7 | Битва за Штормград

      Ни один час, проведённый в стенах тюрьмы, богок не потратил впустую. Тот бился всевозможными способами, пытался исполнить тысячи хитростей, лишь бы выбраться наружу и спастись. Ничего не получалось, что его ужасно раздражало, вынуждая того спрятаться в книгу и пытаться выбраться из неё. Пускай и это не срабатывало, но его хотя бы успокаивало существование среди знакомых территорий, грезящееся куда приветливее, чем нахождение в холодной камере, какое стало и того хуже, когда голос завыл его имя, подзывая наглеца. — Пётр! — эхом пробежало по книжным страницам имя, обладателя голоса какого чернокнижник определил так скоротечно, что уже через секунду очутился пред королевой, возжелавшей его посетить. Поместившись пред ней, юнец вовсе не скрывал своих эмоций, точно, как и она. Пока он всецело являл, как сильно её презирает и ненавидит, лишь мимикой утверждая, что знает все её планы, еретичка открыто смеялась над книжным пройдохой, уже празднуя свою почти подтверждённую победу в этой игре. — Здравствуй, фат презренный! — вякнула гордо она. — Не считаешь, что тебе самое место здесь? — По сравнению с вами, я — последний, кого ждёт тюремная решётка! — ярился Петя, лишь больше веселя собеседницу. — Солидарна. Ненужный балласт обязан оставаться на дне вод океана. Поправив шлейф, Марфа сделала несколько шагов, приближаясь к духу и даря ему мысли о возможном нападении, какие отмелись, когда он, исполнив лишь одно шевеление, притронулся к руке, ощущая, как та будто осушилась. Гордая владыка, как истинная дрянь, огородила себя щитом. — Неужели ты и впрямь предполагаешь, что я допущу хотя бы крошечный шанс на твоё освобождение? — Верую, что ваша необразованность отыщет дыру, размером с тихий океан, благодаря какой я смог бы покинуть это плешивое место… — Потеряйся ты в нём я посчитала бы это превосходным, — издевалась старообрядка, высоко держа подбородок вновь, следом произнеся фразу, какая обратила в комок отрицания вечно уверенного фанфарона. — К тому же, в мгновение, когда створки окажутся открытыми, тебя здесь держать уже ничего не будет… — За что вы так с ней? Искренне не понимая эту не столько нетерпимость, сколько уже ненависть, поверженный мальчишка решил хотя бы понять причины чувств. Вроде как, его кобылка никогда не делала ничего такого, чтобы её родная мать воспринимала её за своего врага и соперника, кидая той пожелания о самом худшем, но картинка сложилась подобным образом, и он жаждал увидеть вершины этого конфликта. — Как? — непонимающе переспросила женщина. — Гадко? Беспризорно? Без любви? — Жестоко. — Несправедливо?! — почти выкрикнула женщина. — А в этом мире вообще справедливость есть?! Хоть какая-то толика подобного курса планеты, когда награждают за твои поступки, когда дают похвалу за то, что ты вытворяешь?! — Вам не хватает признания настолько, что вы решились лишить личности свою дочь?! С каждым искренним порывом собеседницы, богок воспринимал в рассуждениях меньше здравости, как, кажется, и сама дама. Она давно знала, почему так. Ощущала нутром правду, но выдать её наружу мерещилось трудной, почти непосильной миссией. — Я сделала для этого королевства больше, чем кто-либо и когда-либо! Я предала себя, перестроила полностью прошлую версию вначале для того, чтобы только влиться в это общество, а после и для того, чтобы суметь им помочь! Я полностью перекроила свои мысли и цели, свои рассуждения, лишь бы народ меня полюбил и увидел во мне королеву, какая действительно владеет его судьбой! Я внедрила в себя камень, лишь бы обладать магией большей, чем то, что мне даровало небо, поиздевавшись настолько, что я без глупого кольца и на шаг телепортироваться не смогу! Я оставила так много, я применила так много трудов и… Ради чего?! — Чтобы поддерживать свою дочь и супруга! — Точно! — вопила злая Марфа. — Чтобы поддерживать тех, кто получил это лишь по праву рождения! Наконец-то до книголюба дошёл смысл, и он вымученно ахнул от простоты её обид: та гневалась на голубую кровь, к какой не принадлежала, и какая получала всё в разы более простыми методами, нежели она. Таким образом, картина представала пред ней, но Равелин поспешил очернить образ. — А что насчёт путешествий вашего мужа в опасный астральный план, где он каждый раз имеет немалый шанс потеряться и погибнуть?! Что касается пыток над дочерью, какими вы её изводили годами, обзывая подобное воспитанием?! — Это им и было… — Как по мне, вы только лишь излучали на них свою зависть, — произнёс Петя, найдя куда более банальное изречение. — Мстили за то, что они якобы питаются ложечкой с золотой каёмочкой, и, будучи стервой, погрязшей в мыслях о несправедливости, сами создавали гнёт… — Они не достойны этого трона! — А вы достойны?! — бушевал бывший тёмный князь. — Та, кто разделила семью Ветровых и разрознила Равелиных; та, кто чуть не убила своего ребёнка и её любимого, с целью только лишь доказать свою власть; та, что бесконечно пытает якобы любимого мужа, отпуская его в тонкий мир! Вы достойны?! — Уж подостойнее слабых и зависимых от каждой глупой внешней детали голубокровных! — Вы ненавидите свою дочь. Вердикт унижающий и отвратительный, но никто против стоять не будет. Еретичка и впрямь её не переносила. — «Ненавидите» — слишком мощное слово. Скорее, не терплю. — А она думает, что она похожа на вас, — очень печально протянул богок, взамен получив очень неординарный ответ. — Она и похожа. Остановившись подле стены, падшая королева узрела кривой осколок зеркала, в каком некогда заключённый этой камеры приводил себя в порядок. Поверхность отражения покрылась пылью, из-за чего объекты в нём отображались туманно, но, сметя рукой ошмётки грязи, Марфа начала рассматривать себя, видя там совсем не своё личико. Этот нос и эти искристые очи, разница каких, верно, только в чуть не похожих изгибах века; те же самые пышные локоны, каким позавидует каждый, кроме фрейлин, что плетут на них косы; те же брови, в каких читаются эмоции, и лишь форма лица у неё от отца. Варя, по её мнению, отобрала всё лучшее в характере, какой когда-то имела её родительница, смешав это с тем броским принцем, какой когда-то влюбился в неё, дурнушку с деревни, и в этом крылась проблема. Принцесса преуспевала и брела впереди неё не только в магии, дарованной ей при рождении, но и в своём нраве, какой объединил всё лучшее от обеих родителей, обретя себя на звание превосходнейшей из них. Мать считала, что она подобного недостойна. — В этом и проблема, — договорила она, чем разозлила чернокнижника больше. — Она так думает, но это не так! — рычал тот. — Она не завистлива, не злобна, не жестока! Варя умна и открыта! Она — защитник и спаситель, истинный эмпат! Она знает, что такое любовь, и готова за неё душу продать, в отличие от вас, воистину это чувство презирающей! — А чем хороша эта ваша любовь?! — бесилась владыка Штормграда. — Она делает тебя зависимым, контролируемым, слабым! Она заставляет тебя возносить кого-то выше себя самого! Любовь — это только оружие, причём разрушительного масштаба! — Вам-то откуда знать?! Срываясь на чувства, еретичка хотела заявить, что сама в этом купалась и мылась, прямо-таки находя в этом фонтане место для ежедневных водных процедур. Страсть к Вите покоряла её и сломала пути её жизни, сделав из вольного ничем непримечательного воробья, будоражащего и величественного, но совсем нелетающего царского павлина. Но мысли о том, какую судьба она избрала в будущем для своего супруга, снизили её стремление поведать о своей «чистой» любви, из-за чего та сказала правду. — Потому что Виктор любил! — вопила она. — Он любил и вверил в меня причину остаться здесь! Обозвал меня якорем, какой будет держать его за этот мир на грани другого, губительного мира! Внося это сейчас, подобное считалось истинным бредом: то же самое, что шарик с гелием надуть и надеяться, что он без верёвочки никуда сам не улетит. — И где он теперь?! — Там, куда вы его самолично отправили, — ненавидя такое объяснение, заметил книголюбитель. — Никому нельзя давать такую власть! Власть настоящего контроля над иным человеком, когда ты управляешь только чувствами! Это никогда не будет считаться нормальным! — Вам нужны не её силы, — внезапно обречённо почти проплакал младший князь. — Вам только лишь нужна Варя, какая никого не любит. И не мудрено, что для этого идеально подойдёт девочка восьми лет, какая не знает никого более важного, чем родители, какая не слышала ничего о верности и заботе своей двоюродной сестры и какая никогда не любила. Не любила так, что желала целой вселенной вызов бросить, лишь бы с человеком рядом навсегда остаться. — Мне только лишь нужна Варя, которая зависеть будет только от меня, — строго заявила еретичка, лишний раз издав дьявольский хохот. Теперь фанфарон находил в ней истинное творение злодейского облика. — Вы сломаете ей жизнь! — призывая то ли совесть, то ли остатки сердца, в какое он не верил, щебетал дух. — Вы лишите её всего, что она ценит и любит! На это Марфа лишний раз хохотнула, подняв подбородок ещё выше, намекая полностью на то, сколь она превосходна в своей победе. — Но мы же с ней так похожи, — произнесла она, глумясь воистину над проигравшим, пока он подыхал в своей ипостаси и неподвижности. Вдоволь наевшись страданий, женщина исчезла, лишив заложника каких-либо желаний на дальнейшую борьбу, ибо он осознавал, сколь шикарен план и манипуляция, сколь красиво работала схема, состоящая лишь из разговоров… Они обречены на провал, обречены её лишиться. Усевшись на пол, он ощутил, что ему нечто мешается под задницей, и, оглядевшись, тот узрел фолиант. Пускай шанс мизерный, но он обязан попробовать хотя бы его, ведь сдаваться никогда не будет верным выходом из положения, даже, если в конечном итоге, окажется, что попытки стали лишь плясками на могиле.

***

Разрозненные новостями, жители дома не могли провести новогодний вечер в отдалении, так что, как только часы указали время ужина, компания очутилась в главном зале подле ёлки, готовая к обсуждению и обмена подарками. Мужская компания определилась по диванам, причём все по разным, поглядывая друг на друга. Лишь в одном из них пылал дух святого рождества, какой мать всячески поддерживала, хохоча. — Это мой подарок! — заявила Злата, протянув сыну коробку, впервые в жизни ту упаковав. Процессия украшения в принципе очень сильно успокоила её сердце вечером, пока она ждала анализов, что разрезали её жизнь на «до» и «после», так что и отличались те кропотливостью и бережностью. Взявшись за квадратное нечто, радостный сынок сразу принялся его раскрывать и очень удивился, когда обнаружил внутри небольшую шкатулку, какая куда больше подходила для украшений и никак не предназначалась ему. — По-моему, ты перепутала, — пискнул он. — Это, больше для дедушкиных крестов или Лешиных дешёвых пуговок. — Спасибо, родной! — благодарил наигранно князь. — Большое спасибо! — Нет, это точно тебе, потому что, смотри… Усевшись перед сыном, она начала крутить небольшую ручку, какая находилась сбоку на коробке, включая механизм. Украшенная крышка открылась, явив находившееся внутри. Вопреки ожиданиям ювелира, там стояла ни балерина и не пара возлюбленных, а запускался настоящий концерт со скачущей лошадью, вместе с какой запустилась очень красивая мелодия, успокаивающая душа. — Вау… — Красиво, да? — слишком много смеясь, шепелявила девушка, показывая на новый чудный фрагмент — маленькое колёсико внизу шкатулки. — А ты ещё можешь менять время, когда она бежит: ночь, день, закат, рассвет… — Лошадь на бесконечной дороге, — язвил ондок. — Сдохнет эта кобылица… — Ты как-то всё ещё не сложился, — заприметил старший Иоанн, сам с упоением наблюдая за интересной подделкой. Вместе с песней образ создавал истинное впечатление ожившего концерта, настоящее кино, и взрослому мужчине такая детская приблуда тоже померещилась очень интересной, что нельзя сказать о его подарке. Сборник уже использованной литературы вряд ли мог порадовать мужчину, у какого это, в первую очередь, вызвало ощущения, что ему лишь отдают ненужное, но, когда дочь сказала, что литература ей больше не надобна, ибо она её всю прочла, тот повеселел. Интерес к классической литературе, а не только сборникам гистологии, того очень возвысил, но подарок внука тому угодил куда больше, так что, недолго думая, тот уселся рядом с ним, прося шкатулку поиграться. Воспользовавшись интересом серьёзного рода Моригач, физиолог уселась рядом со старым другом, что презренно наблюдал за праздником, всем видом показывая, что ему глубоко плевать и волнуют только его мысли. Тот даже предпринял попытку спрятаться за рукой, лишь бы не словить внимание от пташки, но она его всё равно добилась, исполнив далеко не привычную для себя улыбку и протянув юноше бесформенный пакет. — Тебе. — Точно мне? — цедил диггер, поглядывая на собеседницу и не беря предмет. — В прошлом году ты оповестила меня, что такое отродье адского котла, как я, не заслуживает никаких даров никогда. — В этом-то году ты хорошо себя вёл… — Это просто ты была очень далеко и многого не видела… — Лёша, бери подарок, пока я тебе этим пакетом не перекрыла дыхательные пути. Угроза сработала значительно лучше, чем милое дарение, так что средний Равелин, чмокнув губами и откинув свои сальные волосы истинного мертвеца, принял дар, ковыряя пальцами упаковку и раскрывая защитный слой. Справился с этим он очень быстро, но разобрать, чем конкретно он овладел, оказалось тяжелее: то ли это скатерть, то ли сорочка. — Шторы? — предположил ещё один вариант Алексей, не разбирая это количество кружев и лишней ткани. — Блуза, — взявшись за одежду, заявила сойка, раскрыв её и показывая на рюши на рукавах. — Готовишь мне погребальный наряд? — Если ты нашёл способ себя убить, то сообщи мне его как можно скорее. Я видела ещё очень симпатичные брюки. Хмыкнув, мужчина слабенько ухмыльнулся, радуясь этому юмору, но по-прежнему не разделяя того восторга, какой испытывала к образу его подруга. — Это, скорее, одежда для моих будущих похорон… — Прекрати, — потребовал сразу он, отведя серые зеницы прочь. — Примеришь её? — То есть ты таким образом ныне решила меня шантажировать?! — издевался он. -А работает, или мне моей смерти подождать? Уловка сработала. Недовольно бормоча себе под нос проклятия о сумасшествии знакомой, гробокопатель поднялся с места и направился в соседнюю комнату, где, сняв старую древнерусскую рубашку, какая осела на нём точно, как кожа на тех, кто искупался в формалине, он облачился в ту, что выбрала для него курсистка. По-прежнему брезгуя им, он ничего не поправил и не посмотрелся с зеркало, сразу выйдя к семейству, какое обновкой восхитилось. — О! Алексей! — воспел Иоанн. — Не перебарщивайте! — Теперь я хотя бы точно могу увидеть, что у тебя когда-то в теле имелось мясо. Уронив брови, молодой человек послушал смех подруги. — Спасибо, большое спасибо. — Она действительно прибавляет тебе веса, — заметила и сама Злата, подобравшись к другу и принявшись поправлять ворот и рюши. — Добавляет тонкости и аккуратно, а ещё напоминает о твоих древних великих корнях. — Сзади вышито, что я — Равелин? — К чему это, если на лице писано, что ты — глупец? — Ещё раз: спасибо, Иоанн, большое спасибо! Вдоволь насмеявшись, студентка продолжила поглаживать рюши и укладывать их красиво, при этом вертя пряди кузнеца и налаживая облик. — Теперь и на похоронах не стыдно появиться… — Этого не будет. — Этой рубашки или тебя? — шептала уже смирившаяся с исходом наследница рода Моригач, точно знающая будущее. Те примеры из её памяти, кто лишался опухоли, всё равно не жили после долго и счастливо, так что и она на высшее не рассчитывала. — Трупик… — Ну, ты же будешь её носить в будущем? Закатив глаза, молодой человек приподнял руки, и увидел, как за ним, будто шлейфом, вьются рюши, что ему не сильно то понравилось. — Если не перепутаю и не повешу вместо штор, то да. — Хорошо, — широко улыбнувшись, повторила девушка, следом слыша, как включается граммофон. — У нас тоже есть такая музыка! — тыкая пальцем в пластинку, уведомил маленький потомок двух знаменитых домов, показывая то на шкатулку, то на радио. Отскочив от товарища, Злата рассмеялась, кинувшись к своему ребёнку, будучи на возвышенной ноте своего настроения и сознания, в ипостаси истерики, когда её восторгало всё и вся, ибо ощущалась остро быстротечность бытия. Взяв мальца за руки, она потащила его плясать, вертясь вокруг него и повторяя движения, какие чем-то напоминали и кадриль, и вальс, и даже пресловутое сальтарелло. Крутясь и упиваясь истеричным настроем, она быстро привела к тому, что и её сын расхохотался, а в танце к ней присоединился отец, под чьей рукой она металась ловко, будто юла, для какой такое ничего не стоит. Куда труднее оказалось поднять на ноги тёмного князя, какой очень противился просьбам племянника, но, когда два Иоанна окружили его, у духа не осталось выбора, и он очутился в центре зала, отбивая надобные шаги. Вместе с подругой они очень ловко сошлись, мечась то туда, то сюда, успев обойти круг несколько раз, пока, в конечном итоге, не завертелись друг с другом, будучи чрезвычайно ловки в своих умениях. Уроки ни для первого, ни для второго даром не миновали. — Я что, в этом танце мужчина? — произнесла, хохоча, курсистка, когда её близкий друг очень ловко провертелся под её ладонью, сразу после того, как она исполнила точно такое же движение. — Нет, — смело выдал тот. — Мы в нём только лишь равноправны. Издав ещё один смешок, сойка остановила бурный ход, держа за руку и пристально поглядев на среднего Равелина. Давно умерший лик ей больше не мерещился холодным и чёрствым, а стал в её виде именно таким, каким и был: светлым, ярким, живым. При первой встрече в гробнице и до неё он приходился ей лишь детской устрашающей легендой, жутким снобом и самодовольным циником, какого не волнует ничего, кроме его власти и эгоцентризма, в каком он не видит вовсе других людей, унижая всех от мало до велика. Сейчас же, когда этот человек воспитывал её сына и жил в её доме, когда рассказ ему о своей болезни воспринимался для неё самым тягостным действием, она ощутила всю важность своего друга и сколь же большую ценность он для неё представляет. Тогда она порешала, что она не способна представить жизнь, где его нет. — Трупик? — позвал её диггер, словив удивительную реакцию. Подобно медвежонку, что цепляется за дерево мёртвой хваткой, девушка прижалась к нему, схватившись за шею и крепко его обняв. Трупный аромат впился в её платье, флёр мертвечины окружил кожу и волосы, но она плевала на это, поглощаясь в том холоде, какой сама воспринимала за тепло. Недолго пробыв в удивлении, мужчина дал ответ и, взмыв руки, обнял девушку взамен за талию, создавая такой купол защиты, в каком ей чудилось, что её не посмеют тронуть никто и никогда. Он не гладил её и не ласкал, только лишь держал, будто утверждая, что, невзирая на его речи и не признательность, он остаётся ей верен. Он будет преодолевать вместе с ней каждый этап излечения её болезни, какие рисовал в своей голове, но за какими всё равно видел солнечный отсвет счастья. Вечер остался приятным воспоминанием, наперекор ночи, какую Злата провела, выблёвывая, кажется, свои органы. Борьба, к какой они готовились, не требовала своих свеч.

***

Обговорив с матерью все детали предстоящего колдовства и выслушав массу комплиментов о новой причёске, принцесса Штормграда вернулась в спальню, чтобы исполнить точно то, что от неё затребовали. Указав на украшения, дама солгала, что они будут мешать колдовству и выходу в астральный план, так что их лучше снять. Необходимо также лишиться всех вещей, какие работают в роли эмоциональных привязок, ибо и они будут стягивать давно не бывавшую в огненной области душу к себе, и необходимо их спрятать настолько далече от простых мест, чтобы она, будучи в слабом рассудке, ни за что бы не сумела их найти. Чувственные детали должны скрыться за тысячью стенами и сотней замков, в территории, какую не отыщешь, коль не применишь все залежи своего мозга. Таких предметов у ныне брошенной и оставленной принцессы нашлось не так много, но достаточно, чтобы она, усевшись на холодном полу, погрустнела, складывая каждый в ту самую коробку, в какой некогда прятала незаурядное металлическое колечко, поклявшееся стать золотым. Ныне его замена, истинное драгоценное создание нашло себе убежище там, устроившись ещё с одним изданием его мастера — серьгой, какая тоже значила чрезмерно много и потому улеглась среди вещей. Последующей компонентой стал Варин личный дневник, дни в каком она считала по уходу Влада, и какой, прежде чем убрать, баюкала в своих руках, как горячо любимого младенца. Расставаться с ним мерещилось тяжким испытанием, точно, как и с одним из браслетов, что сплела её богиня огня. Кожаное плетение обрело покой рядом с подковой, создавая вместе истинный священный уголок из самого ценного и важного и с воспоминанием о самых дорогих и любимых. Вопреки своим домыслам и стремлениям, сверху, поверх этих вещиц, к каким она относилась, как к запрятанным сокровищам, она положила вещь, какой некогда пророчила поломку, через встречу со стеной, утопление в водах и бытование под землёй, заменив её казнь, в итоге, лишь на короткую жизнь в пыльной части её ящика. Бархатистая коробочка от подарка Любавы вертелась в её пальцах, как объект, требующий к себе презрения, но какому она никак не могла подобного даровать, ощущая, что это, как истинный символ лживости её нынешних размышлений: вопреки лжи, Сатана её любила. Принимать как первое, так и второе, воспринималось непосильным трудом, из-за чего, в итоге, крошечный ларец она, именно что, выкинула в сундук, следом тот захлопнув, поставив точку. Если это — сокровищница самых её важных моментов, то уже не важно, какого мнения к ней её тётушка. Важно, что сама племянница её любила. Хлюпнув носом и утирая белые щёки, она гладила область ресниц подле аметистовых зениц, в радужках каких сейчас будто бы крутились осколки прошлого. Наследнице опасного дара мерещилось, что с возращением силы она потеряет ту лёгкость рассудка и вольность, попрощается с той забавной простотой и уступит место чужим идеям и мыслям. Что, соглашаясь на эту оказию, она обрекает себя на преследование чужих голов и опасного мира, но это её задача, как рождённой наследницы. Как истинной будущей королевы. Сложив вещи, она укутала их в одеяло, а после уложила точно туда, где никогда бы не догадалась ничего прятать: в своём шкафу на полке. Оставь вещь ты в таком простом месте, мать найдёт её в первую секунду, из-за чего Варя прекратила вовсе на такие детали обращать внимание, всегда пряча по сусекам. Убрав его в коробку и затаив среди других платьев и сундуков, она поднялась, утерев последнюю слезу, попрощавшись со своей сокровищницей и той безбрежностью, какую она в себе хранила. Буквально с лёгкостью расставшись со своей непосредственной жизнью, она телепортировалась прямо к еретичке, какая уже расставила ритуальные предметы, готовясь к обряду: зажжённые свечи и рисунки мелом, множество красных нитей, какие начинались у её рук и завершались подле двери, полностью обёрнутой в эти верёвки. Атмосфера при тёмном образе комнаты создавала впечатление, будто тут плетёт свои игрушки истинный творец спектакля марионеток, но, проглотив эту аллюзию, девушка прошла вперёд. — Переоденься, — потребовала Марфа, указав на одно из своих старообрядческих платьев, какое, как и каждое, напоминало белую бесформенную сорочку. — В астральном плане ныне дресс-код? — Необходимо надеть нечто не настолько плотное и физическое, а почти невесомое, — бубнила женщина, повязывая на воск нити. — Наши платья, в отличие от твоего кардигана, подходят безупречно. — И позволят легко слиться с жителями того мира! — ёрничала владыка ветра, оглядывая костюм, но послушно в него облачаясь. По привычке, та коснулась шеи, желая убрать волосы, какие остались за шиворотом, но сразу потускнела, касаясь своего каре, напоминая, что этого больше нет. Внутри бушевал ураган: всё вокруг неё создавало впечатление, как будто она не возвращает силы, а умирает, прощаясь с этой версией себя, чтобы после, точно феникс, ожить и восстать в новом обличии. Поправив платье, какое на бёдрах сошлось складками, принцесса побрела в ту часть, какую определила центром, и внимательно поглядела на то, что расположилось между кругом из свечей и рисунками на полу. Там улеглись лепестки розмарина. — Я-то думаю, что за запах…. — Воск, — вякнула падшая королева, лишившаяся шлейфа и, в принципе, потеряв всё то чванство и наглость, какой сполна искормила пленника своей тюрьмы. Сейчас беседу с якобы любимой дочерью вела, как минимум, небезразличная родительница. — Мы сожжём бабушкин ковёр… — Но случайно же, — фыркнула женщина, повернув голову к дочери и показательно уронив спичку на пол. Рухнув на ткань, та потухла, оставив чёрное пятно. — Случайно? — Ты же потом поменяешь её мысли и извлечёшь её претензии, так, отчего бояться? Завлекая предстоящим неумолимым могуществом, дикарка сумела снизить уровень страха и паники, чем очень облегчила себе предстоящую ношу. В потугах о будущем, её дочь очень мирно принимала каждую её просьбу, осознав что-то, лишь когда её талию обвязали сотни красных нитей. Они обволокли её, подобно зыбучим пескам, начинаясь на бёдрах и свисая с пальцев широко расставленных рук. Возможности на касание девушка оказалась лишена, и не мудрено: целью революционерки во время путешествия считалось вернуться, а ей, наоборот, улететь как можно дальше. — Как себя чувствуешь? — поинтересовалась заботливо дама. — Деревом. — В плане того, что мозг, как у дуба, или такая же чувственность? Прикусив губу и прикрыв веки, уютно устроив панику в грудной клетке, волшебница мямлила ответ. — Что я, как оно, распространяю мощь от корней на ветки, — играясь с пальцами, она намекнула на то, что сама походит на могущественную крону. — Я сама сейчас будто ива. — Ты и есть она. Её заменяешь. Наконец-то приготовления завершились, и еретичка, уведомив о готовности, уселась пред дочерью, отдавая последующие приказы. — Ты — сама себе сейчас дерево, способное открыть свои истоки, — молвил её нежный голос, впервые на памяти ребёнка ставший услаждающим бархатом, какой бережно ласкает кожу, будто не удостаивая её мягкости, достойной тела, а лишь сильнее его ублажая. — Закрой глаза и вернись в тот момент, когда ты впервые воспротивилась мощи и отдала себя дереву. В то мгновение, когда ты дала отпор тонкому миру. Сконцентрировавшись, Варя ощутила, как сильно на неё давит материнская напряжённость. Словно её принудительно вели обратно к старту, куда та идти не желала. — Когда ты лишилась сил. Любая попытка нырнуть туда обрывалась, вынуждая ту легонько хмыкать, и снова повторять дело. Память о той секунде пробуждалась и засыпала опять, словно весь разум просил не возвращаться туда, потому что то, что дошло с ней до нынешнего дня, лишь малость от того, почему тогда она ответила громогласное и строгое «нет». Тревоги покорили её, и она уже лишь по содрогающимся пальцам воспринимала, что запомнила куда меньше, чем тогда пережила. Материнский голос продолжал бубнить, настойчиво требуя придерживаться затеи, но бархат обращался в холодное железо, какое следом сталось молотом, заставив несчастную дать отпор. — Ничего не получается, мам! Открыв глаза, лидер патруля уже готовилась лишиться нитей и сообщить, что будет искать иной выход, но с ужасом осознала, что она находится совсем не в спальне бабушки, где начала своё колдовство. Метясь из стороны в сторону, он ощущала себя то высоко, то низко, не понимая, где она. Но, точно ведая, что она и не в своём замке, и не в астральном плане. Где-то между где-то и нигде. — Папочка, — плакал совсем писклявый детский голос, на какой принцесса мигом отреагировала, прокрутившись на месте. Тогда серые стены обрели цвета, а её позиция — наименование. Между где-то и нигде расположился нулевой меридиан. Истинная граница её мироздания. — Папочка, поиграй со мной! Свесив тело с кровати и уложив подбородок на простыни, маленькая девчонка просила родителя подвинуть своей неподвижной фигурой хоть чуть-чуть и уделить ей каплю своего внимания, невзирая на болезнь, за какую она воспринимала его бездвижие. Юная малявка думала, что папа простужен, потому к нему не являются слуги и верные подданные, оттого единственная, кто о нём заботится, — это мама. Именно из-за этого, он в одиночестве проводит сутки и столь бездвижен, и только лишь по вине этого в комнате так сильно воняет почти что душащими травами. Простуда или грипп… Может, и пневмония! Что-то лёгкое, но страшное, как иначе?! Ведь иначе бы папа с ней обязательно поиграл, точно, как неделю назад! Покатал бы на себе, поводил бы по саду, почитал бы книги! Вёл бы себя именно так, а не играл бы с ней в то, кто дольше не заснёт, вечно проигрывая. От взгляда на себя Варю покорил мертвенный холод: та она грезилась светлой душой, наивной, искренней, глупой… Как же тяжко с ней пришлось расстаться, тем более так скоро от этой секунды. — Давай, в считалочки… — Или неподвижные прятки? — предположила обиженно малышка. — Я всегда тебя нахожу! — Папа, это не игры! — бушевала обиженная наследница, дуя свои детские губы. — Я хочу обычные игры! Почему ты такой сонный?! Почему ты не можешь постоянно быть тем весельчаком?! Вымученное, еле двигаемое лицо, на каком уже начали появляться морщины, создало слабую улыбку, над какой разрешается лишь глумиться. Она не призвана утешать, а лишь просить утешения. — Спроси у своей мамы, — выдал Виктор, будто призывая того монстра из недр его обиталища. Подслушав диалог, королева пробралась внутрь спальни и незаметно очутилась подле кровати, хватая за шиворот своего дитя и неся на выход, подобно бездомному зверью. — Мама! — Марфа, отпусти её, — просил изничтоженный слабостью король. — Тебе нужен покой, дорогой, — наигранно верещала старообрядка, ухмыльнувшись ядовито, точно, как каждый раз перед тем, как свесить своё порождение с облака. — Она явно мешает. — Мы играем! — Пусть останется! Надеясь на шанс, маленький шанс в образе его ребёнка спастись, тот тянул к ней свои уже окаменевшие пальцы, моля сохранить его в рассудке, но, заметив это, королева оттащила ту дальше, ставя мужу прогноз на будущее и хороня его веру. — Ей тоже пора спать! — неся наследницу к выходу, утверждала манипуляторша. — На сегодня хватит игр! — Мама! — плакала дочь, чуя неладное. — Марфа! — Так надо, дорогой! — уведомила ненастная правительница, поставив будущую королеву за порог. — Птичке в тебе надо немного отдохнуть… Ребёнок, ничем не отличающийся от реальной её, оказался рядом с ней. Две Вари стояли рядом и глядели на злостную женщину, поглощаясь в тягости и отвращении, и одна заряжалась этим лишь от предположения, а другая — от знаний. При том, что старшая версия ведала о будущем, она всё равно, точно, как и меньший вариант, дёрнулась к двери, пытаясь очутиться внутри, слыша, как в её голове утихает бит сердца. Обе девочки в панике пялят на голубые глаза, надеясь найти там жизнь, но её не обнаруживают. Призвать её они не способны, ведь между ними стена в лице женщины, что перегородила дверь, требуя только послушания. — Папа! — Потом, моя дорогая! Дверь со стуком захлопнулась, слившись звуком с последним громким битом заснувшего сердца, какое сразу возбудило в детском рассудке панику. Юная колдунья моргнула пару раз, проверяя отсутствие бита, а после крошечные кулачки начали истошно бить по дереву, прося распахнуть дверь, покуда её взрослая версия плакала. Тогда она подумала, что её отец умер. — Папа! Папа! Сейчас лидер патруля дивилась, как крошка тогда исполняла это так настойчиво и дико, как держался этот еле сформировавшийся скелет перед непрекращающимися ударами, когда плечо крошило дверь, какие во дворце прозывали скалами. Слёзы лились ручьём по крашеным щекам взрослой версии, переживая этот момент, чувствуя, как душит её секунда и это нарастающее чувство обречённости и беспросветной тьмы. Без него замок грезился обителью чистого зла. Малышка же билась с соперником до последнего, и колдунья ничего за этим не ждала, потому что предстоящего не помнила. Верно, потому она так сильно удивилась, когда дверь открылась и детские ножки постучали по паркету, мчась к постели. Один, два, три… Босые ноги кинулись следом. — Варя, нет! — вопила взрослая копия. Детские пальчики касаются ледяной руки отца, воспринимавшегося мёртвым, и смертный флёр разносится по помещению, окружая со всех сторон. Будто шиповник, он разрастается, якобы дым, разлетается, словно мрак, расходится… А после поглощает. Непроизвольно, саркастичная особа закричала, чуя, как вокруг меняется вселенная, становясь туманной и устрашающей, обзываясь местом, куда она мечтала никогда больше не попадать. Изучая его глазами, крутясь по траектории, Варя его вспоминала, содрогаясь уже от каждой мелочи, начиная от того, что здесь нет света, но при этом она всё видит, и нет ветра, но при этом ей слишком свежо. Мир, состоявший из противоречий. Она в огне. Пока девушка воспринимала, что вернулась в родную обитель, маленькая её версия, чуть испугавшаяся, но не нашедшая в этом много страшного, побежала за единственным ликом, какой она знала, гонясь за светловолосым мужчиной в старообрядческой любимой рубашке. Крошка хлюпала носом, прося духа обернуться на неё, исполняя всё точно противоположное своей рослой фигуре, какая наоборот отошла дальше. Она не хотела снова видеть это. — Папа! — догнав родителя, пискнуло дитя, схватившись за руку и потянув того на себя, разворачивая к себе, надеясь увидеть живой и понимающий взгляд… Встретив в их месте пустоту и белый отсвет. Заорав, несчастная откинула руку, испугавшись так, что сердце заколотилось, отбив скорость, возможную разом для десяти человек. Соедини бит двух Варь, они смогли отработать за целых две дюжины, потому что юная принцесса прикусила губы, отвернувшись и не способная даже зуб разжать. Пусть хоть шрам останется, главное не снова эта пустота. Свои ощущения она помнила лучше всего на свете, поставив их даже выше своего имени: страх, потерянность, чёткое восприятие лишения и приближённости не столько к могиле, сколько к бесконечности, какая требует стать не пеплом и гнилью, а ничем. Бессодержательным ничем. Мысль проникла в голову, захватила её и построила план. Маленькая принцесса побежала прочь, вынудив и копию поскакать за собой. За ними не гнались и их не преследовали, но они спешили так, словно за ними спешат все. Ноги, как и в прошлом, привели её к дереву, коснувшись какого, она разразила окружающую среду радужным светом, не сочетающимся ни с чем в этом неясном мире, потому что лишь она содержала в себе нечто живое. — Здравствуй, наследница дома Ветровых! — завыло эхо, заставив маленького ребёнка задрожать, но тот стал куда мягче, нежнее, чем сумел раззадорить ту до бесед. — Я так рада встретить тебя дома… — Это — не дом! — рыдала крошка. — Я хочу домой! Я не хочу быть здесь! Мне страшно! — Что же тебя напугало?! — Мой папа! — А что с ним не так?! — Он пуст, — шептала Варя, какая, вместо себя мелкой, легко сформировала правду. Бессодержателен. Ничтожен. Ветренен. В нём ничего нет. — Это — не он! — Это он, — пел голос. — И ты тоже такая! Тоже можешь стать такой! — Но я не хочу! Нынешняя воительница точно помнила каждое слово, чувствуя, сколь травмирует её тот самый момент, но она считала себя лишней, совсем не нужной нотой в этом произведении, потому невероятно обомлела, когда ветки направили на неё ветер, отпуская вместо шума — визг. — Ты тоже не хочешь?! Опустившись пред магией на колени и зажав уши, после колдунья с растрепавшимися волосами еле поднялась обратно на ноги. Маленькая версия пялилась на неё с широко распахнутыми глазами, но не её. Там игрался голубой оттенок её отца. — Ты не хочешь? — пищала малышка, опустив руки. Содрогаясь, Ветрова поняла, что ади-план точно знает, зачем она пришла, что напугало её до судорог — они не отпустят её обратно без надобного. Ребёнок перед ней виделся ею, но таким не являлся, и несчастная заложница семи планов начала бормотать духу свои неказистые объяснения. — Это он, — тыкая в далёкую неподвижную фигуру отца, повторяла она речи эха. — И я такая же! Я такая! — Ты хочешь быть такой? Мерещилось, что за шею её душат. Словно сама Любава лишает её воздуха, запрещая бредить глупостями. — Я обязана, — сухими губами молвила она, чуя, что пересекла меридиан и сдвинула стрелку весов. Её копия, некогда отказавшаяся от пустоты в себе, решив сохранить себя полой, взмыла вверх руку и протянула её той, кто с должностью соглашалась, разрешив сделать свой мозг общественным достоянием. Повторяя за ней, пальцы подняла и нынешняя Варя, сцепив их вместе и наблюдая за тем, как их узел пускает по её коже оттенок не столько красного, сколько багрового. Миллиметр за миллиметром, клеточка за клеточкой, этот цвет поглощал больше её тела, пока, добравшись до шеи, не пленил уши, глаза и нос, ослепив, оглушив и лишив нюха. Потеряв всё лишь на время, принцесса, уверенная во благе и думающая о близких, чьи имена повторяла непрерывно, ощутила жар, несовместимый с миром астрала, по её мнению. — Маша, Саша, Алёнка, Вася, Снежка, — читала она. — Корвин, Петя, Селеста, Лёша, Алиса, мама, папа… Огонь вокруг стал жарче, и она повторяла лишь одно. — Влад, Влад, Влад… Следом она ощутила себя, так будто возгорелась, а после ощутила запах гари, где в пожаре уничтожались сказанные имена. В пламени изводила себя со свету её жизнь.

***

Поиграться с кинжалами в течение дня у Сатаны так и не сложилось, ведь два миролюбца по пятам преследовали её, прося перековать мечи в оралы, чем знатно её достали. — С достоверностью, твоё орудие и кинжалом то точно обозвать не получится, так как он не имеет точной принадлежности… — Это оружие против мысленных магов, — перебила любимого революционерка, сцепив зубы и спеша прочь. — Но это не отменяет того факта, что это — не нож и даже не кинжал. Он не походит на поньярд или родель. Стилетом я его тоже не назову, — тяготил словарями метаморф. — Ни под какую разновидность народности он не попадает и пролетает мимо каждого аспекта. — Знаешь, в один аспект попадает, — прыснула дама, провернув его совсем рядом с подбородком собеседника. — Тот, каким можно убить. — Говоришь так, как будто каким-то нельзя. — Искренне сомневаюсь, что нож, какой бы наточил ты, сумел бы хотя бы хлеб порезать. Издевательство факира не вызвало вовсе никакой реакции, ибо замученные за день друг другом товарищи пали на кресла, продолжая уже изрядно наскучившую ветку, при условии, что они слабо понимали, к чему желают её привести: спасти ситуацию или лишить их правительницу каких-либо мозгов. — Нимфа моя, ты же понимаешь, что… — Не могу её убить?! — истерично шипело дьявольское отродье. — Знаешь, ныне я сражаюсь с желанием грохнуть ещё и вас. — Не самая благодушная идея, — огорчённо пробубнил анимаг в книгу. — Да, — протянул Саша. — Корвин невозможно расстроится, учитывая то, что мы так и не решили, к какому виду оружия относится этот кинжал. Подобная забава уже ударила в цель, и девушка тихонько рассмеялась, поправляя свои белые кудри, украшая лицо. Расположившись на диванах, друг напротив друга, верные друзья только во взглядах перешёптывались о положении дел, надеясь так угомонить себя, покуда графоман описывал это всё вслух. — Назначение сражения ещё совсем не значит, что она жаждет изжить тебя со свету. — А что она, по-твоему, желает? Костюм рыцаря надеть? — презрительно шепелявила биполярная особа. — Варвария оденет доспехи только в случае, если они будут по последней моде. — Убить тебя она точно не желает. Устойчивость юнцов и их ненасытность покромсала последние остатки спокойствия принцессы, из-за чего она, вовсе не придерживая коней, заявила об этом смело. — Ещё хоть слово о том, чего мы с ней обе якобы хотим, и вы оба не сможете мечтать больше ни о чём! — возбуждённо тараторила она. — Мне изрядно надоели эти скучные диалоги! — Как будто нам они удовольствия приносят… — Любава, ты же понимаешь, что мы не можем бросаться в бой просто так, вовсе не понимая, насколько это мотивы Вари, а насколько Марфы? — Неужели непонятно? — фыркнул воронёнок замечание. — Чёткого ответа у нас, в любом случае, нет, — выпрямив спину, напомнила чтец мыслей. — Мальчики, вам стоит усвоить одну вещь и зарубить её себе на носу: не стоит поднимать эту тему и бормотать всё то, что вы молвили в течение дня. Пускай мы не ведаем плана Ветровой, это далеко не значит, что мы обязаны приписывать его создание злостной стерве и твари. Даже если это так, Ветрова с ним согласилась, то есть дала согласие на моё уничтожение. — Ты сама-то в это веришь? Вопрос психолога указал греческой богине на тупик, об какой она, кажется, ударилась. Собеседница чмокнула губами. — Я уже ничему не верю, — шептала она, переглядываясь на своих сорванцов. К сожалению, даже грустный тон её голоса не остановил рвений. — Нимфа, хотя бы восприми шанс, что… — не мог угомониться Моригач, рухнув рядом с возлюбленной на софу, из-за чего та сразу вскочила с места, подняв высоко свои руки. — Остановись! — рыкнула угрожающе она. — Прекрати свои монологи, покуда я не испарила тебя со свету! Исполнив пару шагов прочь из комнаты, она услышала, как что-то упало вначале на сам диван, после соскользнув на пол. Развернувшись, она увидела очень испуганный взгляд Абрикосова, какой впился карими очами в развалившийся на полу сборник о разновидностях оружия, из-за чего пара, подобравшаяся к книге, сразу догадались, куда же запропастился книжный фанатик. Впрочем, тот тоже мигом понял, где он очутился, когда, снова неудачно пролетев через стол, смёл множество установленных дорогих кинжалов, только чудом не поцарапавшись. — Научишься ты когда-нибудь меня перемещать не болезненно?! — гневался анимаг, откидывая подальше от себя оружие и сильнее натягивая пиджак, чтобы не поцарапаться. — Или твоя натура садиста восторгается подобному?! — Куда больше она упивается тем, что ты лишаешься своего прообраза спесивого фанфарона, сменяя его на потерянного щеночка, — говорил Пётр. — Определённые наклонности садиста, всё-таки, есть. Встав на ноги, метаморф мигом вспомнил, в каких обстоятельствах покидал дворец. — Ты вызвал меня в очень неподходящий момент — прямо пред о мной Любава! — вопил испуганно он, понимая, какой же выговор прилетит к нему от эмоциональной одноклассницы. — Я ей сообщил о том, что мы не контактируем! Мне нельзя находиться здесь! Пытаясь сбежать, молодой человек претерпел крах, ощутив, как только возникший страх в нём медленно обрастает большими слоями паники. — Нет больше подходящих моментов, Корвин, — строго затрепетал богок. — У нас нешуточные проблемы! — Меня растерзает греческая нимфа! — обратившись к прапрадеду, восклицал ему претензии мальчишка. — Согласен, серьёзная проблема! — Марфа хочет вернуть способности Варе. Жесточайший приговор, более жуткий, чем приказ на повешение. На некоторое время растерявшийся маг открыл рот, поглощая информацию и ища в залежах своего сознания ответ. — Но… Но это нельзя провернуть легчайшим образом! — супротивничал тот. — Это трудно поддающаяся магия! Злата писала в своих работах, что изъятие магии имеет эффект с лишением черепа! — обратившись аж к докладам бабушки, тот повысил громкость своих гнусавых речей. — Не существует магии, способной упразднить заклятие такой вариации… — Нельзя вернуть мозг на место, верно, — печально констатировал Равелин, в предложение вмещая повесть. — Но есть шанс возвратиться в тот момент, пока он ещё был. Как волной, гостя книжного мира закрутила паника. От полного восприятия настоящего его затошнило и свело, что он заморгал, испуганно ловя себя на понимании, что они обречены. — Подожди… Но… Ей тогда было восемь… — на пальцах считая годы, он запищал, будто вымученный в горести мышонок. — Она собирается стереть 10 лет её жизни! — Это — уже не желание, а настоящий план, — заприметил бывший тёмный князь униженным голосом персоны, что уже внимала, как теряет всё. — Она сотрёт патруль, она уберёт колледж, она вытащит оттуда Сашу и землю, вынет все приключения! — в панике принялся к перечислению колдун. — Она забудет меня, тебя, всех нас! Проходясь по пунктам, он добрался до тех, какие считал самыми разрушительными для мозга своей кобылки. — Сотрёт Любаву, — горестно издал устами он. — Она забудет Влада… Чувства, проникновенные и глубокие, столь искренние и будоражащие, что весь колледж с разинутым ртом наблюдал за любовной линией, то завидуя, то восхищаясь, обязаны кануть в небытие, затеряться навечно, стать пустым местом, недостойным существования. Такое воспринималось страшнее, чем потеря самых великих произведений искусства. — Она забудет себя. Разрушительная речь вынудила Корвина ускорить бит сердца. — Нам… Нам надо это остановить! Сейчас! — обратившись к родственнику, он попросил. — Помоги там! — Меня заперли в темнице! Что-то сделать должен ты! — В темнице?! Ситуация грезилась губительной и требовала очень быстрого вмешательства, потому, возвратив самообладание, метаморф объявил, что возвращается в реальный мир, куда сразу и приземлился, встретившись совсем рядом со своей нынешней девушкой, в мимике какой отыскал испуг, удивление и… Огорчение. Огорчение, намешанное с ощущением лжи и предательства, припав пред какими, он опять исчерпал концентрацию на ориентирах. — Нимфа моя… — Как у Ветровой дела? — срезала его на корню поломанная и подавленная волшебница, исполнив истинную мысленную пощёчину. Поняв, что на извинения он потратит куда больше времени, чем на объяснение, анимаг вернулся к началу, начав исповедовать узнанную информацию. — Отвратительно! — явил тот. — Сражение назначила не она, а Марфа! — Очевидно было, — влез факир. — Но не очевидно то, как Варя на это согласится! Обернувшись опять к Любаве, что оставила тонкую щель между своими прелестными розовыми губками, внимая удушение, к какому её приводил распознанный обман, он приблизился, требуя, чтобы особа глядела пристально на его очи. К счастью, руки на плечах в этом помогли. — Любава, Марфа хочет вернуть ей способности чтеца мыслей! Открыть исток колдуна астрального плана! — Разве можно такое вытворить? — Нет… — сорвалось с трудом с уст, обладатель каких мигом распознал всё. Мозговой центр, только что собравшийся, чтобы выбрать лучшую казнь, прикрыли книги и привстали с мест, объявляя шокированную минуту молчания, воспринимая весть, как старт настоящей похоронной процессии. Корвин не отводил глаз от любимой, пока болтал, объясняя грани колдовства Саше. — Если возвратить мага в то самое состояние мысли и рассудка, каким он обладал на момент отказа от своего дара. То есть, буквально, стерев воспоминания. — Она хочет, чтобы Варя нас забыла! — Но она этого не получит! Решительно выпрыгнув из рук своего любимого, Сатана, растрясшая своих личностей, взялась за нож и сделала несколько шагов к выходу, слушая, как позади в её спину ударят множественные вопросы о том, что она собирается исполнять и как, ведь попасть она, точно, как и Алексей, в замок не может. Принцесса благородно пропустила мимо себя эти слова. Препятствия грезились ей никчёмными ныне, и она жаждала преодолеть их все, лишь бы спасти родственницу, прежде чем станет слишком поздно. В проходе же, когда у неё прихватило сердце и самолично, без её воли, сжались все мышцы, она признала, что уже опоздала. Запах горелого, какого она до этого не чувствовала, будто ядом пробрался в носовые полости, следом якобы проникнув в территорию мозга, где обернулся ореолом, стянувшим полушария и посылающим удары. Тягость головы, какая резко увеличилась в весе, тотально надавила на колдунью, и они, на пару с неподдающимися под управления нервами, принудили её к тому, чтобы упасть, склонив колени от слабости. — Любава! Мальчики оказались рядом слишком быстро, но не спешили поднимать её на руки, ведь она мямлила что-то невразумительное, в каком еле-еле определялось только отрицательное словечко «нет». Опрокинув её туловище к себе на колени и сдерживая голову в ладонях, они лишь слушали её еле даруемые речи и наблюдали за тем, как она теряет контроль над собой. Дни разительно отличались меж собой, ведь лишение чувств сопровождалось замедлением органов, какое правительница мыслей улавливала еле-еле, а сейчас она точно распознавала, что это — не слабость, какая склонила её вчера. Ныне астральный план связал её, изымая из чужой плоти некогда навязанную эмоциональную связь, ведь личности, на какую её связали, больше не существовало. Слушаясь приказов друга с земли о том, как правильно дышать, она ощущала себя не легче, чем в то самое мгновение, когда её сестрица испила амриты: кости не вставали на места, а будто ломались, лёгкие не надумывались, а наоборот давились, а сердце обращалось в скудное мясо. Это требовалось перетерпеть, она это знала, и, когда та ощутила, что из её руки будто вырвали один нерв, она поняла, что всё кончено. — Нимфа? — Психея? Раскрыв красные глаза, Любава пару раз моргнула, внимая положение своих дел. Личности её головы не находили себе места, будто их растрясли, и те, потеряв сознания, распались в территории своей обители. Благородная затея, не принадлежащая ей, очутилась внутри, и бережно интересуясь у знакомых, как они, поднимала каждого на ноги. Мысль психолога, точно, как и он сам, с не безразличием оказывала пострадавшим спасение, самолично отрезвляя покорённых, вторя им, что «всё в порядке», пускай и содрогалась, понимая, что лжёт. Когда Сатана в мозговом центре поднялась на ноги, до этого безмолвная и неподвижная девушка зашевелила пальцами, разжимая руки со стороны Корвина, отрицая его существование. — Любава, — палец фокусника тронул её щёку, указывая на слезу, какая там устроилась. Второй раз она плакала при нём, и этим самым легко объясняла, сколь же положение её дел мучительно. — Её больше нет, — оповестила триаду биполярная особа, горестно разжимая кулак, чуя, как в ней ключом бьёт кровь, только что застывшая вовсе. Связь разрушена, между ними больше нет близости, но, по сравнению с сегодня, вчера грезилось никчёмным. От страданий принцесса отказывалась даже дышать, ведь её главная соперница исполнила именно то, чего она желала, тем самым воплотив самый страшный её кошмар. Варвары Ветровой больше не было.