Сирота, исполняющий танец с мечами

                           Массивные двери в покои открываются мягко и медленно.       Взволнованный и потрясённый, Тэхён на негнущихся ногах подрывается с места.       — Постой. Не торопись. Не касайся меня.       Его слова мгновенно выбивают из колеи. Потрясают. Сводят с ума. Заставляют калейдоскоп памяти невольно промотать самые чувственные, самые болезненные воспоминания, чтобы вновь пережить их. Прочувствовать, проникнуться. Чтобы никогда не забывать, с чего всё началось. А сейчас Чонгук отталкивает Тэхёна. Отстраняется от него. Задевает за живое. Ведёт себя несправедливо. В голове ясно всплывают картины случившегося во внутреннем дворе закрытого дворца, отчего пальцы впиваются в ладони до кровавых полумесяцев. Чонгук выдал себя. Раскрылся. Проявил свою истинную сущность. И Тэхён мечется, сокрушается, терзается мыслями. Он не должен так реагировать, но поступает иначе. А тишина затягивается. И это действует на нервы.       Чонгук твёрдо ступает вперёд, оставляя двери позади себя распахнутыми: так Тэхён понимает, что слуг, как и стражи, во дворце нет. Никого больше нет. Молодой господин, выжидая повторное вторжение на резиденцию, отпустил всех, даже личных воинов, не рискуя их жизнями напрасно. Благородный поступок, не свойственный демону. Он очеловечивается — становится уязвимым, небезукоризненным, — а значит, может погибнуть. История повторяет себя. Воспроизводит прошлое. От предначертанного не спрятаться, не скрыться. Предвидя неизбежное, Чонгук останавливается у самих окон и усаживается на подоконник, из-за которого всё это время напуганным зверьком подглядывал Тэхён, и оборачивается лишь тогда, когда унимает своё разбушевавшееся сердце, прежде казавшееся надёжной, непробиваемой сталью.       И не находит что сказать.       А Тэхёну не нужно в чём-либо объясняться. Нет надобности в лишних словах. Он и так всё видит своими глазами.       На дорогих одеждах Чонгука ни капли крови — ни своей, ни чужой; волосы собраны в аккуратный, роскошный хвост — не испачканы, не растрёпаны. И руки его чисты и незапятнанны. Какое же противоречие. Сам Чон Чонгук — сплошное противоречие. Будто бы не он исполнял на месте столкновения смертельный танец со сверкающими погибелью мечами. А ухмылка, режущая острее ножа, всё также неизменна — насмешлива и надменна. Только в притягивающих глазах-пугающих-безднах бушует всепожирающее адское пламя; внутри — гнев расползается по внутренностям и медленно отравляет сознание, подобно змеиному яду. Демонические силы на исходе. Молодой господин потратил последнее на внешний вид, только бы не шокировать охваченного страхом Тэхёна: не потрескавшейся, расходящейся будто по швам кожей, не жуткими, удлинёнными кистями обугленных рук, ни чужой кровью, полившейся на Чонгука чуть ли не рекой.       — Вы… Вы не ранены? — зелёные глаза пытливо и напряжённо всматриваются в немного огрубевшие черты красивого, сурового лица.       — Нет. Не беспокойся обо мне. Лучше сядь.       — Они ведь пришли за мной, да? — не унимается Тэхён. — Не за вами же, господин?       — Почему ты так решил?       — Потому что я помню все ваши слова, — вкрадчиво отвечает юноша. — Все до единого. Вы всегда жертвуете собой ради меня и погибаете во имя меня. Это неправильно! Боже, это так несправедливо! Я — беглый преступник, не пытайтесь меня переубедить. Я — убийца, которого все всё ещё ищут. И вот, какая-то часть преследователей обнаружила моё местонахождение. Ворвалась в ваш дом! В вашу обитель! Из-за меня!       — Успокойся. Сядь уже.       — Как мне успокоиться, если то, что произошло сейчас — моя вина? Причина моего прегрешения. Это же так очевидно. За мной следовали по пятам, даже когда меня сопровождала ваша прислуга, господин. Выспрашивали, вынюхивали, разузнавали обо мне у каждого второго. Кто я. Что я. Всё! Абсолютно всё! И это коснулось вас. А вы вступились за меня, окунули руки по локоть в кровь и проявили свою настоящую суть. Что же теперь с вами станется?       — Ничего не станется, Тэхён, — устало выдыхает Чонгук, всего на секунду сверкая красными радужками.       — Почему вы так спокойны?       — Потому что они до тебя не доберутся, зеленоглазка. Никто до тебя не доберётся. Никто пальцем не посмеет коснуться. Я не позволю. Не подпущу. А это — просто чернь, возомнившая из себя невесть что. Решила совершить правосудие над безвинным человеком, и поплатилась за своё самодурство и неразумие самым жестоким, но заслуженным образом.       — Над безвинным? — сквозь душащие слёзы смеётся Тэхён. — Вы себе не изменяете. Всё ещё считаете меня безгрешным? Чистосердечным?       — И всегда буду, зеленоглазка. Никто и ничто не опорочит тебя в моих глазах. Пусть даже не стараются. Так было раньше, так будет всегда.       — Господин Чон… — Тэхён не выдерживает, больно падает на колени и обречённо цепляется за крупные руки и твёрдые запястья молодого господина, поднимая на него страдальчески блестящие глаза. — Тогда… тогда давайте бросим всё. Бросим всё и сбежим. Хоть на край света — я последую за вами куда угодно. До утра осталось совсем немного времени. Зачем проливать ещё больше крови, если жертв можно и вовсе избежать?       — Нет.       — Что?       — Нет, — Чонгук позволяет себе едва заметную улыбку. — Я не буду никуда убегать. Скрываться. Прятаться, будто загнанный охотниками затравленный зверь. Как самый последний трус, я однажды проходил через всё это. Бессмысленно меня уговаривать.       — Но почему, господин? Почему вы так говорите? Почему сдаётесь? Ответьте мне?       — Я не сдаюсь. Побег — это не решение всех проблем, зеленоглазка, а трусость и запуганность. Нас гоняли те, кто вообразил из себя суровых богов, жестоко карающих провинившихся. С неизбежным стоит столкнуться с глазу на глаз. Так будет мужественнее. Правильнее. Запомни мои слова.       — Но тогда… — Тэхён невольно царапает руки молодого господина, оставляя на коже красноватые борозды. — Тогда нас разлучат. И мы не увидимся, не встретимся. Никогда! Это уже случалось прежде. Хватит! Довольно! Вас же убьют! Я не могу этого допустить! Господин! Опомнитесь!       — Не беспокойся, я позабочусь и о тебе, и о себе.       — Но мы…       — Мы всегда будем вместе.       — Господин… Нет…       — Да, Тэхён.       — Вы со мной прощаетесь, да?       Утопая в собственном горе, Тэхён резко замолкает, когда чувствует на влажных порозовевших щеках мягкое, невесомое касание, подобно пёрышку. Не выжидая следующих действий, он отчаянно жмётся к руке, с доверием подставляясь под большую ладонь, чувствуя, как весь покрывается мелкими мурашками. Долгожданная близость. И Чонгук внемлет. Внимательно всматривается в оробевшее, потерянное лицо и поглаживает медовую кожу подушечками пальцев, изучая реакцию на простое невинное действие.       Да, с юношей нужно вести себя совсем по-другому: Тэхён — не своенравный и упрямый Тэён, не наглый и заносчивый Тхэ Гю и не проникнутый возвышенными помыслами Тэмин, питавший к демону лишь платоническую любовь. И каким бы незнающим и непорочным Тэхён ни был, он будет трепетать в жарких объятиях, задыхаясь и крича от быстрых, нетерпеливых толчков. Он будет хвататься за чужие, крепкие, напористо вбивающиеся бёдра и молить не останавливаться, требуя большего. Невозможного. Ведь именно сейчас Тэхён начинает мелко дрожать. Учащённо дышать. Порывисто облизывать губы, кусая нижнюю. От одной только мысли о сладко стонущем Тэхёне, вникающий взгляд Чонгука — коварный, хищный, со знакомой чарующей хитринкой — внезапно загорается жидким огнём, затапливая собой всю тёмную радужку.       — Моё зеленоглазое чудо, — низкий бархатный голос возвращает расчувствовавшегося Тэхёна в реальность. — Исполнишь моё последнее желание?       — Любое. Я исполню любое. Только скажите.       — Сирота, исполняющий танец с мечами, — шепчет Чонгук, слегка наклонившись. — Станцуй для меня.       В покоях таинственным образом зажигаются свечи.       Одна за другой.       Лунный свет пробирается сквозь створки, отражаясь на стенах скачущими бликами, струится через окна, освещая едва заметные во мраке силуэты серебристым сиянием, делая их чуть ли не призрачными. Эфемерными. В золотом блеске танцующих огней Чонгук выглядит ещё более загадочным, мистическим, ненастоящим, чем обычно. Он — словно видение, фантазия, мираж, снизошедший на умирающего от жажды одинокого путника перед неизбежной гибелью.       Коснёшься — исчезнет.       И путник этот — влюблённый Тэхён.       А в глазах Тэхёна переливается взаимная безмолвность. Мелькают тёмные пятна. Слышно лишь то, как воск плавно стекает по стволу горящей свечи. И учащённое дыхание. И быстро забившееся сердце, будто у сумасшедшего. Это Тэхён, чувствующий, как его мечта остаться с любимым на долгие годы до самой смерти, вдребезги разбивается, будто хрупкий фарфор. Нет, это не любовь с первого взгляда, угасающая через три года совместной жизни. Это не юношеская влюблённость, ускользающая из сердца спустя месяцы, а то и недели, как сквозь пальцы вода. Это любовь самого настоящего демона и обычного человека, проносящаяся через века. Всепоглощающая, могущественная, безграничная. Ей нет конца. И Чонгук его слышит. Чонгук его читает. Замечает во взгляде Тэхёна золотой мерцающий свет, пляшущий какой-то таинственный, завораживающий танец. Для него, искушённого демона, разбирающегося во всём прекрасном. Но в глазах демона нет ожидаемого волшебства и чуда, лишь полная тьма беззвёздной полночи — в них даже свет от свечей не виден.       Молодой господин наконец встаёт, вынуждая Тэхёна подняться с колен и взять себя в руки, и вытаскивает традиционные мечи из задних ножен. Хвандо величественно блестят при свете зажжённых свечей, переливаются красным золотом. Тэхён замечает в них своё отражение. Свои скорбь и отчаяние. Покрепче сжимая резные рукояти, Чонгук исподлобья глядит на зеленоглазого юношу, доверяя ему самое ценное. Тэхён же в ответ участливо заглядывает в лицо молодому господину, с упоением целуя рукояти мечей, а после прикасается к лезвиям лбом, шёпотом зачитывая некую клятву.       — Если это ваше единственное желание, господин, я исполню его должным образом. Я не разочарую вас. Отдаю вам голову на отсечение.                     Мечи сверкающие, словно тёмная энергия очистила их от кровавых пятен, разлившихся по серебристой поверхности ржавыми подтёками; острые, словно вырезанные из самой ночи, в свете молний, вспыхивающих на свинцовых небесах; и тяжёлые, словно кованые из плотной, зловещей тьмы и неистребимой жажды крови. Похожие на ведовские посохи — магические жезлы, которыми истребляют голодную нежить. Которые способен сдержать в руках тот, кто обладает колдовской, чудовищной силой. И Тэхён обретает эту силу.       Он оказывается на середине комнаты. Крепче сжимает в руках длинные рукояти и, низко кланяясь, становится в позу для танца.       Изящной и грациозной поступью, Тэхён скрывается в ночной темноте — там, куда не попадают яркие блики полной луны. Видны лишь миндалевидные зелёные глаза, что в непроглядном чернильном мраке блестят подобно драгоценным камням — крупным, чистым, великолепным изумрудам. Молодой господин оглядывает прекрасного юношу с ног до головы, желая заглянуть ему в саму душу — светлую и безупречную, — и видит, как Тэхён прикрывает веки, начиная плавно и медленно двигаться. Крепко сжимать рукояти мечей, будто в них заключена несокрушимая мощь целой вселенной. Он мягко подаётся вперёд, воспроизводя в памяти мистическое откровение погибшей в огне Чонха, всегда отдававшей игре на комунго всю себя без остатка.       Чонгук изучающе смотрит на высочайшее мастерство передавать через движения любые эмоции и чувства, не смея оторваться, и признаёт величие искусства кисэн.       Мечи плавно рассекают воздух вокруг с пугающим, резким, свистящим звуком, будто прямо сейчас прольётся чья-то кровь. Будто Тэхён в точности воссоздаёт увиденное ночью за окном. Страшное столкновение двух далёких друг от друга миров — демонического и человеческого. Подобное не должно было произойти. Не в это время. Не в этом мире. А значит, придётся отвечать за содеянное. И они, Чонгук и Тэхён, оба это знают. Перебрасывая мечи из руки в руку, слышен знакомый лязг мечей. И сердце молодого господина начинает биться сильнее, больнее, невыносимее. А движения Тэхёна становятся быстрыми, резкими, филигранными. Ведь именно сейчас покойная Чонха входит в транс и создаёт немыслимое великолепие. И Тэхён это помнит, отдавая ей дань уважения.       Два меча. Два человека. Две судьбы. Чонгук понимает, что Тэхён посвящает танец умершему от невыносимой разлуки Тэёну, бросившему всё: и звания, и почести, и даже семью ради кровожадного демона, забравшего у принца всё. Даже жизнь. И погибшему на руках Тхэ Гю, прикрывшему собой того же демона во имя всепоглощающей, пламенной любви. И сошедшему с ума Тэмину, беспечно бросившемуся в огонь к возлюбленному, чтобы даже в Преисподней оказаться рядом с ним. Вдвоём, наедине.       В движениях Тэхёна, казалось бы, нет ничего кроме гибкой грации, лёгкости и беззаботности, присущих лишь бабочкам и птицам. Но в танце плещутся неистребимые гнев, ярь, безумство, смешанные с болью, горечью и безнадёжностью, потому что Тэхён и есть птица, загнанная в угол клетки. Птица, закованная в ошейник и цепи.       Ведь он ничем не может помочь Чонгуку.       Последний резкий выпад, и взмыленный, тяжело дышащий юноша подбегает на носочках к молодому господину и подносит острие сверкающего меча опасно близко к могучей груди. Будто вот-вот вонзит его в самое сердце. И Чонгук не шевелится. Околдованный простым смертным, он в несуществующем, созданном Тэхёном мире, где есть место только для них двоих. Так беспечно. Так легкомысленно. Тэхён заворожил его, а значит, легко может убить. Чонгук не отстраняется, даже когда воображаемая музыка прекращается, а танец заканчивается. Не обрывает зрительный контакт, от которого тоска и тревога на время пропадают из сердца, наполняя отчаянно бьющееся в груди суматошное сердце робкой надеждой.       Но…       Но Чонгук неожиданно хватает меч голыми руками и пытается загнать сверкающий кончик острия в себя. Покрепче. Поглубже. Без сожаления и муки совести. И Тэхён вскрикивает, срывается, начиная ничтожно сопротивляться. Кровь Чонгука — багровая, липкая — хлещет из сжатых ладоней, пачкает чистые одежды, а взгляд его — отрешённый, ничего не выражающий, и Тэхён садится на колени, рваным движением оголяя собственные плечи. Ненароком, без какого-либо умысла. Чисто случайно. А плечи у него — загорелые, медовые, поцелованные солнцем, но не целованные мужчиной. Усыпанные родинками, будто созвездиями. Молодой господин отвлекается, старательно смаргивая мутную пелену зверской беспощадности и жёсткой непримиримости к себе. Чёрные-глаза-непроницаемые-омуты опускаются на острый, выпирающий кадык, на соблазнительную ярёмную ямку.       И хватка рук медленно ослабевает.       Сознание проясняется.       Тэхён выхватывает меч и с особой неприязнью отбрасывает его в сторону, крепко прижимаясь к быстро вздымающейся могучей груди всем своим телом. Жадно и исступлённо впивается своими губами в губы Чонгука, вместо того, чтобы вонзить в плоть лезвие меча и причинить невыносимую боль.       Обеими ладонями хватаясь за чужое горячее лицо, ставшее до боли родным и желанным, Тэхён неловким, робким движением касается затылка, путается пальцами в роскошном, аккуратно собранном хвосте, жаждая поскорее распустить чёртов узел и зарыться в длинных густых волосах, вдыхая их незабываемый аромат, в котором так и хочется забыться. Захлебнуться.       В дивном, заманчивом, неземном.       Говорят, счастье пахнет раем, но ад, порой, пахнет домом.       Задыхаясь в удовольствии, граничащем с сумасшествием, в ощущениях, которые Тэхён никогда прежде не испытывал во время близости — ни с мужчиной, ни с женщиной, — он целуется неумело, напористо, жадно, больно кусается и хрипло стонет, сам не знает, о чём просит и что хочет, чувствуя, как по щекам льются солёные слёзы, попадающие в рот и смешивающиеся со слюной.       Тэхён и вправду не понимает, что с ним творится: в глазах плывёт, жар чужого горячего дыхания опаляет и без того пунцовые щёки и губы, полуобнажённое тело облизывают языки адского пламени — самого настоящего и всепожирающего. А молодой господин, избавляясь от ран на ладонях, безустанно сверлящими глазами любуется разбивающимся на части юношей, только в его присутствии становящимся таким чувственным, участливым, изнывающим от нескрываемого головокружительного вожделения, необузданной похоти и зарождающейся грешной любви. Тэхён — распалённый, влажный, румяный. На всё готовый. Маски сорваны, истина обнажена. Тэхёна бьёт плашмя, когда его подбородок цепляют двумя сильными пальцами и отрывают от желанных, манящих губ.       — Нет. Не так, зеленоглазка. Тише. Не торопись.       — Господин... Вы сводите меня с ума. Вы так сильно сводите меня с ума. Что вы делаете со мной? Скажите, не молчите.       — То, о чём ты желаешь. Грезишь. О чём плачешь по ночам и безмолвно просишь меня. Я лишаю тебя девственности, Ким Тэхён. Я забираю твоё целомудрие, любовь моя, — тихий, опьяняющий шёпот на ухо, после которого как в поощрение следует мокрый, чувственный, одуряющий поцелуй.       Теряясь в пылких и настойчивых губах настоящего демона, берущего контроль над податливым, на всё согласным простым смертным, Тэхён стонет прямо в чужой умелый рот — слишком неприлично, громко и развязно; безропотно впускает в себя горячий влажный язык, юрко проникающий внутрь, и позволяет делать всё, что только захочется. Исследовать нёбо, щёки и язык. Сцепляться с языком в диком, необузданном танце страсти. Так настойчиво и нетерпеливо, что перед глазами всё смазывается, в ушах набатом стучит, а разум затуманивается. С концами. Тэхён сильно зажмуривается, когда крепкие зубы прикусывают нижнюю губу и туго всасывают её; плотнее сжимает бёдра, чувствуя нарастающее возбуждение, не ускользающее из внимания Чонгука, продолжающего свои сладкие, мучительные пытки жгучими, неистовыми поцелуями.       Ведь люди так целоваться не умеют. Так откровенно, страстно, ненасытно. С таким вожделением, увлечённостью и голодом. А Тэхён прежде никогда не чувствовал себя таким нуждающимся, распалённым и уязвимым. Первая и последняя ночь. Первая и последняя близость. Юноша старательно моргает, тяжело сглатывает, когда Чонгук приникает носом к пылающей огнём щеке, когда лижет её, горячо целует и снова влажно сплетается языками, хлюпая смешивающейся слюной так, чтобы Тэхён всё слышал и возбуждался от мокрых звуков ещё сильнее. Становился больше, твёрже. Чтобы под вожделеющим взглядом чёрных беспринципных глаз Тэхён послушно разводил ослабевшие ноги, подзывая демона погрузить багровую головку напряжённого члена в тугой, неподготовленный анус.       С этой мыслью Чонгук резко останавливается.       — Что? — Тэхён загнанно выдыхает, обжигая дыханием лицо. — Что не так, господин Чон?       — Скажи, — шепчет Чонгук хриплым, просевшим, пробирающим голосом. — Ты никогда прежде не ласкал себя пальцами?       — Ласкал, господин.       — Нет. Ты ласкал себя сзади? Проникал в себя? В своё жаркое нутро?       — Ох, — Тэхён запинается, подбирая слова. — Нет. Никогда. О… Боже…       — Тогда… Я хочу тебя подготовить, зеленоглазка. Хочу подготовить должным образом.       — Это так необходимо, господин?       — Да. Иначе, близость окажется болезненной. А я не хочу тебе навредить. Хочу, чтобы эта ночь осталась в твоей памяти самой прекрасной и незабываемой. Полной блаженства и эйфории. И большего о ней тебе помнить не надо.       — Даже то, как вы пытались моими руками покончить с собой? Почему…       Тэхён не договаривает, потому что с очередным смачным поцелуем он проглатывает своё невысказанное возмущение, и горячая волна тягучего удовольствия вновь растекается по изнывающему телу, стремительно закручиваясь болезненным узлом в чувствительном паху. Распластанный и полуобнажённый, Тэхён медленно оказывается снизу, на мягких подушках, и откровенно задыхается от непристойного вида властно нависающего над ним знойного, крепкого, хорошо сложенного мужчины, который сам не в состоянии оторваться от мягких располневших губ, опьяняющих, будто терпкое вино. Он сдавливает их зубами, вылизывает, жадно засасывает в рот, время от времени отстраняясь, чтобы показать одуревшему Тэхёну, как тонкая нить слюны продолжает развратным образом соединять их лица. Настоящий демон — порочно-искушающий, обольстительный, совращающий. Ловко избавляющийся от всей ненужной одежды на себе, чтобы предстать во всей красе. Рассеянный юношеский взгляд невольно опускается вниз на чётко выраженный рельеф напряжённого живота, на вздутые синие вены под пупком, на заметно выделяющиеся косые мышцы и густую дорожку из тёмных волос, скрывающихся под нижним бельём.       И Тэхён судорожно выдыхает, покрываясь мелкими мурашками. Гнётся в пояснице, несдержанно приподнимает покатые крупные бёдра вверх, тянется онемевшими руками к горячей смуглой коже, чтобы дотронуться до божественного и окончательно сойти с ума. Чтобы бесстыдно соприкоснуться обнажёнными телами, сблизиться бёдрами и пахом, и потерять последние остатки самообладания и здравого смысла.       Чонгук слышит разнузданные мысли и резко дёргает взвизгнувшего Тэхёна на себя, усаживая его на твёрдые бёдра и заставляя конвульсивно вцепиться руками в могучие плечи. Тэхён затаивает дыхание, слезящимися глазами вглядывается в нечитаемый взгляд чёрных глаз, пускающих по плечам и пояснице электрические импульсы и разряды тока, от которых хочется, чтобы до упора, чтобы глубже, жёстче и сильнее. Чтобы чужие ладони жгли кожу, чтобы выгибало до хруста и пробивало от загривка до самых щиколоток сладкой мучительной дрожью. Не обласканные мышцы ануса непроизвольно напрягаются, поджимаясь. Будет приятно? Будет больно? Чонгук не сделает больно. Он обещал. Тэхён несдержанно впивается пальцами во вздувшиеся на руках вены, но молодого господина такая реакция лишь забавляет.       Язык Чонгука вновь подчиняющим толчком погружается в тёплую влажность доверчиво распахнутого рта и пресекает закрадывающиеся в голову тревогу и сомнения.       И где-то на задворках сознания Тэхён смутно понимает, что ещё никогда прежде не позволял себе мысли о том, насколько сильно он хочет, чтобы его мужчина оказался глубоко в нём. До задушенных всхлипов и сладостных конвульсий. Насколько сильно он хочет почувствовать его в себе. До жалобных хрипов и отчаянных мольб, срывающихся с зацелованных, искусанных губ. И как с бесстыдно хлюпающим громким звуком желает качнуться на твёрдом члене, принимаясь рвано и часто двигаться по распалённой скользкой плоти, всё глубже и интенсивнее вбирая её в свою нуждающуюся в наполненности жаркую узость.       И Тэхён требовательно двигает бёдрами вперёд, затем назад, бесстыже ёрзая и задевая багровую головку напряжённого члена сквозь мокрое бельё, пока Чонгук едва сдерживается, чтобы одним мощным рывком не натянуть на себя несносного и нетерпеливого юношу, нуждающегося в близости и блаженной эйфории в преддверии долгожданной разрядки.       — Покажи мне свои самые чувствительные точки, зеленоглазка, — глаза молодого господина блестят в хищном прищуре в ожидании ответа. — Где они у тебя? Хм? Как мне сделать тебе хорошо? Можешь довериться и попросить о чём угодно. Я же демон. Я ни в чём не откажу.       — Я… — Тэхён опускает рассеянный взгляд на искривлённый в усмешке чужой рот, ужасно возбуждаясь от всех волнующих плоть непристойностей и будоражащих слух откровений. — Я не знаю… господин.       — Ты плохо изучал себя? Не знаешь, что тебе нравится? Как так?       — Да, — пристыженно отвечает Тэхён. — Я всегда был у всех на виду. Не мог расслабиться в уединении с собой. Простите меня.       — Что же мне с тобой тогда делать, а? — голос Чонгука низкий, рокочущий и пробирающий до дрожи. — Может попробовать поиграть с твоими сосками? Мне их пощипать? Прикусить? А может — пососать?       — Господин…       Чонгук прижимается сильной твёрдой грудью к обнажённой груди Тэхёна, нарочно соприкасается болезненно тугими сосками, и чувствует, как глубоко за рёбрами загнанно грохочет суматошное сердце юноши, изнывающего от томительного ожидания. Тэхён смаргивает слёзы, несдержанно стонет и мелко-мелко сотрясается, импульсивно сжимая бёдра, притираясь животом и пахом к чужому рельефному прессу. Молодой господин хмыкает, прижимаясь губами к уязвимому горлу. Кусает дёрнувшийся кадык. Лижет сонную артерию. А крепкие ладони изучающе скользят по нежной медовой коже в районе рёбер, где слишком прерывисто и затруднённо, тяжело и рвано, и руки замирают. Тэхён взмыленно хлопает намокшими ресницами и безмолвно просит о ласке, и Чонгук обхватывает упругую грудь, большими пальцами обводя сморщенные соски. Жар затапливает нутро, кружит голову, сжигает. Чонгук опускается чуть ниже и, не давая заведённому юноше прийти в себя, накрывает чувствительную твёрдую горошину губами, затягивая глубоко в рот и перекатывая между зубами.       И Чонгуку даже не нужно видеть, как в его сильных руках Тэхён купается в исступлённом экстазе. Как искажается наслаждением красивое, горящее румянцем лицо, как тёмные брови заламываются к переносице и пухлый рот распахивается в придушенном крике. Тэхён сильнее вжимается грудью Чонгуку в лицо, и Чонгук хищно скалится. Уверенно прикусывает каждый сосок по очереди, не оставляя ни один без внимания, и вынуждает заполошно стонущего Тэхёна поднять голову и взглянуть, как потемнели напряжённые комочки плоти от притока крови. Теряясь в нескончаемом удовольствии, Тэхён хватается трясущимися ладонями за мощные плечи и царапает их.       — Я… Я не выдержу, господин!       Юноша сильнее сжимает мужчину своими подрагивающими от вожделения бёдрами, скрещивает лодыжки за спиной, и неожиданно резко оказывается спиной на мягких подушках с широко разведёнными ногами.       — Ты всё выдержишь, зеленоглазка. Абсолютно всё. Теперь позволь мне попробовать тебя. И просмаковать всего.       Покрывая поцелуями плоский, подрагивающий живот, Чонгук окольцовывает твёрдую плоть узловатыми пальцами с нанизанными на них драгоценными кольцами, и медленно проводит ладонью по всей длине, большим пальцем неторопливо размазывая выступившую каплю предсемени по багровой головке, заставляя Тэхёна зардеться всего, жалобно захныкать и прикрыть слезящиеся глаза с трепещущими ресницами. Чонгук голодно облизывается, кусает в нетерпении губы, часто дышит через нос. Мысленно представляет лёгкую тяжесть на языке, терпкий вкус и аромат. Видит, как Тэхён беспомощно тянется к его голове, чтобы распустить волосы и зарыться в них руками. И смеётся.       — Тэхён. Тэхён. Посмотри на меня.       И Тэхён слушается, попадая в хитро сплетённую ловушку. Чонгук смачно сплёвывает и широко обводит языком головку по кругу, слизывая природную смазку и сжимая в кулаке налитые яйца, следя за сменяющими друг друга эмоциями на лице теряющего рассудок Тэхёна. Покрывает возбуждённую плоть поцелуями от основания до уздечки и тихо вдыхает безупречный аромат. Сердце пропускает удар. Лёгкие горят. Демон практически выжимает из юноши надрывные стоны и вскрики, и продолжает пожирающим взглядом смотреть на изведённое лаской разбитое тело, на плескающиеся искрами безумия зелёные глаза, полные желания и жажды. Чонгук расплывается в довольной усмешке, присущей лишь коварному существу, и принимается неторопливо посасывать член, языком дразня чувствительную дырочку уретры.       Крупные, скользкие от пота бёдра непроизвольно толкаются вверх в погоне за приятной стимуляцией, и Чонгук подначивает к тому, чтобы Тэхён вновь повторил это откровенное действие, беспрепятственно погружая напряжённую плоть в горячий плен. Никаких предрассудков, никаких предубеждений. Никакого стеснения и стыда. Молодой господин в непристойной позе, абсолютно обнажённый и греховно горячий, балует разнеженного юношу оральными ласками, плотно втягивая щёки. Лишает его девственности. За такую развратную картину им обоим предстоит пройти через все семь кругов ада. Сначала на земле, и только после — в Преисподней. Мысленно выплёвывая ругательства, Чонгук скользит по всей длине вверх-вниз, срывая с губ Тэхёна новые несдержанные постанывания, и дерзновенно смеётся над проказницей-судьбой, приготовившей ему испытания на целые века.       — Как тебе, зеленоглазка? Что ты чувствуешь, когда я ласкаю тебя ртом?       — А-ах… Господин! Ещё! Не останавливайтесь, прошу! Ещё!       Чонгук берётся активнее качать головой, сжимая член у основания, пускает вибрацию во рту, вынуждая Тэхёна схватиться за его голову и резко вскинуть бёдра, проталкивая возбуждённую крепкую плоть глубоко в горячее горло. Головка легко проскальзывает в глотку, растягивая внутренние стенки, и Тэхён чувствует, как неистовый жар наполняет всё его естество, как разгоняющаяся по телу кровь обжигает сосуды, как лёгкие внутри полыхают огнём, как кружится голова, что становится страшно. Страшно, что всё может закончиться. Чонгук сглатывает и плотно обхватывает сочащуюся головку натруженным горлом, сталкиваясь с замыленным взглядом Тэхёна из-под полуприкрытых век. И хмыкает, сверкая красными радужками. В ушах юноши гудит так, словно он вот-вот потеряет рассудок, как только достигнет невероятного, ослепительного оргазма, к которому так близко несёт.       И грузно бьющееся сердце застревает в горле.       Не в силах свести разведённые бёдра вместе, Тэхён осоловелым взглядом замечает, как Чонгук ненадолго отстранятся, нависая над ним нерушимой стеной, наносит на длинные узловатые пальцы вязкое и приятно пахнущее масло из крохотного бутылька, лежащего у мягких подушек. Отставляя сосуд на полу, Чонгук возвращается к ластящемуся к нему юноше и устраивается между широко разведённых бёдер, беспокойно вздымающейся грудью потираясь о чувствительный пах.       — Ты знаешь, зеленоглазка, твои красивые стройные ноги обязаны побывать на моих плечах, — ухмыляется молодой господин, ударяя ладонью по ягодице, и смачный хлопок разносится по покоям непристойным, хлёстким звуком.       — Господин… Пожалуйста…       — Но я никак не могу сменить позу, пока полностью не выжму из тебя все соки. Один Бог знает, как я люблю твоё тело. Твои губы, грудь, бёдра, член. Прости меня, Всевышний, что упомянул твоё имя всуе, — очередной увесистый шлепок заставляет пальцы на ногах конвульсивно поджаться, а кончики ушей запылать огнём. — Согрешил.       — Господин… Не надо… Не богохульствуйте.       — А ты не богохульствуешь, когда я — всемогущий, кровожадный демон — беру тебя прямо у него на глазах?       — Чонгук… Нет… Не говорите таких вещей.       — А что мне тогда сказать?       — Скажите… — Тэхён прикусывает губу, впиваясь в чёрные мерцающие глаза диким, бессознательным взглядом. — Скажите, как вы любите меня. Как сходите по мне с ума. Жизни представить без меня не можете. Даже, если это неправда. Соврите. Соврите мне и ублажите меня.       Подобно умалишённому, ничего не соображающему, потерявшему связь с реальностью, Тэхён невидящим взором смотрит на Чонгука, на то, как он жадно обхватывает багровую головку распухшими губами, как исполнительно и старательно сосёт, как кончиком языка дразнит уздечку и дырочку уретры, влажными пальцами скользя по расселине. Тэхён задыхается всхлипом, широко распахивая зелёные глаза, перед которыми лопаются звёзды и самые яркие фейерверки, и чувствует, как указательный палец аккуратно проталкивается в нерастянутый анус. Низ живота обжигает огнём. Вены горят. Грудь опаляет; в сердце припекает. Чонгук упивается безумным, расфокусированным взглядом, заставляя Тэхёна уверенно толкаться вперёд и ритмично вбиваться в горло. А движения — рваные, хаотичные, но и этого вполне достаточно, чтобы забило дрожью вдоль позвоночника. И в следующее мгновение Тэхён наконец ощущает, как сминают его ягодицы, раздвигая их в стороны, как с нажимом вводят обмазанный в масле палец глубже, прицельно надавливая на чувствительный бугорок.       — Господин! А-ах!       Громкий несдержанный стон срывается с искусанных, красных губ, и Тэхён бурно кончает, выгибаясь в пояснице, заливаясь слезами, бесстыже пачкая лицо молодого господина. Белёсые разводы попадают на щёки, подбородок, кончик носа. На распахнутые губы. И Чонгук коварно ухмыляется, собирая пальцами остатки семени на глазах потерянного после оргазма Тэхёна, демонстративно слизывая.       — Ты такой вкусный, зеленоглазка. Попробуй себя на вкус, — заискивающе шепчет Чонгук, накрывая дрожащее тело своим и впиваясь в распухшие, пунцовые губы влажным, грязным поцелуем. Не встречая сопротивления, сжимает шею и с напором проталкивает язык в доверчиво раскрытый рот, делясь тягучей, густой субстанцией. — Тебе нравится?       Тэхён обессиленно кивает.       Распластанный и в край измождённый, он доверяет себя во власть раскрепощённому и ненасытному демону, позволяя делать с его расслабленным телом всё, что только заблагорассудится. Ласкать, ошпаривать, дотла сжигать. Чонгук забрасывает чужие ноги себе на плечи, поднимает влажные бёдра на уровне своего нагло ухмыляющегося лица и впивается в анус распахнутыми губами, всасывая чувствительную кожу в рот так, будто бы ждал этого момента целую вечность. Громкий стон. Задушенный всхлип. Всего миг, и Тэхён чувствует в себе горячий длинный язык. Чонгук аккуратно растягивает юношу двумя мокрыми пальцами, поддерживая тело на весу, добавляет интенсивную стимуляцию языком, кружа по сморщенному колечку мышц. Густо сплёвывает, подразнивает, рьяно толкается в пульсирующее отверстие, принося невероятное наслаждение.       — Ты такой красивый, зеленоглазка. Такой податливый и чувственный в моих руках. Видел бы ты себя моими глазами, чертовка.       — Господин Чон… — причитает Тэхён, прикрывая потяжелевшие веки. — Господин…       Твёрдой хваткой держа на весу скользкие юношеские бёдра, Чонгук двумя руками притягивает Тэхёна ближе к себе и зарывается лицом между ягодицами, принимаясь размашисто вылизывать сокращающийся мокрый сфинктер — бесстыдно, долго, сладко, то скользя вокруг трепетно подрагивающего отверстия, то небрежно толкаясь внутрь, вынуждая разбито хныкать и молить о большем.       И Тэхён получает большее, оказываясь сверху, сидящим на лице всемогущего демона. На лице молодого господина благородных кровей. Недопустимо, возмутительно. На длинном умелом языке, который ввинчивается в него чертовски решительно, хлёстко, резко и до безобразия развратно, вбиваясь в тугую узость с особым рвением и энтузиазмом. С истерзанных поцелуями губ Тэхёна теперь срываются особенно грязные, громкие стоны, разбивающиеся о стены покоев. Юноша беспорядочно двигает бёдрами, крутит и вращает ими, наслаждаясь каждым ускользающим мгновеньем. Каждым вымученным вздохом и выдохом. Каждым тяжёлым толчком. Насаживается на язык, пытаясь набрать нужную скорость, но терпит поражение, чувствуя себя парализованным. Оцепеневшим. Слишком много эмоций, слишком много ощущений, с которыми тяжело справиться. Остро. Душно. Невозможно. Человеческое сердце не выдержит настолько бешеного и неумолимого напора. А толчки языком становятся только размашистее, глубже, рьянее, и Тэхён больно хватается за густые волосы Чонгука, сгибаясь пополам. Перед глазами врассыпную проносятся белые пятна, и Тэхён закатывает глаза с вымученной просьбой на устах:       — Больше не могу, господин. Возьмите меня… Возьмите меня сзади, иначе я не выдержу.       Чонгук укладывает Тэхёна на мягкие подушки, разворачивает спиной к себе и прижимается крепкой грудью ко взмыленной пояснице, накрывая своим могучим, сильным телом стройное и изящное. Одной ладонью накрывает юношеский член, а другой расталкивает ослабевшие бёдра в стороны, хватая под живот, крупной бордовой головкой тычась к конвульсивно сжимающемуся мокрому от масла сфинктеру. Чонгук оставляет поцелуй на потной пояснице. И с рыком проталкивается в жаркое нутро, вдавливает колени в чужие бока и намертво сцепляется своими бёдрами с бёдрами Тэхёна, не давая шевельнуться. Податься навстречу. Тэхён жалобно вскрикивает, принимая в себя всю приличную длину, испуганно хватаясь за крепкие руки. Но... ни боли, ни дискомфорта: демон избавляет от неприятных ощущений, взамен даря лишь безумное, сладкое самозабвение.       Брови Чонгука надламываются к переносице; веки, наливаясь свинцом, опускаются; а мощные бёдра, раскачиваясь в правильном темпе, крепко бьются об ягодицы, вгоняя член в разгорячённое тело до сыплющихся искр из глаз. До сводящей судороги в мышцах. До жгучего исступления.       У Тэхёна темнеет в глазах. Мир переворачивается. Становится до такой степени дурно и невыносимо жарко, что в ушах начинает шуметь. Между ног горит, пульсирует, громко хлюпает. Молодой господин толкается в плачущего юношу без остановки, без пауз и передышек, пронзая низ живота острыми иглами. Вынимает через слепящий огненный оргазм невинную душу, и двигается, двигается, двигается. Бесконечно долго. Непрерывно, быстро, резко, не выходя из тугой, тесной, раскалённой влажности. Разрядка за разрядкой. Как же немилосердно. Напряжённый пах раз за разом с влажным шлепком ударяется об упругие ягодицы, и Тэхён слёзно скулит от выворачивающих наизнанку эмоций и неземного, такого греховного и запретного наслаждения.       — Я не хочу, чтобы эта ночь заканчивалась, — захлёбывается в рыданиях юноша, не справляясь с новыми испытанными ощущениями. — Не отнимайте её у меня! Пожалуйста! Я сделаю для вас всё, что угодно; я отдам всё, что у меня есть, всё что захотите! Клянусь своей душой!       — Тэхён…       — Господин… Не бросайте меня! Не уходите! Прошу!       Тэхён плотнее прижимается влажной от пота спиной к могучей груди, и Чонгук приподнимает их соединённые в танце страсти тела, делая чувство запредельной заполненности болезненным, слишком сильным и невозможным. Беспредельным. Низ живота вздувается от густого, обильного, демонического семени, и Тэхён давится всхлипами, не поспевая за ритмичными движениями чужих бёдер, подводящих к очередному яркому финалу.       — Господин… — Тэхён судорожно выдыхает, рассеянно облизываясь и плотно сжимаясь на толстом члене.       — Я люблю тебя, зеленоглазка, — Чонгук крепко обнимает плачущего Тэхёна, осыпая плечи и шею жгучими поцелуями, от которых в память о лучшей ночи в жизни должны остаться ожоги.       — Господин… Не говорите, что это конец. Не оставляйте. Заберите меня с собой. Заберите меня с собой в ад, господин! Умоляю!       — Тише, тише, Тэхён. Я никуда не уйду. А если и уйду, то ты всегда найдёшь меня. Как бы хорошо я ни старался, ты всегда выйдешь ко мне. И, может быть, когда-нибудь, я усовершенствуюсь и смогу скрывать свою тайну лучше, чем я это делал до сих пор.       — Господин… — выгибаясь от накрывающего оргазма, произносит измученный юноша. — Скажите... Скажите это ещё раз.       — Что, зеленоглазка?       — Что любите меня.       — Я люблю тебя, Ким Тэхён. Я люблю тебя в каждом твоём перерождении. И это не ложь. Это чистая правда.                     Сквозь окна просачивается лунный свет, тенями падая на разбросанные по полу одежды, на смятые подушки, на любовно сплетённые тела. Даже во сне слышатся влажные хлопки и задушенные стоны вперемешку со всхлипами, что в ночной тишине распаляют двух безумно влюблённых по новой, до одури, до предела. Демон всё никак не может насытиться человеческой горячностью, страстностью, такой невообразимой податливостью и необузданностью.       Ведь Тэхён отдал ему всего себя — и тело, и душу, как и в прошлые свои жизни.       А любовь — безмерная, безграничная, беспредельная. Такая правильная и неправильная одновременно. От такой откровенной кротости кружится голова, сбивается дыхание. Демону так мало любимого, доверчивого юноши: он не перестаёт целовать, ласкать и баловать. Прикусывать нежную кожу, полной грудью вдыхая аромат с растрёпанных шелковистых волос.       И Тэхён тихо постанывает, обнимая Чонгука за могучие плечи и спину. Целует беспорядочно и благоговейно — то в щёки, то в лоб, то в подбородок, то в шею, сжимая в руках роскошные длинные волосы, рассыпавшиеся по плечам — демон позволил распустить тугой хвост и получить желаемое. Тэхён зарывается в них лицом и прячется от всего настроенного против них двоих мира, закидывая ноги на талию и прижимаясь к разгорячённому телу всё крепче и нестерпимее.       Будь то во сне или наяву, демон и человек не отпускают друг друга. Не могут оторваться друг от друга. Перестать долго и глубоко целоваться, больше сплетаясь языками, нежели губами, утопая в блаженной эйфории. Ладони скользят по плечам, спине, бёдрам. Пальцы с силой впиваются в кожу до лиловых кровоподтёков.       До тех пор, пока окно не разбивается на разлетающиеся острые осколки от влетевшего в него тяжёлого булыжника.                     И Тэхён резко просыпается. Полуобнажённый, сонный, ничего не понимающий. Охваченный диким ужасом. На мягких подушках, в одних свободных паджи. Без Чонгука.       Только не это.       Вскакивая на ноги, кажущиеся ватными, непослушными, Тэхён в спешке накидывает на себя лёгкий халат и выбегает из покоев прямо в пустой, длинный коридор, теперь обманчиво представляющийся бесконечным, зеркальным лабиринтом. Тэхён бежит, бежит, бежит. В саму пучину, в саму пропасть — без оглядки. Безо всяких сомнений, на которые времени больше нет. «Только не это, не сейчас», — сквозь зубы цедит зеленоглазый юноша, чувствуя, как всё тело предательски немеет от злости и беспомощности. У самого порога он спотыкается и падает в объятия резко заявившейся во дворец Сольджу, останавливающей взмыленного Тэхёна на полпути к бездне. «Туда нельзя, не иди, пожалуйста», — пролетают мимо ушей слова взволнованной, перепуганной до ужаса родной сестры, и позади неё, как в подтверждение сказанному, открывается жутчайший вид: вокруг не сопротивляющегося, смело принимающего свою судьбу Чонгука с полностью почерневшими глазами и загорающейся огнём кожей — рассвирепевшие люди, размахивающие факелами, копьями и мечами. Среди восставших — личные слуги и воины.       Предатели.       — Господин! — упрямо вскрикивает Тэхён срывающимся голосом, но Чонгук не реагирует. — Господин, — вновь отчаянно вырывается у юноши, обессиленно падающего на колени вместе с сестрой, поддерживающей его.       Дрожащий и побледневший, Тэхён снова пытается вырваться из рук Сольджу, и на этот раз ему удаётся выскользнуть, подбежать и обратить на себя внимание молодого господина. Чонгук медленно поворачивает голову, пока в его сторону сыплются страшные проклятья и тяжёлые камни, и ровной походкой движется к Тэхёну, обнажая зубы в диковатом оскале. Юноша не шевелится, не отступает, не двигается с места. Не слышит Сольджу.                     Всё окружающее искажается.       Реальность кренится в сторону.       Время замирает.       Тэхён бездумно и слепо бросается в объятия демона, слыша влажный звук резко погружаемого лезвия в мягкую плоть. Маленький нож — чандо — купленный молодым господином в подарок для юноши, предназначенный безвозвратно обрывать связь сына с матерью, отнимать человеческий облик и возвращать нечистую силу обратно в Преисподнюю, с небывалой мстительностью проворачивается в уязвимом солнечном сплетении. Кровь брызжет прямо в лицо Тэхёну, и Тэхён со слезами на глазах душераздирающе вскрикивает, замечая, что клинок, пронзивший Чонгука насмерть, оказывается в его руке, сжатой чужой ладонью — ладонью возлюбленного. Демона, так легко обманувшего простого смертного.       Тэхён убивает Чонгука своими руками против своей же воли.       — Нет… Нет! Не-ет!       — Да, моё зеленоглазое чудо… — задыхаясь на руках плачущего Тэхёна, произносит молодой господин, медленно принимающий свой истинный облик, перед тем как раствориться и исчезнуть на века. — Да. Именно так должно всё завершиться на этот раз.       — Вы не оставили мне выбора! — рыдает загубленный, разочарованный, убитый горем Тэхён, срывая связки. — Вы не могли со мной так поступить! Это несправедливо! Я вас ненавижу!       — Я оставил тебе выбор: люди вокруг больше не считают тебя убийцей. В их глазах — ты теперь их спаситель. Ты избавил народ от чёрной магии и злых духов. От самого демона. Ты только посмотри, как они глядят на тебя. Больше никакого преследования; больше никакого притеснения.       — Не хочу! Я ничего не хочу!       — Погляди, — тихо шепчет Чонгук, вымученно улыбаясь окровавленными губами. — Теперь ты свободен. От всего. Ото всех. А значит, обязан прожить долгую и счастливую жизнь. Пообещай мне.       — Нет!       — Пообещай, — просит демон, нежно гладя раскрасневшуюся щеку плачущего по нему простого смертного. — Прошу тебя, зеленоглазка. Сделай то, чего не смогли сделать Тэён, Тхэ Гю и Тэмин. Как бы трудно ни было. О большем я тебя не попрошу.       — О… — Тэхён задыхается от горьких слёз и непроходимого кома в горле, крепче прижимая Чонгука к себе, лицом зарываясь в распущенные чёрные как смоль волосы, на которые медленно ложатся нежные лепестки розовой сакуры, принесённые ветром. Символ жизни и смерти. — Обещаю. Я обещаю, что проживу долгую и счастливую жизнь несмотря ни на что.       — Умница. Ты моя умница, зеленоглазка. Наконец-то я увидел твоё преображение. Метаморфозу, как у бабочки. Я люблю тебя, Ким Тэхён. И всегда буду любить.       — Я… я обещаю… — словно мантру повторяет Тэхён, провожая Чонгука домой. — Я клянусь, что сумею прожить долгую и счастливую жизнь. Без вас, мой дорогой господин.                     Без тебя, мой любимый демон Чон Чонгук.