Мальчики и девочки

Вдох. Бледные пальцы, покрытые мелкими ссадинами, сжимали тёмные шёлковые ткани. Вся одежда, подаренная им, была наивысшего качества — только идеальный шёлк с безупречным принтом ручной работы. Любые украшения, слишком хорошо подобранные под её внешность, чуть ли не кричали о толщине кошелька её так называемого супруга. Всё было так чисто и прекрасно, что было страшно испортить. Покои, обставленные красивыми ширмами, плавный узор которых походил на произведение искусства, вместе с по-ангельски мягким футоном ощущались чужими даже спустя несколько месяцев. Или уже пол года? Ей пришлось потратить несколько секунд, чтобы вспомнить, сколько времени прошло с их свадьбы. Слуги — незнакомцы, чужаки, страшные люди. Всегда молчали, всегда незаметны, и всегда повсюду. Склизкие. Еда такая же, не ей принадлежащая. Выдох. Кружилась голова, дышать вручную было тяжело. За окном гроза и ливень, ветер, грохочущий как Бог по облакам, еще чуть чуть, и свалится прямо на их поместье. Его поместье. Она и не против, умереть было проще, чем выровнять дыхание и перестать дрожать. Её слушают? Наверняка. Слизняки, страшное отродье под видом прислуги, сидит по ту сторону бумажной двери и только ждут момента, чтобы подползти к главному злодею и все разболтать, поведать её молчаливые мысли, ибо они всегда всё знают. Он всегда обо всем узнает. Желтоватые, покрытые жидкостью глаза вот-вот пролезут через зазоры в дверях. Они её видят? А вдруг проделали щели, и всегда за ней следили? Как маленькие проказливые онни, не знающие жалости. Тяжесть в груди давила, жгла сердце, проедая дыры в гнилых органах подобно червям в яблоке. Она позволила себе опуститься грудью на пол и рвано задышать, не пытаться создавать видимость равнодушия перед невидимыми онни. Еще немного, и позволит себе разрыдаться прямо здесь. Опорожнит желудок, просто подумав о чём-то органическом. Слишком плохо. Душно, и вместе с этим холодные мурашки пробегали по холодной от пота спине. Как долго над ней смеются? Наверное, молодые распускают слухи прямо сейчас, прикрывая рот ладошкой для приличия. Потом дойдёт до старшей прислуги, и те начнут причитать, судить человека по чужим словам, смотреть, проклинать.. Почему они не могут замолчать? Рваный вдох сквозь стиснутые зубы, руки бессовестно залезают в волосы, так долго укладываемые в прическу. Тянут до боли, заставляют тяжёлые заколки, слитые с металлом самоцветы, упасть с тихим стуком, что воспаленным мозгом воспринималось за грохот гроз. Не её. Эти блестящие на свету камни принадлежат не ей. Прекрасные ткани чужие, честное слово! Здесь ей не место, она не должна так жить. Она одолжит одну заколку, на время, просто чтобы переждать. Потом разберётся с последствиями. Плевать на глаза, что уже с кровеносными сосудами падали на мягкий пол, эту чёрную гниль, льющуюся через маленькие отверстия в стенах. Не надо думать. Надо переждать. Алые цветы расцветают на венах, растут, размножаются. Боль короткими вспышками заглушает ощущения, нагружая мозг и заставляя его перестать думать. Учащенное сердцебиение сменяется тяжёлым дыханием, чьё-то злобное ворчание игнорируется. Острую заколку вырывают из бледных пальцев, красивые узоры смазываются в чужих руках, теперь некрасивые, несущие в себе тяжёлый смысл. — Что опять случилось? — ладонь в крови мажет по лицу, сжимая подбородок. Хочется кашлять, — Я оставил тебя на чуть-чуть..! Жена моргает, только сейчас увидев поспешившего супруга. Его брови хмурились, губы сжимались, сдерживаясь, чтобы не излить на неё тонны оскорблений. Хотя сейчас ей все равно. Он здесь. Он реален. Он — причина, по которой она носит эти вещи, вроде, не совсем ей и чужие. — Они, они опять смотрели, — смотрит в сторону, ища подтверждения страхам. Ожидала, что очередные наглые слуги поспешат скрыться, стоит ей посмотреть их в сторону. Никого не было. Абсолютная тишина во всём поместье, даже листва во внутреннем дворике замерла, словно прислушиваясь к отсутствиям шагов и шёпота. Не было и грозы? — Кто? Я уволил всех уже как неделю назад, — рычит её супруг, усиливая свою хватку. Его глаза расширены, а руки немного трясутся, — Охрана стоит снаружи. Здесь никого нет. Он за неё волнуется? Было бы логично, учитывая, что до этого именно он её и похитил, отказываясь отпускать. Девушка разочарованно опускает голову. Больше нет алых цветов, лишь размазанная алая жидкость, противно пахнущая железом. Снова грохот Богов оказывается спокойной тишиной. Она снова все придумала. Сердце отбивает похоронный ритм где-то далеко, уставшие глаза медленно моргают. Она вздыхает, вставая с колен и никак не изящно толкает дверь в сторону, заставляя её стукнуться. — И куда ты идёшь? Взволнованная кукла поднимается вслед за ней, недоумевает. А ей уже плевать на капли крови, падающие на деревянный пол. — Спать. Она устала.