Мальчики и девочки

Вступая в ряды фатуи, Акико понимала предстоящие трудности. Никто жалеть её не будет, никто не запомнит и не поблагодарит за службу. Наоборот, сбежавшую из Инадзумы чужестранку скорее возненавидят. Но, она надеялась, начальник в лице уроженца этой страны, поможет в адаптации. Его рука скользит по шее медленно, разминая и сминая мышцы между подушечками пальцев немного грубо, может даже болезненно. Акико не уверена, становится ли ей легче от этого, от его внимания или от смирения. А может, просто градус внимания сместился в другую сторону. Как ударить побольнее ногу, чтобы прошёл живот. – Не пойму, почему ты вечно так напряжена, – дорогие и качественные ткани тихо шуршат в тишине, позолоченные украшения красиво стучатся, плывя по полу за его движением. Палочки в её пальцах почти упали в суп, и девушка тихо вздыхает, опуская руку, что до этого нещадно чесала первый позвонок, выступающий из–за сутулости. Она не станет говорить о том, что её шея и мышцы вокруг болят от продолжительного стресса. Странная реакция организма, но, по её мнению, лучше чем боль в животе и рвота. – Происходит что–то, о чём я не знаю? – Предвестник наклоняет голову набок, находясь при этом неприлично близко к незамужней даме. К ней. Почти касается её лба своим. Акико думает о том, угроза ли это. Иногда она даже ловит себя за резкими подёргиваниями головы в попытке снять это странное постоянное усилие и усталость в мышцах. Хочется оторвать череп, разорвать мясо и вытащить гнилые от тревоги артерии, выдавить кружочки страха и сомнений из маленьких, узких проводков. Словно это пузырьки, мешающие кровотоку помогать жить. Переломать ключицы, ноющие непонятно из–за чего, раздробить суставы плеч. Заменить всё на нормальное, и пришить на место. Будто это единственное, что её спасёт. – Нет, – она отвечает ещё тише обычного, почти неслышно. Делает оборот плечевыми суставами вперёд–назад, как на тренировках. Её тёмные глаза сверлят суп с грибами и свежими ростками. Палочки ведут по тёмной жидкости, цепляя длинную зелень и ведя за собой. От понимания, что вся эта боломуть окажется в её желудке, хочется рыдать. Вода в тарелке кажется слишком тяжёлой. Скарамучча, к её молчаливому удивлению, очень чувствителен. Очень романтичен и нестабилен. Казалось бы, кукла, не человек, а подобен урагану из эмоций, что прыгнул на ничего не подозревающую солдатку и лезет ей в рот, желая, чтобы Киёми Акико закружилась вместе с ним. Но этого не происходит. И когда ураган слишком усиливается и начинает резать чужую кожу, он успокаивается. Рука движется выше, к месту между шеей и черепом, кость раздваивается и между образовывается ямка, где он и растирает кожу. Большой палец же идёт в сторону, слабо нажимая на череп, будто обнимая. Акико, громче выдохнув носом, прикрывает глаза. Палочки держатся в пальцах на честном слове. –  Человеческие тела недолговечны, – Его тихий, слегка хриплый голос также успокаивает. На неё действует как мурчание, – Если долго думать о плохом, сердце устанет работать. Акико не уверена, что думает о плохом. Она просто.. осторожно думает о многом. О том, во что может вылиться такое откровенное внимание начальства. О том, что это поведение Предвестника странно. А значит нестабильно. О том, что ей ещё нескоро видать тихой в жизни в маленьком домике и с маленьким садом вдали от человечества. О том, что, возможно, она никогда не увидит тихой жизни в маленьком домике с маленьким садиком в одиночестве. – Мне больше не о чем думать. Она отвечает не совсем то, что хотела. Не то, что нужно было сказать и что нужно было услышать тревожному урагану в лице Скарамуччи. Её искренние ответы всегда приводят к бедам. Поэтому она предпочитает замолкнуть, но с ним это не работает. Скарамучча, как Акико уже выяснила, чувствительный. Он также много думает и тревожится, как и она сама, но, в отличие от неё, не позволяет искорке затихнуть и создаёт настоящие пожары. Лишь бы всё сгорело, и было больше не о чем думать. Это поведение пугает её. Делает всё сложным, словно это её ответственность – сгоревшие ценности и дёрганный характер Предвестника, годящегося ей не в прадеды, а в далёкую, сгнившую от старости сливу на семейном древе. Он даже однажды сказал ей своё настоящее имя. Точнее, одно из. Куникудзуси. Наверное, он представлял эту сцену как будто влюблённый шепчет другому страшный секрет на ушко, что только укрепляет их узы. Акико же восприняла это как проклятие. Это не та ответственность, которую Киёми хотела бы нести, но несёт, записывая в тетрадку разные иероглифы, которыми могло бы быть записано его имя. Вместо слов Кудзуси пододвигается ещё ближе, берёт её руку в свою, бесстыже позволяя палочкам упасть в супницу. Их пальцы сплетаются, и она открывает глаза, встречаясь с его. Он не тёплый. Кукла ведь. Но Акико становится гораздо теплее, приятнее, когда нежные на ощупь ткани его одежд, в которые прислуга после каждой стирки добавляет пару капель масел, окутывают её, и сама она упирается носом в его плечо. Вдыхает запах древесных масел и сливы. Её любимого плода, который подозрительно часто появляется рядом с Кудзуси. Его пальцы углубляются в черепушку, нагло впутываются в густые чёрные волосы, пробираясь между ними. Ближе к скальпу, к её черепу, ближе к её сознанию. Словно лоза оборачивается вокруг старого, ветхого домика. Он не предлагает ей отдохнуть, взять пару ленивых деньков и забыть о службе. Всякий раз, как он так делал, слишком тревожная для лени девушка всё равно надевала форму и лезла в строй, просто прячась подальше от его глаз. Таким образом стресс на её плечах удваивался, убивая с большей силой. – Я не хочу, чтобы ты думала. Кудзуси долго думал что сказать. Он всегда долго думает, прежде чем что–то сделать ей. Акико Киёми – закрытый человек. Старая шкатулка, у которой узоры и труды мастеров спрятаны внутри. А ключ словно и не был создан вовсе, и никто эту шкатулку не открывал. Потому что не хотел.   Вот он и даёт ей собственную шкатулку, заставляет открыть и заглянуть внутрь, как делает это ребёнок, хвастающийся собранными жучками и мусором. И пока девушка с неохотой смотрит на все безделушки и драгоценности, подаренные им, укрывается в шёлковое кимоно и неуверенно поддевает волосы на виске деревянной заколкой со свисающими камушками, он подбирает ключи из старой связки для старой шкатулки, стукающие друг о дружку так громко, что порой её шея громко хрустит от напряжения.