Противоестественно

Попойку Соуп запомнил хреново, урывками. Может, память милосердно заблюрила травмирующий момент, тот, в который они глушили бурбон прямо из горла в комнате Прайса, продолжающего слегка отливать салатовым оттенком лица после произошедшего. А может, стоило хотя бы закусывать. Истина наверняка пряталась где-то посередине. Ясно было одно: всё оказалось лучше, чем Соуп предполагал. Не так уж и страшно. Бурбон действительно развязывал языки и соединял сердца почище ебучих купидонов. На пятом большом глотке Прайс уже готов был закрыть глаза на увиденное, а на девятом — Соуп зачем-то считал, сколько раз бутылка перекочевала из рук в руки по их маленькому кругу на троих — сообщил, что мог бы догадаться и раньше. К двенадцатому оказалось, что только слепой и тупой не понял бы, что между ними искрит (Соуп деликатно не стал сообщать ему, что вообще-то до сих пор не понял этого никто). С пятнадцатого память Соупа подвела, и он сбился со счёта; но точно помнил, что в какой-то момент Прайс в миллиардный раз окинул их, неподвижных, подозрительным взглядом, будто ожидал, что вместо двоих здоровых мужиков узреет нежных омежек, тискающих друг друга на покрывале, и вдруг уверенно выдал: — Надо сказать парням. Соуп к тому времени знатно окосел, так что только икнул. Реакцию Гоуста он не запомнил в упор, но предполагал, что она отсутствовала — во всяком случае, внешняя. Лейтенант Райли вообще не выглядел как человек, которого поймали на горяченьком посреди голубого огонька, и Соупа то ли бесила, то ли восхищала его стрессоустойчивость. Он мог бы дать интервью на тему «Каково это: встречаться с ебучим булыжником», и знаете что? Это был бы хит. Так или иначе, это Соуп первым подал голос — проблеял что-то вроде неуверенного: — Нхрна? Прайс уставился на него своим Фирменным Взглядом Недовольного Отца, слегка подпорченным тем фактом, что глаза у него уже были в кучку. — Я сказал, надо, — отрезал он. — Они заслуживают знать, и будет лучше, если вы сами им всё расскажете. Чтобы у них было время с этим свыкнуться. А не как… сегодня. Судя по выражению лица, кэп, хоть и крепился как мог, всё-таки был несколько травмирован увиденным. Соуп на его месте, может, тоже бы охуел — если бы не знал, каково это, ощущать под ладонью стальные тросы мышц вместо нежности гладкой кожи. Быть с альфой — и оставаться таким же альфой в этом раскладе, постоянно сражаясь за инициативу и право вести. На это можно было конкретно подсесть, знаете ли. Впрочем, команда скорее разделила бы позицию Прайса. Он, конечно, был прав. Парни у них в отряде были мировые, друг друга покрывали, даже если со стёбом, и Соуп сильно сомневался, что пикантные подробности вышли бы за пределы их небольшой группки. Но как, блядь, Прайс это себе представлял? Как они должны были об этом сообщить? Расклеить объявления? Сделать презентацию? Молчаливо и брутально засосаться в столовой? — Словами через рот, МакТавиш, — сурово ответил Прайс, и Соуп только тогда понял, что озвучил все эти животрепещущие вопросы вслух. Да что, с-сука, это значило — словами через рот-то? — Это значит, что я соберу команду, а вы обо всём им расскажете, — Прайс говорил медленно, делая паузы, но всё ещё чётче, чем смог бы после такого количества выпивки Соуп. Хотя Гоуст, наверное, справился бы ещё лучше. Пока что он отмалчивался: сидел рядом, прикладываясь к бутылке, и идею кэпа никак не прокомментировал. — Так будет лучше. Вы сами знаете. — Может, мы всё же… — заикнулся Соуп и немедленно скис под строгим взглядом. — Всё же что? — вскинул брови кэп. — Вы двое можете поручиться за то, что впредь не будете настолько беспечны? Что научитесь, вашу-то мать, закрывать двери? Что сегодняшней ситуации не повторится? Соуп открыл рот, чтобы ответить, но не сумел. Конечно, он нихера бы за такое не поручился. В первую очередь за себя самого. Он-то всегда был порывистым импульсивным придурком. Сколько себя помнил, сперва делал, а уже потом осознавал, что творит. Это Гоуст составлял мыслительный центр и, чего уж греха таить, рациональное звено их сработанного тандема, но… Если речь идёт о тебе, мне бывает нелегко думать о том, что было бы правильно. Соупа продрало дрожью. Гоуст, будто почувствовавший, что Соуп думает о нём, чуть сдвинулся, прижался плечом, уложил широкую ладонь ему на колено. Стиснул — до лёгкой дрожи, в которой не было ни грамма вины бурбона. Это могло бы быть всего-навсего невинным жестом дружеской поддержки — если бы несколько часов назад кэп не стал свидетелем живописной сцены в туалете. Если бы не увидел, как долбятся в дёсна его подчинённые. Два мужика. Два военных. Два альфы. А теперь это было, типа, правом выбора. Невербальным «я даю тебе возможность решить, как мы поступим». До Соупа лишь сейчас дошло, почему всё это время Гоуст молчал. Если бы Соуп сказал, что предпочтёт оставить это в тайне, Гоуст, несомненно, так и не открыл бы рта. Соуп предпочёл бы? Ну, вообще-то это гораздо более здраво и щадяще — просто продолжать пиздеть. Делать вид, что мы нормальные. Делать вид, что мы не вместе. Да. Да, конечно, Соуп всё это понимал. Осознавал тот спектр потенциальных проблем, с которыми они рано или поздно столкнулись бы после объявления о том, кто они друг другу. И не тешил себя иллюзиями — приняли бы такое не все, в каком бы дохера толерантном мире они ни жили, обязательно нашёлся бы кто-нибудь, кто высрал бы этот заветный аргумент про то, до чего это было неправильно, за который ещё недавно цеплялся, как за спасательный круг, сам сержант МакТавиш. Но он понимал и кое-что другое. Приоритеты расставляются принципиально иначе, когда твоя работа в любой момент может тебя прикончить. Или когда у тебя — взаимно. Даже если против ебучих законов природы. — Ладно, — хрипло сказал Соуп вслух. Колено под чужой рукой покалывало и жгло, и только присутствие Прайса помешало ему пошевелить ногой, открыть этим уверенным пальцам доступ ко внутренней стороне его бедра. К ширинке. К покрывающейся мурашками коже. — Хуй с ним. Гоуст ведь обещал стать посмешищем вместе с ним, да? Ёбаный Гоуст с противотанковой бронёй вместо психики. Прайс удовлетворённо кивнул, отвернувшись от них, будто ему мозолила глаза эта чёртова ладонь на чёртовом колене Соупа. И сухо добавил, снова приложившись к бутылке: — Но учтите — при любом намёке на то, что ваша… ситуация встаёт вам боком во время миссий… — …ты поставишь нам других напарников, — Соуп закатил глаза: если эта перспектива пугала его на первое произнесение за вечер, то к десятому приелась и в новинку быть перестала. Превратилась в пустую угрозу, которую Прайс не стал бы воплощать в реальность без веских причин. — Ага. Понятненько. Ну, свои плюсы у этого всего тоже были: бутылку они прикончили на дружеской ноте, а судя по тому, что Прайс первым подал каждому из них руку на прощание, открытие оказалось для него не таким уж и болезненным. Оказалось, это было важно для Соупа — чтобы кэп не испытывал к ним отвращения. Во всяком случае, когда тот провожал их до двери, выражение лица у него было привычно-мягким. — Ну, бывайте, парни, — прогудел он прежним и извечным своим тоном заботливого бати. И вдруг покачал головой со слабой усмешкой, затерявшейся в бороде: — Смотрю — и всё не могу поверить, хоть и видел собственными глазами. Я, знаете, думал однажды на ваших свадьбах отгулять, а теперь… …в голове не укладывается, правда? У меня тоже. До сих пор. Но это просто… необходимо мне, дружище. Даже больше службы. Я когда-нибудь найду слова, чтобы объяснить тебе, как это ощущается. Соуп пожал плечами и криво улыбнулся: — У нас свободная страна. Два альфы тоже могут пожениться. — Иди уже, МакТавиш, — застонал Прайс, распахивая дверь. — И чтоб я не слышал ни звука, ясно вам? Так об этом сказал, словно и не сомневался, что Соуп двинет прямиком в соседнюю комнату, к Гоусту. Наверняка уже всё понял. Даже про тот свой визит, во время которого хер Соупа был у Гоуста во рту, догадался. Кэп всегда был проницательным мужиком, и теперь… А что теперь-то? Кажется, Соуп спросил об этом вслух, уже очутившись в комнате Гоуста. Лейтенант Райли закрыл дверь изнутри. Он не выглядел и вполовину таким пьяным, каким ощущал себя Соуп. И, когда он принялся стягивать футболку, ничто в его неторопливых движениях не намекало на то, что на него пришлась треть бутылки бурбона. Соуп следил за ним молча, не двигаясь и не зная, куда себя деть. Гоуст кинул футболку в корзину для грязного белья, разулся, оставшись в одних белых носках. Повернулся к нему — блеснули в полумраке тёмные глаза. Приблизился. Стянул маску. Теперь он делал это в их редкие совместные ночи, словно приучал его к себе или, скорее, себя — к отсутствию балаклавы, и Соуп заучивал наизусть ожидаемо резкие черты его лица и рельефные рубцы шрамов. В этом было что-то, чем он мог бы заниматься всю жизнь. На базе и за её пределами. Гоуст поманил его к себе, и Соуп потянулся к нему, как тянулся всегда. Облапил широкие плечи, твёрдо-каменные под ладонями. Скользнул пальцами выше, по крепкой шее — к скулам. Укололся прорезавшейся щетиной. Пристроил большие пальцы под чужой челюстью. И тихонько вздохнул, запоминая, как ощущалась прохладная кожа под подушечками. Оно того стоило. Даже если парни лопнут со смеху. — Теперь, — негромко сказал Гоуст, поймав его расфокусированный взгляд, — мы ляжем спать. И ты постараешься не спихнуть меня на пол, как в прошлый раз. Умел же он разрядить обстановку. Соуп хрипло рассмеялся, а Гоуст поцеловал его, и всё это — Прайс; команда; обнародование их отношений; всё, что в них было противоестественного — стало несущественным, далёким и неважным. Гораздо меньшим, чем они.