House of cards 2: retribution

***

Даже если ты придумаешь правдоподобные оправдания, Даже если закроешь глаза и отведешь взгляд, Ты знаешь, что то, что испорчено Уже нельзя исправить. Jimin ‐ Alone

***

Сгорая от ненависти и не пытаясь тушить собственные неверные мысли и чувства, Юнги повторно набирает номер Хосока, однако не получает ответа на вызов. С момента их последнего разговора, когда Хосок при нём поклялся, что сделает всё, что будет в его силах, если он встретит Пак Чимина однажды и сможет с ним поговорить, и поможет им встретиться, прошло достаточно времени. Но ни сообщения, ни звонка за эти чёртовы 6 часов от друга не поступало. Намджун предупредил, что сегодня порт будет закрыт и им лучше не приезжать. Докапываться что и почему он, естественно, не стал, но в душе были сомнения по поводу старшего, который так же неожиданно пропал из виду, как и Хоби. Если у второго были дела в Сеуле с сестрой, то у Сокджина не было никаких объяснений внезапному исчезновению. Поэтому, не спеша, но при этом уже довольно долго раздумывая об одном и том же, Юнги почти сразу стал собираться после шести часового сна на встречу к семье Кимов. Их дом, благо, находился не так далеко. Всего в 10 километрах от его особняка. И поэтому доехал он до них уже через 15 минут, забыв о том, что вообще-то не успел даже поесть. По дороге пришлось захватить хотя бы кофе, но оно никак не шло от мыслей о Хосоке. Этот парень вызывал много вопросов, но это было решено отложить на потом, ибо самым важным сейчас было – узнать где его единственный хён и что вообще происходит с компанией. Странно после стольких лет затворничества вылазить в свет и интересоваться жизнью, кипящей до этого так бурно у других. Но он их и не отгонял от себя, чтобы чувствовать вину за пропажу на целых 2,5 года. Однако.. поговорить об этом им всё же следует. В доме Кимов его неожиданно встретила прислуга, которой ранее там не было, насколько он помнил ещё с прошлого года, и также сам Намджун. Вежливо попросив домработниц не отсвечивать, он закрыл дверь за зашедшим в коридор Юнги и пригласил того в гостинную, где как раз подавали обед на стол. И Мин, конечно, был рад оказаться здесь именно сейчас, так как желудок нещадно скручивало от голода. По голодному взгляду Нам почти сразу понял, что старший не ел и попросил присесть за стол для совместной трапезы. Ранее они уже кушали вместе, но тогда, в последний раз и в последний день на Мальдивах, ему пришлось пожалеть о собственных резких словах, высказанных от гнева. Друг, столько лет верно хранивший их тайны и поддерживающий в самые трудные дни, не заслуживал всего этого. Это стало ещё одной причиной, наконец, сесть за стол и показать своё дружелюбие и сожаление по поводу прошедшего. С опущенной головой, но уже без отрешенного вида Юнги приступил к обеду, дабы не начинать сразу с грустных новостей. Хотя, вероятно, о них Намджуну тоже уже было известно. Но тишину за столом прервал сам хозяин, обеспокоившись таким долгим молчанием с момента прихода. После тихого кивка, означавшего то ли благодарения, то ли что-то ещё, он так и не смог словить на себе взгляда Мина. – Хэй, дружище, ты в порядке? - буднично спросил Ким, будто они виделись так каждый день и могли трапезничать вместе. По крайней мере, вот так обед начинать они никогда не могли. В полной тишине. – Как пришёл.. ни слова не сказал. – Прости... да... - растерянно промямлил Мин, что было крайне ему не характерно. Он всегда отличался пылом и несдержанностью, которую мог показать и друзьям, если ему что-то не нравилось, или, как в последний раз, когда ему начинали надоедать по поводу его молчания. – Я заехал поговорить вообще-то... Вытеревшись салфеткой, он оставил приборы около тарелки и нервно опустил руки под стол. Но взгляда так и не поднял. – Так, - начал Джун, заметив его нервозность, – Ты не сможешь говорить иначе... И, покинув стол, внезапно направился в сторону коридора. Юнги вопросительно схмурился и обернулся назад, чтобы понять, куда движется младший, но был сбит с толку, когда тот быстро вернулся обратно, да ещё и держа в руках бокалы и вино. К сожалению, на этот раз, это было ужасным ударом в самое ребро около сердца. Потому что с алкоголем у Юнги действительно были проблемы. И не абы какие, а самые серьёзные, почти критичные. Он помнит, как в последний раз дрожащими руками притрагивался к бутылке соджу, потому что жутко хотел пить, но его мозг просил лишь воды, когда в сердце горел пожар и потушить его смог бы лишь чертов алкоголь, который он когда-то поклялся никогда больше не пить. Но случай за случаем и в итоге всё это привело к катастрофе. Он закапывал себя, заглушая спиртным боль и голоса в голове. Потому что терпеть это было уже невозможно. И всё было так, словно ничего и не происходило. Ничего необычного. Просто ужин и попытка расслабиться, затянувшаяся на три часа в обнимку с бутылкой дорогого красного вина. То был чей-то подарок, который хранился в отдельной коробке долгие годы, но открыть его пришлось, лишь потому что было лень идти в магазин и покупать что-то из неприятных напитков. Один вечер, следом второй и через неделю ещё пару дней отдыха в одиночестве, но в компании вина, и он перестал осознавать реальность. Наверно, так и дошло до момента, когда мозг кипел от головокружения и хаоса вокруг, а в сердце разгорался ещё больший огонь. Это и правда стало проблемой. Работа отошла на второй план, хотя изначально для неё и ради неё он ломал мозг, как поступать с собственной нестабильностью и пошатанной психикой. Вернувшиеся кошмары выбросили его в океан, где не было спасительных шлюбок и кораблей, не было дружеской руки или верёвки, чтобы выбраться на поверхность. Только воздух и волны, заставлявшие всплывать вверх и снова тонуть. И уплывая всё дальше, он терял контроль, сознание и понимание того, что вообще жив. Когда очнулся, уже было поздно сбегать, потому что на маленьком берегу его ждал лишь один друг, помогавший впоследствии справляться со стрессом, – вино. Одинокие вечера, тишина в гостинной, пустой стол и только красное или белое вино. Глаза Мин Юнги видели лишь эту картину каждый день, пока в них местами не стали появляться и другие оттенки серого – очередная работа, наседавшая на голову большим грузом, лица в компании, с которыми хорошо проходили сделки, и брат, который ругал его время от времени, видя его пьянным на рабочем месте. Алкоголь затмил его дни, его мозг и душу, заполнив всё то, что было словно упущено и потеряно. Казалось, что всё встало на свои места, но на деле стало только хуже. Стал пропадать алкоголь дома – стало ещё страшнее жить. Ведь не иметь глушитель его гнева и постоянно находиться в стрессе и агрессии, это могло быть чревато для его расшатанного состояния и грозило ненужными разбирательствами по поводу шума у парковки офиса, драк и скандалов средь рабочего дня с коллегами от непотушенного огня внутри. И даже Сольхён стала свидетелем его гнева, по несчастью став и жертвой словесносного насилия. Постоянно, каждый вечер он покрывал её матами, отчего-то сходя с ума, видя её в доме, но выгнать не решался. Самое странное в этом поведении было даже не это, а то, что после всего этого ужаса его преследовало чувство вины и он бежал извиняться, чтобы понять, насколько мог обидеть человека при таком состоянии. Воспалённый мозг словно не слушался и вечером всё снова повторялось. Круги за кругами и этот ад сожрал его полностью, унеся с собой и тайну того, почему именно алкоголь стал самым важным звеном в его болезни. Стадия за стадией, но вместе с ним исчезли и проблемы, что были ранее. Однако появились более серьёзные после. Приступы агрессии проходили довольно часто, как и раньше, но уже реже с побоями и руганью. Только странный голос посещал его по ночам, а иногда и средь рабочего дня. В остальном он ощущал боль только в голове. Но после вспышек воспоминаний о Пак Чимине он словно был парализован. Его монстр внутри сжался до размера карликовой звезды и в его глазах это было победой, хотя по факту звезда всё ещё имела массу и давила его изнутри, выдавливая все силы и питаясь его очередными истериками и приступами. Всего три месяца назад... его отпустило. Этот кошмар будто закончился и голос больше не появлялся. За все эти три тихих месяца он действительно ощутил отступление собственной болезни. Это слабое состояние сохранялось при нём, но он стал интересоваться жизнью, своей и чужой. Рядом вовремя оказались его друзья и это стало его огромной поддержкой и силой, чтобы встать с колен, поднять голову и без стыда просить помощи. Потому что теперь знал, что мог расчитывать на кого-то, кроме алкоголя. И сейчас триггер в виде смешанных эмоций и отвращения от воспоминаний о тех страшных днях снова испортил настроение, которого и так не было с самого утра. Смотреть на содержимое в бутылке было просто невыносимо. Но впервые за долгое время его больше не злило и не трясло от того, что он не хотел бы видеть рядом. – Нет... лучше не надо... - отказался Мин, когда Джун только стал разливать напиток по бокалам. – Что? Это просто для расслабления, - подметил Ким. – Нет! - строго вскрикнул Юнги, не видя больше выхода из ситуации. Он хотел было отодвинуть бокал подальше, но его рука непослушно дёрнулась и расплескавшееся вино окончательно разлилось по столу, когда бокал был опрокинул резким движением Юна. – Черт, прости.. Спохватившись сразу за салфетками, он тут же начал вытирать стол, но его нервные действия и взволнованный вид ещё больше напрягли Намджуна, до сих пор не понимающего что не так с этим человеком и почему он просто не может успокоиться. Вытирать долго не пришлось. Стол был убран за 5 минут. Без слуг. И Юнги снова обратил на это внимание. – А почему слуги не убрались? Вы же сами никогда этого не делаете обычно... - напоминая о присутствии слуг в доме, Юнги присел обратно на место и продолжил наблюдать за тем, как Нам убирал со стола всю посуду, в том числе и бокалы для подготовленного вина. Неудачная попытка попить и расслабиться вылилась таким неожиданным разговором о слугах, что Джуну стало не по себе от заданного вопроса. – Ну... я... - и он лишь сейчас заметил, что пара глаз напротив, наконец, с интересом смотрят на него. Юнги преодолел страх и взглянул на него, вероятно, сам этого до конца не осознав. – Просто... я подумал, что тебя это будет беспокоить... – С чего бы? – Ну... ты не любитель шума и присутствия лишних людей... и... вообще был против слуг всегда. Ты же их никогда не держал, - он вдруг осекся, поняв, что сморозил глупость. Снова напомнил о прошлом и снова задел неприятной темой. Убегая взглядом от друга, Намджун не смог скрыть свое волнение. Распереживавшиеся глаза и прикусанные губы сказали всё. Он чувствует вину. Но сказанного не воротишь и потому остаётся лишь молча поглядывать на собственные руки под столом и ожидать агрессии. Но Юнги удивил в очередной раз после отказа от вина, когда так же спокойно опустил взгляд и промолчал. Что было ещё более странным, так это то, что его это даже не задело. Наверно, он просто был удивлён, но огорчения на лице не было. – Прости, пожалуйста, - поспешил извиниться младший. – Я не имел ввиду... – Ты всё верно сказал, - прошептал под нос Юнги, когда осознал, что сам был виноват во всём. Вот так неожиданно быстро к нему пришло осознание вины. Он сам. Он всё сделал сам. Разве его кто-то когда-то принуждал или просил? Он захотел и ему позволили. Однако что с того? Он навсегда теперь остаётся виновным грешником. – Если бы только была возможность это исправить... быть может... я не стал бы таким за эти годы. Если бы я вёл себя как взрослый и если бы мог нести ответственность, то давно бы нашёл, попросил прощения, я бы сделал всё, чтобы исправиться. Даже если он не простил бы, я бы хотел его увидеть и извиниться. Мне так искренне жаль... Но ощутить те же эмоции у Намджуна не получалось, ибо он никогда не думал о Чимине из лаборатории. Его волновали лишь друзья. Но этот случай... был особенным. Если Джин когда-то смог избавиться от кошмаров и побороть страх, то у Юнги всё это проходило немного иначе и тяжелее. Он оказался слаб. И помочь ему было трудно. Но он понимал, что такое возможно. Чувствовать вину, тем более, будучи действительно виноватым, это неизбежно. Рано или поздно, к этому приходят. И благо, что Юнги нашёл этот путь и смог это осознать спокойно, без истерик и лишних вдалбливаний со стороны других людей. Он сделал это сам. Это большое достижение. – Ты молодец, брат... - с сожалением глядя на разбитый вид друга, Намджун не поскупился похвалить его старания. – Пусть ты и не шёл к этому изначально, но ты нашёл лучший путь решения проблемы. Простить и отпустить. Ты его простил, я знаю, - сказал на опережение, зная, что удивлённо уставленные на него глаза хотели это опровергнуть. – Я вижу, как болит твоя душа. Ты гаснешь день ото дня и мне плохо от того, как ты себя изнуряешь этими пытками. Простить такое – дело не из самых простых, но ты смог. Преодолел всё и простил. Себя, в первую очередь. Осталось забыть, хён... Поверь, ты... – Нет! - отрезал громко Мин, закрыв уши руками и спрятав лицо со сожмуренными глазами за поднятыми к груди коленями. – Ни за что! Я его не предам! Кажется, Джун снова слышал, как пошёл дождь за окном. Погода изменилась так же резко, как и настроение и аура в помещении. Теплая атмосфера испортилась холодом и отстранённостью, когда состояние Юнги вновь вернулось к нему. Не ожидав, что в голове засядут именно эти мысли, Юнги был прижат к спинке стула боком и боялся открывать глаза, будто могло произойти нечто ужасное. Но катастрофы не случилось, а голос не вернулся. Всё было спокойно и никто не досаждал его мыслям. Лишь Намджун сидел напротив и с обеспокоенностью осматривал его зажатое в клубок тело. И всё равно не решался подойти. – П-прости... я опять... Я не хотел... - извиняясь в истерике, он прикусывал губу и говорил всё будто себе под нос, но был остановлен тёплой рукой Намджуна, оказавшегося рядом за считанные секунды. Его ладонь опустилась на макушку и принесла немного покоя, когда так хотелось кричать, сбежать и спрятаться от всего мира. Но эти крепкие руки не дали встать с места и прижали к себе, упав на колени и обняв со всей силы. – Всё хорошо, брат. Я здесь. Я с тобой, - утешающе шептал парень, не прекращая жалеть о тех давно сказанных словах, что могли как-либо задеть Юнги. – Прости, дорогой. Я так виноват перед тобой, - с глазами, полными слёз и сожаления, с трясущимися руками отстранился и взглянул на его лицо. – Я очень виноват. И мне ужасно жаль, что я был таким невнимательным к тебе... Прости, брат... С горечью в груди, разрывающей его изнутри, он вновь прижал того к себе, но заполнить сердце любовью оказалось тяжелее, чем простить. Он его брат, близкий друг и товарищ в любые времена, но чего-то в них уже не было. Не было той невинности в дружбе, было подорвано доверие. И что самое больное – Юнги больше никогда не расскажет о том, как ему было плохо. Он принял стадию извинений, принял себя таким, какой он был и есть, он обещал измениться. Вот только даёт ли это гарантию, что он не станет таким снова? Неожиданный звонок в дверь прервал поток мыслей Намджуна и он почти сразу выбежал в коридор. Открывая дверь, он молился, чтобы это был Хосок, но за порогом стояла промокшая насквозь девушка. Кажется, она выглядела слишком печально на фоне бушующей погоды. И не пропустить её, кем бы она ни была, он просто не смог. – Вы... та девушка, что живёт с Юнги, верно? - начиная осторожно спрашивать, Ким прошёл за ней в гостинную. Сольхён на какое-то время застыла на месте, а когда послышались звуки из кухни, та немедленно направилась вперёд. И, к сожалению, Намджуну не оставалось ничего, кроме принятия. Вероятно, она пришла за ним. Замёрзшая до костей, мокрая до нитки, она стояла прямо перед сидящим за столом Юнги. И его взгляд она привлекла к себе моментально. Только в тех глазах больше не было боли и раскаяния. Намджун был удивлён не меньше, стоя в проёме. – Пришла меня забрать? Снова вернёшь меня в мой ад? - тихо усмехаясь, он медленно поднялся с места и через всё своё недовольство подошёл к ней. – Ну что ж, веди меня... Протягивая руки, он как-то хищно ухмыльнулся и напугал Намджуна, наблюдающего за сей картиной в стороне. И всё же в его взгляде было смирение. – Я пришла не для этого, - снимая капюшон с головы, она спокойно присела за стол и опустила голову, о чём-то вдруг задумавшись. Джун был готов услышать что угодно. Но больше боялся за реакцию друга. И мельком поглядывая сейчас на него, видел тот страх, что и прежде. Кажется, ничего не изменилось. Подняв взгляд на Юнги, девушка всё же решилась произнести вслух свои мысли и избавить всех от томительного ожидания: – Мы с Хосоком... с твоим другом... решили, что тебе будет лучше побыть временно дома. Под наблюдением. Он нанял сиделку... она присмотрит за тобой и ты не будешь ни в чем нуждаться... – Что? - не веря услышанному, Юнги отшатывается на шаг назад с лёгкой усмешкой. – Какая нахрен сиделка? Я, по-вашему, инвалид какой-то? - в его груди снова защемило от столь резких слов и это заставило перейти на крик, – Я не болен! Мне не нужны врачи и надзиратели! Проваливайте! – Юнги, ты не здоров... - стараясь объяснять спокойнее, она еле держала себя в руках. Её трясло не меньше, но сказать это она должна была ради его же блага. – Сейчас ты думаешь, что здоров, что тебе хорошо, но, поверь мне, мы видим всё со стороны. Ты не здоров. Тебе нужно лечиться! – Я не болен! - вновь перекрикнул Мин, не собираясь мириться с чужим решением. Обида комом встала в горле от услышанного. – Это вы так решили! Хотите от меня избавиться, верно?? Тогда лучше убейте меня, чем запирать дома и пичкать таблетками! – Юнги, успокойся, - вмешался Намджун, видя разъярённого зверя в друге. – Так будет лучше... – Аа... так ты тоже с ними? Ну конечно... Как я мог не догадаться? Вы все хотите от меня избавиться! Вы мне мстите, да?? Вот так вы обо мне переживаете, да? Такова ваша помощь? Спихнуть меня сиделке и жить довольными, что среди вас больше нет психа?? – Нет, послушай, Юнги! - повернув его к себе, та цепко хватилась за его плечи. – Всё не так. Это для твоего здоровья, ты не понимаешь! К психиатру ты не хочешь идти, врачей не хочешь видеть, а нас ты не слушаешь! Что нам ещё делать? Ты не в адеквате! – Вы сами не в адеквате! - огрызнулся в ответ и тут же дёрнул руки из захвата. – Я не буду сидеть дома под надзором! И я не болен! – Это ты так думаешь... но на деле... - сохраняя лицо невозмутимым, Сольхён всё же выдохнула, прежде, чем сказать, – но на деле ты гораздо... опаснее для себя же самого... Выражение лица Юнги в миг исказилось, когда до него дошла вся суть представления. И уже давно было понятно, что у них у всех такие мысли. – Вот оно что... - выдохнув, отошёл от них ещё на шаг и определённо точно полностью разочаровался в своих друзьях. – А я вам верил... Думал, реально помочь хотите. Оказалось, просто боитесь... За себя. – Но Юнги, ты действительно не в порядке и... для твоего же блага тебе лучше не выходить пока в люди, - встав чуть на равне с Намджуном, Сольхён снова повторилась, но уже была не так уверена в своих словах. Потому что в чужих глазах была скрытая ярость вперемешку с каким-то непонятным желанием мести. – Не для моего блага, а для вашего, ты хотела сказать? Ну... говори, - выжидающе и испепеляюще глядя в глаза подруги, он едва держал себя в руках. И следом перевёл взгляд на такого же странно притихшего друга, который только что казался добрым и совестливым, готовым реально помочь, а теперь же стыдливо опустил взгляд в пол и не может ничего сказать. – Ладно она... она со мной жила, видела... мой гнев, мои безумства. А ты-то что? Неужели и ты меня боишься? Ребята тоже? Недоверие в голосе было слышно отчётливо. Но Джун не мог сейчас связать и двух слов, чтобы хоть как-то объясниться. И всё же желание рассказать правду и не скрывать того, о чем думает, брало вверх. Ведь он всегда говорил только правду. И сейчас сможет... Но в тех глазах горел огонь. Он загорелся и больше не потухнет. А эти слова просто станут поводом, чтобы испортить только зарождающееся доверие. – Неужели я хоть раз смел вас бить или угрожать вам? Я испытывал вас тиранией? Я вам угрожал?? Я кого-то убил? Неужели я так жесток в ваших глазах? - медленно подходя ближе и не сводя взгляда с глаз друга, проговорил Мин, но почти сразу сомкнул губы и прикусил их, когда истина раскрылась не в очень приятной картине. – Всё ясно... Вы меня боитесь, потому что она вам так сказала обо мне? Намджун непонимающе поднял глаза. И впервые хотелось самому ударить за такое. Потому что он не опускается до того, чтобы верить проходимцам вместо друзей. Но в этот раз она каким-то чудным образом оказалась права. Юнги не в адеквате. Но слова, в которые и не было смысла вникать, больно резали по сердцу в очередной раз. И понимать его уже просто не осталось сил. – Мы тебя не боимся, Юнги, но... - всё же выдавив из себя силы, он поспешил объясниться, – ты ведь и правда какое-то время был не в себе и... мог одному из нас навредить. Разве не помнишь то, как угрожал Хоби недавно в офисе и готов был его побить? Тебе его не было жалко... и ты бы его убил, не будь там нас. Разве не так? И Чимин... ты его... Брови Юнги нахмурились от услышанного и показалось, будто на его лице в секунду сменилось тысячу эмоций. Слова, прилетевшие так неожиданно снова в самое сердце, ранили ещё глубже и засели крепко на самом дне, что, кажется, вытаскивать все эти кинжалы больше не было смысла. Взгляд по-прежнему ждал ещё чего-то, но ничтожное и еле слышное дыхание уже сбилось от ускорившегося сердцебиения. Он тихо выдохнул, не в силах остановить боль и совладать с собой, но слезам покатиться на этот раз не позволил и, нервно облизав губы, подошёл ещё ближе к бывшему другу, зная, что лучший способ скрыть слабость и боль – ответно бросить кинжал в чужое сердце. – А я думал вы давно меня простили и забыли об этом... Но вижу, что вы действительно меня боитесь... Что ж... - и только сейчас опуская взгляд, Юнги сменил тон на более грубый, больше не сомневаясь в своём выборе, – В таком случае, советую вам больше не лезть ко мне, потому что отныне, если вы снова напомните об этом, я клянусь, вам придётся об этом пожалеть. Оставаться больше не было смысла. И потому он покинул кухню, толкнув плечом Намджуна и не жалея о сказанных словах. Сольхён лишь тихо выдохнула, присев на стул и опустив руки на колени. Говорить с Намджуном не пришлось, так как тот почти сразу ушёл к себе. План не удался. И, вероятно, им с Хосоком придётся самим следить за Юнги, потому что ни одни силы не способны утихомирить его, кроме братских. Остаётся надеяться, что Хосок по-прежнему способен влиять на состояние Юнги и сможет помочь ему справиться с этим.

***

Выбравшись из пробок и, наконец, добравшись до центра города, Хосок достал телефон из заднего кармана брюк и готовился уже ответить, что прибыл, но на загоревшемся экране блокировки его ожидало три новых сообщения: От кого: Чимин Я приехал домой.. Можешь подниматься. Надеюсь, ты один? С усмешкой выключив телефон и не став набирать ответ, он быстро расстегнул ремень безопасности и, открывая дверь, вышел на тёмную парковку. И не теряя ни минуты, с явным волнением направился к лифту, напоминая себе, что это всего лишь встреча. На один раз. Но в действительности он не знал, чего ожидать. Не знал что может скрываться за дверью квартиры давно знакомого человека, который слишком резко пропал из его жизни и так же резко вновь объявился, подобно нежданному кошмару. Не знал, о чем пойдёт дальше речь в закрытых стенах, где их не увидят и не услышат посторонние. Не знал, как сможет отреагировать впервые за долгое время на его глаза, губы, голос, на его тело... И в частности, больше всего, он боялся именно его разума. А он, как известно, очень опасен. Особенно у столь юного и необычного человека. Звук прибытия лифта на нужный этаж сбил Хосока с мыслей и настроя, снова выбив рванный выдох. От волнения у него, кажись, даже руки затряслись. Даже на работе при брифингах и встречах особо важных гостей было не так трудно дышать, как сейчас. Градус тела повышался мгновенно, с каждой секундой приближения к квартире. И вот он последний шаг... Добравшись до 19-го этажа элитной высокоэтажки и уже остановившись, он делает глубокий вдох и выдох, концентрируется на изначальной мысли, открывает глаза и поднимает руку, чтобы постучать, однако замечает, что дверь приоткрыта. Это выбивает воздух из лёгких, но на этом странности не завершаются. Проходя внутрь, тихо закрыв дверь за собой, парень даже не разувается, надеясь, что дома просто никого нет. Возможно, он вышел. Но шум воды появляется слишком неожиданно и пугает запредельно нашуганного Хосока до смерти. Тот с облегчением, но по-прежнему с гулко бьющимся сердцем выдыхает и решает остановиться перед белым ковром. Комната похожа на номер в отеле, однако квартира всё же красива и просторна. Здесь пахнет лавандами, приятными нотками геля для душа и... какими-то супер дорогими духами. Но запах настолько привлекательный, что делая вдох полной грудью, Хосок на минуту забывается и мечтает окунуться в прошлое, словно оно близко, где-то рядом и обволакивает его воспоминаниями о каком-то нужном и родном человеке. Тело, дрожащее до этого от страха, начинает постепенно расслабляться. Возможно, из-за вида в панорамным окне на ночной горящий город, а возможно и потому, что атмосфера в квартире просто очень сильно завораживающая и успокаивающая. Тепло и уют тут, конечно, не встречают, но мрак комнаты, как по видимому являющейся и спальней и гостинной для проживающего, всё же создаёт приятную атмосферу в целом. Хосоку тут нравится. Звуки воды затихают за дверью позади и он оборачивается уже на тишину, что внезапно воцарилась в ванной. Скорее всего, он принимал душ. И это именно от него веяло лавандами. Но Хосок молчит и просто дожидается нужного момента, чтобы вновь встретиться с такими красивыми глазами, с телом этого, по правде, обоятельного человека. Находясь в пальто и чувствуя жар в теле, Хоби понимает, что начинает потеть. Верхнюю одежду всё же стоило снять и повесить. И потому, сняв с себя уже ненужный элемент одежды, он быстро вешает его на вешалку в коридоре и тихонько идёт обратно в комнату. Но присесть не решается. Как никак, сначала стоит поздороваться и узнать, можно ли вообще сесть. Невежливо как-то врываться без стука, да ещё и разваливаться на диване, как у себя дома. С мыслей вновь сбивает резкий звук. Но на этот раз он доносится уже после открытия двери. Тихий, нежный голос ангела... – Я рад, что ты пришёл, - с каким-то странным и хитрым тоном произносит парень, стоя в проёме двери в ванную. Он прямо позади. Хосок ощущает его ауру и по позвоночнику тут же пробегают мурашки вплоть до затылка. Голос этот его манящий или вид столь привлекательный вызывают эту реакцию – Хосок теряется в догадках, когда оборачивается и видит его. Грёбанного Пак Чимина. Такого красивого. Такого открытого. И такого своего. – Ахринеть... как ты вырос... - с приоткрытым ртом уставился на его идеально чистое и светлое лицо Хосок, а уже после невольно взглянул на шею и ключицы, но ниже опустить взгляд не посмел, потому что грань всё же знать нужно. А Пак Чимин – плут тот ещё. Чертовски сексуальный, да ещё и манит своим запахом, очаровывает прежней улыбкой, словно ещё вчера его отобрали у всего и мира и прибрали к рукам. Хосок его помнит. Это тело, изгибы, все очертания, каждую деталь... Когда-то он его уже изучил. Чимин стоит в одном полотенце, закутавшись в него не полностью, но скрыв важные элементы тела ниже пояса. И пока с него стекала вода, он видел, как чужой, вцепившийся в него голодный взгляд хищника, уже работал, как прежде. Потому что не смотреть на него так просто невозможно. И это жутко заводит. Хосок боится произнести что-то лишнее, но понимает, что первые его слова и так были лишними. Не стоило так сразу осыпать комплиментами, но такой явный факт в изменении его тела просто нельзя было не отметить. Это первое, что попалось на глаза и вызвало удивление. Очень хорошее удивление. Он стоял вкопанным ещё минуту, но когда понял, что у него чуть ли не слюни текут на такого уже не мальчика, губы сами собой как-то медленно сомкнулись и он тут же пришёл в себя, переведя взгляд вновь на глаза. – Прости... ты очень красив... Я... - очень хотелось ему себя ударить по губам от тупости сказанного, но ничего с собой поделать он не мог. Как иначе выразить удивление и радость? – Да всё в порядке, понимаю, - усмехаясь, Чимин, наконец, вышел вперёд, выключив свет в ванной и закрыв дверь. Шлейф его геля пронёсся мимо носа Хосока и вновь пробудил рецепторы старшего. Лишь один запах, но это так сносило крышу... И как теперь терпеть его? Не сводя взгляда, почти пожирая его в мыслях, Хосок медленно поворачивался за парнем, ступающим к дивану. Чимин грациозно прошёл к небольшой зоне отдыха в другом углу огромной комнаты и присел у окна, прижав ноги к своей груди. Было странно видеть его снова зажатым, но на это Хосок не обратил внимания, понимая, что Чимину есть чего бояться после всего пережитого. И всё же... И всё же в этом жесте, когда он охватил собственные ноги обеими руками, он видел открытый знак и в груди как-то резко неприятно заныло. Понятное дело, что нет ничего вечного. А доверие между ними, по понятным причинам, давно разрушено. Хотя смотрел он с прежним интересом, наблюдал и ждал... Чимина хотелось обнять, прижать к себе и не отпускать. Но эти времена, когда он мог так сделать, не боясь, что оттолкнут, зная, что, наоборот, потянутся в ответ и станут искать утешения, давно прошли. Это забыто. Пройденно. Но можно ли всё это вернуть? И забыто ли всё Чимином? Этого он знать не мог. И потому стоял в пяти шагах от дивана и просто ждал ответа. Возможно, это будут вопросы, а может и ответы, а может... он вовсе промолчит и этим вечером ничего больше не скажет. Вот только интуиция подсказывала, что приняли его весьма радушно. С теплом. А это что-то значит... Изучая в тишине, которую любезно предоставил его гость, чужое лицо и поведение, Чимин не мог не отметить того факта, что был рад этой встрече. Безумно рад, хоть как бы сильно не пытался это скрыть и подавить. Но эмоции лезли наружу. Нескрываемая улыбка всё же прорвалась и создала какую-то облачную видимость того, что он действительно рад его видеть и готов поговорить. На самом деле, он готов был бы его даже обнять, но эти гляделки и это молчание как-то сильно затянулись, а потому подходить и так неожиданно обнимать было бы весьма странно. Но смотреть он на него продолжал. Изучал. И лицо, и эта невозмутимость, будто ничего в прошлом между ними и не было, и в то время эта аура жажды создавали контраст. Настроение игривости плавно перетекло в настроение помолчать и просто понаблюдать. Хосок, как всегда впрочем, был горяч в этом своём настолько ему одному лишь подходящем образе столичного модника. Он всегда отличался стилем, но сейчас это было так просто для глаз, но при этом так цепляло, что в душе мелькнули старые чувства. И это задевало за больное. Чон Хосок, собственной персоной, прямо перед ним, стоит молча и интеллигентно молчит. То ли от волнения, то ли от обиды. Не знает что сказать или просто ждёт момента, чтобы налететь и всё выплеснуть? Неизвестно. Но в этой безумной неизвестности его страсть лишь возрастала и огонь лишь сильнее накалялся. Слишком сильно манил его привычный образ... Руки так и чесались схватиться за белое худи, прижать его тело к себе, дышать губы в губы, снять с него чёртовы карго с кучей карманов и замков, выкинуть этот блестящий ремень и прижаться к его члену, явно сейчас стоящему колом. Он ведь чувствовал, что тот возбуждён. Впрочем, и сам был уже готов наброситься на него. Потому что скучал. Потому что хочет его вновь так же горячо, как тогда, с тем же горящим сердцем. Хочет быть с ним, быть его. Но тишина разрывается лишь шумным выдохом младшего, когда на деле ничего не происходит. Его мозг вскипает за минуту этого неопределённого молчания и он не выдерживает больше: – Ты пришёл молчать? Действительно больше нечего сказать? - с недовольством шипит Пак, откинувшись спиной к подушке позади и не отрывая взгляда. – Вообще-то это ты меня позвал, - рикошетит его же тон в ответ. Чимина это заставляет нахмуриться и его лицо неожиданно приобретает более тёмные краски. Кажется, атмосфера начинает накаляться. – Я думал... тебе есть что сказать мне... прежде, чем мы начнём, - не пойми откуда находит силы и настроение, чтобы не съязвить, но получается не очень естественно. Он поднимается с места и идёт прямо к нему. Медленно, плавно, почти не дыша. Сердечный ритм сокращается так быстро, что он не успевает опомниться, как его разум снова застилает безумством. – Неужели ты не хочешь сказать больше ничего? Остановившись прямо перед ним, он осторожно коснулся пальцем груди парня, но был прерван крепким захватом руки. Сделать больно тому не составило труда. И пока он всматривался в знакомые черты лица, Хоби сжал его палец до хруста и дёрнул ближе к себе. За секунду расстояние в пару сантиметров сократилось до миллиметров. Их тела оказались так близко, что дыхание спёрло напрочь у обоих. Чон и сам не понимал что творит, но держался стойко, не подавая виду. Хотя его сердце было слышно вне этой комнаты. И выдавшая его реакция накрыла Чимина с головой. Он уже готов был накинуться с поцелуями, но Хосок не дал своему телу приблизиться ещё больше. И в глазах его почему-то блеснула жалость. Прошлое нахлынуло каким-то диким цунами, напоминая о том, каким был когда-то его невинный мальчик-слуга. Когда-то в этих глазах не было жажды, не было столько уверенности в себе, не было ничего. Только боль. И, наверно, лишь она его привлекала так сильно. Но похоть и страсть затмили его разум и изуродовали невинность. Она исчезла. Сейчас перед ним не тот Пак Чимин, любимый и обожаемый всем его телом и душой. Это жалкое существо, готовое отдаться, как и раньше, любому попавшемуся. И как жаль, что их разговор даже не успел начаться, а эти противные чувства уже оттолкнули его от Чимина. – Как же низко ты пал... Живёшь в дешёвой квартире, зарабатываешь на жизнь непонятно как и строишь из себя по-прежнему невинного ангела. А в глазах та же похоть. Как жаль, Пак Чимин... - с разочарованием глядя в глаза прямо напротив, он отстранился так же быстро, как и приблизился. Трогать его было омерзительно. Как и дышать одним воздухом. – Не правда, - прошептал Пак, не меняя своего лица. Он не прятал иной натуры, таким он был. Такой он настоящий. – Ты меня хочешь... я вижу и чувствую, - его рука резко накрыла чужой пах, а губы, наконец, поймали чужой краткий выдох. – Ты возбуждён, хён... И это "хён" так чертовски манило и тянуло его к мелкому засранцу, что Хосок боялся сорваться. Впервые боялся, что реально натворит дел и совершил ошибку. Так нельзя. Он не для этого здесь. Но внизу так жутко тянет и спазмы эти лишь усиливаются от столь нежных прикосновений. Только что Чимин сжимал его своей рукой, а теперь решил расслабить хватку и поиграть. Хитрые глаза и дьявольский голосок. Как же Чон скучал... – Чёрт... - прошипел со злобой и сам схватил его за плечи, почти выдыхая последующий стон на ухо младшего, – Ох.. Чимини... какая же ты тварь... Но расслабленному Чимину уже было плевать что там ему шептали на ухо. Жар из его губ так сильно будоражил фантазию, что всё иное отходило на второй план. Ремень ему показался сейчас очень лишним. А за ширинкой уже стало так твёрдо, что казалось, вот-вот и его орган взорвётся. Пора ему помочь. Одними пальцами отдернув блестящий ремень, он стянул его и бросил на пол, а когда не получил сопротивлений, и наоборот его даже выпустили из захвата, он стал паршиво ухмыляться. Подойдя ближе, Чимин обнял его одной рукой за шею и очень тихо прошептал в самое ухо старшего: – Папочка... возьми меня... И Хосок с прикрытыми глазами сейчас клялся, что это последний, мать его, раз, когда он так преступно грешит и верит чужим манипуляциям. Но сейчас он его хотел. Хотел до боли в костях, до нехватки воздуха в лёгких, до боли в паху. Сладкий запах шеи и мокрых волос Пака просто сводили с ума, грели душу. Но возбуждение терпеть не осталось смысла в момент, когда через полотенце на теле младшего он почувствовал своим бедром чужой налитый кровью член. И он просился к нему. Срывая полотенце с бёдер Чимина, Хосок остервенело выдохнул в его губы блаженный стон и готов был окунуться в этот горящий огонь с головой снова. Плевать. Плевать что скажут и что будет дальше. Только бы прошло это навождение и отпустила боль. Приобнимая тело парня за поясницу, Чон мычал в поцелуй и затягивал его всё глубже, сплетая языки, чтобы поцелуй был мокрым, страстым, горячим. Руки почти опустились ниже поясницы, но вдруг его сознание остановило весь этот ужас одним лишь воспоминанием. Того, как однажды они пытались вновь сойтись и дать волю чувствам, но были прерваны самим же Паком. И ясно, что тогда он просто издевался. Ведь всегда хорошо иметь запасной вариант. – Чёрт, - рыкнув, Хоби оттолкнул от себя дрожащее тело Чимина, в глазах которого блестела невинность, как тогда. Он умело пользовался им. И это ужасно. – Боже... ты такая тварь... Не смотри на меня, больше у тебя ничего не выйдет! И вытянув обе руки перед собой, сдерживая Чимина на расстоянии, он едва перевёл дух, снова напоминая себе о том, что должен был давно прекратить о нём думать и мечтать. Нельзя предаваться ложным домыслам и фантазиям. Всё в прошлом. – Вижу, у тебя всё в порядке, раз ты сам снова на меня набрасываешь, как раньше, - с нескрываемой злобой повысил тон голоса и свёл брови к переносице, чувствуя запах лаванды напротив, которым его пытались соблазнить. И заметив, как собственные руки неправильно выглядят на его плечах, он тут же его отпустил и отошел ещё на два шага. – Стой на месте! И Пак слушался. Просто стоял молча и ожидал. И в глазах его жалких копились слёзы. Неужели ему больно? – Ты... - запинаясь и боясь произносить вслух, Чон мельком дрожал, но уверенно смотрел ему в глаза, – ты, как видно, совсем не стыдишься себя? Уже забыл прошлое? Так легко забыл то, что было два года назад? Слова словно выстрел прозвучали для ушей Пака. Чимина охватила дрожь. И словно разрядом тока по нему прошлись все те моменты из прошлого, которые забыть никак не получалось. Они стали кошмаром, настоящим адом, в который возвращаться не хотелось даже в мыслях. – Да как ты смеешь об этом говорить!? - возмутился Чимин, сдерживая порыв гнева. Его безумство никогда не доводило ни до чего хорошего. Но сейчас кровь застилала всё в голове и глаза горели алым цветом при виде этого лица. – Вы уничтожили мою жизнь! Я всё помню! Кажется, у ангела прорезался голосок.. – А ты не уничтожил наши жизни, а? Не думал о том, как было больно нам? После всего произошедшего... мы стали больными! Из-за тебя! Это ты сделал мне больно! Ты! И ты уничтожил моего друга! Ты довёл его до этого! Только ты во всём виноват! - последнее он произнёс уже от сильной злости, явно не мысля, о чём говорит. И, конечно, он так не думал. Но боль скрывать уже не получалось. – Ты отродье дьявола, Пак Чимин! Ты и твоя гребанная лаборатория снесли к чертям все наши жизни! И ты, ни чуть не стесняясь, внезапно объявляешься и зовёшь меня на встречу! Чтобы что?? Затащить в постель? Не закрытый гештальт? Ты в своём уме? Я вижу... ты быстро про Юнги забыл. – Забыл? - на рваном выдохе прошептал Пак сам себе под нос, словно не веря в это. Нет, он ведь не мог. – Я ничего не забыл! Я всё помню с того времени и я до сих пор словно горю в том огне стыда! Но стыдно должно быть вам, а не мне! Не собираясь слушать больше ни секунды этого человека, Чимин срывается с места и хватает цепкими пальцами запястье старшего, быстро выпроваживает его к коридору и толкает к двери, отпустив чужую руку. В глазах блещет ярость, а пальцы нервно сжимаются в кулаки, показывая, насколько он напряжён сейчас. Хосок зол не меньше, но ещё пока холодной головой понимает, что уйти просто так и оборвать эту хрупкую связь, которая только-только образовалась и далась ему не просто, будет очень глупо. Он просто не может рисковать так. И, наверно, сейчас очень важный момент держится в его руках. Всё зависит от него и эта победная власть пьянит разум. Хочется броситься прочь, наплевать и не дать ударить себя ниже пояса, но что-то говорит внутри не идти на риск и не рушить этот момент, которого он так давно ждал. Ждал, не для того, чтобы пообниматься и снова разойтись. Ждал, не для того, чтобы поцеловать, обласкать, рассказать о чувствах и о том, как скучал и вновь оттолкнуть. Он ехал в другой город и бросил работу не для этого. Не ради Пак Чимина. А ради себя. Ради тех вопросов, что скопились в душе не только у него. Разглядывая в тишине кратковременного гнева лицо Чимина, затуманенное вспышкой ненависти и обидой, по которому скатывается слеза из дрожащего глаза, Чона внезапно охватывает чувство такой тупой жалости, что в голову начинает прокрадываться мысль, что он окончательно сойдёт с ним с ума. Здесь и сейчас. Точно сойдёт. Потому что его очень хочется обнять, прижать к груди и не отпускать никуда. И это почти граничит с чувством, более пугающим и давно забытым. Когда до боли в сердце от неразделённой любви, когда до исцарапанных костяшек рук, до красных глаз, постыдных для него, как для мужчины, не поддающемуся чувствам. Тупо. Очень тупо. Безрассудно. Сглатывая ком, Хосок отступает ещё на шаг и сам уже торопится сбежать из этого ада. В этом месте куча ловушек. Что ни сделай – всё обернётся против него. Ведь даже приезд сюда истолкуют неверно. Конечно, ночью, тайком от всех, с диким порывом умчаться на другой конец страны и тут же проникать в чужую квартиру так, будто там его всегда ждали... Звучит ещё хуже, чем просто переписываться в тайне от всех, хотя одно только это уже является тяжёлой ношей. – Думаешь, если выгонишь меня, станет проще жить с этим? Неужели для тебя всё так просто? - хмуря брови, сам не ожидав такого от себя, решается подойти и делает шаг вперёд. Медленно. Подступая всё ближе, коварно смотрит в глаза младшего, у которого лицо в миг побледнело от переизбытка чувств. Вероятно, страшится очередной близости. Но Хосок вовремя себя одёргивает и перестаёт смотреть как хищник на добычу. Сейчас они одни и здесь, в квартирке размером с его одну комнату, где нет никого для защиты, Чимин явно боится оставаться наедине с человеком, у которого глаза горят огнём. Понимая это, он сбавляет обороты, выдыхает весь воздух из лёгких и только потом произносит, – Ладно... Несмотря на явный страх в глазах, Пак держится из последних сил, пытаясь не только Хосоку, но и всему миру сейчас доказать, что не боится, что каким бы ни был исход, он его примет. Бестрашие ли это? Или безумство? Ответов на это он найти по-прежнему не может. Потому что единственное, что с момента освобождения держится в его голове, это одно лишь давно забытое желание – месть. – Проваливай из моего дома и больше не приходи, раз считаешь меня во всём виноватым! - обиженно толкает ладонями в грудь старшего, но никак не может сказать "прости", понимая, что Хосок не виноват в том, что произошло с ним 2 года назад. Всё, что Чимин сейчас может делать, – от злости кусать губы и умолять глазами остаться, потому что хочет этого. И, наверно, Хосок слышит это каким-то невербальным образом, читая мысли и не покидая квартиру, но больше, конечно, даёт себе отчёт в том, что эта встреча теперь уже точно не последняя. И стало ясно это лишь по потемневшим в миг зрачкам юноши, который, несмотря на сказанное, не хочет его ухода. По правде, Чон этого не желает тоже. Потому остаётся стоять на месте ещё минут 5, пока в тишине не слышит разбивающееся вдребезги терпение младшего. Перед ним человек, который еле держится и показывает стойкость и гнев, внезапно сокрушается и с горечью, написанном на лице, кривит трясущиеся губы, пуская самые искренние жгучие слёзы. И это слёзы его боли. Боль, которую он всё время от всех скрывал, пытаясь казаться невинным. Теперь же всё вылилось наружу страшным потоком, затопившим сердце Хоби за несчастные секунды. Вот он – полностью обнажённый душой и почти голый всем телом Пак Чимин – падает на колени и ладонями придерживается о холодный пол, чтобы не рухнуть окончательно. Бьющееся в конвульсиях сердце теперь почти мертво. А в глазах не просто боль и слёзы, капающие на пол всё больше, в них блеснули отрывки из прошлого. Но только не своего. Это чужой мир, чужие чувства и всё происходящее – чужое, не его. Но так знакомо. И не менее больно видеть вспышки гнева агрессии и сокрушения кого-то другого, кого он точно знает и помнит. То лицо в слезах и слёзы эти капают точно так же на пол, он задыхается, набирая в лёгкие больше воздуха, которым так не хочет дышать. И с пониманием того, как ему плохо, Чимин и сам пытается не задохнуться, словно это может передаться или уже передаётся через воспоминания. Но откуда они? Тонкие длинные пальцы и торчащие вены на руках привлекают его внимание среди размытой картинки. Руки эти красивы, изящны, но ранены, они в крови, и они дрожат. Кажется, тело, в котором находится его сознание, сейчас испытывает страх. Но этот страх ему не знаком... Испугавшись резкого видения, Чимин делает судорожно вдох и выдох, тут же поднимаясь с колен и находя руки Хосока, который уже готовился его поднимать. Смотрит ему в глаза и видит печаль. Только она скрывает ту истину, которую держит в себе мужчина. И эта истина манит его, тянет так сильно, что в животе спазмом крутит всё и сворачивает внутренности. Он цепко держится за его предплечья, хнычет испуганно и ищет в его лице успокоения, зная, что найдёт. И Хосок дёргает его в объятия. Молчит и просто прижимает в груди, наконец, позволяя дрожащему телу выдохнуть. Слыша чужое сердцебиение, Чон благодарно выдыхает и прикрывает глаза, впервые так сильно радуясь тому, что вовремя приехал и спас его от этого состояния. А ведь этот парень мог натворить что угодно, мог навредить себе, мог учудить всякое, от чего сердце невольно пробивает в секунду два удара. В груди щемит и болит, всё будто бы стягивают тугим узлом, не давая дышать, но он выдыхает кратко и медленно, позволяя мозгу высвободить негативные мысли. Успокоение вместе с тишиной окутывает их тела, позволяя расслабиться. Чимин обмякает в его руках и теряет сознание, вероятно, от переизбытка чувств. Эти сильные эмоции сразили его и заставили податься сну, чтобы спастись. Сон стал его спасением, его тайным уголком, где всё хорошо, где нет страхов и боли. И Хосок не смеет ему мешать в этом. Подняв того на руки и донеся до просторной двухспальной кровати, Чон оставил его на одной стороне, а сам сел рядом, сторожа чужой сон. В квартире, полной мрака, воцарилось долгожданное спокойствие и по прошествию почти десяти минут Хосок устало потёр глаза и тоже зевнул. Ночь поглотила его беспокойства, на время дав возможность обо всем забыть и просто поспать. И на этот раз он был уверен, что ему не приснится тот же кошмар с поисками и побегом за фантомом прошлого, потому что этот фантом теперь найден и пойман. Он здесь. Он рядом с ним. И самое главное и облегчающее для него – сложнейший этап принятия пройден. Остальное завтра. Они обязательно поговорят. Обо всём поговорят и он всё узнает. Потому что его фантому теперь некуда деваться.

***

Пробуждение, как оказалось, было не самым радостным. Потягиваясь на кровати, Хосок был удивлён тому, что оказался в горизонтальном положении и укрытый пледом, ведь точно помнит, что он лишь сел рядом со спящим и не собирался укладываться подле него. А рядом очень тепло. Переворачиваясь на бок, он сонно улыбаясь, вытягивает руку вперёд, шарит по постели, но не находит спящего. Чимина нет. Перепугавшись с первых минут пробуждения, он отрывает голову от подушки и с трудом разлепляет ещё не проснувшиеся глаза, пытается уловить хоть что-то вокруг, но никаких шевелений и звуков не обнаруживает. Сердце колотится в груди и бьёт не только по рёбрам, но и по стенкам мозга, подобно сигналу бедствия. И на это он не отреагировать просто не может. Сон забывается напрочь, когда он опускает ноги на голый пол и поднимается с постели, забыв его заправить. Первоначальной целью является не заправка постели и даже не принятие душа, он тащится первым делом на кухню, которая почему-то так называется, хотя является просто отдельным уголком возле уголка гостинной, оборудованным под кухню. И идёт он туда с надеждой, что парень проснулся раньше и просто уже готовит завтрак, но ожидаемо не находит его. Потому что, как бы ни было это желанно, они не парочка, которая по утрам садится вместе завтракать в порядке вещей и улыбается друг другу на общей кухне, рассказывая о своих снах. С тихим выдохом он покидает ту часть квартиры и теперь решается дойти до ванной, уже не надеясь никого там застать. Останавливаясь у двери, за которой включен свет, он прикидывает, что глупый Чимин мог бы прятаться там от него, но находит эту идею весьма странной и тут же закатывает глаза, сам себя считая придурком, подумавшим так. За дверью, естественно, никого не оказывается и в душевой кабинке тоже. Но зато теперь он видит обустройство небольшой ванной, в которой каким-то образом вмещается и ванная и душевая и стиральная машина. Удивительно, но у Пака всё разложено по полочкам, вещи постираны и развешаны на специальной сушилке, уходовой косметики очень много, что он слегка завидует. И подсвеченное по бокам зеркало не тронуто и блестит, как новое. Хосок, который с детства придерживается порядка, радуется, как ребёнок идеальному расположению вещей и минимализму, а также чистоте, на которой буквально помешан. Здесь ему нравится всё, вплоть до освещения. И пусть в чужих домах он не принимает душ, тут бы он был рад расслабиться и помыться. Но эти мысли сбивает громкий звук открытия двери. Хосок, выключая свет в ванной, всё такой же сонный и не приведённый в порядок, медленно шагает к освещенному коридору и выглядывает из-за стены, а когда видит шумящего с пакетами Чимина, с облегчением выдыхает. – Ты напугал меня, - сообщает первое Чон, пройдя до пуфа, на котором тот оставил тяжелые пакеты с продуктами, и забирая купленное без тупых вопросов о том, куда тот ходил. Донеся всё на кухню и оставив на столе, он возвращается к Чимину и замечает, что тот нервно, но молча пытается растегнуть замок ботинка, однако это удаётся ему с трудом и на последних пыхтениях замочек застревает почти у конца и выводит Пака на внезапный громкий рык. – Стой, подожди, не делай так, - он вдруг спохватывается ему помочь и тут же садится на колени, перехватывая замочек в руках младшего, а тот в свою очередь и не дёргается, позволяя себе выпрямиться и случайно уложить ладонь на спину Хосока. Однако, через какое-то время одёрнув себя, он хлопает его зачем-то по плечу, но ничего не говорит. И Чон без слов понимает, что парень просто устал и зол, но рад тому, что при нём он пытается себя сдерживать. – Ну что ты там так долго? - наконец, нервно выдыхая, спрашивает Чимин, просунув пальцы в пряди волос и проведя пятерней по голове, заправив перекрашенные волосы назад. – Прости, пытался тебе помочь не сломать дорогую обувь, - аккуратно и бережно откладывая один ботинок на полочку, а затем второй, Хосок медленно поднялся с колен и только сейчас смог увидеть большое зеркало на стене перед ним и рассмотреть другую мебель рядом со входом, которую не заметил вчера в темноте. На вешалке по-прежнему висело его пальто и беретка, а обувь нетронутой стояла в уголочке под вешалкой. Но помимо собственных вещей он заметил ещё бежевую меховую куртку Чимина, висящую рядом с его пальто, а позади была ещё одна куртка, но выглядела она намного больше той, в чём пришёл Пак. Озадаченно метнув взгляд к лицу расстерявшегося и давно всё понявшего Чимина, он безмолвно задал вопрос по поводу лишней куртки, но, прежде, чем ему ответили, он посчитал, что ему это знать не нужно и скрылся на кухне. Чимин, промолчав на странное поведение, ушёл в ванную и уже через пару минут в чёрных джинсах и бежевом худи стоял около стола, пока старший готовил суп из водорослей. Он успел распределить продукты по полкам и в холодильнике, и это очень порадовало Чимина, который вслух, естественно, этого не признал, но, пока его не видели, улыбнулся своим мыслям, присев за стол. Сегодня он ничего не хочет готовить. Хоть это и странно – заставлять гостя готовить в своём доме, но он доверяет вкусу старшего, потому что знает, как он готовит, и потому что его еда ему нравится чуть больше, чем собственная. – Кхм.. а ты.. надолго тут? - словно обыденное дело спрашивает внещапно Пак, не находя иной темы для разговора. Не говорить ведь им с раннего утра о том, что они прошли за эти два года. Хосок, сидя напротив и уже доедая лапшу, поднимает взгляд, но есть не перестаёт. Горячая еда очень хорошо бодрит. И пусть он забыл даже умыться, сейчас он хотел больше есть, чем приводить себя в порядок. Отросшие волосы Чимина, перекрашенные из чёрного в каштановые, привлекают его внимание, пока он с аппетитом жуёт лапшу и пробует на вкус жареных кальмаров, но задать интересующий вопрос не решается. Кажется, его спросили о том, надолго ли он тут? – Да, - кратко и ясно, но без последующих личных вопросов. – То есть, хочешь тут жить? - не может не спросить Чимин, потому что боится, что с этими новостями появятся и новые проблемы для него и его спокойной жизни без всяких людей из прошлого. Селить его рядом с собой на кровати и даже в одной квартире он не собирается. – Мхм, - мычит почти сразу, как только проглатывает кусок кальмара и запивает газировкой. – А что? Интересно, где думаю остаться? И вновь наблюдает за расстерянностью Чимина, у которого не получается дальше есть от улышанных новостей. Кажется, он всерьёз воспринимает эти шутливые разговоры о месте проживания гостя, что у него пропадает аппетит. Откидываясь на спинку, он вертит в голове кучу вопросов и недоброжелательно смотрит в глаза Хосока, точно так же переставшего есть. – Да, интересно. Не хочу, чтобы ты тут оставался. Слова Чимина вылетают быстро и легко, вонзаются в сердце Хоби, когда как его собственные мысли почти кружили около этой квартиры. Он не собирался искать съёмную квартиру даже на время, потому что это глупо, ради каких-то пяти вопросов к давнему знакомому искать жилье. Не странно ли из-за этого снимать жилье по соседству? Нет, он точно не планировал тратить деньги на квартиру в столице. – Не переживай, я не помешаю, - как-то через чур нагло заявляет Чон, поднимаясь со стола и убирая после себя пустые тарелки. Чимин провожает его взглядом, хмурится и не может сообразить следующие вопросы, но возмущение, накопленное еще со вчерашнего вечера, уже доходит до своего пика. Слыша скрип ножек стула по паркету, Хосок напрягается, но продолжает молча мыть посуду, переключая тему в голове с немыслимой скоростью. В голове куча дел с работы, вспоминаются посиделки с ребятами, Микки, мирно спящий рядом с ним, сестра, наносящая маску для лица, и поездка в Кванджу. Абсолютно рандомные вещи лезут в его мысли, пока он старательно намыливает одну посуду, а после включает кипяток и обжигает руки. Но даже на это не дёргается, домывая всё до ложек и палочек, лишь бы не выдать лишних эмоций и не встречаться взглядом со стоящим позади хозяином квартиры. Он понимает, насколько безрассудно вот так заявляться и оставаться на несколько дней в чужом доме, но выбора у него нет и уехать так быстро он не может. А селиться в отеле ради пары дней нет смысла, тем более, что поблизости с этим комплексом нет отелей. И почему он вообще живёт тут, в самом центре города? Это же ужасно дорого и неудобно! Возмущения в голове прекращаются, когда рядом слышится звонок телефона. Не его. Потому что свой он держит в кармане на беззвучном. Значит, это Чимину. Чимин берёт трубку, только решив что-то сказать стоящему у раковины, но отходит в сторону и, у окна что-то долго рассматривая, отвечает на вызов: – Да, я дома, - удивительно быстро его настроение меняется и голос становится почти щебечащим. – Конечно, жду. Я очень скучал. Хосок всем нутром чувствует, как этот паршивец улыбается в ответ на чужие слова, но не даёт огню возрасти, сдерживая неуёмную ревность и злость, снова вскипающую в крови. Да с чего вообще все эти чувства?? Выключив кран и оставив посуду на сушилке, он нервно вытирает руки полотенцем, а после кидает его на стол, привлекая внимание оставшегося на кухне парня. Сам же быстро уходит в душ и закрывается изнутри, показательно хлопая дверью. Холодный душ расслабляет горячее тело, приводя в порядок мысли. И за время пребывания под легкими струями воды, так нежно стекающими на плечи и грудь, он окончательно забывает причину своей злости, отпуская утреннюю тему разговора. Теперь он даже не знает как выйдет из ванной и как посмотрит на Чимина, не говоря уже о том, как он собирается расспрашивать о пройденных двух годах жизни по отдельности. Как к этому вообще прийти? Как начать важный разговор, за которым он вчера пришёл? И почему вчера просто не договорил? Чимину стало плохо. И об этом им тоже стоит поговорить. Ведь именно для того, чтобы узнать что с ним и как он, он приехал в Сеул, оторвался от всех дел и соврал ребятам. А ещё у него катастрофически мало времени на все распросы, но голова кипит от них и уже сейчас ему снова плохо. Он почти задыхается от головокружения и внезапного давления, однако откидывает мысли о предстоящем разговоре, дав себе выдохнуть, потому что напоминает себе, что есть ещё целых два дня впереди, чтобы всё успеть. Выключив воду и вытеревшись чистым полотенцем, найденным на белой полке возле кабинки, он оборачивает им бедра и скрывает только нижнюю часть тела, а верхнюю специально оставляет открытой, не накидывая халат, дабы посмотреть на реакцию Чимина после. Но уже у зеркала над раковиной вспоминает эпизод из прошлой ночи, когда этими руками держал хрупкое и по-прежнему худенькое тело парня, к которому ранее даже боялся представить прикосновение. Но он был горячим. Да, Хосок посмел это запомнить и даже слегка раскрыть ткань халата под поясом, чтобы дать себе излишнее касание, пока этого не видят и не чувствуют. А возможно... Чимин мог почувствовать. И всё же ничего об этом не сказал... Улыбка сама натягивается на лицо и Хосок клянётся, что никогда ещё его мысли после болезни не доходили до такого абсурда. Стоило провести лишь одну ночь вместе с демоном и его накрывало мурашками и каким-то необъяснимым страхом всё снова потерять. Но это настоящее безумство! И терять голову из-за него нет смысла. Пока не будет установлен доверительный контакт. Выходя из ванной, он даже не успевает поднять голову, как тут же обнаруживает Чимина возникшим из ниоткуда перед собой и не на шутку пугается, заметив его серьёзный взгляд. – Ты чего? - вопросительно оглядывая парня с ног до головы, завязывает пояс на халате и немного отходит в сторону, закрывая дверь ванной. – Ты должен уехать. Немедленно, - низким тоном шепчет Пак, не отрывая взгляда от тёмных глаз старшего. Хосок слышит в его голосе тревогу, но всё ещё не понимает причины. – С чего бы? Он недовольно хмыкает и уходит к кровати напротив, совершенно не беспокоясь о том, что ему никто не разрешал так вольно ходить в чужой квартире. Упав на постель, Хосок с блаженной улыбкой закрывает глаза, лежит так некоторое время, а после неожиданно чувствует как рука Чимина проходит прямо по его груди, раскрывая ворот халата ловкими пальчиками. Мягкими подушечками проникая глубже под махровую ткань, вызывает в груди старшего необъяснимое волнение, но не прекращает, даже когда доходит до подтянутого живота. И сердце Хосока почти останавливается, когда рука Пака следом скользит к паховой области, медленно и аккуратно проникая под резинку нижнего белья. Тут-то всё представление обрывается и Хоби сам прерывает домогательства, перехватывая худое запястье до того, как кончики пальцев коснутся горячей плоти. Крепко сцепив руку на запястье и выдернув из-под халата неосторожным движением и при этом развязав его, Хосок дёргает хрупкое тело к себе и чувствует, как тот падает ему прямо на голую грудь. Их лица почти что сталкиваются, но Пак вовремя успевает затормозить второй рукой, уперевшись ладонью около головы Чона. – Что ты творишь?? - рычит, не скрывая злобы, и смотрит прямо в глаза дьявола. У Чимина дыхание сбито и, кажется, все мысли улетучились за секунду. Они лежат друг на друге так впервые и это ощущение не передать словами. Хосок смотрит на губы, пухлые и манящие, на ресницы, на дрожащие веки и расширенные от испуга зрачки. И наслаждается тем, что сердцебиение младшего сокращается от их тесного контакта. Он уверен, это потому, что он почти что голый и потому, что они дышат одним воздухом. И в то время, как мысли Хосока заполнены гневом, Чимин по остаткам собирает своё разбившееся эго и теряет контроль над своим сознанием всего на минуту. На крошечную, жалкую минуту, в которой решает себя утопить и уничтожить. Прикрыв глаза, он резко впивается в губы Хосока и не ждёт разрешения, проникает в чужой рот, где его тут же встречает горячий язык старшего. И поцелуй выходит мокрым, несдержанным, остервенелым, словно это было необходимостью последних двух лет, словно сейчас они были воздухом друг друга и иначе было нельзя. Чимин пропускает руку в волосы Хоби и, сплетаясь языками, пальцами жадно сжимает его пряди на голове, пахом трётся о бёдра, забирается выше коленями и приподнимается на кровати, утягивая Хосока за собой и заставляя его подняться на колени следом. Выбросив все вопросы и мысли, Хосок отдаёт себя поцелую, позволяя маленьким ручкам оглаживать себя, хватать за волосы и снимать с себя одежду. Когда они оба стоят на коленях в центре кровати, Чимин просовывает язык глубже, собирает стекающие с губ слюни и, ни на секунду не отрываясь, стягивает пальчиками нижнее белье со старшего, пока тот властно хватается за его ягодицы и мнёт их так, как хочет. Когда на Хосоке не остаётся ни одной вещи, он разрывает поцелуй и, смотря на жадные и голодные глаза напротив, умоляющие не прекращать, без промедлений хватается за худи младшего, тянет вверх и сбрасывает с него ненужный элемент одежды, следом переходя к брюкам. Он застревает на пуговице, которую довольно сложно расстегнуть и Пак сам перехватывает её, расслабляя своё тело от мешающих вещей, бросая их куда-то за борт кровати. Дальше всё как в тумане и Чимин уже не дышит, не слышит своих мыслей, голоса совести, только упивается вкусом чужих губ, слизывает капли воды в шеи и кусает местами светлую кожу, мочку уха, в которое шепчет непозволительно томно: – Ох.. хён.. мы не можем... И тихий голос простреливает в голове Чона дыру. Он останавливается, смотрит долго-долго в потемневшие глаза мальчика, лежащего под ним в полной его власти, но уже не может смотреть на него иначе. Он больше не ребёнок. Нет никаких запретов. Однако что-то внутри говорит об обратном. Что запрет всё же есть. И его нарушить нельзя. Он не за этим сюда приехал. На подкорке сознания крутятся мысли о брате, находящемся в таком ужасном состоянии, и это мигом заставляет его всё бросить и прекратить. Ноги запутываются в попытке подняться и слезть с постели, а глаза ищут потерянную одежду на полу, пока перепуганный парень лежит на спине между двух подушек и ничего не может понять. Он едва осознаёт произошедшее, но следом подрывается с места и принимается искать свои вещи. Одевшись в спешке, они поворачиваются к друг другу, находясь с двух сторон от кровати, и смотрят с жалостью и болью. Понимая, что ничего больше между ними быть не может. Это всё было ошибкой. Катастрофической ошибкой и помутнением рассудка. Улавливая контакт и мысли друг друга, они молча садятся спиной к друг другу на край кровати и больше ничего не могут сделать. – Если ты не уйдёшь, уйду я, - бросает в тишину Пак и встаёт с места, будто только что не он стонал и желал большего под хёном. С ужаснейшим стыдом скрывая своё тело под худи, он даже закидывает капюшон на голову и идёт в коридор, не включая свет и не сообщая куда так спешит. Там слышатся шорохи, застегивание замка куртки и хлопок двери. Дом опустел. Теперь Хосок один. Снова. Неизвестность грызёт его больше всего. И в этой неизвестности он погибает с каждым днём, не зная выхода и иного спасения. Не пора ли всё это закончить? Не стоит ли уже, наконец, сесть и поговорить обо всем? Сколько ещё им нужно скрывать друг от друга то, что на уме?? Его душит это терзание внутри себя самого и он мчит изо всех сил из квартиры, спускаясь на лифте до парковки и садясь в машину уже через 15 минут после ухода младшего. Сегодня они должны поговорить. Всё становится уже не важным, потому что его преследует лишь одна мысль, не дающая покоя с момента приезда в Сеул – он должен привезти его в Пусан, он должен это сделать ради ребят. Поэтому кидая смс Чимину по дороге, что они должны поговорить и им следует встретиться в указанном месте, он давит на газ, объезжая все машины и проезжая даже на красный.

***

На сообщение с указанным адресом так и не отвечают. Хосок, находясь в центральном парке неподалёку от бизнес-центра, в котором живёт Чимин, терпеливо ожидает его около 10-ти минут, но терпение его подводит и гнев берёт вверх. На улице ужасно холодно, идёт снег с самого утра, а время уже почти час дня. Весь люд проезжает мимо на машинах, пока он смиренно ожидает младшего у скамьи и смотрит на неработающий фонтан. Благо, что сейчас его не видят ребята. Время проходит быстро и ещё 15 минут он упрямо сидит на лавочке, но так и не дожидается Чимина. Внутри всё горит огнём и хочется рвать и метать, но понимание того, что мелкий всегда был таким непослушным и своенравным, всё же немного его успокаивают. По крайней мере, он знает, что тот не обижен. Он просто избегает, боится. Боится первым начать, спросить, поговорить о больном. Стоит только попытаться начать и разговор завяжется сам собой, – думает он, но по-прежнему ждёт. И перестаёт ждать, когда приходит ответ на его сообщение: От кого: Чимин Можешь не ждать, я не приеду. У меня важная встреча. Блокируя телефон, он уже собирается сесть в машину, чтобы покинуть город с провалом и больше никогда не возвращаться, как вдруг совершенно случайно замечает этих двух голубков за коричневым стеклом кафешки по ту сторону дороги. Сидящие за столиком мило о чём-то беседуют, не подозревая о том, что вот-вот случится. Хосок считает секунды до катастрофы, сжимает и хрустит пальцами, пока врывается в здание. В кафе играет тихая успокаивающая мелодия, но с приходом Хосока атмосфера в зале становится мрачной, пугающей. Быстрые шаги в сторону одного конкретного столика, прикованный к каштановой макушке взгляд и разгневанное выражение лица портят идиллию среди посетителей, пугая нескольких сидящих у входа и у бара. Несмотря на бурлящий гнев, который ожидаемо ни к чему хорошему не приведёт, забив на все предыдущие мысли о Пак Чимине, и наплевав на то, как его провожают взглядами заинтересованные лица, он думает только о том, что ещё совсем недавно его сжирало внутри чувство стыда, а до этого – чувство вины и тревоги, что двигало его вперёд. И вот он домчал до самого дна своего ада, опустился к истокам своей сущности, обратился в дьявола и готов пожирать чужие души ради достижения собственных целей, ибо чувство жалости и сострадания уничтожано к чертям одним определённым человеком, сидящим сейчас мирно за столиком и попивающим уже давно остывший кофе. Подлетая к разговаривающим, Хосок, резко и не смотря на собеседника Пака, дёргает того за плечо, крепко вцепившись в чужую руку и даже не желая объясняться, тащит его за собой к выходу. Он не слышит вопли Чимина, не слушает и возмущения оставшегося сидеть за столиком парня, идёт вперёд, видя только цель – поговорить. Наедине. Рука неожиданно вырывается из захвата и теперь Чимин смотрит на него так же разгневанно. Смотрит и ищет оправдания такому поведению. Не находит. Сглатывает слюну, продолжает выдыхать весь воздух из лёгких со злобой и смотрит прямо в зрачки старшего. – Нам нужно поговорить, - спешно бросает Чон, вновь хватая руку Чимина и вытягивая за собой из кафе. На улице мороз и мало людей, нет посторонних ушей. Он просто хочет поговорить вдвоём, без лишних ушей и глаз, но понимает, что за ними до сих пор наблюдают за стеклом кафе. Холодный воздух сбивает с мыслей, заставляет остыть и даже немного расслабить хватку на запястье Чимина. – Прости, - тут же отпускает, но взглядом просит не уходить. И Чимин стоит перед ним, в гневе, загнанно дышит, но ждёт, не уходит. И Хосоку достаточно даже этого. Пусть с ним не будут разговаривать, пусть даже могут не воспринять всерьёз, но выслушают. Главное, что он услышит. – Прости меня, Чимин, - начинает он, восстанавливая зрительный контакт снова. – Я не хотел так. Не хотел... – Говори. Хоби прикусывает нижнюю губу, долго обдумывает, но продолжает: – Я приехал изначально, чтобы поговорить. Я не знаю для чего звал меня ты, но я прибыл ради другого... Ради того, чтобы... - он вдруг опускает взгляд к ногам, не находит слов, но решает немного сменить тему. – Два года я искал тебя. Не терял веру, что найду. Искал во снах, кошмарах, поехал в лабораторию и нашёл там. Ты был там, - поднимает взгляд вновь и смотрит прямо в глаза Пака, у которого лицо теряет прежнее выражение и становится слегка настороженным. – И ты был плох, болел. Мне было непонятно что они с тобой сделали, что делали каждый день, но выглядел ты ужасно. В тебе словно не было жизни. Ты спал. А у твоей кровати был мёртвый врач... Он наблюдает за реакцией младшего, высматривает в глубине глаз объяснения, воспоминания этим событиям и уже думает, что тот тоже может едва что-либо помнить, однако все представления рушатся, а чей-то голос, бьющий набатом в голове, внезапно оказывается прав. В глубине тех глаз – испуг и потеря. – Ты... - осторожно ступая на минное поле, Хоби закусывает губу и неуверенно говорит дальше, – Ты знаешь что там было? Что произошло в твоей палате? Что произошло? Что ты наделал, Пак Чимин?? Утопая взглядом в луже крови у своих ног, Чимин почти не дышит и думает о уже несуществующем сердце в себе. Его больше нет. Они умертвили его, заставили собственными руками сделать себя монстром, уничтожить всё и растоптать детские иллюзии. Стекающие капли алой крови застревают в голове, заливают глаза и всё вокруг красным цветом, отключая мозг на какое-то время. Тело больше не двигается, смотря на то, как уносят другое, но уже бездыханное тело его тирана, мучителя, который никогда ему не был близок. Кровь продолжает стекать с ранения, а в голове всё ещё этот противный голос, мерзкие взгляды, выражавшие сожаление, убийственные прикосновения, застрявшие комом в горле. Осколки в его ранах, горящие огнём швы на прошлых шрамах, оставшиеся лишь больным воспоминанием. Теперь это лишь прошлое. Которое никогда не вернётся. Никогда не сожмёт тяжёлой рукой горло, не отнимет воздух и не оставит отпечаток на его душе и теле в виде кровавых пятен. Никогда не заставит плакать и сходить с ума в одиночестве после всех этих мучительных операций. Его больше не удержат здесь, больше не посмеют привязать к койке, сопротивляться его силам, больше никто не тронет и не причинит вреда. Теперь он свободен. По-настоящему свободен. В этой палате он один. Здесь больше нет и не будет никаких тиранов и убийц, не будет его. Хосок заглядывает в глаза застывшего на месте Чимина и щёлкает пальцами перед его лицом, наконец заставив его проморгаться и обратить на себя внимание. Выходя из коматозного состояния, он вдруг осознаёт, что в его крови по-прежнему остаётся чужая, но не может прийти в себя и почему-то теперь совсем не хочет смеяться от того, что сам стал этим же психом. Он ведь властен сделать сейчас что угодно. Сбежать, ударить, убить... Он смотрит на свои ладони и только сейчас понимает, что на него смотрят озадаченно и с непониманием. – Чимин, всё в порядке? Что с тобой? Что случилось? - шепчет успокаивающий голос прям перед лицом, пока крепкие руки держат его плечи. Что случилось? Что произошло, Пак?? Что ты натворил!? Чужие дьявольские глаза прожигают в нём дыру, ищут ответы на вопросы, но Чимин оставляет всё без ответов и объяснений, не пытается казаться нормальным и обеспокоенным. По этому взгляду ясно всё. Всё, что он хотел бы сделать. И всё, что уже сделал. Хватая горло мужчины одной рукой, он тянет того ближе к себе без каких-либо проблем и усилий, давит пальцами артерии, не давая вдохнуть новый глоток воздуха, и шепчет низкое: – Ваш тиран мёртв... И глаза напротив содрогаются от страха, зрачки незаметно расширяются, пока тело в руках мальчишки трясётся и не верит в происходящее. Перед ним сам дьявол, по истине хуже умершего врача. И сердце от этого просто не может не трепещать. – Я убил его... Выстрелив в самую голову, он отпускает тело охранника и, опустив взгляд в ноги, молча наблюдает за еще одной смертью. Из глаз монстра льются кровавые слёзы и веки постепенно закрываются, скрывая пугающе сузившиеся зрачки. В этой палате больше нет тиранов, держащих его в клетке. Эта палата пуста. Но он уверен, что если однажды ещё раз вернётся сюда, то она навсегда станет его могилой.

***

Медленно переводя взгляд с остывающего горячего чая в кружке на Хосока, Чимин совсем немного касается её пальцами и прекращает вспоминать те ужасные дни. – Два года я был в заточении... и совсем недавно мне удалось сбежать. Я стал меньше спать, есть, стал больше думать. Думать о прошлом, о тех днях ужаса, в котором я жил долгие годы. Это были годы мучений... И о них никто не знает. Чимин устало трёт глаза, выдыхает на последней фразе, а после поднимает взгляд. Вокруг всё та же обстановка, та же тишина, тот же человек. Только это не похоже на допрос в участке, не похоже на допросы из прошлого. Он просто говорит. Сам. Без принуждений, хотя вернуться в квартиру его заставила явно не совесть. Хосок лишь слегка надавил, чтобы доехать с ним домой, сесть за стол, поставив чашки с мятным чаем на стол для успокоения. Но он уверен, в этом кроется тайна, о которой ему ничего неизвестно. Пока неизвестно. У Чона хмурый вид с момента прибытия в комплекс. Всю дорогу он только и делал, что молчал, проглатывая обиду, боль и желание врезать. Пак чувствовал напряжение трясущейся руки, не сводя глаз с неё весь путь. Она нервно сжималась и разжималась, давила на руль, временами перескакивая на рычаг коробки передач, отстёгивала ремень и вырвала ключ зажигания резким движением, когда машина припарковалась на том же месте. И всё это время Чимин смотрел на него со страхом, не смотрел только в глаза. Быстрые движения, рывки, хлопок дверью, ускоренные шаги вплоть до лифта. Он чувствовал дыхание разгневанного дракона, стоя рядом с ним наедине, пока лифт медленно трогался, закрывая перед ними двери. Не смел поднять голову, не смел даже дышать, не говоря уже о попытках заговорить. Налаживать контакт он никак не собирался, ещё утром роставив точку на их встрече, решив, что окончательно всё оборвал. Но неразумность Хосока выводила из себя и он всё же припёрся за ним следом до самого кафе. Удивительно как он вообще смог их отыскать! И всё же, складывая 2+2, легко можно было предположить, что он прямо-таки сразу двинулся за ним в спешке, написав краткое "нужно встретиться поговорить". Возможно, слежка, а возможно просто случайно оказался в том же районе и заметил их у окна. Суть всё равно не в этом. Гнев стихал постепенно, пока в голове Пака вырисовывалась картина их дальнейшего разговора. Он не сбегал и не пытался от него увернуться, но сейчас и подумать не мог о том, как ему стоит лучше начать, что делать перед злым Хосоком, как сдерживать себя, когда внутри так кипит и рвётся наружу всё. Бурные чувства сменились лёгким волнением, как только они перешагнули порог квартиры, и Чимину стало проще дышать. Теперь, сидя за столом на кухне, при выключенном свете по всей квартире, Чимин тихо наблюдал за тем, как в течении долгого часа лицо Хосока напротив теряло свой цвет из-за садящегося солнца. Лучи обжигали его щеку и попадали прямо на лицо старшего, отчего он, возможно, и прятал глаза, опустив голову. Только вот протянув руку к его рукам, он не смог добиться взаимности и какого-либо ответа. Что было весьма странно – он молчал. Человек, который гнался за ним, рвался, искал, не отпуская и требуя разговора, который выдернул его из кафе при всех посетителях и, более того, сорвавший его важную встречу, сейчас шумно дышал с опущенным лицом. За час ожидания не произошло абсолютно ничего. И даже первые слова не дали реакции. Коснуться его рук было никак, ибо теперь те покоились на бёдрах. Понять и определить настроение казалось чем-то невозможным. – И... я... - поднимая и опуская глаза, с дрожью в голосе продолжил Чимин, – Несмотря на болезнь, на свое состояние, всегда старался найти выход. Верил, что пройдёт. Что всё получится. Я выбрался, но эти годы заточения выточили из меня всю надежду на светлое будущее... Кажется, он терял связь и смысл своих слов. Путь был лишь один – добиться слов ответа. Пусть хотя бы посмотрит на него мельком, пусть поговорит. – Хён... - позвал ещё тише, – Если ты продолжишь молчать, я... правда, не знаю куда себя деть, не знаю что мне рассказать... Диалог вяжется совсем не так, как хотелось. В его голове план сидел идеальный – заинтриговать, ответить на вопросы и свалить. Но, видимо, придётся помучиться. – Ты сам позвал поговорить наедине, а теперь сбегаешь на какие-то встречи, - наконец дёргается Чон, поднимая голову. В его лице читается злость и желание допытать. – Что я должен был ещё делать? Сидеть тут и смирно ждать, когда ты соезволишь побеседовать со мной? – Зачем ты приехал? Издеваться? - огрызнулся младший, забыв о том, с кем говорит и как сам только что дрожал перед ним. – А ты зачем звал!? Это ты мне скажи, ради чего я приехать должен был? Грубость Хосока доводила разум до истерики и хотелось всё бросить, сбежать снова и не появляться больше рядом. К чему был нужен весь этот спектакль? – Я... хотел поговорить... Но не так быстро, - в голове по-прежнему крутились мысли о побеге, но он смирно сидел на месте и смотрел в глаза Хосока. Потому что знал, что на этот раз он был не прав. Сам ведь позвал. – Прости, глупо вышло. Я позвал тебя... потому что... Хосок наблюдает пристально, заглядывает в один глаз, а следом во второй. Видит тайное желание ответить правдой, но в то же время и нескрываемую обиду. Она всё ещё гложет его, ест изнутри, но сказать о ней пока не решается никто. – Только не говори, что ради секса... Я тебе только для этого нужен? Наброситься и забыться? Неужели тебя действительно учили лишь этому? - не отводя волчьего взгляда, холодным тоном бросил Хосок. Знал, что это отличная наживка. И на неё повелись. Чимин почти сразу вспыхнул, расширил зрачки, не веря услышанному, дёрнулся на месте и напрягся от резких слов. В голову лезли самые дурные мысли. И ему хотелось душить за вольность старшего. Прибить к стенке и задушить, умертвить.. Но только в этом не было смысла. Не этого он хотел. – Ты... подлая мразь! - ответили громко, вскочив с места. И даже для правдоподобия шмыгнули носом, выдавливая слёзы. Хосок и глазом не повёл. Только ухмылка натянулась сама собой от гордости проделанной работой. – Думаешь, я шлюха какая-то? Что я под всех ложусь так? И мне только это нужно!? Так, по-твоему?? Такой я, да?? Ну да, слуга же... Что ещё вы можете думать о таких, как я, - усмехаясь с самого себя, злобно прошипел Пак. И видя столь наплевательское отношение Хоби ко всему происходящему, злился сильнее. – Я скучал. Я во снах видел тебя. Даже гипнозу себя подверг, чтоб забыть. К психологу ходил. Я лечился, чтобы забыть всё. – Юнги забыть хотел? Тебе ведь не я снился, а он? - спохватился Чон, встав с места и сорвавшись ближе к дрожащему от плача Чимину. – Скажи же правду. – Замолчи! Не хочу слышать его имя! Его и твоё имя не хочу знать! Ты говоришь, я сделал вас больными, но подумал ли ты о том, что было со мной все эти 2 года? Задумывался ли? Чимин выглядел убито, словно тысяча ножей только что воткнули ему в грудь и заставили течь кровь даже из глаз. Представить себе его боль и то состояние, через которое прошёл когда-то невинный малыш, чтобы стать таким, Хосок просто не мог. Звуки совести глушили голос разума и не позволяли обиде взять верх. И потому, сокрушаясь в тысячный раз, он подходил ближе, чтобы взглянуть на истину в глазах напротив, не поддавался гневу и стал тихонько отгонять прочь настрой поговорить. Сейчас произносить какие-либо слова было просто бессмысленно. Ибо ему вряд ли когда-либо удастся их понять. – Я был болен, - сорвалось вновь с губ младшего, когда тот неуверенно опустил потерянный взгляд и пытался сосредоточиться на этой реальности и не уйти снова в воспоминания. Однако удавалось ему с трудом. Буквально каждая минута и секунда прожитого дня заставляли всё больше думать о том кошмаре, снова ворошить прошлое и делать себе больно. Он знал насколько это противно, насколько это ужасно – закрывать глаза перед сном и молиться проснуться, хотя уже давно перестал спать по-настоящему. Он знал ту боль, когда ты не телом, а сердцем чувствуешь весь этот мир, лежащий на твоей спине, словно груз, по вине только одного человека – отца. Он знал ту боль, когда закрываешь глаза и мечтаешь никогда больше не проснуться, не сделать вдох снова, чтобы не существовать больше ни секунды. Он знал ту боль, когда тебе открыто говорили о том, насколько ты жалок и не нужен в этом мире, что было бы проще, если бы тебя вовсе не существовало. И он терпел ту боль, которая была самой тяжёлой – слышать от каждого второго в своей жизни, что ты брошенный мальчишка, изгой общества и настоящий монстр, слышать это даже от близких по крови людей, близких сердцу, дорогих людей, которых только обрёл. Знать, что навсегда останешься не таким, как все. И держать в себе обиду за собственное существование. К сожалению, к своим 19-ти годам он ощутил лишь эти чувства, смог познать только страх, боль и предательство, не имея мечты, стремлений и каких-либо желаний. Потому что их ему просто не позволили иметь. Хосок понимающе смотрел на парня, видел в нём черты прошлого и не мог сдержать улыбку. Осторожно одним большим пальцем провёл по щеке и вытер слезу, что портила его уже не невинное, но столь красивое лицо. Вытирал по одному, несмотря на то, что они продолжали капать. Просто смотрел. Понимал и внимал всё то, что ему говорили. – Они уничтожили мою жизнь... И Хосок знал, что так и было. Просто не мог не знать. Он сам бы уничтожил всех, кто когда-либо касался этого создания, он бы уничтожил любого из них. Не позволил бы обидеть. – Ты знаешь, хён... - хныкал чуть тише и словно от страха перед старшим начал говорить неувереннее, – знаешь что они сделали со мной после? Хоби мотал головой, не понимая о чем говорят и пытаются донести, но в который раз вбивал себе в голову, что он просто ужасный друг и ужасный старший брат. От этого чувства хотелось сжечь себя заживо. – Они заразили меня и надеялись, что эта болезнь меня убьёт... Потому что испугались... И слёзы снова хлынули потоком, не останавливались и лились прямо на руки Хосока, что обхватил его щеки обеими ладонями, нервно стирая каждый раз текущую влагу по ним. Он готов был выть, сам готов был убить тех извергов, что довели этого ребёнка до такого. Но в груди резала и иная боль – за то, что сам является причиной этих слёз. – Я не могу, хён, я не могу так больше, я ненавижу себя и эту жизнь, я просто не хочу тут быть, не хочу знать, не хочу видеть, мне надоело.. хёён... - изнывая, падал прямо на руки старшего и вместе с ним осел на пол. Его плач был слышен только Хосоку и только ему было известно о том, насколько жестоки были те монстры из лаборатории. Он знал, потому что они сами ничем от них не отличались. И что самое странное – сейчас эта жертва, павшая не только от рук лаборатории, сама отдалась ему, сама упала в объятия и позволила себя обнять, она сама пришла к своему врагу. Плакала. Да так искренне, что не заплакать вместе с ним казалось невозможным. Хосок тоже плакал. Искренне, почувствовав всю тяжесть на спине его брата, тяжесть своих же слов и мыслей. Теперь их больше нет. Никаких тёмных мыслей больше нет. И обиды тоже нет. Есть доверие. Ибо, разве не оно заставило Чимина сейчас самому упасть к нему на руки? Не оно ли билось в бешеном ритме его сердца? Хосок чувствовал. Всё до каждой капли, до каждого удара сердца. И сердце его, кажется, совсем немного начало оживляться рядом с этим крошечным созданием. И впервые за всё время пребывания хотелось погладить его по голове, обнять дрожащими руками, обхватить всё тело и не дать упасть. И он не дал. Поднял Чимина на свои колени, усадил, заставив ногами обхватить его талию, и очень осторожно притянул к своей груди, позволил обмякнуть так. Лежащей коалой он обнимал хёна, ни разу не отстранившись. Скучал. Разговор снова не состоялся так, как думал Хосок. Однако теперь можно сказать точно – Чимин ему доверился. Через боль и страх, несмотря на то, что так сильно был обижен и ненавидел. Доверие начало восстанавливаться. Постепенно. И, пусть он уже обнял его и выплакался, впереди будет ещё много времени, чтобы обсудить волнующие темы. Впереди их ждёт очень тяжёлый разговор.

***

Повернув голову на звуки, исходящие откуда-то слева, Хосок начал медленно приходить в себя после долгого по ощущениям сна и заметил мелькающую вдали фигуру, прошедшую на кухню. Вокруг всё по-прежнему расплывалось, но он начал медленно подниматься, опуская ноги на холодный пол. В голове крутились изрядно надоевшие за эти два дня мысли, однако он тут же о них забыл, когда перед глазами появился знакомый силуэт. Парень с каштановыми волосами стоял перед ним и протягивал ему пальто. – Чимин... - проговорил вполголоса Чон, протягивая руку и забирая свою верхнюю одежду. – Что-то случилось? Логично было предположить подобное, но в глазах напротив не было обеспокоенности. Лишь лёгкое волнение. Странно, что первое, что его встретило после сна, был Чимин, протягивающий ему его же пальто. Что это значило? Не до конца пробудившись и уже накидывая пальто, Хосок вставал с кровати, осматривался и думал о том, что его прогоняют, но чужой мягкий голос разубедил его в этом. – Давай прогуляемся, хён? - как-то осторожно начал Пак, словно боялся вообще что-либо сказать. Хосок озадаченно смотрел на него какое-то время, но настаивать, чтобы они остались и побыли дома этим вечером, не стал. Возможно, им действительно нужно прогуляться и всё обсудить на свежем воздухе. Не дожидаясь согласия, Чимин сразу выскочил в подъезд, а следом вышел и одетый наспех Хосок. Наверно, он бы всё равно ушёл гулять один, и дело было вовсе не в разговоре. Вероятно, он всё ещё боится, но постепенно хочет прийти к этому. На улице их ожидаемо встретил холод. И было уже темно. Закат они уже проспали. Но идти по внутреннему парку комплекса всё равно было приятно. Хосок никогда не жил в таких местах, но давно мечтал приобрести небольшую квартиру в таком же высокоэтажном здании в Сеуле. Давон рассказывала ему лишь о том, как красив вид из террасы одной из квартир на самом последнем этаже, но никогда не упоминала о довольно просторном парке неподалёку от комплекса. Осень тут ощущается гораздо сильнее из-за жёлтой листвы под ногами и холодного ветра. И весь этот вид становился мрачным и неважным, когда, пройдя вглубь парка, Хосок заметил поникшего и притихшего Чимина. Он вёл себя отстранённо. Шёл чуть в стороне с опущенной головой, сложив руки в карманах куртки, словно пытался казаться незаметным. Разговор пока начать ему явно не удаётся.. – Мы так давно не говорили... Простое "привет" звучит непривычно, когда смотрю на тебя... и понимаю, что мне не ответят, - тихо озвучивает мысли Хосок. – Хён, я думаю о том же... - наконец признаётся Пак. – О чём? – Мне всегда хочется быть одному. Не знаю, может привычка уже. Потому что по-другому не умею. Но теперь у этого желания есть чувство тревоги. Будто я делаю не то и совсем не так. Я словно не должен быть здесь... - говорит торопливо, будто боясь, что его прервут. – Чимин... – Нет, хён, я знаю как это звучит и как ты видишь меня со стороны. Я кажусь странным. Всем. И я знаю, мне не место в обществе. Мне не место среди людей, рядом с ними. И я понимаю как опасен для всех. Только вот... знаешь... – Чимин, послушай, - останавливается перед ним и спокойно кладёт ладони на его плечи, но не сжимает, дабы не напугать. – Я знаю, что тебе нелегко. Нелегко даже говорить об этом. Ты вспоминаешь прошлое и это не даёт тебе покоя. Но, поверь мне... – Хён, - только пытается вставить свое, как тут же умолкает, подняв взгляд на хмурого Хосока. У того лицо меняется в секунду от того, что его перебили, и становится серьёзнее. – Прости. – Чимин, тебе не нужно бояться. Я всегда рядом. Всегда буду с тобой, на твоей стороне, если ты захочешь поговорить, высказаться и довериться. Ты же знаешь, что всегда остаёшься моим братом. Таким же, как ребята. Я доверяю тебе так же сильно, как им. И это неизменно. Даже если ты зол на меня и если не хочешь видеть, даже если боишься меня и будешь прогонять. Я всё равно твой брат. И я всегда буду рядом. Отныне я буду рядом. Чимин не моргает, смотрит прямо в зрачки старшего и едва дышит, слыша всё это. Верить хочет, идти за ним хочет. Да только в сердце всё ещё отрицание есть. Что не его это всё, не должен он идти за ним. – Хён... - ещё тише шепчет Пак, отстраняясь от его рук, – я не уверен, что смогу... – Поехали. Бросив это без какой-либо интонации и объяснений, Хосок развернулся и направился в сторону парковки. Чимин, так и не сообразив что это значило и куда так спешит старший, побежал следом за ним, по пути собирая мысли в кучу. Оказавшись в тёплом салоне, Чимин был удивлён тем, как быстро и молча тот завёл машину и двинулся в неизвестном направлении. От страха он побоялся даже взглянуть на Хосока, который в это время нервно шарил в телефоне. Выключив его после недолгих копаний, он надавил на газ и рванул вперёд, забыв о том, что Чимин не пристёгнут. В голове снова играли неприятные воспоминания. Дорога. Поездка за город поздним вечером. Вспышка и резкий поворот. Треск стекла. Удар. Потеря сознания. Возможно, в тот момент он потерял контроль. Не смог собладать с эмоциями, включив музыку на всю громкость и запаниковав слишком сильно во время разговора с кем-то. Руль удержать в руках не получилось и по итогу он оказался в больнице. Возможно, в тот момент отключилось не только сознание. Отключились чувства. Отключилось сердце, эмоции, воспоминания. И, кажется, тогда он потерял себя. А сейчас рядом с ним человек, что терял себя постоянно, каждый день. У него отключался мозг каждый раз, как после аварии, когда отнимали воздух, когда запирали в палате, когда связывали и пытали, когда отняли чувства, отняли жизнь. И ему не хуже известно о том, что значит терять жизнь. Неуверенность во взгляде Чимина постепенно начала рушиться, он успокоился в сидении, отвернувшись к окну. Смотря на профиль парня, Хосок узнавал знакомые черты, но тут же пресекал попытки заговорить о больном, поскольку знал, что не время и не место. Нужно более укромное, там, где тише, где спокойно, где Чимин не станет брыкаться и бояться. Меньше всего он хотел бы говорить с человеком о личном, когда тот его боится до кома в горле и дрожащих пальцев. Так нельзя. Длинный путь приводит их в неизвестную местность. Чимин осторожно оглядывается, но из машины выходит, проследовав за Хосоком вплоть до конца тропинки. Та вела прямо к реке... – Хён... зачем мы здесь? - напуганно произнёс Пак, мельком поглядывая по сторонам. Вокруг ни души. Фонари освещали тропинки по обе стороны от реки, но здесь по-прежнему не было людей. – Я подумал... тебе здесь станет легче и ты сможешь открыть мне свои мысли, - на выдохе ответил Чон, дойдя до конца тропинки и ступив на песок. Он не стал звать и заставлять. Сердце Чимина само вело его за ним. И пройдясь по песку вниз к реке, он и забыл, что здесь так красиво. Этот спуск к реке был страшным и казалось, будто с него можно упасть. Но он не боялся. Утонуть в реке – теперь уже не страшно. – Я хочу вернуться домой, - почти сразу решил сознаться Чимин. Ему не нравилось это затишье. И смотреть в спину старшего, который продолжал молчать, тоже не нравилось. Внезапно Хосок достал из кармана пальто телефон, почувствовав вибрацию от нового сообщения, и открыл чат, где после кучи вопросов где он находится последним было то самое, чего так боялся и ожидал Чон. И очень хотелось после этих новостей открутить голову другу, у которого с каждым днём в голове появлялись всё более ужасные идеи. Если бы только это помогло. Решив всё же ответить, он без каких-либо объяснений в ответ направил только одно сообщение: Кому: Юнги Я скоро буду. – Ответь лишь на один вопрос. И мы уедем обратно, - засунув руки в карманы, он положил телефон обратно и засмотрелся на снег, падающий на воду. – Ты ведь живёшь не один... - он утверждал, не спрашивал. Знал, что позади стали бояться ещё сильнее. Чимин вздрогнул, когда до него дошло, что озвученное не было вопросом. Он знает. Знает, что так и есть. Вот только откуда? – Ты что, следил за мной..? - с отвращением в голосе, снизил тон и исказил выражение лица после услышанного. Поверить в то, что Хоби был действительно таким подлым, было трудно. Но он всё же верил, отступая назад с каждой секундой молчания. – Ответь... И голос дрогнул вновь. Хосок обернулся к нему, подошёл ближе и остановился с уверенным видом прямо перед ним. – Это не имеет значения. – Это имеет значение! - встрепенулся Пак, не ожидав подставы. Неужели всё это время о нём знали всё? – Так... как давно??? Как давно, я спрашиваю!? Чон лишь опустил взгляд, ни на секунду не задумавшись над вопросом. Его не интересовала истерия младшего. Времени оставалось слишком мало. Кажется, в Пусан вернуться придётся ещё раньше. – Послушай, - начал было он, но его снова захотели перебить, однако Хосок на этот раз закрыл рот Чимину ладонью, с чем, естественно, мириться не стали, тут же откидывая руку прочь от себя. – Да успокойся ты! – Что ты творишь!?? - перекрикнули его, толкнув в грудь. И удар был сильнее, чем он ожидал. – Не смей этого делать! – Всё-всё, я стою на месте, - примирительно поднял руки и отошел, пытаясь доказать, что не собирался делать ничего того, о чем могли подумать. – Мне просто нужен ответ, Чимин. У младшего сияли глаза от света фонаря неподалёку. Казалось, словно он самый невинный человек на земле. С этим взглядом, с милыми щеками, с прежним страхом в глазах. Вот только внутри его трясло, так сильно, что Пак впервые был готов обороняться от Хосока. – Я не трону тебя, я же сказал, - убедительнее продолжил он, наступая снова и приближаясь на шаг к Чимину. У того блестели глаза. Но теперь уже не от страха. Они горели ненавистью. Он готов был напасть, чтобы обороняться. Руки уже были вытянуты вперёд, говоря старшему не приближаться. – Ответь лишь на один вопрос, ради которого я приехал сюда.. Пак слушал. Внимательно следил за руками и глазами, слушал и внимал что ему пытались сказать. Молчание продлилось чуть дольше. И когда Хосок окончательно прекратил попытки остановить его и взять за руку, они уже оказались на безлюдном тротуаре почти рядом с их машиной. – Я знаю, что ты живёшь не один в этой квартире. Она не твоя. Не отрицай. Более того, я знаю с кем ты живёшь, - заметив, как в зрачках Чимина блеснуло удивление, он перестал отвлекаться на что-либо и сосредоточился на реакции. – Если бы здесь были другие, они бы расспросили тебя об этом. Но я не буду. Я просто хочу знать... Спустя столько времени, несмотря на пережитое и на то, что наши жизни давно перевернулись и изменились... Если я предложу тебе уехать обратно в Пусан, ты поедешь со мной? Вопрос словно остался висеть в воздухе, так как мозг Чимина слишком долго обдумывал его, чтобы ответить на него сразу. Но после чуть поднявшихся уголков губ напротив он решил твёрдо – не даст тому радоваться раньше времени и скажет то, о чем мечтал долгие годы. Как бы это не выглядело. Жестоко. Ужасно. Болезненно. – Нет! Ни-ког-да! Я не вернусь в этот ад снова, чтобы убить себя! Ни за что я не сделаю этого, даже если этот город останется раем на земле и все станут туда сбегаться. Я лучше умру в одиночестве и сгорю в адском огне, чем снова вернусь к вам! Никогда! Ни за что! Нет!! Чон сглотнул. Тихо, подавив в себе эмоции, что лезли наружу. Он видел, что это ложь. Абсолютная ложь, прикрытая ненавистью. В Чимине был страх. Только он. – Чимин... – Нет! Никогда! - снова сорвалось с губ парня, а глаза расширились от гнева ещё больше. Казалось, отвращение и злость убедительнее уже не преподнести. Голос Пака изменился значительно. Стал грубее, глубже, строже. Он явно не хотел шутить и казаться напуганным. – В таком случае... Ты больше никогда не увидишь меня и остальных, если скажешь снова "Нет". Можешь уехать прямо сейчас и мы разойдемся навсегда. Я клянусь тебе, - указав рукой на машину в стороне, Хосок заговорил громче. – Но у тебя есть шанс сказать одно лишь "Да" и я без слов отвезу тебя туда, но сделаю всё, чтобы ты вновь оказался в безопасности. И тогда я ни за что не отпущу твою руку, я заставлю их молчать и извиняться, я заставлю их выслушать тебя. Я поверю тебе, обещаю. Чимина колотило от сказанных Хосоком обидных слов, к которым он привык. Впрочем, он ожидал этого. Так всегда и было. – Прошу... - вытянул руку в просьбе поверить ему, однако Чимина взорвало окончательно. – Поверишь мне!? Ты серьёзно?? Да плевать я хотел, поверите вы мне или нет! Абсолютно всё равно что вы думаете и чего хотите! Верьте, не верьте, мне насрать! Я никогда туда не вернусь! А после этих слов – вообще не подходи ко мне!! Дёрнувшись, он незамедлительно развернулся и направился к машине, не дав Чону его прервать и задержать. Однако остановился сам, уже почти дойдя до двери машины, услышав то самое чертово имя. Имя человека, которого в его жизни больше не существовало, но сейчас заставило замереть и сжаться до боли от воспоминаний и от того, что прилетело после имени. – Юнги собирается жениться... - проговорив на одном дыхании вслед уходящему, Хосок без какой-либо надежды сделал последний шаг и, кажется, последний выстрел, добивший сердце и мозг Чимина окончательно. Чужие руки, тёплые, греющие, ставшие самыми родными. Глаза в глаза. Взгляд влюблённого человека, дарящего ласку и любовь через ладони на щеках, поцелуи по всему лицу, горячие объятия, когда кожа к коже и до беспамятства. Разговоры языками после длительных разлук и болезненных ссор, притягивания руками за талию ближе к себе, снова ближе всех к такому нужному и единственному телу. Глубокие страстные поцелуи до укусов, засосы, оставленные влажными губами на шее, нежные поглаживания, дразнящие покусывания кожи на животе и руках, полное владение его телом и душой, бурный поток лавы, расползающийся по венам, бьющий в мозг так сильно, что затмевал собой всё разумное. Последние касания, объятия, проникновение горячей плоти в него поздним вечером после ссоры, необъяснимые гляделки с чувствами, слова, сказанные без звука, одними глазами, извинения поглаживаниями по спине, столкновения телами, мокрые поцелуи и примирительный толчок в самую глубь до боли в каждой клетке тела до сжатых пальцев на плечах, отметины на теле, говорящие открыто и тайно "я твой", громкие стоны и крики удовольствия от единения с самой родной душой на земле, постоянные попытки доминирования над более сильным телом, но в конечном итоге – его проигрыш и полное повиновение его рукам, его губам и его члену. Они были одним целым, дыша друг другом, нуждаюсь в прикосновениях только друг друга. Самым ценным человеком в жизни Чимина был он, а в его жизни был Чимин. Но где теперь этот человек? Где он? Как он? С кем он? Что он сделал? Пак поворачивается медленно, позволяя холодному ветру обжигать его щеки, по которым текут две дорожки жгучих слёз отчаяния и боли. Кажется, его лицо замерло в том моменте, когда он только почувствовал себя живым с произнесённым именем, когда запретное имя было повторено его мыслями в голове, напомнив о самых лучших днях его жизни о той любимой любви, по которой он скучал безумно, когда чужой голос воссоздал лучшее чувство безопасности в его теле впервые за долгие годы. В моменте полёта до небес, до самого конца космоса, он готов был раствориться от счастья, что услышал любимое имя, что узнал о любимом, что напомнили именно о нём. И в тот же миг был прострелен ядовитой стрелой в самое сердце, раненное, больное и едва живое, бьющееся на последних вздохах. Взгляд оледенел в ту же секунду и Чимин лишь на минуту прикрыл глаза снова, но слёзы нещадно полились ещё большим потоком от одной лишь мысли, что это действительно произошло, что он услышал именно о нём, что это действительно та правда, о которой он ранее догадывался... Мин Юнги предал его.