Белоснежка

Когда я рассказал Владу о шансе выиграть крупную сумму в столичном казино, он громко рассмеялся мне в лицо, приняв новость за тупую шутку. Но чем дольше я на него смотрел (параллельно протирая бокал), тем медленнее насмешливая улыбка сползала с его губ. —Так ты не шутишь? —Стал бы шутить по такому поводу. — фыркнул я, подвешивая бокал к чистым.— Думаю у тебя есть все шансы выиграть (а если не выиграть, то смухлевать) и уехать отсюда. —Я всегда мухлюю. —Тогда ты без труда обведешь того самоуверенного гондона вокруг пальца, — я задумчиво посмотрел в его сияющие азартом глаза, почему-то с твёрдой уверенностью, что он вернется с деньгами, — но учти, они тоже умеют хитрить. —Меня не проведут, доверься! — одним глотком Влад опустошил рюмку водки и, даже не жмурясь, пошел за курткой. — Пойду приоденусь и за бабками. Я уставился на него в изумлении. —Ты пойдёшь прямо сейчас? —А куда тянуть? Ищи меня в новостях под заголовком «Вонючий буреломщик обыграл миллионера и занял его место!» Я посмеялся, проводив светлую макушку с уверенной улыбкой. —Мысленно мы все с тобой, Влад! —Если будет возможность, я сведу счёты с теми, кто нечестно отжал имущество твоей семьи. — он обернулся и на мгновенье я заметил, как холодная серьёзность чёрной тенью легла на его лицо, а потом снова сменилась привычной беззаботностью. — Ну, желай мне удачи! Это будет самая жесткая игра за все время! Вот так мы и расстались примерно два часа назад и сейчас, мешая коктейль очередному гостю, я невольно представляю, как Влад подъезжает к роскошному зданию, как стоит в километровой очереди желающих попытать удачу, как анализирует противников (и тех, кого небрежно выдворяют под локти) и как идёт по красной дорожке, взволнованно жуя сигарету. —Мартини и чего-нибудь перекусить. Я резко выпадаю из мыслей и поднимаю глаза, сталкиваясь с расслабленной улыбкой. Эти неряшливые кучерявые пряди и эти светлые глаза с лёгкой тоской я узнаю из тысячи. —Не ожидал Вас здесь встретить. —Многое в жизни застает неожиданно, — мама Гриши улыбается, — например ты, свалившийся из неоткуда или Дрозд, чуть не порубивший вас вчера на кусочки. Я рефлекторно задерживаю дыхание, секунду переживая тот ужас ещё раз, и покрываюсь колючими мурашками. Поразительно, с каким спокойствием Мария говорит об этом. —Он бы всерьёз нас убил? —Я бы не позволила, но от сильных увечий вы бы не отделались. —А ему есть дело до Вас и Вашего мнения? —За всю жизнь он ни разу не поднял на меня руку, поэтому не беспокойся. — она задумчиво скребет ногтем барную стойку. — Как вы сбежали? —По пожарной лестнице. —С Гришей все в порядке? Я невольно вспоминаю нашу ночь в ванне и поджимаю губы в ласковой улыбке. —Да, с ним все хорошо. —Спасибо, что присматриваешь за ним. — Мария ставит локти на стойку и кладёт голову на кисти, задумчиво смотря в сторону. — Я старалась быть для него поддержкой, старалась показать, что и в жестокости можно отыскать нежность, но когда отец вернулся с тюрьмы, мое влияние кончилось. —Гриша хороший, но не для всех. —Тебя он упоминает с особым трепетом. —И что говорит? — равнодушно спрашиваю я, ставя на стол мартини и нарезанную ветчину с тостами. —Так мало, что, как видишь, пришлось прийти к тебе на работу. —Есть ещё причина, не так ли? —На самом деле да. — Мария удерживает меня за запястье, заставляя наклониться. — Ты должен незаметно вернуть патроны. Его отец до сих пор в ярости и я боюсь, как бы Гриша не попался ему под руку. —Он убьёт его? —Нет, ни в коем случае, но… — ее хватка становится крепче. — Он способен на ужасные вещи. Ты знаешь. Я хмурюсь, вспоминая сцену в ванне, когда молча отсиживался за шторкой, замерев от ужаса, а этот ненормальный топил Гришу в раковине. Меня передергивает. —Почему вы не говорите этого Грише? Было бы логично предупредить его об опасности. Или это сделать мне? —Потому что достать пули, пистолет и прочие подобные вещи можно только в одном месте и только у одного человека. Гриша туда не сунется. —Сунется. Он говорил мне, что хочет отомстить. Он готов переступить порог Гнилого места вместе со мной и лично расправиться с убийцей товарищей. Мария смотрит на меня серьёзно и, в какой-то степени, умоляюще. —Ты определённо знаешь его лучше,чем я,поэтому попрошу только об одном. —О чем? —Не оставляй его там одного. —Конечно, я пойду с ним. — говорю уверенно, потому что другого варианта просто не допускаю. — И с ним же уйду. Мария облегченно выдыхает, продолжая держать меня за руку. —Знаю, ты заплатил Бурелому слишком высокую цену за свою смелость, но ведь и она, и свобода никогда не стоили дёшево. —Уверен, вы тоже отдали не мало. —Да, достаточно. Долго смотрю в ее расслабленное лицо, раздумывая над необходимостью спросить тоже самое, что я спрашивал у Гриши. Но чем дольше я смотрю, тем больше уверен в ее отрицательном ответе. Но все равно спрашиваю. —Вы тоже не хотите бежать? —Никогда. Я скорее умру, чем приму правила Солнечной Столицы. —Почему? —Почему? — она насмешливо улыбается, ровно также, как Гриша. — Я же не спрашиваю тебя, почему ты так рвёшься обратно.

***

Я думаю над ее словами всю смену и всю дорогу домой, пока голова не закипает от мыслей. Бурелом охлаждает ее лёгким дуновением ветра, заставляя остановиться, выдохнуть и собрать мозги в кучу. —Почему я снова лезу в эту тему… —Потому что выиграй Влад деньги, тебе придётся уехать. — отвечает Белоснежка с ухмылкой. — Не хочется, правда? —Заткнись. Я не имею никаких прав на деньги Влада. Они для Ильи и Алисы. —Или ты так решил, чтобы задержаться в Буреломе подольше, м? И из-за кого? Из-за Гриши? Так может останемся навсегда? Я остервенело отмахиваюсь и возобновляю движение, сильно сжав кулаки. Снег скрипит под ногами, ветер ласково ворошит волосы, но я не слышу и не чувствую ничего, кроме вкрадчивого голоса. —Давай, оставайся. Ты же уже привык к грязи, холодной воде и постоянной опасности. Скоро разберёшься с последней и жизнь польется песней! Разве столица даст тебе ту свободу, что дал Бурелом? —Заткнись! — вырывается у меня многократным эхом.—Заткнись блять! Я не убийца! Я выберусь! Я найду работу, я буду учиться, я вернусь к рисованию, я сниму квартиру, я буду просыпаться с видом на прибранную уютную комнату, я… —Выберешься! — кривляет Белоснежка.—Я то тебя вытащу, как и обещал, но будешь ли ты счастлив в своей прибранной уютной комнате? Он выносит мне мозг до самой квартиры. Точнее я выношу мозг сам себе, мучаясь от противоречивых мыслей. Захожу в ванну, по пути скидывая с себя одежду и расчехляя сигареты. —Последний раз тебе говорю, завали ебало. —А то что? Краем глаза замечаю его издевку, проходя мимо зеркала. Ничего, черт, я тебя заткну. Хочешь ты этого или нет. Нервно закуриваю, развалившись почти голым в пустой ванне. Холодная керамика обжигает до крупных мурашек. Я равнодушно выпускаю дым в паутинный потолок, свесив руку за бортик. Закрываю глаза. Нужно научиться заглушать мысли. И не задерживаться на работе… —Заломай руки. —Что? —Заломай. — настаивает Белоснежка, резко успокоившись. Хоть так. Что угодно, лишь бы не навязчивые мысли о том, чтобы остаться. Я делаю затяжку и, скрестив запястья, прижимаю их к плитке над головой. Сползаю вниз. Расслабляюсь. Слушаю свое ровное дыхание и тихое биение сердца. Так вот, что ощущал Гриша. —И вот это ты меняешь на столицу? Я резко открываю глаза и опускаю руки. —Я просил тебя перестать. —А я просил перестать убиваться и дать себе чёткий ответ. Или нравится прыгать от одного к другому? Нравится играть на чувствах? Нравится быть скотиной? Да ты хуже любой шлюхи, — он задумчиво усмехается, — но в этом, кстати, есть свой шарм, не расстраивайся. Я прижигаю запястье. Резкая боль мгновенно пронзает руку до кости, но я терплю, сильно стиснув зубы. Что угодно, лишь бы ничего не слышать. Что угодно, лишь бы он заткнулся. Я жгу кожу ровно вниз, шипя и скручиваясь от острой боли. Белоснежка в панике, которую я никогда не видел, пытается одернуть руку. —Конченный! Перестань блять! —Ну и что ты сделаешь? — теперь издевательски усмехаюсь я, намеренно прододжая жечь кожу. —Будешь говорить? Говори! Давай, скажи ещё что-нибудь грязное и обещаю, здесь не будет живого места! —Придурок. — растерянно шепчет он, обнимая мое плечо той рукой, что с сигаретой. — Да заткнусь, заткнусь, только перестань. Я отворачиваюсь к стене с довольной улыбкой и влажными глазами. Машинально обнимаю плечо. Противные мурашки неприятными иголками впиваются в позвоночник. Я сжимаюсь в маленькую точку, надеясь, что этой ночью мир не заметит моего присутствия.

***

—Есть способ забыться, и ты его прекрасно знаешь. —Нет. Я намеренно не смотрю в зеркало и даже отхожу от него, с усилием натягивая на влажное тело шорты. Мои манипуляции пока что успешно работают и Белоснежка ни на чем не настаивает, разве что подталкивает осторожным голосом. —Почему? —Потому что я не буду принимать наркотики. —Тогда потрахайся. —Не хочу. —А чего ты хочешь? —Чтоб ты заткнулся, — раздраженно бросаю я и, беспорядочно взъерошив волосы двумя руками, валюсь на диван, — и чтобы не мешал мне спать. —Кого ты обманываешь: ты не уснёшь, пока он не позвонит. —Завались. —Так боишься признать свои чувства? — Белоснежка снова обнимает мои голые плечи. — Или не хочешь чувствовать? Я раздражённо натягиваю одеяло на голову. Но разве клочок ткани – преграда для Белоснежки, живущей в моей голове, в моих мыслях? Разве это поможет убежать от самого себя? —Боишься боли? Но взгляни на свою руку! Да, посмотри, что ты делаешь с собой, когда я просто озвучиваю то, что ты старательно гонишь из головы. —Ты действуешь мне на нервы! —Ты действуешь на нервы сам себе. —Я не хочу с тобой говорить. —Хорошо, дай знать когда наберёшься смелости обсудить свои чувства. — с обиженной улыбкой Белоснежка бросает мне телефон, прежде чем исчезнуть. — Вон, вперёд, поговори с причиной своей бессонницы. Если сможешь, передай от меня кое-что. —Что? —Ты знаешь. Не задавай тупых вопросов.

***

Его голос непривычно уставший. Будто день он провел в универе, а вечер и половину ночи – на каторге. Я даже сползаю с дивана и встаю около окна, бессознательно надеясь увидеть там смешную синюю шапку. Но кроме шатающихся пьяниц под фонарями, никого нету. —Ты где? —У него получилось. — говорит Гриша спокойным, но ненастоящим голосом. — Я лично видел, как казино твоего отца вспыхнуло красным факелом в черноте спящего города. Он его поджег. Я оторопело молчу, уставившись в одну точку, а Гриша продолжает с наигранной радостью: —Получилось, Снеж. Вы уедете. Хоть завтра утром. Ты можешь поверить в это? — и после долгой паузы: — Я нет. И в этом коротком и тихом «я нет» собрано столько неозвученных, но важных слов, что я сильно поджимаю губы, лишь бы на эмоциях не ляпнуть какую-нибудь глупость. Гриша все ещё висит по ту сторону, якобы терпеливо дожидаясь моего ответа. Но я слышу его учащенное, взволнованное дыхание даже сквозь резкие порывы ветра. Я представляю, как колотится его сердце и как беспокойно мнутся губы в ожидании моего будничного «да, я уже сложил вещи». Но разве у меня повернётся язык на такую грубость? Очень вряд ли. —Ты придешь? —Зачем? Помочь тебе собрать вещи? — он насмешливо фыркает. — Я уже успел тебя возненавидеть. —Ненависть тоже чувство, — я улыбаюсь непонятно почему, — иногда гораздо сильнее любви, так что приходи. Мне не хватает твоих рук, твоих глаз, твоих волос и твоего голоса.

***

Кто-то агрессивно барабанит в дверь прежде, чем я успеваю швырнуть телефон на смятую постель и упасть на нее сам. Быстрым движением руки проверяю в кармане знакомую рукоятку и на ощупь пробираюсь в коридор, скользя пальцами по стенам, косякам и встречным предметам. В мыслях мелькают мутные догадки, кто может вышибать дверь с такой немыслимой силой, но все они разом разбиваются о реальность, когда я смотрю в глазок. Шаг. Два. Три назад с дико бьющимся сердцем. Ну да, меня ведь предупреждали. Было просто тупой глупостью не подумать, что после нашего отчаянного побега Дрозд не заявится в гости лично. По телу пробегает шквал крупных мурашек, а спина обливается холодным потом. Я стараюсь соображать трезво (насколько это возможно в такой ситуации). Я стараюсь стоять на месте и унять предательскую дрожь в пальцах. Я стараюсь мыслить как Гриша. Я стараюсь спросить Белоснежку, но в ответ тишина, которую разрывают агрессивные удары по несчастной двери и разъяренные вопли. —Сукин ты сын! Я выломаю эту дверь к чёртовой матери, если ты, подонок, не откроешь ее сию же секунду! Я набираю в грудь побольше воздуха и сильно сжимаю кулаки, будто это поможет мне не бояться. —Он здесь не живет! Тут только я.— короткий вдох и удивительно твердый металлический голос. — Белоснежка. Удары прекращают обрушиваться на дверь также резко, как начали. Я замираю в волнительном ожидании под дикое биение сердца и мизерную надежду, что что-то может получиться. Кусаю нижнюю губу, пристально смотря на дверь. Нужно успеть все разрулить до прихода Гриши. —Белоснежка? —Да. —Наслышан. — Дрозд неестественно усмехается.— А раз я наслышан, значит имеешь вес. Где мой сын? —Откуда мне знать, я не нанимался в няньки. — легко вру, для уверенности стиснув нож и прислонившись к стене. — Что вам нужно? —Ублюдок бессовестно ворует у своего отца! —Вы про пистолет? — безумно улыбаюсь своей больной решимости.— Это я взял. Ваш ублюдок не причём. Воцаряется гробовая тишина после которой отец Гриши либо вышибет дверь, либо… у меня нет другого варианта. Я действую и говорю инстинктивно, будто это не я вовсе. Не мои руки, не мое тело, не мой голос, вдруг зазвучащий так нагло и самоуверенно, что можно отсчитывать секунды до момента, когда Дрозд попытается свести со мной счеты. Пока я наугад стреляю в заминированное небо с вероятностью в девяносто девять процентов, что меня убьет внезапной вспышкой. Но мне вдруг резко становится всё рано. Я становлюсь бесстрашным в самом прямом и даже диком смысле этого слова. Подхожу к двери и с размаху врезаю по ней ногой, чтобы там, снаружи, это выглядело как удар кулаком невероятной силы. Уверенность плещет через край, выливаясь в безумную улыбку. Дрозд не в курсе, что мне только стукнуло 19. —Да, это я взял ваш пистолет, чтобы с особой жестокостью расправиться с одним мудаком, так как нож – слишком простое и не впечатляющее средство. — и спустя короткую паузу: — Вам ли не знать этого. Дрозд замолкает в небольшом замешательстве, которое играет в пользу моей жизни, но не в пользу времени, за которое я планирую с ним разобраться. —Ваш сын уже достаточно въебал мне за кражу так что… —Гриша? — тут же перебивает Дрозд удивлённо усмехаясь. — Ну наконец-то блять. Как же я настрадался, делая из него нормального мужика и вот, свершилось. Я раздражённо закатываю глаза, но держу себя в руках: злить местного сумасшедшего точно не входит в мои планы. Как ни в чем не бывало, я верчу в руках нож и говорю, будто бы обращаясь к тяжёлой темноте, зависшей в узком коридоре, а не к тому, кто за ее пределами. —Да, он сломал мне нос, изрезал все лицо и потребовал вернуть вам все, что я взял. То есть патроны. Больше я ничего не трогал – было без надобности. Дрозд польщенно молчит: видно долгожданное довольство сыном остудили его первоначальную ярость и, вкусив мнимую победу, он отвратительно чмокает. —А ты хоть знаешь, у кого придётся брать оружие? —Да, я в курсе. —И что он не даст его просто так? —Мне даст. — с дерзкой улыбкой отрезаю я, не понимая, откуда эта уверенность. — Но был бы у меня пистолет – я бы подчистил не только оружие, но и другие запасы этого уебка. Дрозд задумчиво усмехается, бахнув дверь кулаком. То ли чтобы выплеснуть свою огромную силу и вдобавок подчеркнуть собственное превосходство, то ли просто так по привычке. Совсем обезумев, я вжимаюсь спиной в дверь и кладу пальцы на замок. —Вы вроде что-то хотели? Может, обсудим, а? —Нет, ничего. — бурчит он уже без интереса и больного азарта. — Я оставлю пистолет под дверью. Считай, за твоё бесстрашие. Когда вернешься от него – я возьму свою долю. Ты понял меня? — он ещё раз бьет в дверь. — Понял, спрашиваю?! —Да. Спасибо. —Ну вот и все. Будь здоров. Тяжёлые шаги медленно удаляются вверх по лестнице, и спустя минуту я снова остаюсь один на один в громкой тишине с быстробьющимся сердцем. Жду. Минуту. Две. Наверное целых десять, прежде чем приоткрыть дверь, схватить пистолет с коврика и также быстро ее захлопнуть, будто в мою голову с этажа выше целится снайпер. Дрозд не обманул и мои влажные руки действительно ослабевают под металлической тяжестью, а кожа обжигается холодной сталью небольшого пистолета. Я внимательно рассматриваю оружие. С мокрым от волнения лбом и носом. До сих пор не до конца соображаю, что произошло и как мне удалось так легко отделаться от местного маньяка, да ещё и выклянчить у него такой трофей, который ну просто не может не внушать уверенности. Да я чертовски хорош. Знать бы только, как им пользоваться. Я перехожу к окну, стараясь не издавать лишнего шума. Таинственный ночной свет вырывает меня из опасного мрака, выставив на обозрение ярким звездам. Я с продолжаю с осторожным любопытством вертеть пистолет. Холодная сталь, уже согревшаяся в моих ладонях, угрожающе блестит в бледном лунном свете, переливаясь холодными оттенками. Таком же бледном, как мое лицо и мои стеклянные глаза, намертво впившиеся в пистолет. Нет. Это не просто пистолет. Я держу в руках нечто большее, чем просто оружие. В моих руках безграничная власть и безопасность. Волнение предательски щекотит кожу и останавливает дыхание. Громкая тишина все больше и больше прибивает к полу, точно медленно опускаюшийся потолок, под которым с противным хрустом расколется череп и сломаются кости. Я прижимаюсь вспотевшим лбом к холодному стеклу, глядя сквозь улицу. Каждый вдох кажется слишком громким, а каждый горячий выдох туманит стекло все больше и больше. Я кусаю нижнюю губу. Быстро слизываю кровь, морщась от металлического привкуса. Пистолет в руках постепенно наливается невыносимой тяжестью. Скользит вниз по влажным ладоням. Я не прикладываю усилий, чтобы удержать его, а только бессознательно подсчитываю количество старых и новых жертв, и эту власть, так легко умещающуюся в пяти пальцах. Меня передергивает, и пистолет с глухим стуком падает на пол. Не проходит и секунды как меня резко толкают ладонью меж лопаток, прижимая к стеклу, и заламывают запястья за спину. Я отчаянно дёргаюсь, но тут же замираю, ощутив у шеи холодную сталь пушки. Разумеется я бы не дался так просто, знай, что позади опасность, а не Гриша. —Я не слышал, как ты вошёл. —Через окно. —Ладно. Отпусти. Больно. Он резко поворачивает меня к себе, опуская пистолет. Я смотрю в его глаза. Такие напряжённые, что даже лунный свет не в силах сорвать с них тёмный занавес и обнажить беззащитную нежность. Лицо его бледное, наверное такое же было у меня, когда я взглянул в глазок. Волосы спутаны, дыхание сбито, вид жутко помятый, на губах белозубая ухмылка. Я не сомневаюсь, он знает, откуда пушка. —Ты совсем свихнулся, а? —Может. — бессознательно говорю я, касаясь его рук с точно такой же улыбкой. — Да, я определённо спятил, Гриш. Медленно опускаюсь на колени, держа его за руки и смотря в несуществующие пространство перед собой, постепенно осознавая весь ужас ситуации. —Боже… боже, боже что я наделал, Гриш… — в отчаянном припадке шепчу я, слишком сильно сжимая его запястья. — Это наверное очень ужасно, наверное, да, но я ведь хотел как лучше, я не думал, я не думал… я что-то говорил, что-то обещал… но я ничего не хотел, кроме… ничего, Гриш, лишь бы нас оставили в покое… Гриша забирается пальцами в мои волосы, медленно опускаясь на пол. Я низко вешаю тяжёлую голову, которую он бережно пристраивает на своем плече, а в своих руках – мое тело, вдруг сжавшееся до размера горошины. Я смеюсь. Сначала тихо, потом так, что даже крепкое плечо не может заглушить этот приступ, охвативший меня до истерических конвульсий. Меня разрывает изнутри, будто кто-то или что-то разбил переполненную колбу чувств и они разом вылились в одно бесформенное месиво, состоящее из смеха, слез, соплей, угроз, трехэтажного мата и жалкой ущербности. Я сопротивляюсь сам себе: царапаю руки, кусаю губы, впиваюсь ногтями в сожженные запястья отчего болезненно мычу, но все равно упрямо продолжаю глушить чувства, глотая то ли слезы,то ли сопли,то ли воздух. Чуть ли не кусая майку, уже насквозь мокрую. Чуть ли не ударяя Гришу, каждый раз, когда он спокойно отнимает мои руки от меня же. Который не даёт мне исчезнуть, но и не позволяет запихнуть чувства обратно. Который разрешает дать им выход и расслабиться.

***

Кажется, эта пытка продолжалась вечность, но по словам Гриши – минут десять. Обессиленно курю у него под боком, поджав колени к груди. Голова на его плече. Глаза закрыты. Дыхание уже почти успокоилось, но в нем ещё слышны отголоски истерики, тонущие в быстрых затяжках. Гриша сидит спокойно, но я знаю, он пережил этот бешеный эмоциональный всплеск вместе со мной и теперь, жуя сигарету и ласково гладя мое плечо большим пальцем, тоже собирает себя по кусочкам. Но от чего-то своего, похлеще моих психов. —Ты думаешь, я уеду? —Тебе не помешает. — он улыбается, но, понимая, что я могу прочесть эмоции по лицу, отворачивает голову к окну. — Ну типо… там же лучше, да? —Максимально неестественно, Гриш. —Там лучше, — повторяет он увереннее между затяжками, — улицы, дома, машины, люди… я понимаю, к чему вы рветесь, понимаю чего хотите, понимаю, что у столицы гораздо больше возможностей, шансов, прав на твое сердце чем… —Чем? Он бросает окурок в пепельницу. —Чем у меня, глупый. Требуется минута, чтобы понять – мне это не послышалось. Но только я собираюсь открыть рот, как тишину прорезает радостный детский крик с улицы. Мы тут же срываемся к окну. Такси выхватывает клочок заснеженной улицы ослепительным светом фар (последний раз Бурелом лицезрел такое чудо как такси, когда уезжал Улик) и тут я в полной мере осознаю – у Влада всё получилось. Он победно трясёт руками, возбужденно кричит, чтобы мы вышли и лично охренели от его удачи. —Артем! Давай живее, нетерпится тебе рассказать и показать, как же блять эпично оно вспыхнуло! Ты точно улетишь от видео! Живо спускайтесь оба! Мы с Гришей переглядываемся. В глазах детская растерянность, будто прямо сейчас из-под носа ускользает что-то очень важное. А что именно – мы не можем понять в силу непростительной юношеской глупости.