«amor et mors, unum sunt»

«ты монстр. и я монстр, вот почему я не могу от тебя отвернуться. вот почему я взял самое одинокое творение господа и спрятал в него тебя»

i.

сердце не может быть нежным, когда каждый сосуд отравлен жестокостью и злобой, а руки погрязли в крови и мерзком грехе — чёрном, как первородный соблазн прародителей. ран хайтани любит это — ощущать тепло чужого тела в холодном предрассветном мареве, отчаянно стремясь к катарсису, что искупит его нераскаянный порок, облегчит страдания и спасёт душу молитвой мытаря. в его венах струится циничный разврат и закулисные игры; одиночество, выживание и украденная юность — всё, что он знает и всё, из чего он был рождён. всё, что ему нужно. его сердце — холодный криолит, что бьётся не для вас, и это нормально. так будет проще, повторяете вы точно в трансе. это нормально и ничего не значит, ведь он безразличен вам не меньше, чем бледному лику луны безразлична судьба рабов духовного тления. вы будете клясться себе, что ненавидите его, не замечая, как глаза цвета пурпурного сердца впиваются в каждый изгиб, скользят по прохладной шёлковой коже в те жалкие короткие ночи, разделённые на смятых простынях его спальни. вы будете притворствовать, что не ощущаете, как ретивое трепещет о рёберный кокон, а ледяной укол страха вгоняется в плоть, извещая о событиях ближайшего будущего. вы убедите себя, что ненавидите рана хайтани, и однажды вы в это поверите.

ii.

— это… — в последний раз? — игривые ноты сквозят в голосе рана — мягком, словно атласный молескин; его губы нежно касаются вашего уха, опускаясь вниз по хрупкой шее и оставляя на коже кровоподтёки всех оттенков сангина — предупреждение для случайных прохожих. — я уже это слышал, — с притворной задумчивостью произносит ран, и его глаза искрятся озорством, когда вы полушутя касаетесь его плеча. в прохладном воздухе спальни звучат ноты фальшивой серьёзности. — не напомнишь, где? — заткнись, хайтани. раздражаешь. мягкий смешок вновь срывается с его губ. — а мне казалось, что самый напористый здесь я. на груди расцветают раскалённые кле́йма; будто лепестки багрового мирта, те наливаются кровью, опаляя бледную плоть. они не говорят о преданности или почитании, а алеют среди горьких упрёков и ледяного презрения, но вы всё равно теряетесь в чувствах, являя рабское смирение — единственное, на что способно сознание, запертое в клетку из его господства. он нежно касается изгибов обнажённого тела, что млеет в сладкой истоме; его руки оплетают талию, точно лапки чёрной вдовы, завлекающие невинную жертву в объятия мучительной смерти. ран оставляет поцелуи, полные жажды обладания и ранее не знакомой тоски. вы ненавидите его проницательный взгляд — напряжённый, подобно струне виолончели — он наблюдает, как последний ледяной осколок — остаток молчаливого протеста — тает под гнётом его стального всевластия. по венам струится презрение; его касания, словно па́точный яд, дурманят рассудок, заставляя поверить в наивную ложь — вы могли бы стать ближе, из стеклянного крошева склеить общее будущее. вы играете в сопрано со смертельным исходом, зная, что никто не удостоится чести обрести счастливый финал. — сосредоточься на мне, милая. — его губы скользят по внутренней стороне мягких бёдер, а в голосе звучат игривые ноты, когда тело безумным каскадом окатывает дрожь. в устремлённом на его фигуру взгляде читается отчаяние — алчущее исступление, утаённое за кулисами театра подсознания; оно разбивало маску убогого лжеца, чёрным торнадо отражаясь в ваших глазах. он не думает об этом, не допускает и мысли, что хрупкое сердце хранит его образ, тем самым вонзая в нутро окроплённый токсинами нож. ран не думает об этом. старается не думать. горло сжимает в тиски от нежных касаний его губ к ложбинке меж тонких ключиц, кончики пальцев обводят линию челюсти, когда вы слабеете от подступивших к сердцу чувств, пытаясь подавить растленную гордость — свинцовую пулю в грудине; она дробит кости в крошку, затыкая рот, но ран любит женский вокал, ему важно знать, что вам хорошо. холодная ладонь покоится на обнажённом бедре, другая обвивает запястье, а после — сплетает руки в смертельном объятии, сквозь кожу ощущая лихорадочный пульс. душа наизнанку от мысли, что он знает о вас всё — о вашем теле и о том, как самоунижение изобилием хрустальных осколков впивается в нутро, являет исступление миру в первозданной наготе. вереница прерывистых вздохов умерщвляет тишину, когда ваша голова откидывается на подушку; отчаянная жажда найти опору порывает крепче сжать тонкое запястье хайтани, что возносит вас до сладкого экстаза. тело окатывает дрожь, па́точный коктейль из феромонов и горячего адреналина растекается в жилах, а спина прогибается до хруста в позвоночном столбе, заставляя прижаться к его рту — почти волчий инстинкт. сквозь блаженную истому вы слышите, как он смеётся в ответ. грудь вздымается; опьянение пульсирует в венах, приятное изнеможение пронизывает кости, а сознание лишается ясности, точно в алкогольном делирии. ран отстраняется, взгляд сугилитовых глаз омрачён отголосками парадоксальных мыслей, но краткий миг отчуждения сменяется сонной улыбкой. он нивелирует дистанцию, придвигаясь ближе. большой палец оглаживает линию челюсти. он целует с пугающей нежностью, что сердце рикошетит в горло дозой свинца, и вы понимаете, что мягкость в ложной любви станет смертельной петлёй, что обовьётся вокруг шеи исполинской змеёй. вы убедите себя, что ненавидите рана хайтани, и однажды вы в это поверите.

iii.

вы пропитаны обманом и грязью. подлая ложь горчит на губах, и вы осознаёте всю мерзость поступка, отчего осквернённое ядом и злобой нутро — вполне закономерный исход. вы играете в дешёвом спектакле, где марионеточными нитями сцеплены руки, и тело ослабляет паралич, но это — ваш личный способ совладать с щемящими чувствами, а посему не отступаете от роли безвольной фарфоровой куклы. вы говорите ему, что проводите вместе последнюю ночь; слова — бесконечный каскад отъявленной лжи — холодной, точно пыльный полумрак его спальни — оттого ваши руки цепляются за простынь, пряча обнажённое тело в скудных остатках тепла. ран ложится рядом, сладкая грёза тает на длинных ресницах, когда поалевшие губы касаются женского плеча. страждущее сердце трепещет меж рёберных дуг, осознание рокочет внутри, словно рой осенних цикад, но вы не исполнены отчаянной храбрости, чтобы дать этим чувствам название. прячете правду в осколках мнимого достоинства, отделяя от нежных струн любви, что сокрыты под бронёй из показного равнодушия. — мне нужно идти. онемение пробирает каждую кость, когда слова слетают с ваших губ скверным покаянием. ран ощущает странный стук пульса сквозь атласную кожу, тлея от жажды взглянуть вам в глаза. не смотрит. не ради вас — ради себя. он отстраняется, сохраняя на лице стальное безразличие — смертельное оружие людских эмоций. — хорошо. — …хорошо. — хриплый шёпот разрезает тишину, нагота прикрывается одеждой. вы хотите ненавидеть рана хайтани, но не можете. дверь квартиры закрывается за вашей спиной.

iv.

месяцы разлуки, точно тревожные тени, растворились в могильной тиши, оковы времени стянули сердце цепью из ржавых кандалов. вы лелеяли наивную веру, что пропасть расстояний — вотив, священный обет божеству, что проявит всевышнюю милость и дарует душе исцеление, но духовная алхимия святых — лишь иллюзорный мираж. ран часто пишет вам сообщения, но вы пренебрегаете ими с напускным хладнокровием. он — человек, коему не чужда благосклонность: позволяет людям приходить и уходить из его жизни, оставляя после себя лишь нежные ноты ностальгии; в его глазах, словно в бездонных чертогах, отражается апатия — лёгкие сумерки равнодушия, когда нити личных связей распадаются на мелкие осколки, уступая место молчаливой пустоте. что заставляет его продолжать предаваться отчаянному искушению, пытаться достучаться до вашей души? телефон вибрирует снова, точно зловещий предвестник, и вы, сгораемые от презрения к жалкому отражению на чёрном экране, отключаете устройство. это не спасение, но страх — гнёт тяжёлой цепи — торжествует над упрямством строптивого сердца; так вы остаётесь в злополучном застое, грезя надеждой на благодатное утро.

«станет лучше. станет лучше. станет…»

1:54. кто-то настойчиво стучит в вашу дверь. душа охвачена мрачным предчувствием: неприятный разговор неизбежен. перед вами предстаёт ран хайтани. в тусклом свете лавандовых глаз пустота является вам в едва уловимых оттенках, сочится сквозь трещины идеального образа.вы запутались в паутине тоскливого холода, каждая капля слезы, струящаяся по вашему лицу, наполнена страданиями от гнёта противоречивых эмоций. вы скучаете по нему. ненавидите его. вы ненавидите рана хайтани, поэтому впускаете его.

v.

— ты не говорила, что собираешься уйти навсегда. пропасть, игнорировать меня… думаешь, я позволю так с собой поступать? пущу всё на самотёк? ваши губы сжаты в молчаливом отчаянии. в потаённых недрах разгорается неистовый гнев; он сливается со скорбью, а тоска тянет в холодную бездну — трёхглавая тварь, что обитает в глубинах вашей души. взгляд пронзает каждую частицу его существа, и в этом скрытом противостоянии ни один из вас не смеет нарушить священное молчание. он, как беспомощный слепец, не может постичь ваших терзаний, запрятавшихся в тёмных закоулках существа; не ведает о том, что вы и сами сбились с пути в лабиринте эмоций. это на вас не похоже. противоречие столь странно, что его воспалённый рассудок не осознаёт, когда горькие семена недоверия обуяли ваше сердце гнилыми корнями. он бы солгал, сказав, что тени тревоги за вас не сплетаются в змеиный клубок из безумных кошмаров внутри, и его душа не жаждет знать, что скрыто под толщей ледяного безмолвия. он не помнит миг, когда всё началось, и почему шаги привели его к вашей двери. теперь, стоя на пороге знакомой квартиры, он жаждет больше, чем просто ответ — жаждет искупления, как слепые — солнца, что светит не для них. — почему ты здесь? я не твоя подружка, хайтани. — ран. — он поправляет вас с поразительной скоростью, в разы быстрее, чем ему хотелось. напряжение незримыми пальцами перебирает голосовые лоскуты, будто играя на эоловой арфе, надрывает обычно мягкий баритон. он отводит взгляд, предаётся сладкой иллюзии самообладания, желая укрыть свою душу пеленой ледяного безразличия. но даже в тот момент, когда его сущность стремится к холодной беспристрастности, нечто более глубокое и сакральное рвётся наружу; неудобное откровение порождает протест. — если я тебе не нужен, скажи, чтобы я прекратил попытки всё наладить. если ты действительно этого хочешь, скажи, и я уйду. вы едва заметно хмурите брови, губы приоткрываются, но с них не срывается ни слова, парализующая немота овладевает каждой клеткой существа. затаённая обида в словах хайтани звучит громче, чем вы ожидали, холодная суровость голоса ржавым тесаком режет слух. вы понимаете его гнев. понимаете, что вели себя безрассудно, убегая от чувств, что не могут быть взаимными. с тошнотворной тяжестью вы сглатываете горечь осознания и тревожно замираете, когда он наклоняется вперёд, вглядываясь в женские черты пронзительным взглядом. — ответь, чего ты хочешь. исступление в голосе меркнет, подобно тлеющей свече. вы не понимаете, что причиняет вам подобные муки, но внимаете, как неумолимо щиплет глаза, а на щеках распускаются цветы мрачной печали. вы плачете от эмоций, закованных в тёмные недра вашей души стальными кандалами. от огня, что долго тлел в тени. искровавленное сердце лелеет иллюзию любви, но она предначертана не вам — лишь тёплое тело, безликая кукла в толпе ей подобных. он пламенеет от жажды прильнуть к вам губами, поднести свою душу на серебряном блюдце, если только вы одарите его своей милостью, признаете бесценный дар. он — человек, пленённый эгоистичностью и страхом, однако, несмотря на рабские оковы устрашающей тьмы, он вожделеет вашего света, как смертельно больные вожделеют жизнь. ему любопытно, сможете ли вы полюбить его так же, сможете ли стать друг другу чем-то бо́льшим, нежели лишь утешением в порывах мимолётной страсти. он подходит ближе. вы не отступаете. — я хочу ненавидеть тебя, ран. — потоком небесной росы в скорбный час безудержно стекают по щекам хрустальные слёзы, и одиночество, что скрывалось в густой мгле, ныне обретает полную силу. боль, чьё пристанище — самая глубь грудной клетки, становится острее клинка, вгоняя раскалённое лезвие в хрупкую плоть. она — голодное возмездие — преследует на каждом углу, напоминая о своей надменной власти, — я так хочу тебя ненавидеть. почему ты не даёшь мне это сделать? — повторяете вы, слова сквозят тихой горечью. как же вы слаба. трещины испещряют лицо фарфоровой куклы. прямо перед раном хайтани.

vi.

ран с трудом вспоминает события той ночи; точно запечатлённые на замедленную съёмку, призрачные образы окутаны шёлковой вуалью тумана. он не позволяет вам отдалиться, но и сам не стремиться к дистанцированию— охваченные противоречиями чувства гноятся под кожей под тяжестью вашей мнимой ненависти. ран не привык бороться за людей, но вы — исключение; огранённый бриллиант среди блестящих стекляшек. вы стоите каждой унции усилий, даже если те лишены элементарного смысла, причиняют леденящую боль, поражают организм, как терминальная стадия острой болезни. он не знает, как поступить. — твои любовные шашни похожи на игру в кошки-мышки, — баритон, сотканный из бархата, пресекает терзания утомлённого неясностью рассудка. риндо подносит очки к солнечному свету, сдвигая светлые брови от вида пыльных бликов на стеклянных линзах. — ни у кого из вас нет желания поиграть в разумных людей и прекратить весь этот балаган? навязчивая мысль, точно терновый венец, неотступно терзает его душу. он глубоко вздыхает, устремляя взор к солнцу — раскалённому светилу, неумолимо сияющему в небесных чертогах. несмотря на козни жестокого времени, оно сохраняет благородную стойкость, являясь ему символом робкой надежды. — есть. лицо риндо расплывается в одобрительной усмешке. — поторопись, дамский угодник. ран хайтани понимает, что влюблён.

vii.

— впусти меня. вы смотрите на часы, сбрасывая с тела оковы липкой усталости. стрелки циферблата стопорятся на 1:54, и горько-сладкая улыбка поражения расцветает на лице, как неумолимое осознание неизбежности: всё повторится — эта печальная симфония проиграется вновь, как слова проповеди без слушателей. он уйдёт, а вы будете обречены томиться в тоске, как иов на пепелище. ирреальность счастливого конца — это так же и ваша вина. вы могли бы рискнуть, пройти по сомнительной дороге; могли бы открыть ему своё истерзанное страхами сердце, даже если бы доверие разбило его на тысячи хрустальных осколков. но тогда, с гордым смирением, вы хотя бы знали, что пытались. порой это всё, что имеет значение — возможность обнять свою уязвимость и оставить призрачный след в его жизни. — и у кого из нас двоих теперь ни стыда ни совести? вы не противитесь, когда он пересекает порог вашей квартиры. ран не предпринимает никаких действий — высеченной из мрамора скульптурой стоит перед вами в немом ожидании. — хочешь, чтобы я сам это сказал? я скажу. — в недрах апатии таится тоска и чистое отчаяние. он откажется от гордости, если это восстановит ваши отношения.— я скажу, даже если ты и вправду меня ненавидишь, даже если… полный недоумения взгляд скользит по его измождённым чертам. этот не тот ран, коего вы знали; он предстаёт в совершенно иной ипостаси— искажённый в расстройстве и почти уязвимый, на внешней личине проступают заметные язвы — отголоски скрытой тревоги. вы видели его таким лишь в тех редких случаях, когда его брат становился жертвой в уличных стычках. прежде, чем мысли успевают обрести свою форму, слова слетают с ваших уст, разрушая преграды тяжёлого молчания. вы ступаете навстречу, позволяя себе уязвимость; облекаете движения в вуаль из робкой надежды, рискуете сердцем, вынося кровавый орган на раскрытых ладонях. — я люблю тебя, ран. ваш взгляд для него — неизвестная константа: широко раскрытые глаза полны испуга и вновь обретённой уверенности. вы отбрасываете тень тревожных сомнений, замирая в откровении — ваши сердца всё это время непрерывно бились в унисон. — я… — у вас пересохло во рту. предательская немота стальными цепями сковывает тело, а признание, что, казалось, не должно даваться столь тяжело, вдруг является нестерпимо тягостным бременем, — не ненавижу тебя. я пыталась… правда пыталась, потому что… — пауза, после — мгновение гулкой тишины. нерешительность. — ты вгоняешь меня в пот. в любом из возможных значений. знала об этом? — он смотрит на вас, и знакомый вам образ внезапно скользит по его худощавой фигуре. за завесой тревоги вновь проявляется привычная уверенность, но под благовидным обличьем притаилась тёплая волна облегчения. трудно сохранять бесстрастный вид, когда под кожей пресмыкаются личинки сложных эмоций.— заставляешь меня преследовать свою милую подружку таким ужасным образом. ваши черты омрачило замешательство, порывая возразить против нелепого прозвища, но он притянул вас к себе, уткнувшись лицом в вашу шею, и напряжение рассеялось, как пепельный туман, уступив место сладкому чувству единства двух тел. тишина окутывает мир прозрачной вуалью; свинцовая усталость пронизывает каждую кость, но вы оба нашли утешение в нежной любви, объятой верой в светлое завтра. — я люблю тебя. вы смеётесь, ощущая его губы на шёлковой коже. нежные касания отзываются в сердце, умерщвляя в каждом капилляре холод немого одиночества. вы скучали. — я знаю, хайтани. — ран.