И нас пожирает пламя

      Огромная ель до самого потолка, обвитая светящейся гирляндой. Ярко-красные листья пуансеттии. Веточки падуба. Свечи. Очень много свечей. Фигурки ангелов. Библейские сценки, пахнущие деревом и краской. Пироги с мясом, с яблоками и ревенем, с картофелем и шпинатом. Морковные кексы. Яичница-болтунья с постным беконом. Мессы, вечерни и бдения. Пение в хоре. Все эти вещи всплывали в памяти Азирафаэля при одном упоминании Рождества. Он еще помнил, как в приюте дети, которые уже ходили в школу, рассказывали тем, кто помладше, небывалые истории о том, что другие получают на Рождество целое море подарков, и им даже не приходится ради этого трудиться целую неделю на кухне, помогая взрослым.       У них тоже были подарки. Рождественским утром каждый из них получал морковный кексик и большое сладкое яблоко, которые полагалось сохранить до дневной праздничной трапезы. В основном их получали только дети младшего возраста. Азирафаэль был любимчиком на кухне и почти всегда получал что-нибудь вкусненькое в качестве награды за помощь, поэтому его не особо расстроило, когда в одно рождественское утро он не получил ожидаемых подарков. Свою «награду» ему по крайней мере не обязательно было делить с остальными во время трапезы в качестве урока добродетели и самоотречения. Он мог втайне разделить ее со своими друзьями и ни с кем больше, не чувствуя никаких угрызений совести.              В детстве Азирафаэль мечтал о том, чтобы когда-нибудь отпраздновать Рождество так, как это делали все нормальные люди. К моменту вступления во взрослую жизнь, когда настала пора покинуть монастырь, у него уже имелся целый список всего того, что он хотел попробовать, получив, наконец, свободу делать что и как угодно. Его вольная жизнь началась с медицинского колледжа и общежития, в котором вечно происходило что-то безумное и которое, к его изумлению, практически пустело на праздники. Он надеялся провести Рождество со своими новыми друзьями, которые все до единого разъехались по домам. И так происходило практически каждый год.              Азирафаэль полюбил предрождественскую пору, когда повсюду начинали появляться украшения, магазины будто устраивали негласное соревнование в том, чья витрина будет выглядеть наиболее сказочной. Повсюду была одна сплошная отрада для глаз. И обоняния. Тут и там открывались ларьки, торгующие горячим вином, сосисками в тесте и сладостями. Больше всего Азирафаэль любил ярмарки. Мог проводить там по несколько часов, любуясь каждым киоском, похожим на пряничный домик, и тем, что они предлагали. Ходил между рядов, двигаясь в такт играющей музыке, подпевая типичным рождественским песням, втягивая носом соблазнительные ароматы. Ярмарки были для него чем-то совершенно волшебным. Если бы только его скромная стипендия позволяла ему чуть больше, чем один блинчик с карамелью и горячий пряный яблочный сок. За день до Рождества все волшебство развеивалось, улицы пустели, становилось гнетуще тихо и безлюдно. Разве что украшения держались как минимум до нового года, а то и всю зиму.       Самое первое Рождество оказалось крайне разочаровывающим. Фильмы испортили Азирафаэля, задрав планку ожиданий слишком высоко. Он ожидал увидеть, как люди гуляют целыми семьями, встречаются с друзьями, катаются на коньках где-нибудь на площади и только к вечеру возвращаются домой. В реальности днем в сочельник на улицах не было ни души, все магазины были закрыты. Почти постапокалиптическая картина, наводящая невыносимую тоску. Вечер своего первого сочельника Азирафаэль провел в полном одиночестве за просмотром классических рождественских фильмов на старом черно-белом телевизоре в общей гостиной общежития. Единственной компанией ему была целая тарелка морковных кексов, которые он испек в предыдущий день, на вкус почти такие же, как те, что пекли монахини, разве что слаще и сытнее.       На утро Азирафаэль вышел прогуляться в надежде, что город будет чуть более живым, но улицы были такими же тихими и пустынными. Только рядом с церковью было некоторое оживление. Так Азирафаэль обнаружил себя слушающим утреннюю мессу и поющим вместе с остальными прихожанами рождественские песни, которые знал наизусть. Под конец мессы, когда священник вынес корзину с ярко-красными яблоками, которые раздал мальчикам-хористам, Азирафаэль усмехнулся иронии того, как долго он пытался сбежать от всего этого, мечтая узнать, как люди, которым нет дела до религиозной составляющей, проводят самый ожидаемый праздник в году, и в итоге оказался там же, где был всегда, и где ему все было знакомо вдоль и поперек.       Работая на скорой помощи, Азирафаэль заслужил признательность коллег тем, что каждый год брал смены, от которых остальные бежали, как от огня. Рождественские смены были едва ли не самыми спокойными, и он никогда не возражал занять работой свободное время, которое в противном случае в очередной раз ткнуло бы его носом в его одиночество. Не то чтобы он совсем перестал мечтать о настоящем празднике, скорее понял, что, даже если он проведет его с другом, это будет не совсем то. Это время было единственным в году, которое полагалось проводить исключительно с близкими и дорогими людьми. С семьей. С кем-то, чья компания была бы лучшим из подарков.       В первый раз выбирая фильм для совместного вечернего просмотра, Кроули, краснея, признался Азирафаэлю, что обожает романтические комедии и мелодрамы. Азирафаэль не удивился и тем более не осуждал. Сам он любил комедии, в особенности классические времен немого кино. Он не имел ничего против любого жанра, за исключением фильмов ужасов, которые мог смотреть только при свете дня и преимущественно зажмурившись, они не доставляли ему ни малейшего удовольствия.              По телевизору шла «Реальная любовь». Фильм, который нравился им обоим по разным причинам. Кроули любил горько-сладкий тон каждой истории, которая пусть и была втиснута в сказочно-романтичное обрамление, все же содержала что-то настоящее и берущее тем за душу. Азирафаэлю нравилась как раз та самая сказочность и наглядная демонстрация того, какой многогранной и непростой может быть любовь. — Что ты думаешь насчет Рождества? — спросил он внезапно где-то на середине просмотра, вдохновившись происходящим на экране. — Однозначно лучше нового года, — ответил Кроули, пожав плечами. Лето он не любил гораздо сильнее, но новый год тоже не вызывал у него никаких положительных эмоций. — Я имею в виду, что ты думаешь насчет его празднования? — уточнил Азирафаэль. — Последнее Рождество, которое я отмечал, было слишком давно, — сказал Кроули почти равнодушно.       Было время, когда его еще волновало, что он больше никогда не разделит со своими родными единственный ужин, в течение которого никто никого не осыпал ругательствами, не унижал и не смотрел свысока, никто не осуждал ничьих жизненных решений и выбор партнеров. Единственный вечер, когда их семья ощущалась почти нормальной. По прошествии лет это перестало быть сколько-нибудь важным. Кроули не нашел решимости задать Азирафаэлю хотя бы один из вопросов о том, каким было его детство, возникших в его мыслях, когда они рассказывали о себе на их первой встрече. И никогда не делился с ним о своем. Они не избегали этой темы нарочно, но как-то так вышло, что за все время их знакомства они ни разу ее не затронули. Только по крохам из множества разговоров и историй, в которые просочились отдельные слова, невольно складывающиеся в своего рода код, можно было строить расплывчатые предположения. Так можно было догадаться, что Азирафаэль не любил свой день рождения или, по крайней мере, не любил говорить о нем настолько, что Кроули понятия не имел не то чтобы о месяце, когда он родился, но и хотя бы о времени года.       Кроули начал подозревать по особому блеску голубых глаз, который появлялся, как он успел выяснить, когда Азирафаэль хотел что-то, о чем ему было по какой-то причине неудобно спрашивать, что его вопрос не был задан исключительно любопытства ради. — Если хочешь, — промурчал Кроули, чуть наклонившись в его сторону, — мы можем провести это Рождество вместе. — Правда? — спросил Азирафаэль, неуверенный, что он предложил это с искренним желанием. — Почему нет? — его плечи чуть подернулись вместе с тем, как лицо на мгновение исказилось в нечитаемом выражении. Он был абсолютно не против, чтобы выместить чем-то новым и светлым старые воспоминания, все еще жалящие обременительной мыслью, что в той жизни, которой его лишили и о которой он предпочитал не думать, все же было что-то хорошее. — Иногда я скучаю по запеченной индейке с брюссельской капустой и жареной картошкой. То, что не приготовишь в обычный день. О, и море закусок и десертов… В нашем доме рождественский ужин всегда напоминал средневековое пиршество. Моя мать не особо умела готовить и всегда нанимала на праздники повара с целой командой помощников, но в чем ей абсолютно не было равных, так это в сервировке. Каждый раз стол выглядел, как произведение искусства…       Азирафаэль завороженно смотрел на него, увлеченно рассказывающего об одном из немногих приятных воспоминаний из прошлого, представляя себе во всех подробностях то, что он описывал, и сглатывал набегающую слюну. — Прости, я немного увлекся, — сказал Кроули, тень улыбки скользнула по его лицу, тоска мелькнула в глазах. — Я хотел сказать, что мы можем приготовить что-нибудь вместе. Что-нибудь простое, но особенное. Что скажешь? — С радостью, — ответил Азирафаэль и прильнул к нему, обнимая его руку. Оставшийся час фильма он провел с неувядающей улыбкой на лице в фантазиях о том, каким будет его первое настоящее Рождество.       Ранним утром, за три дня до сочельника, Кроули после ночной смены объехал несколько мест, где продавали елки, быстро уяснив, что занялся этим вопросом слишком поздно. Ему все же удалось найти подходящее, не слишком большое и достаточно пушистое дерево, которое он привез домой и тут же установил его на том месте, где обычно стоял телескоп — почти в самом центре гостиной рядом с выходом на балкон. Довольный своим достижением, Кроули наконец лег спать, заведя будильник на вечер, ровно перед тем как Азирафаэль должен был вернуться домой.       Неделя перед Рождеством выдалась изнурительной. Каждый день Азирафаэлю приходилось задерживаться на смене по несколько часов. Он держался исключительно за счет мыслей о том, что через несколько дней у него будут два самых волшебных выходных, которые он проведет с любимым человеком. Его планы едва не сорвались, когда он, озвучив их, выяснил, что все, кто хотел, взяли отгулы на Рождество еще полгода назад, и свободных не осталось. Если бы не Мюриэль, пришедшая ему на выручку, предложив отработать вместо него, все его мечты рассыпались бы в прах. Единственное, что она попросила взамен, — это приглашение на обед в первый день Рождества, на что Азирафаэль без раздумий согласился.       У Кроули с этим было гораздо проще. Едва он спросил у Уилла, может ли он взять пару дней отгула на Рождество, тот выдал ему целую неделю, наказав отлично провести время и вернуться ближе к новому году полным сил и хорошего настроения. Кроули опешил от внезапности брошенного в его сторону предложения, но даже не думал отказываться. Он не обещал хорошего настроения, тем более с приближением кануна нового года, который всегда был в прямом смысле горячей порой, но уверил Уилла, что абсолютно точно не планирует тратить отведенное время зря.       Азирафаэль вернулся ближе к полуночи, до невозможности уставший. Первой радостью по возвращению домой был Кроули, открывший ему дверь и, как всегда, встретивший его мимолетным поцелуем, которого он ждал весь день. Второй радостью, что поселила на его лице улыбку, была зеленая ель, которую он заметил практически сразу, как зашел в квартиру. Она распространяла едва уловимый хвойный аромат и выглядела совершенно волшебно в мягком свете напольной лампы, освещающей гостиную. Рядом с ней уже стоял табурет и коробка со всем необходимым, чтобы ее нарядить.       Они развесили большие красные шары и золотые чуть поменьше. Азирафаэль добавил в художественном беспорядке колокольчики с ярко-красными бантами и такую же яркую широкую ленту, которой обвил все дерево по спирали. Он повесил еще несколько деревянных игрушек в виде имбирных пряников различных форм. В детстве они вешали настоящие и на двенадцатый день Рождества снимали их вместе с остальными украшениями, съедая на следующее утро. Провисев на дереве почти две недели, пряники всегда были слишком сухими и их приобретенный вкус, отдающий хвоей, никогда не нравился Азирафаэлю, так что на этот раз он ограничился их имитацией.       Кроули закрепил на ветках небольшие беспроводные лампочки в виде свечей и повесил светодиодную гирлянду. Оставалось только украсить самую верхушку. Азирафаэль долго не мог определиться между ангелом и звездой. — Мы не можем украсить ель ангелом, — сказал Кроули с притворной серьезностью, удерживая его, обняв за колени, пока он, взгромоздившись на табуретку, сомневался в выборе. — Почему это? — Потому что ты должен быть единственным ангелом в этом доме, — Кроули не мог удержать расплывающуюся по лицу озорную улыбку.       Азирафаэль вздохнул, закатив глаза. Он уже не раз пожалел, что рассказал ему про свою детскую мечту стать ангелом, которую Кроули подхватил и время от времени звал его «Ангел», будто это было не прозвище, а имя. Азирафаэль поначалу притворно дулся, но ему нравилось, как нежно это звучало из его уст, и вскоре перестал даже притворяться.       Коробка с украшениями не опустела даже наполовину, когда рождественское дерево предстало перед ними во всей красе, со звездой на верхушке. Они растянули гирлянду с лампочками зигзагом под самым потолком из одного угла гостиной в другой, разместили искусственный венок на стене и еще пару мелочей то тут, то там.       На все ушло часа два, после которых они оба устало приземлились на диван, выключили свет и включили всю праздничную иллюминацию. Азирафаэль смотрел вокруг себя, как яркие пятна от огней гирлянды плавали по комнате, переливаясь, как блестели, мигая, крошечные лампочки на ели, подсвечивая рассыпанные по ней украшения, и ему становилось невероятно тепло на душе. Он прижался к Кроули, обнимавшему его одной рукой, положив голову ему на плечо, и наблюдал за игрой света, плавно мерцающего в темноте, предвкушая ночь перед Рождеством, когда помимо всего этого, гостиная будет наполнена симфонией ароматов, тянущихся из кухни, будет тихо играть приятная музыка, и он разделит моменты, о которых мечтал большую часть своей жизни, с тем, кто сделал это все возможным. Азирафаэль не заметил, как его веки сомкнулись, а сладостные грезы плавно перетекли в сновидения.       В сочельник, превосходно выспавшись и пребывая в отличном настроении, Азирафаэль с самого утра порхал по кухне в финальных приготовлениях. В отличии от Кроули, который спал всю ночь кое-как. Чашка крепкого кофе значительно улучшила положение, превратив его из угрюмого «демона» обратно в человека, который, наблюдая за своей «второй половинкой», вдохновился его позитивным настроем и был готов служить ему какой-никакой помощью. Кроули не мог вспомнить, когда ему было так легко на душе, что хотелось вместе с Азирафаэлем подпевать каждой заезженной песне, тихо играющей на фоне, от души хотелось сделать из этого дня, до которого ему уже много лет не было никакого дела, что-то незабываемое. Он не думал, что когда-нибудь снова ему будет интересна вся эта праздничная суета, что когда-нибудь вновь он сможет предвкушать наступление вечера, в котором для него уже давно не было ничего, кроме поросших пылью отголосков прошлого, звенящих разочарованием.       Выбор главного украшения праздничного стола, его основного и неотъемлемого компонента, был самым сложным. Азирафаэль предложил индейку. Классическое, самое распространенное и самое желанное блюдо в этот период. Единственной проблемой было то, что ее хватало на целую семью, а в их случае им пришлось бы управиться с ней вдвоем. Азирафаэль уверил Кроули, что еда не пропадет в любом случае, тут же озвучив несколько вариантов того, как распорядиться остатками.       В монастыре никогда не выбрасывали пищу. Разве что совершенно испорченную, но такое случалось крайне редко. Работавшие на кухне монахини и монахи всегда пристально за этим следили. Еда была практически священной. Еда была благословением, за которое благодарили перед каждой трапезой. Все, кому приходилось готовить для остальных, учились тому, как рассчитывать порции так, чтобы не было излишков и всем хватало, и как поступать с остатками. Так вчерашний рис на следующий день превращался в сладкий пудинг. Если вдруг оставалось мясо, то к нему добавляли картофель, лук и прочие овощи, и наполняли получившимся рагу пироги. Редко что пропадало в том месте, где всегда было достаточно голодных ртов, и работа на кухне напоминала своего рода ритуал, с бережным отношением к продуктам и благоговением к каждому приготовленному блюду.       Азирафаэль перенял искусство грамотного распоряжения едой в достаточной мере, чтобы не сомневаться в том, что ничто из приготовленного не окажется в мусорной корзине. Кроули скептически отнесся к подобному заверению, но решил довериться ему в скромном ехидном ожидании оказаться правым. Он, однако же, заказал в мясной лавке самую маленькую индейку. Как бы ему ни хотелось убедиться в собственной правоте, гораздо меньше ему хотелось разочаровывать Азирафаэля. Тем более в день, который был для него особенным.       Как оказалось, из них получилась отличная команда. Под руководством Азирафаэля, внезапно проявившего скрытый лидерский талант, Кроули казалось, что он знает, что делает, более того, ему начало нравиться то, что он делал. Он чувствовал себя непринужденно и спокойно. Никакого хаоса, который был практически традицией сам по себе, никакой суеты. Они делали все в подобии танца, с четкими движениями, явным ведущим и ведомым, полным доверием друг другу и, что было важнее всего, с любовью. Азирафаэлю нравилось готовить, ему нравилось, что он делал это не только для себя, ему нравилось, как все получалось, и ему безумно нравилось, что Кроули помогал ему в этом. Одно его присутствие рядом делало любую рутину гораздо более сносной, но когда они делали что-то вместе, когда он подходил сзади и обнимал за талию, целуя в шею, Азирафаэлю казалось, что не существует ничего невыполнимого.       Совместными усилиями подготовленная к трехчасовому томлению индейка наконец отправилась в горячую духовку. Перед тем, как к ней должны были присоединиться овощи, оставалось пара часов на запланированный просмотр фильмов. В квартире уже витал аппетитный запах тушеной красной капусты с черносливом и яблоками, что они приготовили ранее, к которому постепенно примешивался аромат запекающейся с травами и луком птицы. Они спасались печеньем и оставшимися с обеда закусками, которые помогли им продержаться до вечера, и отвлекали внимание от разрастающегося аппетита тем, что происходило на экране.       Кроули любил смотреть фильмы вместе с Азирафаэлем. Даже те, что видел много раз и которые, как ему казалось, ему уже порядком надоели. Азирафаэль все делал как-то по-своему, по-особенному, с ним все становилось значительно интереснее. Он смотрел кино так эмоционально, переживал за героев, как за настоящих людей. Кроули находил это невероятно милым и очаровательным.       Первым фильмом, бумажку с названием которого случайно вытянули из коробки с парой десятков таких же, был «Эта замечательная жизнь». Азирафаэль улыбнулся, сказав, что это один из его самых любимых фильмов, но вызывает слишком много эмоций, и предложил выбрать что-то другое. Он смотрел его в свое первое одинокое Рождество, заедая горькие слезы морковными кексами. Следующим оказался «Один дома», и они решили посмотреть его. Кроули видел его с десяток раз. Азирафаэль не видел его никогда. Он зажмуривался и закрывал ладонью лицо, когда незадачливые воришки попадали в очередную ловушку. — Откуда в этом ребенке столько жестокости? — искренне недоумевал Азирафаэль.       Кроули хохотал над тем, как он почти серьезно описывал каждую травму, полученную злодеями, неодобрительно мотая головой. Кроули любил его всем сердцем, особенно в такие моменты, когда его непосредственность проливала свет на то, насколько другим может быть мир и жизнь в нем, если относиться к вещам чуть проще, открыть сердце чему-то новому и светлому. Ему казалось, что он всю жизнь блуждал во тьме до тех пор, пока не познакомился с Азирафаэлем. Темная пресная жизнь вдруг обрела яркий вкус кофе, который он сварил, когда Кроули вернулся из вынужденной командировки без сил на что-либо, кроме непосредственно существования, и ванильный вкус, с нотками травяного чая, его мягких губ, теплом поцелуя касающихся самой души. Теперь к ним постепенно присоединялся хвойный аромат рождественской ели и всего того великолепия, что они вместе готовили весь день, и что вот-вот должно было появиться на праздничном столе.       У них было много ужинов. И долгих, с главным блюдом и десертом, которые заканчивались глубокой ночью. И быстрых перекусов перед тем, как один из них пойдет спать, а второй отправится на работу. И тех, в которых почти не было еды, только чай, кофе и душевные разговоры. В конце концов, их «мы» началось с ужина. Но именно этот казался лучшим. Стол ломился от яств, они пили дорогое вино, мягкий свет гирлянд рассеивал темноту позднего вечера. Незамысловатая детская мечта Азирафаэля претворялась в жизнь прекраснее, чем он когда-либо ее представлял. Кроули был невыразимо счастлив тому, что в его жизнь вернулось чувство праздника, нечто по-особенному согревающее душу в холодный декабрьский день, нечто, что он давно потерял и не надеялся вернуть. Но все это меркло на фоне того факта, что от начала и до конца они создали все это вместе. В этом было то, что невозможно было увидеть глазами или осязать, только прочувствовать сердцем. То, чего не хватало им обоим. То, что Азирафаэль не мог отыскать, бродя по любимым ярмаркам, и то, что, он думал, не сможет найти никогда — так называемая «магия Рождества». Даже если бы то самое Рождество они отмечали в другой день, даже если это было бы летом и без обязательных атрибутов вроде ели и индейки, магия бы не исчезла.       Азирафаэлю было сложно поверить, что все то, чего он был лишен всю жизнь, он найдет в единственном человеке. Что тот самый человек, который смотрел на него своими прекрасными глазами, может заполнить собой бездонную пропасть в его душе, что с ним он будет чувствовать себя полноценным. И он не мог оторвать от него взгляда. Будто они знали друг друга тысячи лет, и им не нужны были слова для понимания. Слова слишком тяжелые, слова слишком ограниченные и часто звучат неправильно. В то время как взгляд всегда говорил правду. Взгляд Кроули говорил за него все то, что не могли произнести губы. — У меня есть кое-что для тебя, — сказал он, вставая из-за стола, закончив с десертом. — У меня тоже, — ответил Азирафаэль и поднялся из-за стола вместе с ним. Он успел в предыдущий день незаметно спрятать под елкой свой подарок. В тот момент, когда он вытащил его, Кроули вышел из спальни с большой коробкой. — Ты первый, — сказал он, с улыбкой протягивая ее Азирафаэлю.       Бережно разворачивая упаковочную бумагу, он добрался до картонной коробки, внутри которой оказались целых три подарка. Большой набор чая со множеством маленьких баночек с разными сортами и смесями: травяные, цветочные, фруктовые, зеленые, черные, белые, пряные, сладкие, копченые, горьковатые, и прочие и прочие. Азирафаэль обычно пил что-то простое и дешевое, но в кафе или ресторане всегда выбирал что-нибудь необычное или то, что еще не пробовал. Вторым подарком был компактный ланч-бокс с секциями, на который он давно засматривался и каждый раз оставлял затею купить его, махнув на нее рукой. Он всегда брал с собой печенье, пару яблок и что-нибудь еще в качестве перекуса, зная, что далеко не каждый день находилось время на полноценный обед. Обычно он просто расфасовывал это все по пластиковым пакетам и бросал в рюкзак, где все неизбежно мялось, крошилось и сваливалось в одну кучу. Третьим был пушистый светло-голубой шарф из мягкой шерсти, такой приятный на ощупь, что Азирафаэль тут же укутался в него и прижал его к своим щекам, тая от удовольствия. Все эти подарки были настолько продуманными, настолько для него, что его переполняли эмоции. Он невесомо коснулся губ Кроули поцелуем, тихо произнеся «Спасибо», и прижал к себе коробку, как что-то живое. — Боюсь, — сказал Азирафаэль, протягивая Кроули небольшой сверток в ярко-красной обертке с аккуратным бантиком, — мой подарок не настолько хорош, как твой. — Ерунда, — фыркнул он в ответ, тут же принявшись с нетерпением избавляться от упаковки, — в Рождество не принято дарить что-то серьезное, я уверен, что…       Кроули замер, когда его глазам открылось содержимое. Он хватал ртом воздух, пытаясь найти слова, тщательно избегавшие его сознания. — Тебе не нравится? — спросил Азирафаэль с ноткой тревоги. — ¿Не нра… — кое-как выговорил Кроули. — ¿Как… ¿Где… Где ты ее нашел? — На аукционе в интернете, — ответил Азирафаэль. — Кто-то избавлялся от старой коллекции, и я воспользовался возможностью ее купить.       Под слоем бумаги скрывалась прозрачная коробка из акрила, внутри которой закрепленная на деревянной подставке стояла модель Бентли 1933 года выпуска. Покрашенная блестящей черной краской, с серыми боковинами, хромированным передом и дисками, салоном, выглядящим будто он был покрыт кожей, и множеством мелких деталей, делающих модель копией настоящей машины.       Пару месяцев назад они были в музее ретро-автомобилей, где можно было посидеть внутри каждого экспоната. Когда Кроули увидел Бентли, скромно притаившуюся в углу, он едва ли не прыгал от радости. Он обошел ее вокруг несколько раз, заглянув даже под кузов, прежде чем сесть внутрь.       «У моего деда в гараже стояла точь-в-точь такая же», — рассказывал он, осторожно крутя руль. «Даже того же цвета, разве что салон был светлее. Он обещал, что она достанется мне в наследство, но после его смерти мой отец продал ее, посчитав, что на ее уход уходит слишком много денег».       Думая о подарке, Азирафаэль вспомнил, как горели тогда его глаза, как он обращался с машиной так, как другие обращаются разве что с любовниками. Азирафаэль почти завидовал тому, как он водил пальцами по приборной панели, как сжимал руки на руле. Чувствовал себя из-за этого глупо, но понял, что с этой машиной Кроули определенно связывали особо теплые воспоминания. Он подумал, что что-то, напоминающее о ней, возможно, будет вызывать не менее теплые чувства, и хотел их для Кроули. — Она идеальная, — проговорил Кроули, разглядывая модель, боясь доставать ее из коробки. — Точно такая же, какой была настоящая.       Он перевел взгляд на Азирафаэля, который наблюдал за ним со счастливым выражением лица, поглаживая свой новый шарф. Ему хотелось высечь его образ на сетчатке, чтобы видеть его всегда, даже с закрытыми глазами. Ему казалось, что любить его было почти физически больно. Любить было слишком непривычно. Чувств было слишком много, и они были слишком большими, чтобы уютно уживаться в его худощавом теле. Будто Азирафаэль был частью него самого, по неизвестной причине потерянной и вновь обретенной, частью, которую он больше никогда не хотел терять, желая приклеиться к нему навсегда и ни за что не отпускать.       Кроули подошел к нему и, сомкнув руки в замок за его спиной, приподнял его и сделал пару кругов вокруг себя, заставив Азирафаэля рассмеяться и обнять в ответ, уткнувшись носом ему в плечо. Он поставил его на пол и чуть отклонился назад, все еще держа его за талию. — Как жаль, что мы встретились только сейчас, — сказал он низким тоном, почти шепотом. — Жизнь была бы настолько лучше, если бы мы узнали друг друга два… три… пять лет назад. — Мы встречались уже пару лет назад, ты забыл? — ответил Азирафаэль, улыбаясь. — Я говорил, что я думал тогда подойти к тебе? — Нет, ты мне об этом не говорил, — Кроули удивленно изогнул одну бровь. — Думал, что задам тебе все те же вопросы, что задавал на нашем первом «свидании». И решил, что это будет лишним. Тогда я был другим. Я думаю, что мы встретились в правильное время, пусть и при не самых лучших обстоятельствах. — Возможно, — согласился Кроули, обводя большим пальцем контур его лица, — но мы вместе уже почти год, который пролетел так быстро… Мне кажется, что времени слишком мало, чтобы все успеть. — У нас впереди целая жизнь, — ответил Азирафаэль с едва уловимой крупицей сомнения, глядя ему в глаза, пытаясь найти в них подтверждение тому, что он хочет того же. Ответный взгляд обещал ему целую вечность вместе, если бы только это было возможно. Ответный взгляд не оставил ни единой неопределенности относительно будущего, в котором они могли существовать только вдвоем, как неразделимое целое.       «Я люблю тебя» звучало так громко и четко в голове Кроули, что он был уверен, что произносил это вслух. В действительности он оставался безмолвным. С его губ срывался едва слышный вздох и ничего более. Он сделал полшага навстречу Азирафаэлю, прижимая к себе, надеясь, что он расслышит в его выдохе эхо непроизнесенных слов. Он обхватил его лицо руками, касаясь своим лбом его, невыносимо близко и все еще так далеко от того, чтобы между ними не осталось абсолютно ни одного неозвученного слова, ни единой скрытой частицы прошлого. Кроули поцеловал Азирафаэля, заглушая собственные мысли бушующим потоком эмоций, сдаваясь на их милость. Все становилось несущественным в его объятиях, в опьяняющей близости, в которой они оба ощущали себя единым целым. Прежде чем потерять всякую способность мыслить, Азирафаэль думал о том, что лучший подарок на Рождество он получил от судьбы. Кроули был его небом и землей, его солнцем и звездами, всем, что было важно, и всем, что он любил так сильно, что ощущал себя рядом с ним в раю.

***

      На контрасте с волшебным Рождеством, проведенном в наслаждении, растянувшемся почти до самого утра, Новый Год был сущим кошмаром. В первый день Рождества, чуть позже полудня, Мюриэль заглянула в гости на обещанный обед, принеся с собой традиционный пудинг, шоколадное святочное полено и огромную коробку печенья. Она оживленно рассказывала о том, какой скучной была смена в предыдущую ночь, как отлично провела время ее большая шумная семья (Азирафаэль был уверен, что она была рада сбежать хотя бы раз от своих многочисленных тетушек, каждый год пытающихся закормить ее до смерти), и интересовалась, как прошло их первое совместное Рождество. Чем они охотно поделились во всех деталях, за исключением окончания, о котором они, обменявшись многозначительными взглядами, чуть краснея, скромно умолчали. Первый день нового года вместо милой беседы с горячими напитками и сладостями представлял из себя одну невыносимую пытку в стремлении дожить до вечера.              Новый Год всегда был тревожным временем, ненавистным каждым пожарным, кому приходилось трудиться всю ночь, борясь с последствиями использования нетрезвыми людьми пиротехники в невообразимом количестве. Вся ночь проходила в дыму, взрывах, и огне. У работников скорой помощи ситуация была едва ли лучше. Если пожарным приходилось бороться в основном только с последствиями, то медикам и полиции приходилось работать непосредственно с людьми, которые были тому либо виновниками, либо жертвами, либо и тем и другим. На одну ночь в году город погружался на несколько долгих часов в настоящий хаос, окончание которого подходило только ближе к концу следующего дня и встречалось едва ли не аплодисментами со стороны измотанных работников экстренных служб. После горячего начала год продолжал идти, как всегда шли его предшественники: хорошие дни чередовались с днями похуже, какие-то дни казались гораздо дольше других, дни были спокойными и бурными, дни были разными, и время неумолимо текло, не делая остановок.       Конец зимы всегда казался Азирафаэлю особенно печальной порой. Природа замирала в ожидании весны. Погода уже не такая холодная, но еще не теплая. И небо все еще бледно-серое. Февраль был самым странным месяцем. Самый короткий, он будто спешил поставить точку в зимней поре, и раз в четыре года приобретал дополнительный день, вносящий небольшой беспорядок в жизнь.       В этот самый двадцать девятый лишний день Кроули после работы предложил небольшую поездку и наотрез отказывался говорить, куда именно. Азирафаэль весь день пребывал в странном настроении, был необъяснимо задумчивым и потому без особого сопротивления оделся и отправился вместе с ним в таинственное место. — Мы приехали, — сказал Кроули, припарковавшись у тротуара где-то за городом. — Идем.       Он подвел Азирафаэля к крыльцу ничем не примечательного дома, неожиданно достал из кармана ключи и открыл ими дверь. — Вот, — сказал он с нескрываемым волнением в голосе, включая свет.       Изнутри дом выглядел чуть печальнее, чем снаружи. Он был холодным, тускло освещенным покосившейся лампой, в нем было немного старой мебели, пахло пылью и стариной, но что-то в нем было такое, что позволяло чувствовать себя необъяснимо уютно. Азирафаэль озадаченно озирался вокруг. — Что это за место? — спросил он, разводя руками. — Я долго думал насчет нашей совместной жизни, — произнес Кроули, нервно потирая руки. — Ты почти не живешь в своей квартире, а моя… она слишком «моя», чтобы тебе в ней было комфортно. В общем, я просматривал разные варианты и наткнулся на этот дом. Он достаточно старый и ему нужен ремонт, но когда я смотрел на фотографии и потом увидел его вживую, мне показалось, что он может тебе понравиться. И, если ты захочешь, он может стать нашим. — Нашим? — Азирафаэль все еще не мог до конца осознать, что именно происходит. — Мы можем жить по-настоящему вместе, — пояснил Кроули. — Избавимся от съемных квартир, переедем сюда и сделаем из этого места что-то свое. Тут большая кухня и гостиная с камином. Есть отдельная комната, но ты сам должен ее увидеть. Наверху одна большая спальня и гостевая поменьше. И еще тут есть веранда и небольшой участок, который выходит в сторону леса.       Азирафаэль замялся. Все это звучало замечательно. Слишком хорошо для правды. Ему не нужно было даже видеть что-либо своими глазами, достаточно было того, как Кроули описывал дом, будто они уже жили в нем. И это было единственным, что ему было важно. — Я не уверен, что смогу потянуть аренду… — сказал Азирафаэль смущенно. — О, эм… Это не проблема, — ответил Кроули, взъерошивая волосы на затылке. — Я не собирался его снимать. Я думал его купить.       Рот Азирафаэля открылся в изумлении. — Купить? — спросил он ошеломленно. — Как? В смысле… Откуда… Прости, я не совсем понимаю.       Он знал, что Кроули из более чем обеспеченной семьи, что его отец — владелец семейного бизнеса, существующего уже больше столетия. Но он также знал, что ему не досталось от родителей ничего, что его отец вычеркнул его из завещания вместе с тем, как вышвырнул его из дома. — У меня есть деньги в запасе, — признался Кроули. — Мой дед оставил часть своих средств мне. Вместе с той самой Бентли. Я даже не знал об этом, пока во время одной из ссор мой отец в пылу гнева не выпалил, что я не увижу ни гроша из того наследства. Он распоряжался моими деньгами в обход закона до моего совершеннолетия. Только после, когда я накопил немного, чтобы найти неплохого адвоката, я отсудил у него то, что было моим. Я оставлял эти деньги на черный день, думал, что не стану ими пользоваться вовсе, и они пойдут на благотворительность или что-то в этом роде. Я почти забыл о них. А потом я встретил тебя, мы начали жить вместе и я подумал, что наконец-то им найдется достойное применение. Только если ты того захочешь.       У Азирафаэля никогда не было ничего, кроме небольших накоплений на всякий случай. Деньги почти всегда были для него болезненной темой, и он привык жить скромно, довольствуясь тем, что есть. Он всегда рассчитывал только на себя и не хотел ни от кого зависеть. Сама мысль о том, что он будет жить в, с точки зрения закона, чужом доме, пугала его. Азирафаэль мысленно усмехнулся, осознав, что без сомнения доверил бы Кроули свою жизнь, но при этом сомневался в чем-то еще. Будто он не знал, что пойдет за ним хоть на край света, соглашаясь на какую угодно авантюру. — Это же займет столько времени, — выдал он, потирая ладонью щеку, — кучу документов и прочее… — Он уже почти наш, — спокойно ответил Кроули. — осталось только принять решение и либо поставить подпись, либо забыть об этом. — Когда ты все успел? — спросил Азирафаэль, подозрительно сощурив глаза. — У меня есть один знакомый, который занимается недвижимостью. Я назвал ему условия, он нашел подходящие варианты и подготовил все документы. Я думал показать тебе то, что он нашел, раньше, но я увидел этот дом и… Пойдем, ты сам все поймешь.       Кроули протянул ему ладонь и кивнул в сторону гостиной. Азирафаэль взял его за руку и прошел вместе с ним сквозь просторную комнату, посреди которой стоял овальный стол и несколько стульев, у стены располагался печального вида диван, на котором сидели явно не одно десятилетие. В целом дом выглядел так, будто его покинули в спешке, оставив ненужные вещи.       Из гостиной в другую комнату вела дверь, которую Кроули услужливо открыл перед Азирафаэлем, приглашая зайти внутрь. Что он и сделал, тут же остановившись, как вкопанный, завороженно оглядываясь вокруг. Это была библиотека. Самая что ни на есть настоящая. Три стены от пола до потолка представляли собой один сплошной стеллаж, на полках еще оставалось несколько потрепанных книг. У четвертой стены стояло старомодного вида бюро, идеально вписывающееся в обстановку, по одну сторону которого стоял шкафчик со множеством ящиков, а по другую, судя по силуэту на стене, раньше стоял небольшой диванчик. — Ты говорил, что мечтал о собственной библиотеке, — сказал Кроули, сияя. — Как только я увидел на фото эту комнату, я подумал, что она такая… твоя. И это меня подкупило.       Азирафаэль прошелся вдоль стеллажа, проводя рукой по его полкам. Он был покрыт густым слоем пыли, в глубине показывались потемневшие от времени стены, но в целом… Эта комната моментально влюбила его в себя. Ему не сложно было представить, как стеллаж наполняется всеми его книгами, расставленными в одному ему известном порядке, как он будет сидеть за рабочим столом, глядя в окно, под которым рос пышный розовый куст, и учиться переплетному делу, как он всегда хотел. Но пока это была просто пустая пыльная комната, наполненная лишь грезами. — Как тебе? — спросил Кроули, когда он наконец перестал вглядываться потерянным взглядом в пространство, и обратил свой взор на него. — У меня нет слов, — произнес Азирафаэль, вздыхая. — Я так и думал, — ухмыльнулся Кроули.       У него не было ни единого сомнения, какой эффект окажет на него эта комната. Он был уверен, что не сможет найти ничего лучше, даже за бо́льшие деньги. Он видел подтверждение этому во взгляде Азирафаэля, все еще мечтательно блуждающем по стеллажам. Кроули давно думал о том, чтобы жить где-то, где не будет никаких отголосков былого, где будут существовать только их совместные воспоминания, и где они оба будут чувствовать себя по-настоящему дома. Ему хотелось бесследно стереть прошлое, начав все сначала вместе с тем, кого он любит, и кто любит его. Не хватало только ответа. — Ты действительно собираешься купить целый дом? — задал Азирафаэль свой последний вопрос. — Только если он тебе нравится, — ответил Кроули серьезно. — Единственное, чего я хочу, чтобы у нас было что-то свое. Без обязательств перед кем-либо и сроков. Где мы сможем делать, что захотим. Что скажешь? — Ты же знаешь, что я бы стал жить с тобой где угодно. — Прямо-таки «где угодно»? — с сомнением спросил Кроули, слегка ухмыляясь. Он представил на мгновение, как они жили бы в тесной палатке где-нибудь в глухом лесу без удобств и горячего чая. — Где угодно, — подтвердил Азирафаэль уверенно. Он жил в совершенно разных местах и, глядя Кроули в глаза, не мог себе представить места, в котором они не смогли бы быть счастливы, покуда были вдвоем. — Что насчет того, чтобы жить здесь?       Азирафаэль еще раз бегло оглянулся вокруг, улыбаясь все шире и шире, ямочки на щеках, которые обожал Кроули, становились все заметнее. Он выглядел так, будто вот-вот расплачется, и в то же время невыносимо счастливым. Вместо ответа он активно закивал. — Я буду считать, что это «да», — сказал Кроули, сам улыбаясь во все зубы, и протянул ему связку ключей. — В таком случае, с днем рождения!       В одно мгновение улыбка на лице Азирафаэля померкла. Он искренне не любил свой день рождения. Он не был даже уверен в том, что это действительно тот самый день, когда он родился, но в какой-то степени был даже рад, что тоскливые мысли обо всем с ним связанным беспокоили его лишь раз в четыре года. — Откуда ты узнал? — спросил он печально. — Мюриэль, — ответил Кроули, подойдя к нему совсем близко. — Тебе не стоит на нее обижаться, я был очень настойчив.       Азирафаэль грустно усмехнулся, вообразив, как он буквально выбивает из бедной Мюриэль признание, будто в каком-нибудь шпионском боевике. — Я знаю, что ты не любишь этот день, — сказал Кроули, осторожно касаясь его подбородка, и беря его за руку, — но я подумал, что мы можем сделать из него что-то хорошее. Положить начало новой жизни. Если ты тоже этого хочешь… — Очень, — прошептал Азирафаэль совсем рядом с его губами, прежде чем коснуться их своими, заключая между ними это обещание новой жизни именно такой: в их общем доме, в понимании и любви.