У смерти твои глаза

— Миро-о-н, — Карелин мелодично тянул имя, заставляя вампира отвлечься от мандаринов. — Ты увлекся.  Фёдоров поднял глаза на Славу, вышедшего из ванны, откладывая в сторону очередной очищенный мандарин. Моментами он жалел, что не знал, какие они на вкус. Карелин так загорелся, когда увидел их на прилавке, что словно мгновенно забыл про свое недовольство из-за холода на улице. — Я, конечно, всё это съем, но меня будет мучить совесть, что столько добра пропало только в моем желудке за один раз.  — Так всё и покупалось только для тебя, — пожал плечами Мирон. — Я своему меню не изменяю. — Мой парень верен даже своему режиму питания, я могу совершенно ни о чем не нервничать и не ревновать, — со смешком отозвался Слава, однако той же легкости во взгляде Мирона не заметил. Вампир, скорее, мгновенно стал более напряженным и наградил его лишь подозрительным прищуром.  — Твой кто? — переспросил Фёдоров, делая вид, что не расслышал. Слава не понимал: он давал ему шанс передумать, не ожидал такого поворота или хотел, чтобы Карелин сказал иное. Однако охотник совершенно не планировал отступать.  — Мой парень, — повторил Слава. — Если привычнее по средневековому, то яхонтовый мой, соколик, зазноба, сугревушка! Мирон прыснул, прикрывая рот ладонью, чтобы совсем громко не рассмеяться. Карелину стало совершенно неуютно: неужели тот абсолютно не рассматривал охотника в качестве своей половинки? Еще недавно Слава позволил себе уснуть на его груди, он лежал рядом с ним до самого утра, пока Карелин не проснулся, а теперь… смеялся?! Однако Мирон, замечая изменения в чужих глазах, вскочил со стула, за одно мгновение, оказываясь перед Славой. — Ты прозвищами из сказок не так активно апеллируй, разласка, — улыбнулся он. Мирон положил холодные ладони Карелину на шею, чтобы тот ярче прочувствовал контраст. — Сугрев — это печное тепло, касатик, «Сугревушка» — это теплый человек, который греет. А я —ледышка.  — Чепуха! — возразил Карелин, недовольно вспыхнув глазами. — Как будто тепло измеряется только температурой тела. Если у тебя холодные руки, это не значит, что ты не можешь меня согреть.  — И как же я тебя согрел, Слава? — невозмутимо уточнил Мирон. Не услышав ответа, Фёдоров продолжил спокойно и тихо. — Ты меня слишком плохо знаешь, чтобы кричать о невероятной любви, да и… мы были рядом слишком мало. Это не значит, что я не хочу попробовать, это значит, что пока что мы слишком мало знакомы, чтобы ты произносил вслух то, о чем потом можешь пожалеть.  У Славы горячее почти юношеское сердце, и он явно знал о любви не больше, чем видел среди влюблённых в академии или в фильмах. Мирон не мог позволить себе такой роскоши. К сожалению, свои шишки у него не получалось ни игнорировать, ни вывести из памяти. Разве можно было говорить о любви, когда они вместе не пережили ни одного серьезного испытания? — Мне очень захотелось открыть форточку, знаешь ли, — закатил глаза Карелин. — Я несу ответственность за свой выбор и за свои слова. Можешь не поучать, мой столетний друг. Ты лучше скажи мне, я всё-таки могу называть тебя своим парнем, или перед этим мне следует достать и подарить сердце твоего врага?  — То, что ты меня омолодил, я сочту за комплимент, — отозвался Мирон, отрывая руки от чужой шеи и чисто машинально поправляя воротник чужой футболки. — Можешь. Мне, правда, очень интересно, как на это отреагирует твой друг при встрече завтра. Или ты ему об этом не скажешь?  — Неправда, — фыркнул Карелин, уложил ладони на талию своего визави. — Я скажу ему. В том, что я влюбился, нет абсолютно ничего… — А то, что я вампир, ты ему скажешь? — спросил Фёдоров с вызовом, сверкнув глазами и выгнув бровь. Когда Слава замялся, Мирон самодовольно ухмыльнулся: «Я был прав», — кричал его внешний вид. — То-то же. Он легко вылез из чужих рук, ставя на стол глубокую тарелку с десятком очищенных мандаринов. У Славы мгновенно пропал аппетит, он скрестил руки на груди, не отрывая взгляда от Мирона, расположившего за столом на стуле. — Он — охотник на вампиров.  — И я — вампир, — напомнил ему Фёдоров. Он не был напряжен или расстроен, скорее, он оставался собранным, награждая Славу полным отсутствием любых эмоций. Это напоминало партию в шахматы. Сейчас Мирон передвинул фигуры так, что должен был гордо произнести: «Шах».  — Ты можешь находиться под солнцем, не кусаешь людей, ты… — Я — вампир, — строже проговорил Мирон. — То, что я человечен, не отрицает того, что я бессмертен и вынужден питаться кровью. Я первородный вампир, и чем быстрее ты это признаешь, тем всем будет проще. Не нужно обманываться на мой счет. — Я не обманываюсь на твой счет, — отозвался Слава. — Я рос среди охотников на вампиров, и они не станут пытаться узнать тебя перед тем, как убить. А я не хочу, чтобы Ваня попытался убить тебя! Если он пообщается с тобой, то поймёт, что ты не тварь.  Мирон не стал на это реагировать, а Карелин окончательно убедился, что сейчас его не привлекали для завтрака даже любимые мандарины. Аппетит испарился. Слава с грохотом поставил глубокую тарелку с ними в холодильник, захлопнув дверцу, а сам собрался на улицу.  — Я хочу немного пробежаться, — вздохнул Карелин.  — Хорошей пробежки.  Слава и это в характере Мирона ценил! Он с легкостью понял, что ему надо побыть в одиночестве, и не настаивал на совместном времяпрепровождении. Только вот Слава совершенно не понимал, почему Фёдоров ему не верил. Может, ему было и далеко до тысячи лет на земле, но Карелин тоже был далеко не подростком. Ему и самостоятельным пришлось стать слишком рано. Слава прекрасно оценивал свои собственные чувства, и Фёдоров ему нравился. Раньше его никто не привлекал вот так. Ване бы он точно рассказал, что Мирон — вампир, что это тот самый первородный. Да он бы и сам догадался! Ваня ножами орудовал плохо, а вот мозгами — хорошо. Славе просто нужно было время, чтобы объяснить, что Мирон не тварь. Он первородный вампир, но совершенно точно не тварь! Карелину просто нужно было время, чтобы это рассказать. И тогда бы Ваня обязательно его понял! Только Мирон совершенно не сомневался, что итог разговора был бы совершенно иным. Его бы совершенно точно не принял бы никто из прежних друзей Славы, как минимум, потому что они бы не оказались в условиях, в которых были вынуждены узнать его лучше. А верить словам Карелина, которого непонятно какими способами сталкивали с верного пути борца против нечисти, никто бы не стал. Мирон знал, что Славу поставили бы перед выбором: Академия или любовь с первородным. Не будь Фёдоров единственным, кто смог бы помочь отомстить Виктории, Слава и сам бы вряд ли долго думал над ответом на этот вопрос. Единственное, что мог предложить Мирон любому из предметов своей симпатии — это вечность. Только вот Карелину она была не нужна. Фёдоров ощущал, словно он был единственным инструментом, который помог бы Славе осуществить свою цель, дело всей жизни: отомстить за смерть родителей. Быть может, смертный просто перепутал азарт охоты с влюбленностью? А сам Мирон жил на этой земле слишком долго, чтобы позволить себе стать участником такой ошибки. Каждый раз, когда Фёдоров думал, что всё по-настоящему, судьба убеждала его в обратном. В ситуации со Славой всё было только сложнее: ведь жизнь Карелина связана с убийством таких, как он. Утро началось с острой боли по всему телу. Мирону казалось, что каждая частичка его тела была пронизана швейными иголками матушки, но, оглядевшись, он понял, что его кожа чиста. Ни одной царапины или отметины, ни одной раны не было на его теле, только нутро горело огнём. Подобного раньше в его жизни ещё не случалось. Тело было необычно легким, движения давались плавнее, несмотря на боль. Сила наполняла каждую его мышцу, а привычная слабость отступила. Мирон огляделся, надеясь вцепиться взглядом в мать и спросить у нее, в чем дело, но в комнате он был один. В памяти фрагментами всплывали фрагменты ушедшего вечера. Глоток невнятной жижи из рук матери, ощущающейся в пищеводе словно раскаленное железо. Сейчас Мирон ощущал нечто похожее, только внутри горело в миллионы раз сильнее. — Это голод, — раздался мелодичный голос Виктории, зашедшей в комнату. В полутьме спальни Мирон прекрасно различал ее фигуру, точно тени не пытались скрыть её. Но намного больше ужаса в Фёдорове вызвало иное, а не острота его зрения. Тонкая, высокая, но слабая с виду девушка невозмутимо удерживала за шиворот свободной жесткой рубахи в своих руках вырывающегося мужчину. Из крестьян. Он был крепким, сухим, жилистым, но сильный брыкался в её руках так же беспомощно, словно был младенцем. — Матушка велела принести тебе поесть.  Виктория легко откинула от себя мужчину, и он с грохотом упал на четвереньки перед ногами Мирона. Тот тут же помог крестьянину подняться, однако он вернул его на ноги с такой скоростью и легкостью, что мгновенно отпрянул, испугавшись собственных движений. Мирон слышал странный стук, который с каждой секундой становился сильнее, сопровождая необъяснимый гул.  — Что это? — спросил он, поднимая глаза на сестру. — Его сердце качает кровь.  Мирон с ужасом смотрел на крестьянина напротив себя. Он боялся происходящего куда больше, чем землепашец напротив, хотя его зрачки были настолько расширены, что почти перекрыли собой радужку глаз. Мирон видел занозы на его ладонях, стоило только опустить глаза вниз, видел каждую капельку пота на его лице, мог разглядеть каждый волос на голове. Взгляд зацепился за капельку пота, скользящую по надутой вене на шею. Мирон мог различить её еле заметную пульсацию. Десна заныли. Огонь внутри разгорелся сильнее. Ему захотелось скулить от боли и собственной беспомощности.  — Что со мной происходит? — вскричал он, цепляясь взглядом за сестру.  — Ты хочешь есть, Мирон, — холодно произнесла та. — Тебе надо поесть.  Осознание накатило на него с силой пушечного ядра: он пошатнулся, вжимаясь в деревянную стену за своей спиной. — Прочь! Пошли прочь! Вдвоем! Прочь!  Виктория вновь схватила крестьянина за шиворот и потащила вон из комнаты. Мирон метнулся за ними, поражаясь своей скорости. Почему он так быстро преодолел расстояние до залы? Схватив со стола серебряную ложку, Мирон принялся рассматривать свое отражение. Из рта выглядывали два безобразных острых клыка.  — Что ты со мной сделала, ведьма? Что ты сделала со мной?! — закричал он со страшной силой, надеясь, что мать его услышит. — За что ты превратила меня в это?  — Всё быстро уладится, если ты поешь, — зазвучал спокойный, размеренный голос Катрины. Она словно не понимала ужаса происходящего. — Ни одна мать не захочет видеть смерть своего ребёнка, — проговорила она. — Я подарила тебе бессмертие.  — Ты сделала меня чудовищем!  — Тебе нужно поесть.  — Я не стану есть человека!  Мирон, испытывающий отвращение даже к мясу из скота, за которым ухаживал, не мог представить себе, что должно было произойти, чтобы он вонзил свои зубы в человека.  — Тебе нужно поесть, пока ты можешь себя контролировать, — спокойно произнесла матушка. Ее ровный голос на контрасте с разгорающейся паникой внутри Мирона пугал его также сильно, как собственное обращение.  — Почему бы мне тогда не съесть вас, матушка? — зло спросил Мирон, впиваясь в фигуру Катрины пронзительным взглядом.  Женщина невозмутимо вытащила из пояса кинжал, котором накануне вечером разрезала ладони своих детей. Подойдя к столу, она без единой дрогнувшей мышцы на лице разрезала свое тонкое запястье. Кровь хлынула из нее запястья, наполняя чашку на столе. Мирон слышал этот манящий запах, он не мог отвести взгляда от темно-красной жидкости, наполняющей чашку. Когда она заполнилась, Катрина невозмутимо отрезала кусок своего рукава, перематывая им запястье.  — Приятного аппетита, — отчеканила женщина.  Мирон приблизился к чашке, но вместо того, чтобы поднести её к губам, кинул в стену. Осколки со звоном разлетелись по зале, а дерево моментально стали впитывать темную жидкость. Мирону казалось, что он видел, как капельки одна за одной исчезали на поверхности брусьев. Ему хотелось сказать матери нечто едкое, но язык онемел. Поэтому Мирон, распрямив спину, отправился обратно в свою комнату. Мать проводила его холодным взглядом, а потом вцепилась глазами в тонкую фигурку Виктории, всё это время прижимающуюся к углу комнаты.  — Меня всегда восхищала его сила воли и духа, — произнесла Катрина. — Собери осколки и отмой полы и стену. Как закончишь, передай Максимилиану, чтобы зашел ко мне. Мирона просто так не беспокой.  — Он всегда рад меня видеть, — растерянно произнесла Виктория, неловко ломая руки под пристальным взглядом матери.  — Сейчас ему никого не стоит видеть, — отрезала та. — Одиночество хорошо прочищает голову.  — Вы обещали перестать терзать его, матушка! Он ведь… — Быстро за работу!  Дни Мирона тянулись так мучительно и так медленно. Его короткая жизнь превратилась в настоящий ад наяву, в котором не было место никому и ничему. Он гнал от себя сестру, чтобы Виктория не донимала его пустыми разговорами о необходимости есть. Однажды она пришла к нему со следами от собственного ужина в углу рта и неловко мялась от полученного замечания. Сейчас Виктории совершенно не требовалась защита от дружков Максимилиана и от него самого. Теперь помимо того, что она всегда была самой быстрой из троих детей дворянской семьи, так теперь по силе обходила всех, кто раньше мог позволить себе издеваться над ней. Максимилиан её боялся, пусть сейчас и не признавал этого. Катрина, как и обещала, больше не донимала Викторию. Девушка, получив свободу от матери, теперь могла не скрывать своих желаний под маской истинной леди. Она убегала гулять в чащу, перекусывала случайными кабанами, карабкалась по деревьям. Изредка Виктория жаловалась, что платье уж совсем не подходило для подобных выходок. Мирон наблюдал в зеркале, как постепенно терял человеческих вид. Клыки выглядывали над нижней губой безобразными тонкими иглами, зрачки сузились до маленьких точек, а радужка вокруг них окрасилась в неестественно яркий красный цвет. Его кожа напоминала фарфор, треснувший на месте старых шрамов и ран, скрытых после обращения. Он не был похож на человека. Мирон с ужасом осознавал, что больше им и не был.  — Когда я умру? — тихо спросил Мирон, когда в его спальню зашла Катрина. — Почему я слабею, пламя внутри все сильнее, но я не умираю?  — Ты никогда не сможешь умереть, мой мальчик, — произнесла мать, скрестив тонкие руки на груди. Сверху над одеждами лежал тяжелый серебряный крест. И как ей не было стыдно его носить? — Это твой дар и твое единственное проклятие. Смерть не властна над тобой. Ты никогда не сможешь умереть.  Прежде, чем Мирон успел что-либо ей ответить, Катрина подошла ближе, отдавая сыну фамильный перстень.  — Единственный твой шанс умереть — это уничтожить это кольцо, — произнесла та. — Почему ты мне это рассказываешь? Сомневаешься, что я сделаю это?  — Ты не сделаешь это, мой мальчик, — губы Катрины растянулись в безобразной улыбке. — Во-первых, уничтожить его будет не так уж и просто. Во-вторых, если ты сломаешь его, то отнимешь жизнь у трех связанных между собой первородных вампиров. Твоя сестра тоже умрет. И я не могу обещать, что это не будет мучительно.  — Тварь, — сквозь зубы процедил Мирон, с такой силой впиваясь ногтями в стол, что оставил на поверхности царапины.  — Я не настолько глупа, чтобы избавить от смерти только тебя, особенно, зная, как сильно ты хочешь к своей зазнобе под землю.  — Даже не впутывай её! Не смей порочить её имя своими устами!  Катрина в ответ усмехнулась. Её любимый сын, её старший ребёнок дорожил всего двумя людьми в этом мире, и её имени не было среди них. Однако Мирон так сильно переживал за них, что это превращалось в его единственное уязвимое место.  — Ты не надумал поесть? Конечно, ты можешь и дальше морить себя голодом, но, боюсь, как бы твое состояние не задело бы Викторию… она точно продолжит беспокоить тебя своим обществом, а ты все хуже контролируешь себя. — Я не стану кусать человека, — тихо отозвался Мирон.  — Я ведь тварь, а не человек. Почему бы тебе все же не выпить моей крови?  — Я ненавижу тебя.  Катрина удалилась из комнаты, чтобы вернуться сюда с чашкой. Она знала, что это согласие. Мирон задумчиво вертел в руках фамильный перстень. Он надел его на свой безымянный палец, разглядывая крупный рубин под тусклым свечением лампадки. Смерть теперь не была властна над ним. Мать словно подарила ему мантию-невидимку, скрывшую его от единственного существа.  Ваня лежал в одиночестве в своей небольшой комнате, свесив ноги в ботинках с края неаккуратно заправленной кровати. Он чувствовал себя слишком уставшим после утренней тренировки. Мышцы неприятно тянули на руках. Он раскрыл руки так широко, как мог, прикрывая глаза и стараясь расслабиться. Завтра Ваня потащил бы его на встречу со Славой, а потом он обещал сходить с ним куда-нибудь. Однако вряд ли Светло рассматривал это в качестве свидания. Сейчас Ваня не видел ничего дальше встречи с Карелиным. Наверное, были бы его родители чуть меньше заняты делами Академии, то разоблачили его конспирацию за секунды. Однако даже его прозорливая мама в последнее время совершенно не вылезала из кипы бумаг и отчетов за рейды, особенно ее внимание привлекали те, что были подписаны Вячеславом Валерьевичем Карелиным. Отец Ваньки был занят делами бухгалтерии, не понимая, почему оборудование для тренировок не было усовершенствованным, раз на это были выделены средства.  — Мне нужна твоя помощь. Срочно. В архиве, — сдавленно произнёс Ваня, влетев в его комнату без стука. — Пожалуйста, пойдём со мной. — Туда нужен особый доступ… — Я — твой особый доступ. Пошли!  Светло был слишком уверен в своих словах. Он явно нервничал. Ваня знал, что юноша получил пропуск от родителей для работы с документами из архива. Однако сам Евстигнеев подобными полномочиями не обладал. Правда, спорить с Ваней сил тоже не было. Он поднялся с кровати, двигаясь по лестницам за своим новым напарником, воровато оглядываясь. Светло прислонил пропуск к электронному замку архива. Тяжелая дверь открылась, и он пропустил Ваню внутрь, пролезая в архив следом.  — Перстень под замком.  — И чем я тебе помогу? Мои родители не члены Правительства, у меня нет ключа!  — Но ты умеешь пользоваться этим, — прошипел Ваня, вытаскивая из кармана небольшой чехол и тут же сунув его в руки Евстигнеева.  — Откуда ты их откопал? Решил подставить меня?  — Ты бы в жизни не попал сюда без моей помощи и тем более бы не вытащил из камеры хранения свой набор отмычек! Голос Вани звучал на редкость серьезно. Светло знал, что это директор бы пошел по самому очевидному пути, обвинив во всем владельца отмычек. Однако в Академии были его родители, и они планировали быть здесь до тех пор, пока Слава не подал бы признаков жизни. Мама и папа не были дураками, чтобы на понять, что это было делом его рук, а не Евстигнеева.  — Вскрой эту дурацкую коробку, пожалуйста, — протянул Ваня. — Я скажу, что это сделал я. Перстень внутри. Я не могу подвести Славу! Он впервые о чем-то попросил меня!  — Как сильно тебя заботит Карелин, — фыркнул Ваня, раскрывая чехол и доставая отнятое у него ещё два года назад. — Откуда ты узнал, что я умею ими пользоваться? Что они у меня были?  — Полазил в твоем личном деле, Иван Игоревич. Прежде, чем идти с кем-то ужинать, надо убедиться, что он не обижал котиков и не варил борщи из голов своих врагов, — поспешно добавил Ваня.  Евстигнеев закатил глаза, примериваясь к замку коробки. Шкатулка явно была на несколько веков старше их. Портить её своими рукам было жалко.  — Может, отдашь её Славе так? Я не хочу своими руками портить искусство! Посмотри только на узоры… — Слава её сразу распилит бензопилой, даже не думая об искусстве, пока внутри лежит то, что ему нужно, — протянул Ваня. — Поэтому давай постараемся обойтись малой кровью? Да и… если здесь будет продолжать стоять эта шкатулка, то они могут вспомнить о её содержимом и через десять лет, и через двадцать. Вряд ли они проверяют сохранность этого перстня каждый вечер.  Евстигнеев тяжело вздохнул. Он присел на рабочий стол, уперевшись ботинком в сидение стула, а затем начал работу над вскрытием шкатулки. Ваня старался ему не мешать: он создавал иллюзию активной учебной деятельности, листая в руках какой-то пыльный талмуд.  — Вечером пойдём вместе на пробежку? — спросил Светло, отрывая глаза от книги. — Хорошо. А тренировка?  — Обязательно. Но сначала этот неладный перстень! Сколько он мне нервов вымотал, я его еле нашел.  — А я тебе его достал.  Ваня открыл шкатулку, вытаскивая из нее серебряный перстень с огромным рубином. Камень сиял под светом диодных ламп.  — Что же в нем такого особенного, что его хранили в нашем архиве?  — Не знаю, — пожал плечами Светло. — Ты можешь обратно закрыть замок? Не хочу, чтобы она стояла раскрытой. — Без проблем. Механизм совсем простенький.  Ваня улыбнулся. Он полез в личное дело Евстигнеева просто так, из-за интереса. Не мог же он ему полностью доверять, если ничего о нем не знал! К тому же, Славе он никогда не нравился. Однако в его личном деле не было ничего подозрительного.  — Я так и не понял… в деле не было нормально сказано, за что у тебя это изъяли? — тихо спросил Ваня.  — Я подростком вскрыл кабинет дирекции, пытаясь найти ответ, как умерла моя мать. Это было слишком кроваво и жестоко, чтобы рассказывать подростку, поэтому я принялся искать сам. В результате… я был вынужден стать хорошим охотником, чтобы меня отсюда не выгнали за старые грешки.  Евстигнеев говорил абсолютно непринужденно. Он явно не страдал от этих воспоминаний, давно приняв их как данность. Закончив со шкатулкой, Ваня сложил отмычки обратно в чехол и протянул их Светло. — Верни, пожалуйста, на место. Я не хочу, чтобы меня выгнали из-за этого. Кроме Академии у меня нет дома, и я не могу его потерять.  Ваня забрал отмычки в свои руки. Если Евстигнеев не хотел их получить обратно, то он не мог на этом настаивать. — Тебя здесь даже не было, Вань, — улыбнулся Светло. — Я всё сделал сам. А ты ни о чем даже не догадывался.  Слава спал на диване, свернувшись клубочком. Мирон сидел на полу, рядом с ним, чувствуя, как рука, спадающая с дивана, касалась его плеча. Тёплый. Живой. Дорожащий своей жизнью. Не спешивший за вечностью. Но почему-то привязавшийся к нему! «Что же ты хочешь от меня, Слава?» — думал Фёдоров, застыв на полу. Он смотрел прямо перед собой в пустоту, перебирая бесчисленное множество вариантов, но не соглашаясь ни с одним из них.  — Останешься ли ты здесь, когда отомстишь Виктории? — спросил Мирон вслух, тут же зажимая свой рот ладонью. Он думал, что вопрос остался бы не высказанным в его голове, однако он сам соскочил с языка, заставляя Славу дрогнуть во сне.  — Останусь, — произнёс охотник, сладко зевая и проворачиваясь на спину. — Постарайся, пожалуйста, задавать вопросы, когда я не сплю. Я боюсь, что не услышу и не отвечу.  Мирон изобразил тяжелый выдох, поворачиваясь к Славе. Он оказался на коленях, локтями упираясь на подушки дивана.  — Тебя перенести в кровать?  — Я и сам дойду, — буркнул в ответ Карелин. — Я останусь, когда мы отомстим Виктории. Нет никакого смысла разыгрывать влюбленность ради этого, ведь ты был готов помочь мне просто так.  — Тогда чего ты хочешь от меня? — Чтобы ты задавал мне меньше глупых вопросов, если честно, — протянул в ответ Слава, поправляя подушку. — А так… да ничего я особенного не хочу. Даже вон, целоваться не лезу, пока ты в своем экзистенциальном кризисе. Хотя целоваться с тобой приятно.  Мирон смотрел на него удивлённо. Он словно ждал каких-то строгих требований, но с удивлением обнаружил, что их не было вовсе.  — Я не в экзистенциальном кризисе!  — Прошу прощения, я просто пытался сказать по-мягче «загнался на ровном месте». Слушай, Ванька может и отвратительный охотник, но умный парень. Сначала я сбегаю в Мексику за первородным Мироном Фёдоровым, а потом начинаю встречаться с каким-то Мироном. У тебя редкое имечко, такое совпадение просто невозможно.  — Но ведь это лишит тебя возможности вернуться в Академию!  — Я уже в нее не стремлюсь вернуться, Миро, — напомнил Слава. Его сонливость улетучивалась с каждой секундой. — Я сбежал, став персоной нон-грата, потому что устал жить по их дерьмовым правилам. Мне не нужна Академия. Мне комфортно с тобой. Да, я скучаю по Ваньке, но он настоящий друг. Может, он и не поймёт мой выбор, но уж точно не осудит. А если осудит, значит, не такие уж мы и хорошие друзья.  — Ты сам не понимаешь, о чем говоришь. — Ну конечно, я не понимаю, что говорю о своей же жизни! Мирон, может, ты и прожил почти тысячу лет, но ты никогда не был в моей шкуре. Я о себе знаю больше, чем ты. Намного больше.  Слава приподнялся на локтях, заглядывая в лицо Мирона. Он приблизился к нему, чтобы лучше разглядеть черты лица. Точные, острые. Карелин схватил его за подбородок, чтобы он даже не думал отодвинуться или отвести взгляд.  — Ты ещё недавно пытался убить меня, а теперь готов променять на свою влюбленность привычную жизнь? — Жизнь в Академии я променял на поездку в Мехико, а не на влюбленность, — поспорил Слава. — Но моя привычная жизнь — это убийство тварей, и я не отказываюсь от этого. Ты меня, наоборот, поддерживаешь в этом. К чему этот пустой спор? Я взрослый мальчик, Мирон, и я сделал выбор. Что тебе хочется ещё от меня услышать? — Почему ты выбираешь меня, а не охотников?  — Потому что я выбираю себя, а не тебя, — произнёс Слава. — А сейчас я очень сильно хочу спать. Пожалуйста, давай не будем обсуждать одно и то же по кругу, ладно?  Карелин встал с дивана и, находу стягивая с себя уличную одежду, направился в сторону спальни. Мирон остался у дивана, крутя в голове: «Потому что я выбираю себя, а не тебя». И что это значило? Охотники были его семьей столько времени, и вряд ли до этого Слава выбирал не себя. А может, до этого никто не давал ему выбора? Мирон, атакованный потоком беспокойных мыслей, устало уперся лбом в подушку дивана. Он боялся встречи с друзьями Славы больше, чем возвращения Катрины в их мир. Как минимум, система ценностей Карелина могла бы измениться из-за очной встречи со своим прошлым. Ведь ушедшее всегда было роднее, чем новое, а оттого отказаться от него — сложнее. 

***

Солнце светило ярко. Лучи беспощадно били по асфальту, делая день совершенно непригодным для появления тварей на улице. Слава был спокоен: как минимум, это бы вызвало сомнения у Ванечки, что перед ним был его друг в компании вампира. На площади было не людно: холод сгонял случайных прохожих с улицы.  — Лучше бы ты написал ему о кладбище, — протянул Мирон. — Если меня захотят убить, то обороняться будет проблематично.  — На кладбище сейчас в несколько раз больше людей! В такую погоду они толпами ходят на экскурсии по склепам.  Слава хрустел костяшками пальцев, пытаясь выловить из толпы фигуру Вани. Стоило ему заметить куртку Светло, как он метнулся ему навстречу, сжимая Ванечку в объятиях.  — Теплый! — первым делом закричал Ваня. Пальцы надавали на сонную артерию Карелина. — Сердце бьется!  Мирон улыбнулся сцене. Пусть они и были вдали от него, однако он мог разглядеть всё происходящее. Фёдорову хотелось срочно ретироваться: уйти, пока Слава не успел его представить, чтобы не испортить эту встречу, дать Карелину выбор — остаться здесь или вернуться домой. «Я считаю, что наша квартира — это его дом… и почему я думаю, что она наша?» — проносилось в его голове. Ноги не давали пошевелиться. Нельзя ведь было подвести Славу, верно? Вдруг где-то здесь пряталась Виктория, желающая вытащить из него, где была спрятана Катрина?  — Так значит, ты все еще человек? — уточнил Евстигнеев вместо приветствия.  — Я живее всех живых!  Карелин немного наклонился перед Ваней, давая доступ к своей шее, чтобы он тоже проверил его пульс. Для особо осторожных охотников, коим Евстигнеев, безусловно, являлся, было недостаточно просто тепла от крови, бегущей по венам, и нахождения под солнцем. Ваня быстро проверил его сердцебиение, успокаиваясь, что не притащил Светло на верную гибель. — Вот перстень, — произнёс Ваня, доставая из нагрудного кармана куртки кольцо. Он сунул в ладонь Карелина драгоценность, завернутую в плотный платок. Слава скинул с него белую ткань, разглядывая на свету фамильный перстень: «Via in aeternum», — гласила гравировка внутри. Он спрятал перстень в собственный нагрудный карман. — Спасибо, — улыбнулся Слава. — Ты мне очень сильно помог.  — Он нужен, чтобы убить Викторию? Как ты справился с теми тварями в переулке? После того, как ты расправишься с ней, ты вернешься в Академию?  — Он нужен, чтобы найти Викторию, — вздохнул Слава. — Я не вернусь в Академию. У меня появился помощник, и я хотел бы продолжить работать с ним. Мирон!  Услышав своё имя, Фёдоров медленно двинулся к Славе и его друзьям. Ноги кололо от желания мгновенно оказаться рядом с зовущим Карелиным, однако рисковать было нельзя. Судя по выражению лица Вани, имя резануло его слух. Карелин был прав: глупые охотники просто не доживали до двадцати с лишним лет. — Это он помог тебе справиться с тварями?  — Да, — улыбнулся Слава. — Он, знаешь ли, помогал мне на протяжении всего этого времени. Жив я исключительно благодаря ему, потому что Виктория очень хотела это исправить.  — Привет, — неловко произнёс Мирон.  Евстигнеев вместо ответа лишь протянул ему руку, стянув с нее перчатку. Сначала Славе показалось, что он только собирался проверить чужую температуру, но Ваня оказался сообразительнее. Те твари, сбившиеся в стаю, явно не начали ссориться между собой на руку охотникам. Если бы в стену так вжали человека, то его кости раздробило бы в крошку. Это означало одно: вампир, стремившийся помешать стае навредить охотнику, либо сам оказался вжатым в стену, либо вжал туда тварь до трещин на бетоне. Поэтому Ваня молча взял холодную, но не покрасневшую от мороза ладонь в свою. Слава мгновенно понял, что тот собрался сделать. Это был довольно опасный прием против тварей: охотник резко тянул вампира на себя, пронзая сердце кинжалом со спины. Карелин рванул между ними, хватая Ваню за руку, отведенную к поясу. Он ударил его по запястью, слыша лязг металла по асфальту, заломил руку за спину, с силой ставя его на колени, чтобы было проще удерживать.  — Ты связался с тварью!  — Он не тварь, — рявкнул в ответ Слава, не давая Евстигнееву вырваться.  — Ты… ты — кровавая шлюха, — выдавил из себя Светло. Из-за потасовки у Карелина задрались рукава куртки, демонстрируя запястье с двумя небольшими шрамами от клыков. — Он не жертвует мне свою кровь! Я вообще людей не кусаю, — нервно выдавил из себя Мирон.  — А что тогда ты ешь? — спросил Светло, недоверчиво переводя взгляд на вампира. — Почему тебя не сжигает солнце?  — Не надо его допрашивать, мы не в Правительстве и не в Академии, — фыркнул Слава. — Если этот индюк перестанет брыкаться, то мы зайдём куда-нибудь и поговорим по-человечески.  — Ты собираешься заставить нас вести светские беседы с тварью?  — Он не тварь!  Мирон отвел взгляд от Славы к Светло. Тот явно был напряжен, ожидая подвоха. «Почему он не нападает?» — крутилось в голове Вани, пока Евстигнеев воображал, какой изощренный удар мог предпринять вампир.  — Я первородный, — тихо проговорил Фёдоров, глядя на Ваню. — Солнце меня не травмирует, потому что я никогда не умирал и никогда не возрождался. Я стал вампиром при жизни, как и мои брат и сестра. Я не кусаю людей.  — Ты пьешь кровь животных?  — Донорство, — проговорил в ответ Мирон. — Кровь некоторых людей не подходит для вливания другим людям… например, келл-положительных. Но врачи забирают их кровь и отдают мне. Всё проходит как обычная процедура донорства, я даже не знаю людей, чья кровь досталась мне.  — Почему тогда рядом с твоим домом нашли труп?  — Моя сестра тоже была в Мехико и оставила после себя нескольких новообращенных, — протянул Мирон. — Слава хотел сжечь трупы, но я доказал, что они точно не обратятся, они были высосаны до капли. Их родители имели право похоронить своих детей. Я сам вызвал полицию. Я не думал, что после этого в мой дом вломятся охотники.  — Вы напали на них!  — Никто на них не нападал, — фыркнул Слава. — Его просили уйти, стоя от него за несколько метров. Когда он не послушался, вмешался я. Мирон на людей не нападает, у него принципы!  — Но они… — Я оттолкнул одного, когда он попытался навредить Славе, а потом мы просто убежали. Никто не пытался убить их. Мы просто ушли.  Мирон продолжал симулировать дыхание, выдерживая расстояние в несколько шагов от Светло. — Вань, перестань вырываться, — попросил он, скользя глазами от Славы к Мирону и обратно. — Почему у него укус на запястье?  — Виктория напала на нас во время рейда, — вздохнул Слава. — Она морила его голодом, чтобы мы не смогли сбежать. Поэтому я дал себя укусить, но это был единственный раз. Мне его ещё уговаривать, блин, пришлось, чтобы мы выжили!  — Что Виктории было нужно от вас?  — Я спрятал от нее тело нашей матери и нашего брата, чтобы она не воскресила их, — ответил Фёдоров. — Знаете, вы двое привлекаете слишком много внимания, — вздохнул он, окинув взглядом Карелина, продолжающего удерживать Ваню на коленях. — Слава, пусти ты его, ради Христа. Если он попытается убить меня, то я сам что-нибудь придумаю. Без нервных взглядов прохожих! И кинжал ему его верни, пожалуйста. Нельзя отнимать чужие вещи!  — Сама святость, — буркнул Слава, отпуская Евстигнеева. Кинжал ему он подавать не стал, да и спиной к нему повернуться тоже не спешил. — Мирон не тварь, — повторил он. — Мне комфортно с ним работать. В Академии можете рассказывать что угодно, своего решения я не изменю.  — Ты променял охотников на вампира?  — Я получил настоящий дом вместо постоянного ощущения, что я всем должен, — отозвался Слава, скрещивая руки на груди.  — Его сородичи убили Леона! Его сестрица прикончила твоих родителей! — вскипел Евстигнеев, и Слава успел пожалеть, что отдал ему кинжал.  — Он не должен отвечать за грешки всего рода, — фыркнул Карелин. — Он убил тварей за последний год больше, чем ты или я за всю жизнь. Это уже неплохая индульгенция.  — Мы никуда с вами не пойдём!  Светло растерянно метался взглядом от Славы к Ване и обратно. Их словесная перепалка его не на шутку пугала, пока Мирон выглядел крайне неловко, словно чувствовал свою вину за всё, что происходило.  — Хочешь, не иди, — фыркнул Ваня, замечая молящий взгляд Карелина. — Я верю своему другу, и если он говорит, что Мирон не опасен, значит, оно так и есть.  — Ты издеваешься? Он кровавая шлюха у первородного вампира, а ты веришь ему? — Да, я верю ему! Слава не похож на кровавых шлюх, про которых рассказывали мои родители. Они обычно не в состоянии уложить на лопатки охотника, — язвительно заметил Светло, скрещивая руки на груди. — Куда пойдём? У меня к вам целая груда вопросов!  Мирон виновато улыбнулся. Слава светился от гордости за Ваню. Тот явно повзрослел, вырвавшись из-под крыла и опеки Карелина.  — А если я перескажу всю эту встречу твоим родителям? Будут ли они также лояльны к Славе?  — За лояльность ко мне не беспокойтесь, — фыркнул Карелин. — Я не вернусь в Академию, и Правительство мне как кость поперек горла.  Ваня явно хотел сказать что-то ещё, однако Мирон перебил всех, выскакивая вперед.  — Виктория, — проговорил он, замечая фигурку сестры наверху зданий. — Вы вдвоем быстро в Академию! Слава, дай мне перстень.  Ванечка хотел запротестовать, но Евстигнеев с силой схватил его за туловище, зажимая руки, утаскивая в сторону. Мирон натянул на безымянный палец кольцо, но не отрывал взгляда от неба, пытаясь вновь заметить фигурку сестры среди крыш домов. Золотистая копна волос сверкнула в толпе, уводя Мирона и Славу в бесконечную сеть переулков города.