, не отходя от сундука с костюмами! Или, может быть...       (ПРИЗРАК снова крутится.       И останавливается.) ...моя кровать?       (Сглатывая, ПРИЗРАК опускает       руки по швам и смотрит на кровать.       После такта ОН устало отступает обратно к       трону, прикладывая руку к голове.       ОН выглядит противоречивым.)

РАССКАЗЧИК

Эти долгие ночи действительно околдовали его, заманивая разум на коварные тропы, на которые у него не хватало ни смелости, ни опыта. Он тщетно пытался отогнать такие нечистые мысли, не говоря уже о неприятном зуде, который теперь горел, как тлеющий уголек, к югу от его живота.

ПРИЗРАК

Сейчас, сейчас. Хватит об этом! Я не должен позволить своим страстям овладеть мной.       (Заметив время на каминных       часах, Призрак выпрямляется и       начинает менять позы, пытаясь       найти ту, которая передаст       правильное сочетание загадочности и       привлекательности, когда он       приветствует своего гостя.       Не слишком внушительный и       не недостойный. Нетерпеливый,       но сдержанный. Небрежный, но все еще       уверенный ...)

РАССКАЗЧИК

Таким образом прошла ночь, полночь перешла в час ведьм до рассвета и далее. Все это время Призрак суетился и переоценивал себя, сильно нервничая, пока ждал прибытия Чеса. Но он и не подозревал, что он будет ждать. И ждать. Очень долгое время.

***Конец сцены***