Моё либидо

      Удивительно, как серо и блекло начинают выглядеть люди, сливаясь в одну большую, единую массу утонув в алкоголе, это интересная особенность, которую я очень удачно осознал в тот момент, когда сам перестал пить. Медикаментозное лечение давало свои плоды. Не идеально, и не на все сто, но в чём-то более действенно. Например, прочищается мозг, и это несомненно приятный бонус.       Пока вокруг сновали веселящиеся подростки, я как комнатная моль одиноко засел в углу. Просто наблюдая со стороны, никоим образом не желая становиться частью происходящего. Мой взгляд перескакивал с одной фигуры на другую с молниеносной скоростью. Вот Саму, который также как и я принял позицию наблюдателя, видимо мысленно оценивая в очередной раз, в какую копеечку их семейству обойдётся очередная вечеринка. Кита, как только всё случилось поторопился домой, чему я совсем не удивлялся. Он никогда особо не терпел подобные мероприятия, и тем самым честно говоря выглядел намного лучше других. Более взросло, на фоне своих сверстников. Остальная часть команды разбрелась кто куда. Потеряв счёт тому, сколько раз уже Атсуму успел перевернуть в себя стопки, я перевёл взгляд на Саю. Она выглядела… счастливой. Нет, правда, и это было не поддельное счастье и радость, а взаправду что-то искреннее. Почему-то, внутренняя чуйка кричала о том, что не будут они семьёй, потерпят друг друга после рождения ребёнка годик, два, нет, ну максимум три, а потом разбредутся, потому что ужиться не смогут. Окажусь ли я в итоге прав в своих возможных предположениях? Узнаем в будущем, а пока… Заприметив умирающую с тоски фигурку, восседающую на столе по-детски болтающую ногами в глупой длинной белоснежной юбке глушащей вино, я загрузился, хлопая по карманам брюк в поисках пачки сигарет. Окажусь ли я полным кретином, если… А если нет? — А в жопу, — осознанно сделав шаг в сторону кухни, я был чуть не сбит с ног группой вопящих девиц, одна из которых выбилась из стада, застывая на месте, вперивая в меня свой разукрашенный и помутнённый взгляд.       Я и сам не успел заметить, как глаза опустившись вниз, неосознанно упали в выпирающее декольте, будто в бездонный стакан, я такого никогда не видел, это было до ужаса смешно, но я держался как мог. Сиськи были конечно что надо, пускай и увеличенные на пару размеров какими-то посторонними предметами, что сразу бросалось в глаза и выглядело нелепо. Я скривился, сразу показывая что какого-то «Вау» впечатления не испытал, и если быть более откровенным, и честным, мне нравятся те что меньше, и желательно конечно, те, что сейчас прячутся за розовым свитером в кухне. — Скучаешь? — будто бы специально, рыжая девица скрещивает перед собой руки, из-за чего декольте ещё больше выпячивается вперёд. — А похоже? — она причмокнула губами, щурясь, сканируя. — Ну, мне показалось что да, и я решила тебе помочь, — скользкий, я бы даже по-другому выразился, мерзкий девичий взгляд опустился в полном намёке на мою ширинку.       Я еле сдерживался, чтобы не засмеяться. — Не, не надо, я сам себе помогу, — имитируя рукой движения как при дрочке, я снова сделал шаг в сторону, с полным желанием обойти прилипалу. — Но… — Отвали, — я отсалютовал девчонке рукой, а потом опомнившись, и даже пожурив себя за то, что может быть оказался слишком груб, добавил снисходительное. — Пожалуйста.       Обойдя наконец мешающую преграду, я направился в кухню, позволяя спине впитать в себя мерзкие колкости. — Урод! Кончай долбить, — и всё-таки не сдержавшись, я рассмеялся оборачиваясь, замечая как девушка недвусмысленно обводит указательным пальцем свои глаза, намекая на мои зрачки. — Может быть, в таком случае у тебя будет стоять, импотент. — Да-да, хорошо!       Мне было абсолютно всё-равно. Препараты должным образом купировали любые возможные приступы агрессии в чужую сторону, поэтому мне было настолько похуй, что я упивался этим замечательным состоянием. Когда любой человеческий бред воспринимался мною в качестве тупой шутки, смотреть на вещи становилось проще. Вероятно, в таком случае я начинал выглядеть более безразличным и безучастным ко всему, чем кстати сегодня и оттолкнул Ру, но мне было так фиолетово, я чувствовал себя тофу, или желе. Как же замечательно порой давать своему мозгу меньше думать о переживаниях других. Их это их, моё это моё. Её правда это априори не только её, но и моё. Пока бред сменялся новым, а поток бесцветных картинок сменял друг друга, в моём безмятежном спокойствии, я вошёл в кухню, тут же замечая как Ру машинально, и будто бы демонстративно специально закатывает глаза. Я заранее знаю всё, что она скажет далее. Пускай думает что меня шарашит, или я не в себе, но я постараюсь сделать так, чтобы глупостей больше не было. Хотя бы единожды.       Оперевшись о стол напротив, я спрятал руки в карманы, закидывая ногу на ногу, чувствуя лёгкую эйфорию. Вскинув глаза, я увидел как она отодвигается, возможно, даже планирует побег. — О, да брось, — преградив путь, я оградил возможные варианты отхода, сокращая расстояние опираясь руками по обе стороны от неё. — Нет, не брось.       Резко перехватив и прикрыв ладонью горлышко бутылки, на дне которой ещё плескались остатки вина, я помешал допить. — Знаешь, если ты напьёшься в одиночку, это будет выглядеть слишком драматично, — совершив попытку вернуть бутылку обратно в руки, я отставил её в сторону под протестующие вздохи.       Прищурившись, Ру горбится, цепляясь ладонями за столешницу, и выдвинувшись вперёд придвигается ближе к моему лицу. — А если я напьюсь с тобой? — В таком случае, это будет выглядеть ещё хуже, тем более мне нельзя, — поправив выбившуюся прядку, Ру шаркнула ногами, специально задевая меня, марая грязной обувью чистые брюки. — Кому ты лечишь, когда тебе что-то было нельзя, ты ж себе всё позволяешь, любые ошибки и, ой какая жалость, все твои, все, — сколько же градусов было в той бутылке, что её так прёт на колкости. — Уел? Молчишь, ожидаемо.       Просто жду, когда спокойствие как штиль вновь накроет пожар мыслей. И почему, среди всех людей только она одна отменяет любое действие лекарств? Я снова чувствую горечь в горле, и её тут же хочется залить чем-нибудь крепким. Но, мне нельзя. Льзя? Точно нет. — Самая большая ошибка, — вернувшись в реальность, я снова открыл рот, прокашлявшись продолжил, правда уже менее уверенно. — Это то, что ты считаешь, будто мне было всё равно.       Тон её речи охладел настолько, что я успел пожалеть что подошёл. Дрожащими губами, она произнесла так тихо, что я едва лишь услышал: — Не было?       Я долго всматривался в её глаза, в надежде увидеть там искру чего-то кроме безразличия. Что-то внутри неё надламывается. И я будто бы слышу этот звук сердцем.       Качаю головой из стороны в сторону. — Не было.       Я осматриваюсь по сторонам в попытках отвлечься, но не нахожу в округе ничего интересного. Всё интересное и важное напротив, и я об этом прекрасно знаю. Она молчит, загнанным зверьком, испуганным, печальным, и громкий стук сердца кричит об этом. Я понимаю, что больше не хочу ни с кем её делить. — Пошли, — Ру в непонятках сводит брови, пока я потянулся к её руке. — Куда? — Хочешь здесь сидеть, страдать, или пойти и высказать мне всё, что на самом деле думаешь? — умелая манипуляция, но чёрт, я готов был поклясться что видел, как зрачки её прекрасных глаз загораются огнём, это злость, тяжёлая, каменная, текучая злоба, копившаяся всё то время, когда я делал больно. — Веди, но… — на предупреждающий манер ткнув меня в грудь, Ру ехидно заулыбалась. — Что? — Я взял её за руку. — Тронешь меня, и тебе капут. — Да мне уже капут, идём.       Громкая музыка, весь шум и гам, голоса и крики остаются позади в тот момент, когда дверь комнаты на втором этаже закрывается. Это будто бы чувство дежавю, ужасное ощущение того, будто всё это уже было. Я вёл её за руку по ощущениям целую вечность, пытаясь запомнить весь свой спектр распирающих чувств от тепла её руки. Так не хотелось, чтобы это мгновение кончалось, что я шёл слишком медленно, крепко накрепко сжимая худые пальцы.       Светильник подсветил помещение тусклым светом, приглушённым. И показалось, будто бы свет запрятал в своей темени все наши эмоции без остатка. Эта комнатка отделяла нас от всего окружающего, от мешающих звуков, посторонних, становясь частью нашего отдельного для других мира. И стало быть, не было вокруг ничего больше, кроме меня, её и этой коробки, брюзжащей серостью, оттеняющей всё ненастное. Я молчал, и стены будто сжимались вокруг моих мыслей. Она смотрела, и меня шатало как пьяного, раздирая на части больного сознаньем. — Ну, ладно, я здесь, теперь что? — скрестив руки на груди, она настороже предусмотрительно осталась у двери, подпирая своей спиною дверной косяк. — Теперь, ты можешь перестать делать вид, что тебе всё равно, — она обиженно шикает, меняясь в лице, и я замечаю как злоба по капельке вот-вот скоро переполнит чашу её спокойствия.       Она отталкивается от стены теряя опору и делает шаг, а затем ещё несколько. Гневно взмахивает руками сотрясая напряжённый воздух, и всё её тормоза окончательно перестают работать. Она усмехается, сухо, почти что зло. — И это ты мне говоришь? Ты, который так мастерски оттолкнул меня в последний раз?       Всё правда, оттолкнул, намеренно, полностью осознавая свои действия. Надежда была во благо, а получилось выходит — во вред. — И что, разве это хоть на секунду остановило тебя? — она открывает рот, чтобы резко ответить, но понимает, что я прав.       Не остановило. И вся ненависть, а я её чувствовал, она взаправду была — выплеснулась наружу. Она ненавидит меня за это, ненавидит себя, ненавидит, что стоит сейчас здесь, снова передо мной. Я вижу, как при виде меня предательски горят её глаза. Они никогда не соврут, они просто не умеют лгать. — Ты так старался убедить меня в том, что всё это бессмысленно. Что мы — ошибка.       А вот это неправда, частично не правда. Я никого честно говоря не убеждал, видимо она сама успела в это поверить.       Она ступает ближе, быстро сокращая расстояние. И становится напротив так близко, достаточно, чтобы я мог почувствовать запах её кожи, аромат её духов, её запах. И внутри всё сжимается, замирает, в предвкушении и предчувствии чего-то секретного. Того, что бывает обычно только тет-а-тет между двумя людьми, наедине, когда никто посторонний не может вторгнуться. Их пространство, закрытая территория, тайна, для нас всё, для других — ничто.       Её голос дрожит, но она хочет казаться смелой, и поэтому с вызовом произносит: — Ну и как? Получилось?       Ру застывает, всматриваясь в мои расширенные от препаратов зрачки, и я долго смотрю в ответ. А потом, делаю то, чего она меньше всего ожидает — завожу ладонь за её шею и мягко притягиваю ещё ближе, если можно было бы ещё, я бы непременно сделал. Да так, чтобы пустить под кожу, по венам, впрыскивая в кровь, как спасительное лекарство.       Нежно, трепетно губами касаюсь её виска, втихаря наблюдая за реакцией, а потом шепчу, искренне боясь оказаться слишком громким, испортить момент, загубить. — Как думаешь?       Она хочет оттолкнуть, правда хочет. Потому что понимает, что если поддастся — это конец. Вновь по новой, по тому же маршруту, снова чувствовать боль, сдавливающую грудь, кусающую бедное сердце, неизвестность. Но, всё внутри тянется, льнёт чтобы быть как можно ближе, и как не ругай себя, от себя не убежишь. — Чего ты хочешь, Ринтаро? — на выдохе спрашивает. — Того же, что и ты, — она резко отступает от меня, и я отпускаю, а в глазах плещется боль, обида, силу которой не счесть. — Нет, ты не знаешь чего я хочу! — Правда? — я знаю, что она играется, балуется так по-детски, и я согласен ответить тем же.       Я смотрю на неё в упор, а потом, не отводя взгляда, беру её за запястье и кладу ладонь себе на грудь. Она без сомнений чувствует, как под пальцами рвётся моё дыхание, как сильно колотится внутри сердце. — Ты знаешь это так же, как и я.       Ру судорожно втягивает воздух, но не убирает руку, и я чувствую облегчение, медленно разливающееся по всему телу. — Это очередная ловушка, в которую ты пытаешься меня заманить, не так ли? — Разве я когда-то тебя заманивал?       И это её злит, потому что нет, я никогда прежде ничего не обещал. И всё-таки, резко отнимая от моей груди свою руку, она делает шаг назад. Я больше не предпринимаю попыток её коснуться, и создаётся ощущение будто это больше и не нужно, она так близко, будто воздух между нами электризуется. — Почему ты делаешь это со мной? — А почему ты всё ещё здесь? — вопросом на вопрос, плохо, но иначе не получается.       Тишина, жар, сердца бьющиеся в унисон. Она знает так явно, что если я сейчас поцелую её, то мы не остановимся. Ру знает, что если я скажу хотя бы ещё одно слово — и плевать правильное оно будет или неправильное — она разлетится на куски.       Но я не касаюсь любимых губ, не целую, а просто смотрю в ожидании. Выбор за ней, и скрытая истина на самом деле всё время была на поверхности. Только она вправе решить, что дальше будет ждать нас. Ру дышит часто, губы приоткрыты, глаза лихорадочно бегают по моему лицу. Сердце сходит с ума в груди, в висках бежит марафон пульс. И ненависть — ко мне, к себе самой, ко всему этому тошнотворному круговороту боли — накатывает новой волной.       Резко, сквозь стиснутые зубы она бросает мне в лицо правду: — Ненавижу тебя, — и это неправда, или же правда, но она уже не знает что действительно, а что нет.       Глупая, тупая улыбка лезет наружу. Я радуюсь так, будто сейчас она сказала мне самую приятную вещь на свете, словно это что-то нежное. — Конечно, — медленно, почти с ленцой произношу в ответ.       Она хочет ударить меня? Поцеловать? Теряюсь в догадках так долго, одно зная точно, ей хочется неистово — стереть улыбку с моего лица, сделать что угодно, лишь бы перестать чувствовать уходящую из-под ног опору. И в последний момент, когда наши губы почти что соприкасаются, я останавливаюсь, яро желая чтобы она сама сделала это, чтобы сама шагнула в эту неизвестность. А она не может, боится и страх застилает глаза и притупляет все чувства и желания.       В конце концов, она отвечает мне тем же, чем и я ей ответил тогда — отталкивает, отвергает, и пока я всё ещё не в ладах со внятной реакцией своего бедного сознания, она как тень, бестелестный фантом теряется из виду, проскальзывает в щёлку и пропадает. Я чувствую, как ноги перестают иметь вес и медленно сползаю на пол. Глаза судорожно пляшут по комнате в поисках её фигуры, то там то сям, незамысловато скачут, кувыркаясь в пространстве, а потом блеск ручки от света стреляет в глаза. Я смотрю в то место, где только что, вот буквально какие-то ничтожные минуты назад была она.       И снова я вижу что-то неживое, будто бензиновые пятна с переливом пёстрых красок, и тут же пол и стены плывут. Да и сам я растекаюсь как вязкая жижа, бесформенное нечто, клякса по полу в пятнах ржавчины. И когда дышать становится до ужаса сложно, и тяжёлые частые выдохи сменяются одним длинным протяжным, я закрываю глаза.